Своеобразие и принципы средневекового философствования

Своеобразие средневековой формы философствования заключается в том, что ее истоки и основания были укоренены в христианские теологические постулаты. В данном контексте средневековая мысль выступает в виде «философствования в вере». Средневековая культура — это эпоха торжества монотеизма (признания единого Бога), когда ветхозаветные истины библейского Откровения последовательно раскрывались в новых формулах религиозных доктрин иудаизма, христианства и ислама. Космическая гармония и вселенский миропорядок приобретают значение божественного творения, которое возникает «из ничто». Акт творения имеет сверхъестественный, чудесный характер. Универсум утрачивает свою самодостаточность перед лицом всемогущего Бога-Творца, по соизволению которого вершатся судьбы мира. В рамках средневековой культуры мир и существование человека в нем задаются принципом теоцентризма, когда Бог выступает в качестве истока бытия всего сущего и воспринимается в качестве уникального основания всех метафизических сущностей и жизненных смыслов. Мир существует лишь в силу действия божественного Вседержителя. В этом смысле мир природы в средневековом понимании — это уже не самодейственный «фюсис» античного миросозерцания, а сотворенное сущее.

Принцип теоцентризма определил в традиции средневековой культуры формирование особого отношения к сфере религиозной веры. Формальный характер римской религиозности, основанной на принципе «даю, чтобы дал ты», сменился торжеством личного понимания Бога. Индифферентный политеизм римлян принципиальным образом отличался от уникального призвания, которым были связаны приверженцы христианского учения Вера приобрела иное измерение. Она стала не просто актом культурной традиции, соединяющей с наследием предков, а утвердила особую действенность новых жизненных смыслов. С одной стороны, с точки зрения теоцентризма, пути мира изначально заповеданы божественным промыслом, поэтому во всем и всегда человеку остается лишь уповать на милость Божью. С другой стороны, сам факт уникальности творения всего сущего «из ничто» вел к признанию абсолютности воли божественного творца. Только в рамках монотеистической религиозности божественное начало не задается горизонтами Судьбы, а напротив вершит их в полной мере, поэтому человек может просить о милости Бог приобретает статус внутреннего Ты, то есть одновременно сурового Судьи, ведающего обо всех событиях не только внешнего характера, но и о помыслах людей, и милосердного сподвижника, способного простить и понять. Поэтому средневековый человек всегда помнил и знал о незримом присутствии Бога, сообщался, говорил, каялся, почитал.

Стремление постичь скрытый смысл божественного провидения, изначальную волю и действие Бога-Творца в мире обусловливало широкое аллегорическое толкование библейских текстов, исторических событий и природных катаклизмов. Символизм — таков еще один принцип, пронизывавший жизнь средневекового человека. Для людей той эпохи универсум был наполнен религиозной назидательности, обнаруживал высшую природу и являлся своеобразным откровением божественного сущего Символическое значение Вселенной задавалось проекцией зеркального отражения Творца в книге природы, которая, в определенном смысле, являлась дополнением к книгам Священного Писания.

Всякая символика в Средневековье обладала действенной силой, способствовала либо восхождению к Богу, либо падению в чертоги ада. Позиция символического универсума подразумевала, таким образом, некий онтологический статус. Символ для Средневековья — это не просто определенная условность, договор, заключенный между людьми, но нечто бытийное, обладающее уникальным значением. При таком понимании вещи воспринимались не в своем непосредственно данном обличье, а в ином, выводящем за рамки существующей действительности. И только так они обретали свое необходимое положение и статус во всеобщем единстве универсума. Всякое сущее соотносилось со сверхъестественным духовным определением. Весь мир в его средневековом видении предстает как своеобразный храм, а сами церкви и соборы несут в себе символику, отражающую полноту универсума, воспроизводящую его величественную структуру. Храмы были наполнены самыми разными образами, отсылающими верующих к событиям христианской истории, к деятельности святых, к их чудесам.

Наряду с символизмом принцип иерархизма представляет еще одно важное основоположение средневековой культуры. Вся система средневекового универсума развертывается в перспективе иерархического миропорядка сотворенного сущего. Место всякой вещи определяется мерой ее причастности к небесным горизонтам божественной проекции творения. Любая вещь существует исключительно на соответствующей ее рангу ступени вселенской лестницы. В силу ее приобщенности к такого рода топосу бытия она удерживается в общем строении мироздания. Иерархическое мировосприятие было присуще всем средневековым теологическим построениям. Данная позиция пронизывала и социальные уклады средневекового общества. Человек Средневековья не мыслил себя вне рамок социальной иерархии, вне требований и стандартов своего сообщества, его статус задавался причастностью к тому или иному объединению, к той или иной группе. Он утрачивал свое призвание и значение, если выпадал из соответствующей его роду и профессиональной деятельности страты.

В изначальных смыслах христианской религиозности было постулировано, что человек создан по «образу и подобию Божьему». Именно в этом горизонте христианского мировидения утверждалась своеобразная концепция средневекового персонализма, следуя которой человек приобретал более фундаментальное значение, чем вся гармоничная структура космического мироустройства. В ней раскрывалась проекция «внутреннего человека», объяснялись его духовные потенциалы. Человек есть центр Вселенной, в нем реализуется драма истории Универсума. Однако концентрация на личности человека, транслируемая в рамках средневековой культуры, с учетом всевозможных оговорок, сопровождалась признанием господства греха в глубинах его природы. Он нес в себе и начало зла, многочисленные диссонансы и противоречия, присущие его воле и разуму, обусловленные непослушанием первых людей, грехопадением Адама и Евы.

Средневековая культура обнаруживает новое измерение человеческого призвания, которое задается экспликацией духовных смыслов истории. Человек осмысляет и реализует себя в горизонте теологических определений, в свете божественной истины библейского Откровения. Тем самым, с одной стороны, формируется особое чувство сакральной детерминации общественного процесса, с другой стороны, появляется специфическое понимание всего происходящего в мире. Торжество античного циклического восприятия времени, развертывающегося в неизбывном круге повторения того же самого, сменяется перспективой утверждения божественной телеологии и связывается с осуществлением вселенского целеполагания «с точки зрения вечности». Принцип средневекового историзма приобретает имманентнотрансцендентный характер. Ему присуща внутренняя богословская логика, совмещающая божественный Логос с земным историко-культурным процессом. Но это еще не естественная проекция человеческих идей и понятий, о чем будут рассуждать мыслители Нового времени. История как процесс переживания событий в их временном и преходящем характере не была известна Средневековью. Всякое действие для средневекового человека соотносилось с неким высшим трансцендентным предназначением, и только таким образом приобретало свой подлинный статус в исторической реальности. Все хроники и жизнеописания обязательно предполагали экстраполяцию к вечным библейским истинам, к богословским определениям.

Вся деятельность средневекового человека соотносилась с вечностью, он принадлежал не столько этому миру, сколько иному, небесному, поэтому никуда и никогда не спешил, его не интересовала быстрая прибыль, возможность произвести больше, его ритм — это движение в перспективу бесконечности, которая несоизмерима с суетюз ностью земных интересов. Спасение — вот высший удел и главная из возможных заслуг человеческой жизни. То, что приходит и уходит, несет на себе печать забвения и утраты, подлинно только то, что вечно, непреходяще, нетленно.

Средневековье открывает линейное восприятие времени, вселенскую телеологию истории. Библейское Откровение задает перспективу трех измерений: прошлого как чудодейственного акта изначального творения всего сущего «из ничто», настоящего как переживания событий священной истории (пророчеств, прихода Мессии) и будущего как свершения всех исторических судеб посредством Страшного суда (последнего дня). Таким образом, у человеческой истории появляется всеобщий универсальный теологический смысл, заповеданная Богом цель, которая должна привести к окончательной победе добра над злом, к преодолению первородного греха прародителей человечества.

В основании духовной культуры Средневековья лежит еще один важный принцип, который может быть определен как традиция Слова, так как вся перспектива средневековых размышлений генетически укоренена в библейскую истину Откровения, в текст Священного Писания. При этом авторитет Божественного Слова воспринимался в качестве «согласования несогласного», то есть с его помощью можно было преодолеть все противоречия и разногласия. Всякая мысль обретала свою каноническую правильность и догматическую корректность только в горизонте признанного Церковью и богословским сообществом авторитетного мнения. По сути, средневековая философия занималась перманентным комментированием и компиляцией всевозможных ученых мнений. В университетской науке Средневековья в рамках теологических дискуссий даже существовал специальный прием доказательства — «аргумент от Слова». Знание многочисленных авторитетов, запоминание огромного богословского и философского материала являлось важнейшей задачей и основным требованием системы средневекового образования.

Авторитет библейского Слова транслировался в Средние века и на книги. Следует отметить, что сама по себе книга пользовалась в средневековой культуре особым значением. Богато инкрустированные книги являлись средством накопления сокровищ и выступали в качестве атрибута изысканной роскоши Средневековье, по сути, есть культура «книжников» и «чтецов», тогда как в античной традиции письменный текст имел лишь вторичное по отношению к живому устному слову значение.