Социальная философия и постмодернизм

Истоки постмодернизма

Постмодернизм, как и любой социальный феномен, возник в определенной социально-экономической, политической и духовной ситуации. Эту ситуацию можно охарактеризовать как глобальный кризис. Еще П. Сорокин в работе «Кризис нашего времени» писал: «Все важнейшие аспекты жизни, уклада и культуры западного общества переживают серьезный кризис… Больны плоть и дух западного общества, и едва ли на его теле найдется хотя бы одно здоровое место или нормально функционирующая нервная ткань… Мы как бы находимся между двумя эпохами: умирающей чувственной культурой нашего лучезарного вчера и грядущей идеациональной культурой создаваемого завтра. Мы живем, мыслим, действуем в конце сияющего чувственного дня, длившегося шесть веков… Свет медленно угасает, и в сгущающейся тьме нам все труднее различать это величие и искать надежные ориентиры в наступающих сумерках. Ночь этой переходной эпохи начинает опускаться на нас, с ее кошмарами, пугающими тенями, душераздирающими ужасами»^[1].

Эти строки П. Сорокин писал в конце 30-х годов прошлого века. Под кризисом он тогда подразумевал кризис духовной культуры западного общества. Однако сегодня в начале XXI века мы наблюдаем не только духовный кризис западного общества, но и глобальный кризис современного социального мира, охвативший экономику, политику, культуру и другие сферы общественной жизни.

Усиливаются иррационалистические тенденции, на что в свое время обратил внимание немецкий философ К.Манхейм. В связи с этим он выдвинул три тезиса. Суть первого тезиса заключается в том, что «современное общественное устройство ждет крушение, если рациональное самообладание всех людей и отдельных индивидов не будет идти в ногу с техническим развитием»^[2]. К. Манхейм пишет, что возникла диспропорциональность в развитии человеческих сил. С одной стороны, наблюдается развитие науки и техники, а с другой — моральное совершенствование общества не успевает за этим развитием. Отсюда следует второй тезис: «рост рациональности, формирование инстинктов и моральности являются в общественном развитии не чем-то случайным и отнюдь не в первую очередь делом отдельных индивидов, а зависят от данной общественной структуры задач»^[3]. Одни индивиды, социальные группы оказываются в более привилегированном положении, чем другие, что не может не сказываться негативно на всем развитии общества. Третий тезис связан с тем, «что все предшествующие общества могли допускать диспропорциональность в распределении рациональности и моральных сил, так как они основывались именно на этой социальной диспропорциональности рациональных и моральных элементов… Новое в современном обществе состоит, по моему мнению, в том, что оно длительно не может выносить обе упомянутые формы диспропорциональности: ни общий недостаток рациональности и моральности в духовном господстве над общим процессом, ни их неравномерное социальное распределение»^[4]. К. Манхейм выражал обеспокоенность таким положением дел.

В современную эпоху ситуация еще больше ухудшилась. Со всех сторон идут атаки на классическую философию, на рационализм, на возможности разума познать объективную действительность, на науку. И здесь особая «заслуга» принадлежит постмодернизму, воспринявшему иррационалистические идеи Ницше. Как писал Н. К. Михайловский, «ему претит все, в чем он усматривает преобладание разумности…»^[5]. Постмодернисты, как и их идейный вдохновитель Ницше, обрушились на науку и рационализм, обвинив их во всех бедах современного общества. «Первыми свидетельство о смерти притязаниям науки на разум и рационализм с радостным энтузиазмом выдали философы постмодернизма»^[6]. Таким образом, истоки философии постмодернизма следует искать в кризисе социума и в иррационалистических философских течениях, особенно в философии Ницше.

Главные представители постмодернистской философии Ж. Бодрийар, Ж. Ф. Лиотар, ЖДелез, Ф. Гватгари, М. Серр, Р. Рорти и многие другие все превратили в «пост», т. е. в «после»: постфилософия, постнаука, постискусство, постлитература, постистория и т. д. и т. п.

В этой связи необходимо вспомнить мощные демонстрации во Франции в 1968 году, начало которым положили студенты и которые охватили более десяти миллионов человек. Среди студентов было и немало будущих постмодернистов, желавших немедленного свержения власти буржуазии и установления революционных порядков. Кроме того, они требовали, чтобы были изменены учебные программы, чтобы сократили часы на преподавание философии, особенно истории философии, поскольку, с их точки зрения, классическая философия в жизни им никогда не пригодится. Более того, во всех своих бедах они обвиняли философов-рационалистов XVIII века, проповедовавших просветительские и материалистические идеи. Все это было использовано затем постмодернистами. В сущности, они требовали полной либерализации всех жизненных ценностей, узаконения гомосексуальных связей и т. д. и т. п.

Однако студенты потерпели поражение, после чего очень разочаровались в революции и революционных теориях. Произошел раскол среди студенчества и революционной интеллигенции. В результате этого раскола возникло три духовных течения: новая философия, философия новых правых и философия постмодернистов. «Новые философы» (А.Глюксман, Ж. М. Бенуа, Ж. П. Долле, М. Герен, Б. А. Леви и др.) подвергали критике классическую философию, прежде всего марксистскую философию. Они политизировали философию, придав ей исключительно политическую окраску. Они выступили с позиции иррационализма и пессимизма.

Что касается новых правых (А. де Бенуа, Ш. Брессоль, А. Гобар, П. Виаль и другие), то они стали выдвигать националистические и расистские идеи. Они объявили себя неоконсерваторами и релятивистами.

Нельзя не отметить, что в отличие от новых философов и новых правых постмодернисты вначале не пользовались широкой популярностью. Пик их популярности приходится на середину 80-х годов XX столетия. В настоящее время постмодернистские идеи доминируют в обшествознании, искусстве и литературе, архитектуре и т. д. Нельзя не отметить, что среди философов-постмодернистов очень мало людей с базовым философским образованием. В основном это либо литераторы, либо психоаналитики, либо лингвисты, либо медики и т. д.

В России немало сторонников постмодернизма, особенно среди молодежи^[7]. Молодые люди по природе своей ищут нечто новое, что, несомненно, заслуживает похвалы. Но при этом не следует забывать, что не всякое новое философское течение есть шаг вперед в развитии философии. Тем не менее многие молодые деятели интеллектуального труда постмодернизм представляют как последнее достижение духовного производства общества. Они жонглируют постмодернистскими фразами, но не задумываются над их смыслом и содержанием. Главное для них — дискурс и еще раз дискурс. Их не волнует то, что этот дискурс ничего общего не имеет с реалиями жизни и с подлинной философией.

Многие представители старшего поколения подыгрывают молодым философам, потому что у них никогда не было своих философских убеждений, и хотят, так сказать, шагать вместе с молодежью. Есть и такие философы из старшего поколения, которые понимают абсурдность постмодернистских философских рассуждений, но боятся говорить об этом вслух. Они имплицитно полагают, что если начнут открыто критиковать постмодернизм, то будут обвинены в ретроградстве. Но настоящий ученый не боится быть обвиненным в ретроградстве или еще в чем-то. Девиз подлинного ученого перефразированные Марксом слова Данте: следуй своей дорогой, и пусть люди говорят что угодно.

В отличие от большинства российских философов на Западе появилось немало интересных работ, в которых подвергаются убедительной критике постмодернистские дискурсы. В этой связи особо следует выделить замечательную книгу двух физиков А. Сокала и Ж. Брикмона «Интеллектуальные уловки. Критика современной философии постмодерна». Поскольку эту книгу не все смогли прочесть (тираж всего-навсего 1000 экземпляров), я хочу привести полностью историю зарождения этой прекрасной книги, описанную ее авторами. Предоставляю слово им самим: «История создания этой книги, — пишут А. Сокал и Ж. Брикмон, — началась с розыгрыша. В течение нескольких последних лет нас удивляло и удручало интеллектуальное перерождение американской университетской интеллигенции. Широкие области гуманитарных наук и литературоведения оказались обращены в то, что мы для простоты будем называть «постмодернизм». Это интеллектуальное течение характеризуется более или менее развернутым отказом от рационалистической традиции Просвещения, установлением независимых от любой эмпирической проверки теорий, когнитивным и культурологическим релятивизмом, который рассматривает науки как «наррации» или социальные конструкты среди прочих.

Чтобы отреагировать на это явление, один из нас (Сокал) решил провести не очень научный, зато оригинальный эксперимент: предложить в одном модном культурологическом журнале «Социальный текст» пародию на ту самую литературу, что так быстро распространяет свое влияние, конечно, ничего не говоря об этом издателям, и посмотреть, опубликуют ли ее. Статья под громким названием «Нарушая границы: к трансформативной герменевтике квантовой гравитации» переполнена глупостями и явными нелепостями. Более того, она декларирует крайний когнитивистский релятивизм: с самого начала ставится под сомнение устаревшая «догма», согласно которой «существует внешний по отношению к нашему сознанию мир, содержание которого независимо от отдельного человека и всего человечества в целом», а далее категорически заявляется, что «физическая реальность», точно так же как «реальность» социальная, является лингвистической и социальной конструкцией". На основе дальнейших совершенно логически диких рассуждений делается вывод о том, что «число л Эвклида и сила притяжения G Ньютона, которые до сих пор считались постоянными и универсальными, теперь должны рассматриваться как исторически преходящие». И вся статья в том же духе.

Тем не менее статья была принята и опубликована! Более того, она была опубликована в специальном номере как ответ на выступление отдельных ученых против постмодерна. Публикация статьи, да еще в специальном номере, оказалась для издателей «Социального текста» самым радикальным из возможных саморазоблачений!"^[8]. Публикация постмодернистами этой статьи свидетельствует об их невежественности и шарлатанстве. Они даже не поняли, что их разыграли.

А.Сокал и Ж. Брикмон поставили перед собой такие цели: во-первых, подвергнуть критике постмодернистов (Лакана, Бодрийара, Кристеву, Иригарэя, Делеза и др.) за их, как они считают, безграмотное использование научных идей, за их злоупотребление научными данными для подтверждения своих философских тезисов; во-вторых, дать аргументированную критику постмодернистского абсолютного эпистемологического релятивизма, согласно которому нет никакой разницы между мифом и наукой, между научными данными и вымыслом. К чести авторов книги они успешно реализовали обе цели.

А.Сокал и Ж. Брикмон как физики обнаружили в работах постмодернистов, пытающихся произвольно интерпретировать научные данные, злоупотребления. Под этими злоупотреблениями авторы подразумевают следующее:

«1. Свободно рассуждать о точных теориях, о которых имеются, в лучшем случае, лишь смутные впечатления. Чаще всего авторы лишь используют научные (или кажущиеся научными) термины, не задумываясь о том, что они означают.

• 2. Переносить понятия точных наук в гуманитарные науки без какого бы то ни было эмпирического или концептуального обоснования. Ведь биологу, который захотел бы использовать элементарные понятия топологии (вроде тора), теории множеств или дифференциальной геометрии, пришлось бы объясняться. Его коллеги просто не поняли бы его рассуждений по аналогии. Здесь же, наоборот, выясняется, что, с точки зрения Лакана, структура невротика и есть тор (т. е. это сама реальность!..), с точки зрения Кристевой, поэтический язык есть сила континуума, а с точки зрения Бодрийара, современные войны разворачиваются в неевклидовом пространстве…
• 3. Кичиться ложной эрудированностью, обрушивая на голову читателя ученые слова в таком контексте, в котором они не имеют вообще никакого смысла. С одной целью, несомненно, — поразить и, главное, смутить не подготовленного специально читателя…
• 4. Жонглировать фразами, лишенными смысла, и играть словами. Речь идет о самом настоящем отравлении словами и удивительном безразличии к их значениям"^[9].

Абсолютно верные слова. Постмодернисты действительно любят жонглировать фразами, лишенными смысла, и заниматься словесными упражнениями. Вся работа Делеза «Различие и повторение» состоит из фраз, лишенных смысла. Наугад открываю страницу 30 и читаю: «Дискретное, отчужденное, вытесненное — три случая естественной блокировки, соответствующие номинальным концептам, понятиям природы и свободы. Но во всех случаях, чтобы объяснить повторение, обращаются к форме тождественности понятия, форме Одинакового в представлении»^[10].

И эту «тарабарщину» объявляют новым словом в философии!

Нельзя не отметить, что само понятие постмодернизма довольно расплывчато и туманно. Модерн — это новая эпоха, охватывающая три с половиной века, это эпоха формирования буржуазных общественных отношений. Именно в эту эпоху начинает доминировать laisser-fairisme, принцип личной инициативы. Вспомним феодализм с его сословными и кастовыми делениями и привилегиями. В условиях феодального строя человек лишен возможности проявить личную инициативу действовать свободно и независимо. Человек же модерна, или капитализма, получает свободу действий в рамках существующих правовых норм и законов. Не приходится сомневаться в том, что это был великий скачок в создании для человека условий проявлять свои физические и духовные потенции.

В эпоху модерна получает широкое развитие наука. Декарт, Галилей, Ньютон и многие другие великие ученые внесли огромный вклад в науку. В эту же эпоху расцветает философия. Просветители Франции, Англии, Германии, классическая немецкая философия — свидетельство взлета человеческой мысли, человеческого разума.

Понятие модерна четко и ясно указывает на великую эпоху в развитии человеческого общества. Мыслители этой эпохи довольно отчетливо выразили в своих сочинениях то, что они хотели сказать. Они возвеличивали разум, выступали за прогресс, верили в лучшее будущее человеческого общества. Они свои мысли излагали строго логически и аргументированно защищали выдвигаемые им теоретические тезисы. В их сочинениях виден прогресс знаний, и уже в силу этого нельзя их просто воспроизводить без критического анализа.

Что касается понятия постмодернизма, то, как я уже отмечал выше, трудно определить, какую смысловую и теоретическую нагрузку несет это понятие. Не случайно многие философы (Ж.Деррида, например) от него открещиваются. Это понятие охватывает современное гуманитарное знание, современное искусство, современную архитектуру, современную художественную литературу и т. д. и т. п. Не берусь судить относительно других областей культуры, но по поводу постмодернистской философии могу сказать, что это шаг назад в философской рефлексии. Сочинения постмодернистов порой бессмысленны и бессодержательны. Их можно воспроизводить бесконечно, и никакого научного прогресса никто не заметит.

Посмотрим, как трактуют философию Делез и Гваттари. Они решили выяснить суть философии в работе «Qu'est-сс que la philosophic?» («Что такое философия?»). Во введении авторы пишут, что раньше тоже ставили вопрос о том, что такое философия, но ставили его абстрактно и туманно. Но теперь пришло время ставить этот вопрос конкретно и ясно (!). «…Мы уже нашли неизменный ответ на этот вопрос: философия есть искусство формулировать, изобретать и фабриковать понятия. Но недостаточно, чтобы ответ соответствовал вопросу. Нужно также, чтобы он определял час, благоприятный момент, пейзаж и персонажей, а также условия и неизвестные моменты вопроса. Нужно уметь найти этот час, когда не доверяют даже другу и ведут себя, как волк и собака»^[11]. (С такого рода бессмыслицей мы будем встречаться в работах постмодернистов постоянно, но придется с этим хотя бы временно смириться.).

Но понятия, продолжают постмодернисты Делез и Гваттари, нуждаются, как они выражаются, в концептуальных персонажах, которые помогают их выяснению. Таким персонажем, оказывается, выступает Друг, свидетельствующий о греческих истоках философии. В других странах имели Мудрого при определении философии. «Греки похоронили Мудрого и заменили его философами, друзьями мудрости, т. е. теми, кто ищет мудрость, но совершенно не обладает ею»^[12]. Старый мудрец, продолжают Делез и Гваттари, явившийся с Востока, мыслит образами, в то время как греческий философ изобретает и мыслит понятиями.

По мнению Делсза и Гваттари, очень трудно определить содержание термина Друг, между тем это необходимо, так как данный термин греческие философы широко используют.

Как видно, Делез и Гваттари при анализе античной философии обращают внимание ни на фундаментальные проблемы философии в работах греческих философов, а на второстепенные вопросы. Ведь дело не в том, что применяются термины «друг» или «мудрость», а в том, что с самого начала античные философы, рефлексируя над бытием окружающей природной и социальной действительности, занимались гносеологическими и метафизическими проблемами философии.

Авторы книги «Qu'est-се que la philosophic?» в первую очередь решили рассмотреть сам термин «понятие». Всякое понятие, пишут они, состоит из разных элементов и определяется через них. Нет понятия, состоящего из одного элемента. Оно может состоять из множества элементов. Поэтому понятие можно делить на куски, добавлять к нему новый элемент или редуцировать к нескольким элементам. Это дело вкуса. При этом для Делеза и Гваттари не стоит вопрос о том, что всякое понятие так или иначе должно отражать хотя бы приблизительно объективный мир. Ведь оно несет определенную смысловую нагрузку лишь благодаря тому, что отражает существенные стороны и черты мира природы и мира общества.

Всякое понятие, продолжают французские постмодернисты, имеет свою историю и свое становление. Они связаны между собой. Они одновременно относительны и абсолютны. Но они не имеют дискурсивного характера.

Для того чтобы подтвердить свои философские рассуждения, Делез и Гваттари приводят разные примеры. В частности, они анализируют знаменитый тезис Декарта «Я мыслю, следовательно, я существую». Понятие Я у Декарта, пишут его современные соотечественники, имеет три составляющие: сомневаться, мыслить и существовать. «Все содержание понятия, состоящего из множества элементов, будет выглядеть так: я мыслю, следовательно, я существую или более полно: я, который сомневается, я мыслю, я есть, я есть вещь, которая мыслит»^[13]. Понятие сжимается до Я, которое проходит через все элементы. Получается так: Я — сомневаться, Я — мыслить, Я — существовать. Все элементы понятия неразрывно связаны между собой и находятся в определенных зонах. «Первая зона находится между „сомневаться“ и „мыслить“ (я, который сомневается, я не могу сомневаться в том, что я мыслю), а вторая зона — между „мыслить“ и „существовать“ (чтобы мыслить, надо существовать)»^[14].

Общий вывод Делеза и Гваттари: философия не есть ни созерцание, ни рефлексия, ни коммуникация. Она формулирует понятия. Задача философии выяснить, какова природа понятия.

Этот вывод можно было бы приветствовать, если бы Делез и Гваттари действительно анализировали понятия, отражающие общие и существенные черты предметов объективного мира. Нет, они этого не хотят. Они занимаются как истинные постмодернисты эквилибристикой и казуистикой.

Теперь посмотрим, как постмодернисты относятся к прошлому философскому наследию. Сразу же отмечу, что постмодернисты во всех кризисных явлениях современного общества обвиняют классический рационализм. Они, например, утверждают, что XX век — это век непрерывных войн, унесших миллионы человеческих жизней. М. Серр, например, анализируя причины того, почему он крайне негативно относится к эпохе модерна, пишет, что его поколение, родившееся в начале 30-х годов, можно назвать поколением войны: «В шесть лет узнал о войне в Испании, в девять лет о Blitzkrieg 1939 года, о поражении и крахе; в двенадцать лет — о разрыве между сторонниками Сопротивления и коллаборационистами; в четырнадцать — об Освобождении и сведении счетов, которые вызвало это Освобождение во Франции; в пятнадцать лет о Хиросиме. Короче, с девяти до семнадцати лет, когда формируются дух и тело человека, свирепствует голод и везде карточная система, везде убийства и бомбардировки, везде тысячи преступлений… война всегда война с шести до двадцати шести лет»^[15].

В XX веке появляется ядерное оружие, угрожающее самому существованию человеческого общества. И все это якобы является результатом рационального отношения к жизни, научной революции и прогрессистских концепций общественного развития, доминировавших в эпоху Просвещения. Вообще просветители для постмодернистов, как и для Ницше^[16], являются в первую очередь противниками. Они обвиняют их во всех современных бедствиях: в оптимистическом взгляде на развитие исторического процесса, в вере в бесконечный прогресс общества, свободу и равенство, принцип историзма, науку, необходимость изменения существующих социально-экономических и политических порядков, в чрезмерной эксплуатации природных ресурсов и т. д. и т. п. Их обвиняют, потому что они были рационалистами.

Один из виднейших американских постмодернистов Р. Рорти прямо заявляет в своей книге «Философия и Зеркало Природы»: «Эта книга представляет собой обзор развития последних философских исследований, особенно в области аналитической философии, с точки зрения антикартезианской и антикантианской революции… Цель книги заключается в том, чтобы подорвать доверие читателя к уму как к чему-то такому, по поводу чего нужно иметь „философский“ взгляд, к познанию как к чему-то такому, о чем должна быть теория и что имеет основания, а также к философии как она воспринималась со времен Канта»^[17]. Рорти считает, что рационалистическая философия заменила интеллектуалам религию, т. е. стала своего рода верой в философские высказывания и умозаключения.

Характерные черты постмодернизма: 1) гиперкультурализм: ревалоризация исторического (историцизма) и культурного (традиционализма) богатства и многообразия человечества, в котором постсовременный человек черпает свои силы и которое создает по своему усмотрению. В этом смысле модернизм есть только одна из традиций среди других. Постмодернизм имеет эклектический и релятивистский характер. Это смесь различных философских течений и мыслей; 2) отказ от иерархического характера различий: все мифы, все истории, все культуры, все формы жизни имеют собственную ценность, и поэтому нет иерархизированных ценностей. Критика всякой власти, поскольку она якобы всегда имеет репрессивный характер. Постмодернизм имеет толерантный и скептический характер; 3) отказ от *важных вех" обоснования западной цивилизации. Постмодернизм отвергает иудео-христианскую историю, философию Гегеля, позитивизм, теорию общественного прогресса просветителей XVIII века, социализм, марксистскую теорию, эволюционистские концепции, которые якобы претендовали на то, чтобы привести человечество к светлому будущему^[18].

Постмодернисты отвергают деление мировой истории на прошлое, настоящее и будущее. Это связано в основном с тем, что они отрицают какой-либо прогресс в движении человеческого общества. Как выразился Ф. Досс, с точки зрения постмодернистов, настоящее мыслится без развития. Настоящее представляется не как антиципация будущего, а как повторение одного и того же цикла.

М.Серр задается вопросом: что такое настоящее? Против тезиса о делении времени на прошлое, настоящее и будущее он выдвигает такой аргумент. Всякий предмет, сделанный руками человека, представляет собой комплекс многих идей, возникших в разное время. Возьмем современную модель автомобиля. Этот автомобиль есть продукт научно-технических идей различных эпох. Одна из его частей была изобретена в начале двадцатого века, другая двести лет назад, колеса были изобретены в эпоху неолита и т. д.^[19] То же самое, отмечает Серр, касается и духовных ценностей. Нельзя, например, сказать, что Платон не является нашим современником: ведь многие философские идеи Платона актуальны и в нашем обществе.

М.Серр прав в том, что любое изобретение имеет, так сказать, различные истоки, что свидетельствует о единстве человеческого общества. Но следует ли отсюда презентификация, или, если можно так выразиться, «онастояшивание», всего человечества? Нет, конечно. Такое «онастояшивание» приводит к тому, что исторический процесс представляется как сплошной хаотический поток событий, фактов, технических изобретений, духовных ценностей и т. д., лишенный всякой имманентной логики. На самом деле история имеет свою логику развития, свое прошлое, настоящее и будущее, которые качественно отличаются друг от друга, но вместе с тем неразрывно связаны. Развитие истории носит континуистский, а не спорадический характер. Кроме того, полный разрыв с прошлым опасен для новых поколений. Когда-то Ортега-и-Гассет правильно писал, что разрыв с прошлым «таит в себе подозрение, более или менее, смутное, которое вызывает и смуту, столь характерную для сегодняшней жизни. Мы чувствуем, что мы как-то внезапно остались одни на земле; что мертвые не только не оставили нас, но исчезли совсем, навсегда, что они больше не могут помогать нам. Все остатки традиционного духа исчезли. Образцы, нормы, стандарты больше нам не служат. Мы обречены разрешать наши проблемы без содействия прошлого, будь то в искусстве, науке или политике»^[20].

Постмодернисты предпочитают излагать свои мысли с помощью аналогии, а не строгих логических рассуждений. И порою не понятно, о чем идет речь, порою кажется, что это сплошной поток слов без логической оформленности. Вот пример из книги Ж. Делеза «Различие и повторение»: «Мысль, рождающаяся в мышлении, акт мышления, зарождающийся в генитальности не как врожденная данность и не как предполагаемое в припоминании — это мышления без образа»^[21]. Это не только в русском переводе так звучат постмодернистские изречения. То же самое касается языка оригинала. И не случайно даже не все философы читают их труды.

Один из крупнейших представителей постмодернизма Ж. Ф. Лиотар пишет, что слово «постмодерн» «обозначает состояние культуры после трансформаций, которым подверглись правила игры в науке, литературе и искусстве в конце XIX века»^[22]. Наука, продолжает он, стремится к познанию истины, и поэтому она должна разработать свои методы исследования, или, как выражается, Лиотар, «правила игры». (Здесь уже видно, как легкомысленно постмодернисты относятся к научному аппарату. Вместо понятия «методы исследования» они придумали «правила игры», вместо «темы» — «сюжет» и т. д. Это жонглирование новыми словечками свидетельствует о том, что постмодернисты абсолютно несерьезно относятся к научным исследованиям, к традициям интеллектуального труда.).

По мере перехода, пишет Лиотар, общества в постиндустриальное состояние меняется статус знания. Поскольку научное знание представляется как вид дискурса, в постиндустриальном обществе формы передачи научных знаний через языковые средства меняются. Так, с помощью компьютерной техники можно передавать различную научную информацию. Но отсюда следует, что меняется природа знания. Знания в постиндустриальную эпоху производятся не для того, чтобы их отправить в архив, а для того, чтобы продавать. Знания — это деньги. Причем этими знаниями распоряжается не государство, а частные лица.

В постиндустриальном обществе, продолжает Лиотар, меняется роль обладателей знаниями. Если в индустриальном обществе все политические, экономические, социальные и иные проблемы решались власть имущими и собственниками, то в постиндустриальном обществе доминирующую роль играют уже специалисты. «Правящий класс есть и будет классом, который принимает решения. Но он уже образуется не традиционным политическим классом, а разнородным слоем, сформированным из руководителей предприятий, крупных функционеров, руководителей больших профессиональных организаций, профсоюзов, политических партий и религиозных конфессий»^[23].

Нет сомнения в том, что Лиотар анализирует новые реалии, возникшие в современных развитых капиталистических странах. Действительно, современные информационные технологии, имеющие исключительно большое значение не только для экономической сферы, но и для всех сфер общественной жизни, создаются специалистами. И те государства, которые будут иметь в своем распоряжении таких высококлассных специалистов, будут добиваться наибольших успехов. Скажу больше, от наличия информационного пространства, включающего в себя не только технику и новейшие технологии, но и средства массовой коммуникации, во многом будет зависеть будущее тех или иных государств. На примере слаборазвитых стран мы видим, что значит отсутствие такого информационного пространства. Но отсюда нужно делать не тот вывод, к которому пришли постмодернисты, о переходе властных функций от политиков и собственников к специалистам. Надо заметить, что об этом многие писали до постмодернистов. Достаточно для этого ознакомиться с работами крупного американского экономиста Дж.Гэлбрейта. В отличие от постмодернистов я прихожу к другому выводу: сферы общественной жизни структурно вариантны, но функционально инвариантны. Скажем, в политике не советники как специалисты принимают решения, а политики, наделенные властными функциями. Другой вопрос, что многим современным политикам нужны кукловоды, поскольку они сами лишены интеллекта и поэтому не в состоянии думать и анализировать политические реалии.

Постмодернисты отвергают понятия классической философии — разум, абсолют, истина, прогресс, противоречия, дискуссия и т. д. Вместо этих понятий и категорий они выдвигают понятия «деконструкция», «тело», «конструктивизм», «фрагментарность», «сюжет», «дискурс» и т. д., не несущие никакой смысловой и теоретической нагрузки, но зато звучащие оригинально.

Постмодернисты предлагают, скажем, урегулирование тех или иных конфликтов путем переговоров, консенсуса. Они выступают за толерантность и взаимное уважение. Здесь с ними нельзя не согласиться. Толерантность — это хорошо, консенсус — тоже хорошо, отсутствие конфликтов — еще лучше. Но общество гораздо сложнее, чем это кажется постмодернистам. В нем действуют люди, преследующие свои цели. Эти цели не всегда совпадают, более того, они нередко противоречат друг другу. Вообще противоречия — естественное состояние любого общества. Очень важно, чтобы они разрешались путем консенсуса и компромисса. Но для этого конфликтующие стороны должны идти на определенные уступки. Поэтому нужно призывать не просто к толерантности, а к тому, чтобы создавать такие условия, в которых все члены общества, а не только богатые, могли бы проявлять свои физические и духовные потенции.

Эра постмодерна — это эра пустоты, мещанства и наслаждения. Но чтобы, скажем, наслаждаться искусством, надо его превратить в псевдоискусство. Наслаждаться классической музыкой — великое дело. Она обогащает духовный мир человека, делает его добродетельным и гуманным. Но наслаждение классической музыкой требует музыкальной подготовки, усидчивости и самодисциплины. Не каждый человек может и хочет готовить себя к тому, чтобы слушать музыку великих творцов культуры. Это особенно касается молодежи. Из-за своего возраста молодые люди в большинстве предпочитают классической музыке легкую, которую можно и не слушать, но под которую можно танцевать или петь. Постмодернизм, отрицающий иерархию ценностей, как раз и внушает молодежи, что поп-музыка и есть тот вид искусства, который приносит наибольшее наслаждение.

Причем в отличие от классической музыки поп-музыка, особенно в ее современном виде, не требует никаких усилий от слушателя. Ее можно слушать в любом месте и в любое время. Она не обогащает человека духовно, но этого и не требуется. Главное — наслаждение, а не духовное обогащение.

Эпоха постмодерна — эпоха товарного фетишизма. Все превращено в товар: предметы потребления, моральные нормы и принципы, честность и добродетельность, совесть и порядочность. Даже духовное творчество превращено в товар. Все можно купить и продать, лишь бы деньги были. Английский философ А. Калиникос пишет, что «когда Теодор Адорно и Макс Хоркхаймер придумали словосочетание „культурная индустрия“, они считали его ироническим и критическим понятием: ничто не казалось им более абсурдным или противоречивым, чем сведение творческих процессов к индустрии, определяемой той же логикой рационализации, как и все остальное. Но в сегодняшней Великобритании, которая, по крайней мере в Европе, стоит в авангарде неолиберальной коалиции, члены кабинета министров говорят о культурной индустрии без всякого ощущения парадоксальности или дискомфорта… Последствия этого прямого подчинения культурной индустрии приоритетам накопления прибыли можно наблюдать каждый день на телевидении, где похоть, алчность, слава и образ жизни, усиливая друг друга, сливаются в круговорот кошмарной пошлости»^[24].

Эпоха постмодерна есть эпоха без идеалов, без моральных принципов и норм, без будущего, без социального прогресса и без социальной ответственности, эпоха без геройства, эпоха равнодушного отношения к чужой боли. Сотни миллионов людей живут в нищете, либо уничтожаются чужие города и культуры, либо убивают ни в чем не повинных людей, но обывателю до этого нет дела. Ему нужно наслаждаться жизнью, а не думать об окружающих, о тех, кто влачит жалкое существование. В эпоху модерна, т. е. в прошлом, была вера в будущее, в науку и технику, в разум и революционные изменения. В отличие от прошлого «общество постмодерна есть общество, в котором царствует безразличие масс, в котором доминируют повторение и топтание на месте, в котором личная независимость превыше всего, в котором не видят разницы между новым и старым, в котором всякое нововведение опошляется, а будущее не уподобляется неизбежному прогрессу»^[25].

Постмодерн — это эра индивидуализма, нарциссизма и неолиберализма. Сегодня индивидуальные желания более предпочтительны, чем групповые и классовые интересы, более предпочтительна приватизация, чем коллективная деятельность, гедонизм больше приветствуется, чем формы совместных действий. Если в прошлые времена индивид обязан был подчиняться общим коллективным рациональным правилам поведения, то нынче эти правила отвергаются и примат отводится личной свободе. Иначе говоря, права человека возводятся в абсолют и совершенно игнорируются коллективные формы человеческого существования. На первый взгляд личная свобода действительно превыше всего. На самом деле это неверно. Человек становится человеком только в обществе и свои сущностные силы тоже может проявлять только в обществе. Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя.

В эру постмодерна происходит переоценка ценностей. Если в эпоху модерна такие моральные ценности, как порядочность, героизм, любовь к труду, целомудрие, гуманность и др., высоко ставились людьми, то в эпоху постмодерна они потеряли свою значимость. Ныне героизм никого не трогает (молодые люди не выражают особого восторга, когда им рассказывают о героях Великой Отечественной войны), труд как созидание презирается (как показывают социологические опросы, на Западе миллионы людей не хотят работать, они предпочитают труду наслаждение, не случайно западные правительства официально приглашают рабочих из развивающихся стран), порядочность воспринимается как неудача, целомудрие представляется как комплекс неполноценности, продается естественная красота человека, а обладатель этой красоты становится богатым и уважаемым человеком, творцы же подлинных ценностей могут оказаться в маргиналах. Теперь пропагандируются антиценности: алчность, стремление к беспредельному богатству, неуважение к униженным и оскорбленным, проституция, гомосексуализм, наглость и т. д. и т. п. Взяточники, воры, убийцы — словом, преступники всех мастей превращены в героев. Их показывают на всех телеканалах. О них пишут газеты, журналы и т. д. Молодое поколение подражает не подчинным героям, а мнимым.

Человек эпохи постмодерна — это массовый человек, характерной чертой которого является полная потеря своей индивидуальности. Массовый человек не есть личность. Всякая личность индивидуальна и оригинальна. У нее есть свои убеждения, свои принципы и она их готова защищать, порою даже ценою жизни. У нее есть свой кодекс поведения. У нее критическое мышление, и она не поддается влиянию дешевых произведений духовной культуры. Многие личности становятся выдающимися благодаря своим достижениям и своему вкладу в ту или иную сферу общественной жизни. Массовый человек — это серый человек, лишенный подлинного интеллекта, не желающий обогащать свой духовный мир. «Размытость сознания массового человека и новое его переструктурирование, заданность специальной интегрирующей „сборки“ приводит к утрате способности критического мышления, управляемости через формируемое посредством СМИ настроение. Бессвязность мышления и фрагментарность модели мира, складывающейся у него, позволяют навязать ему систему мифов, по которым человек будет выстраивать свою реальную жизнь и оценивать ее»³⁷*. Благодаря этой системе мифов массового человека можно использовать в любых целях.

В сфере политики эпоха постмодерна проявляется в псевдодемократичности политики. Политики стараются, особенно во время избирательных кампаний, быть скромными и сердечными, доступными и улыбающимися. Они выдают себя за людей., день и ночь думающих о народе, о его благополучии и безопасности. Это хочет услышать и сам избиратель. Поэтому «надо осыпать его самой нелепой лестью и, не стесняясь, давать ему самые фантастические обещания. Если это рабочий, то надо льстить ему, браня его хозяина; что же касается соперника-кандидата, то надо стараться уничтожить его, распространяя о нем посредством утверждения, повторения и мнение, что он последний из негодяев и что всем известно, как много он совершил преступлений. Незачем, конечно, искать в данном случае чего-нибудь даже похожего на доказательства. Если противник мало знаком с психологией толпы, он станет оправдываться с помощью аргументов, вместо того чтобы отвечать на утверждения противоположными утверждениями, и конечно, таким образом лишится всяких шансов на успех»^[26][27].

Эпоха постмодерна — это эпоха охлократии, т. е. власти толпы. Современные выборы в органы правления — яркое проявление охлократии. Вообще надо сказать, что проблема охлократии возникла не сегодня и даже не вчера. Она возникла еще в античную эпоху и рассматривалась многими древнегреческими философами. Так, Платон охлократию связывает с демократией, когда господствует принцип вседозволенности, что на первый взгляд следует оценить положительно, ибо он дает человеку возможность делать то, что ему хочется. Необязательно принимать участие в государственных делах, необязательно и подчиняться, необязательно и воевать. Однако первое впечатление обманчиво, так как появляется презрение к тому, что важно для идеального государства. Платон убежден в том, что демократическая форма правления неэффективна. Она уравнивает равных и неравных. Государственные должности занимают не те, кто этого заслужил, а те, кто понравился охлосу (толпе). Человек демократического строя наследует все отрицательные черты этого строя: стремление к наслаждению, пустая трата денег, неуважение законов, старших и т. д.

Аристотель, рассматривая формы государственного устройства, выделяет такие виды демократии. Первый вид демократии связан с равенством, предполагающим равные права как для богатых, так и для бедных. Народ составляет большинство, и его голос имеет решающее значение. Второй вид демократии предполагает невысокий имущественный ценз. Тот, кто имеет такой ценз, получает доступ к занятию должностей, кто теряет ценз, лишается права занять такую должность. Третий вид демократии исходит из того, что все граждане по происхождению являются гражданами, а властвует закон. Четвертый вид демократии — это такая демократия, когда любой гражданин имеет право занимать должность, хотя властвует опять-таки закон. Пятый вид демократии предполагает предыдущие условия, но верховная власть принадлежит не закону, а простому народу. В данном случае решающее слово принадлежит народу, который благодаря демагогии добивается своего. Там, где властвует закон, демагогам нет места. Этот, пятый вид демократии, по Аристотелю, напоминает тиранию. «…И крайняя демократия, и тирания поступают деспотически с лучшими гражданами; постановления такой демократии имеют то же значение, что и в тирании распоряжения»^[28]. Такая демократия отвергается Аристотелем. Он ее не считает демократией, поскольку никакое постановление не может иметь общего характера. Он твердо убежден в том, что «закон должен властвовать над всем; должностным же лицам и народному собранию следует предоставить обсуждение частных вопросов»^[29].

И все же античная демократия представляла качественный скачок в развитии политических институтов. В Афинах эпохи Перикла была развитая рабовладельческая демократия, суть которой выразил Перикл так: «Для нашего государственного устройства мы не взяли за образец никаких чужеземных установлений. Напротив, мы скорее сами являем пример другим, нежели в чем-нибудь подражаем кому-либо. И так как у нас городом управляет не горсть людей, а большинство народа, то наш государственный строй называется народоправством. В частных делах все пользуются одинаковыми правами по законам. Что же до дел государственных, то на почетные государственные должности выдвигают каждого по достоинству, поскольку он чем-нибудь отличился не в силу принадлежности к определенному сословию, но из-за личной доблести. Бедность и темное происхождение или низкое общественное положение не мешают человеку занять почетную должность, если он способен оказать услуги государству»^[30].

Исключительное значение в греческой демократии придавалось слову «пайдея», которое обозначает и воспитание, и обучение, и культуру, и просвещение и т. д. Это довольно емкое слово, которое в ту далекую эпоху широко использовалось в духовной жизни греков. И «греческая демократия определила сущность греческой пайдеи, главную особенность греческой культуры — идею о главенстве человеческого разума, принцип разумного миропонимания и представления о Прометеевом (творческом) назначении человека. Открытие человека — идея о гражданине полиса как самостоятельной ценности, признание за ним права на инициативу, вера в то, что свободный человек в состоянии сделать правильный выбор, доверие к разуму человека и его свободе — вот что является важнейшим достижением греческой культуры, достижением, определившим ее всемирно-историческое значение»^[31].

Доверие к человеческому разуму в сфере демократии приводит к политическому рационализму. Все, кто участвовал в политических дебатах, должны были обосновать свои аргументы, придать им, так сказать, доказательный характер. Иначе говоря, надо было убеждать своих слушателей с помощью аргументов и фактов. Можно сказать, что характерная черта античной демократии — убеждение. Античные ораторы убеждали своих слушателей, приводили соответствующие аргументы в защиту своих позиций. А убеждение, естественно, связано с рационализмом. Поэтому античная демократия — это рационалистическая демократия. И философия античности — это рационалистическая философия. Видимо, можно было бы сказать, что без политического рационализма не было бы философского рационализма.

Но если в античную эпоху демократия имела определенные изъяны, то в наше, постмодернистское, время она просто-напросто выролилась и стала охлократией. Народ превратился в электорат, а электорат — в толпу. Она использует не метод убеждения, а метод внушения. Обращаются не к разуму человека, а к его низменным инстинктам, к его чувствам. С этой целью политтехнологи разрабатывают различные сценарии избирательной кампании: привлечение артистов, особенно эстрадных певцов, создание «народного» имиджа кандидата во властные структуры, либеральную или патриотическую демагогию в зависимости от аудитории. Избиратели, превращенные в иррациональную толпу, обращают внимание не на программы и не на реальные дела кандидатов, а на их телегеничность, улыбку, походку и т. д. и т. п. Те кандидаты, которые преуспевают в этом шоу, попадают в органы власти. К слову сказать, ни один великий политик прошлого не попал бы во власть, потому что он не смог бы конкурировать с современными краснобаями.

Всеобщее избирательное право выглядит как огромный шаг вперед по демократизации политических институтов и учреждений. В самом деле, в отличие от прошлых времен все граждане независимо от их социального статуса, половых и расовых различий принимают участие в выборах органов власти. Каждый гражданин может быть избран в органы государственной власти. Каждый гражданин чувствует себя соучастником политических событий.

Но на уровне сущности все гораздо сложнее. Политика — очень сложная сфера общественной жизни. Политика, как писал М. Вебер, — это призвание и профессия. Причем эта профессия не менее сложна, чем, скажем, профессия врача, учителя, летчика, космонавта и т. д. Для того чтобы заниматься политикой, надо иметь политический талант. Нельзя стать великим или просто выдающимся поэтом без поэтического таланта. Можно быть великим философом, математиком, физиком и т. д., но абсолютно плохим политиком. Можно человека научить политическим технологиям, но нельзя его научить управлять государством. Политический дар — это особый вид дара, который не всем дан.

Политика — это колоссальная ответственность за судьбы миллионов людей, за будущее государства, за будущее всей мировой цивилизации. И подлинный политик чувствует эту ответственность. Как бы ни относились к монархам, но подавляющее большинство из них понимало свою ответственность и принимало ответственные решения.

Демократия, если даже ее считать наиболее оптимальной формой государственного правления, не готовое состояние, а длительный и мучительный процесс. И, возможно, многие государства останутся за рамками демократических институтов, хотя в потенции они могут стать демократическими. Но одно дело в потенции, совсем другое — в действительности. Нельзя не вспомнить в этой связи Гегеля: «Возможно, — писал он, — что сегодня вечером упадет луна на землю, ибо луна есть тело, отделенное от земли, и может поэтому также упасть вниз, как камень, брошенный в воздух; возможно, что турецкий султан сделается папой, ибо он человек и может как таковой обратиться в христианскую веру, сделаться католическим священником и т. д. В этих разговорах о возможности преимущественно используется закон достаточного основания, применяемый вышеуказанным нами способом — утверждают: возможно то, в пользу чего можно найти основание. Чем необразованнее человек, тем менее известны ему определенные отношения предметов, которые он намерен рассматривать, тем больше он склонен распространяться о всякого рода пустых возможностях, как это, например, бывает в политической области с так называемыми политиками пивных»^[32]. Не всем народам нравятся демократические формы правления. У них исторически сложились свои представления о политике, свои формы правления, которые довольно эффективно работают. Поэтому не надо им навязывать западные политические структуры.

Демократия, как уже выше отмечалось, базируется на всеобщем избирательном праве, согласно которому каждый гражданин имеет право принимать участие в выборах и голосовать за того кандидата, программа которого ему больше всего импонирует и реализация которой в случае избрания этого кандидата может улучшить его жизненные условия. Но это, в свою очередь, связано, во-первых, с уровнем политического сознания общества в целом и каждого его члена в отдельности, во-вторых, с получаемой информацией. А эту информацию подают современные средства массовой информации. Выигрывает выборы тот, кто распоряжается СМИ, а ими распоряжаются те, кто их финансирует, платит за эфирное время. А деньги имеют буржуазные партии, так как они защищают интересы богатых людей. Они скупают не только СМИ, но и избирателей. Последним дают деньги, организуют для них бесплатные обеды и т. д. Короче, во время избирательной кампании используются все способы, в том числе самые грязные.

После окончания выборов избиратели полностью исключаются из политической жизни. Правительство и депутаты могут теперь чувствовать себя спокойно. Они время от времени устраивают прессконференции, информируют в нужном им духе журналистов, но никаких отчетов о своей работе не делают. Избиратель же остается наедине со своими проблемами. Ему некуда обратиться, он отчужден от власти и не может влиять на ее решения. Избиратель сделал свое дело и теперь может спокойно умереть или ждать следующих выборов. Но и они ему ничего не принесут, потому что вновь избранные депутаты, как и их предшественники, о нем забудут. И так происходит после всех выборов. Таково действительное лицо современной западной демократии. И как ни вспомнить меткую характеристику демократии, данную НА. Бердяевым: «…Демократия знает только формальный принцип волеизъявления, которым дорожит превыше всего и который ничему не хочет подчинить. Демократия безразлична к направлению и содержанию народной воли и не имеет в себе никаких критериев для определения истинности или ложности направления, в котором изъявляется народная воля… Демократия не знает истины, и потому она предоставляет раскрытие истины решению большинства голосов»^[33]. А большинство голосов не есть критерий истины.

Вот это большинство и есть охлос (толпа). Его легко используют политические демагоги со времен античности. В настоящее время, когда обращение к всеобщему избирательному праву превратилось в единственный критерий достижения всех политических целей, используется толпа. О роли этой толпы писали многие исследователи. Французский ученый Г. Лебон дал довольно интересную характеристику толпы. «Под словом „толпа“, — пишет он, — подразумевается в обыкновенном смысле собрание индивидов, какова бы ни была их национальность, профессия или пол и каковы бы ни были случайности, вызвавшие это собрание»^[34]. Но, продолжает Лебон, в соответствующих условиях толпа с точки зрения психологии получает совершенно другую окраску. Толпа превращается в нечто иррациональное, бессознательное скопление людей. Толпа — это сборище людей без индивидуальных черт.

Лебон выделяет некоторые общие черты толпы: одухотворенность, заразительность, внушаемость. В толпе индивиды теряют свои отличительные черты, т. е. свою индивидуальность. В ней исчезают социальные, профессиональные и образовательные различия людей. Все — члены толпы. Все они воодушевляются некоей общей идеей, и их поведение приобретает иррационально-коллективистский характер. Одухотворенная толпа готова на любые сиюминутные действия. Она совершенно не думает о последствиях своих действий. Толпа может играть как положительную, так и отрицательную роль в зависимости от преследуемых целей ее лидеров.

Толпа может появиться на улице, но может вообще никуда не выходить и оставаться толпой. Электорат, например, сидит дома, но на выборах ведет себя как настоящая толпа. Он голосует не разумом, а сердцем, а иной раз и глазом. Увидел, допустим, кандидата в органы власти. Он внешне понравился ему, поэтому и отдает свой голос за него. Его не волнует не только судьба страны, но и собственная судьба. Он ведет себя не как homo sapiens (человек разумный), а как homo suggere (человек внушаемый), которому легко можно внушить все что угодно. Ему легко можно внушить, что данный кандидат на президентский пост идеально выражает его интересы. Ему можно внушить, что данное государство представляет собой угрозу для его жизни. Сейчас народам всей земли внушают мысль о том, что терроризм для них является самым опасным врагом. Изо дня в день с утра до вечера СМИ, и прежде всего телевидение, говорят о том, что везде совершаются террористические акты. И народы этому верят. При этом абсолютно игнорируются причины совершения террористических актов. Главное — следствие, а не причина. И люди не задаются вопросом, почему совершаются теракты, потому что они уже не воспринимают объяснения. Они зомбированы и поступают иррационально. Они — охлос, а охлос иррационален.

Бодрийар вместо понятия «толпа» использует понятие «масса». Он пишет, что в современном мире все крутится вокруг массы. Она представляет собой некое молчаливое большинство, которое время от времени проявляет свою активность и которая используется в политических целях. Политики постоянно говорят о необходимости просвещения массы, ее информирования, для чего используются СМИ. «В этих призывах, — справедливо замечает Бодрийар, — однако, нет никакого толку — рациональная коммуникация и массы несовместимы. Массам преподносится смысл, а они жаждут зрелища. Убедить их в необходимости серьезного подхода к содержанию или хотя бы к коду сообщения не удается никакими усилиями. Массам вручают послания, а они интересуются лишь знаковостью. Массы — это те, кто ослеплен игрой символов и порабощен стереотипами, это те, кто воспримет все, что угодно, лишь бы это оказалось зрелищным»^[35]. Массы, продолжает Бодрийар, больше интересуются, скажем, победой национальной сборной по футболу на чемпионате мира, чем каким-нибудь событием, имеющим непосредственное значение для их будущего.

Прав Бодрийар, когда подчеркивает, что массы не ориентированы на высшие цели. Но он совершенно не прав, когда утверждает, что их никто не вводит в заблуждение. Их как раз вводят в заблуждение современные политики, защищающие интересы господствующего класса, но выдающие эти интересы за интересы всех масс. Для этого используются все методы современных политических технологий: зомбирование, подкуп, обман, провокации и т. д. и т. п. Народ превращен в массу, толпу, которой манипулируют по своему усмотрению. Вот это и есть современная демократия, или охлократия.

Продолжая анализ роли охлоса в современной политике, нельзя не заметить, что этому охлосу нравятся не умные и интеллектуальные политики, умеющие оценивать ситуацию спокойно и рассудительно, принимающие исключительно ответственно решения, а краснобаи и болтуны, любящие красоваться перед телекамерами и бойко отвечающие на любые глупые вопросы журналистов. Я уже выше отмечал, что ни один великий политик в прошлом не смог бы выиграть выборы даже у самого неумного, но болтливого политика. Охлос во многом виноват в приходе к власти фашистов в Италии и Германии. О культе Гитлера много известно, меньше знают о культе Муссолини. Вот что пишет Р. Колье о культе Муссолини: «Вознесенный между небом и землей, как его охарактеризовал Папа Пий XI, он стал объектом паломничества. Некий старец прошел пешком с тачкой семьсот километров к месту ранения Муссолини во время войны, чтобы привезти ему бочонок воды из реки Пьяв. А двенадцатилетний паренек из Мерано прошел девятьсот километров босиком, чтобы только увидеть его. Один туринец, которого дуче обнял на какой-то церемонии, перестал умывать свое лицо. В Риччионе, где находилась его приморская вилла, истеричные женщины часами плавали в воде, чтобы только увидеть, как он входит в морс»^[36].

Современная демократия как демократия охлоса тоталитарна. Она ориентирована на серых и посредственных людей, нс желающих брать на себя какую-либо ответственность, но жаждущих шоу. Такими серыми выглядят не только избиратели, но и избранные, ведущие себя во время избирательной кампании как настоящие шуты и клоуны, готовые выполнить любую прихоть толпы. Эти президенты после ухода с политической сцены предаются забвению и ничего не оставляют для истории. В отличие от Петра Великого, Наполеона, Дж. Вашингтона, В. Ленина, У. Черчилля, И. В. Сталина, Ш. де Голля они неисторические личности и никакого интереса не представляют для будущих поколений.

Абсолютизация любого социального, политического феномена приводит к диаметрально противоположным результатам. Абсолютизация демократии приводит к произволу, безответственности, анархии и деградации общества. Нельзя же путем демократии выбирать на руководящие должности, где требуется исключительная компетентность и талант. Как можно, скажем, при выборе на должность художественного руководителя театра использовать демократические формы? Как правило, подчиненные не любят знающего и требовательного руководителя. Они предпочитают тихого, безвольного руководителя, не мешающего им плохо работать.

Разумеется, отсюда не следует, что диктатура лучше демократии. Абсолютизация диктатуры так же опасна, как и абсолютизация демократии. Всегда надо исходить из конкретно-исторических условий и соблюдать меру.

Конечно, охлосу льстит, что он принимает участие в политической жизни, прежде всего через механизмы всеобщего избирательного права. Но как пишет видный французский политик М. Рокар, «всеобщее избирательное право начинает терять свою эффективность, поскольку важные решения, которые необходимо бывает принять, все меньше могут быть отложены до тех пор, пока люди, выбранные на его основе, сумеют высказать свое мнение. По этой причине такие механизмы, как парламент, начинают терять свое влияние»^[37]. Даже в странах с установившимися демократическими традициями люди большее значение придают субъектам исполнительной, чем законодательной, власти, потому что в конечном итоге от них зависит решение каждодневных вопросов. А что касается государств, где такие традиции отсутствуют, то там народ с недоверием относится к представителям законодательной власти и мало беспокоится, когда исполнительная власть игнорирует ее законы или вовсе запрещает. Он считает, что депутаты много говорят, но мало делают. Вообще парламентская говорильня дорого обходится народу, если к тому же учесть, что современная говорильня обслуживается сотнями тысяч работников радио и телевидения, газет и журналов.

Демократия — это огромная ответственность каждого гражданина перед своей семьей, государством, обществом, отечеством. Демократия не есть анархия и произвол. Демократия — это соблюдение всех правовых принципов и норм. Демократия — это абсолютное равенство всех перед законом. Любой гражданин, начиная от президента и кончая рядовым, должен нести ответственность за нарушение существующих в государстве законов. Он должен сознавать, что честное отношение к выполнению своих служебных и иных обязанностей является, так сказать, его священным долгом. Демократия может перерасти в анархию и вседозволенность, если не выполняются принятые государством законы. Демократия — это не только выборы, которые проводятся время от времени, но и повседневное участие граждан в управлении делами государства. Современная демократия, как уже отмечалось, дает человеку право выбора того или иного политика, но лишает его права повседневно и реально влиять на государственные дела.

Самой опасной чертой постмодернистской политики является игнорирование национальных интересов и права народов на самоопределение. Под предлогом защиты прав личности постмодернистские политики любой политический режим могут объявить диктаторским, якобы нарушающим права человека, и свергнуть его любыми средствами, в том числе военными. А его законных руководителей могут физически уничтожить или судить как преступников. При этом, если даже протестуют миллионы людей против войны, все равно лидеры постмодернистских государств цинично бомбят территорию независимого государства, убивают ни в чем не повинных людей и устанавливают «демократический порядок». Причем трагизм ситуации состоит в том, что правительства других государств либо полностью поддерживают агрессора, либо робко возражают, либо просто-напросто молчат.

Эпоха постмодерна — это эпоха космополитизма и игнорирования патриотизма. Глобализация ведет не только к исчезновению национальных границ, но и к игнорированию патриотизма. Теперь, оказывается, не надо проявлять патриотические чувства, не надо любить Родину, не надо хранить и приумножать национальные культурные ценности, не надо соблюдать национальные обычаи и традиции. Теперь не важно, где ты родился, важно, где тебе больше платят, где ты комфортнее чувствуешь себя, где ты получаешь больше наслаждения. И если на твою историческую Родину совершена агрессия, то необязательно ее защищать, ведь ты — гражданин всего мира, а не какого-то отдельного государства. Правда, здесь существенно заметить, что главный проповедник космополитизма США не допускают в отношении себя никакой критики и никакого ущемления национальных интересов. Они фактически под космополитизмом подразумевают распространение американских ценностей.

Постмодернизм есть зеркальное отражение кризиса современного общества. Он, выражаясь словами Гегеля, тождествен со своей эпохой. Его приверженцы подметили колоссальные изменения в современном мире, с чем нельзя не согласиться. Абсолютно прав Бодрийар, когда пишет: «Если бы мне надо было дать название современному положению вешей, я сказал бы, что это — состояние после оргии. Оргия — это каждый взрывной момент в современном мире, это момент освобождения в какой бы то ни было сфере. Освобождения политического и сексуального, освобождения сил производительных и разрушительных, освобождения женщины и ребенка, освобождения бессознательных импульсов, освобождения искусства. И вознесение всех мистерий и антимистерий»^[38]. Действительно, современный буржуазный мир представляет собой «состояние после оргии». Людей от всего освобождают: от морали, от совести, от ответственности, от труда, от воспитания и т. д. и т. п. Такое состояние беспокоит не только Бодрийара, но и многих других постмодернистов. Оно беспокоит всех здравомыслящих людей, понимающих, что человечество находится на точке бифуркации и что оно должно, если желает и дальше жить, освободиться от такого состояния. Постмодернисты критикуют это состояние, но позитива не предлагают. Более того, они его усугубляют своим нигилизмом к прошлому и нежеланием изменить что-либо.

Выше уже отмечалось, что постмодернисты свою бурную деятельность развернули после майских событий 1968 года во Франции. Многие из них, особенно в США, считают себя «новыми левыми», которые в отличие от «старых левых» отвергают классический рационализм и проповедуют иррационализм и релятивизм. Р. Рорти прямо пишет: «Мне кажется, нам следует отбросить термин „Старые Левые“ в качестве обозначения американцев, называвших себя „социалистами“ между 1945 и 1964 годом. Я предлагаю использовать термин „левые реформисты“, для обозначения всех американцев, которые между 1900 и 1964 годом боролись в рамках конституционной демократии во имя защиты слабых от сильных. В их число входит множество людей, которые называли себя „коммунистами“ и „социалистами“, и множество людей, которым и не снилось так себя называть. Я буду употреблять термин „Новые левые“, чтобы обозначить людей, главным образом студентов, которые примерно в 1964 году решили, что в рамках системы более невозможно содействовать достижению социальной справедливости»^[39].

Почему же постмодернисты себя объявили «новыми левыми»? А. Сокал и Ж. Брикмон это объясняют тем, что в 60-е годы возникли анти расистские, феминистские, гомосексуальные и другие социальные движения, которые традиционные левые игнорируют. Многие из этих движений пришли к выводу, что постмодернистская философия полностью отвечает их чаяниям. «Одна из привлекательных черт постмодернизма — кажется, что он подводит философскую базу под политику различия и тем самым обосновывает уважение к другим культурам и образам жизни»^[40]. С точки зрения постмодернистов, все духовные ценности относительны и равноценны. Скажем, картины Ван Гога ничуть не лучше картин уличного живописца, или стихи гениального Пушкина ничуть не лучше стихов посредственного поэта, или классические оперы ничуть не лучше уличных песен. Эти псевдомысли привлекают многие слои общества, и прежде всего маргинальные группы, гомосексуалистов, феминисток и т. д., которые потеряли веру в идеалы равенства и справедливости. Они находят в постмодернизме благодатную почву, потому что он отвлекает от реальных проблем и главное внимание уделяет не рациональному объяснению существующих трудностей общественной жизни, а упражнениям ума и анализу различных текстов. «Левые» постмодернисты, отказавшись от классического философского наследия и проповедующих иррационализм и релятивизм, фактически разоружают те социальные движения, которые к ним тянутся.

А есть ли смысл критиковать постмодернизм? Представляет ли он опасность для культуры? Если говорить о точных науках, то правы А. Сокал и Ж.Брикмон. Для этих наук постмодернизм не представляет никакой опасности, потому что там, где требуются точные знания, нет места трепу. И попытки постмодернистов использовать точные науки обречены на провал. Совсем другое дело гуманитарные науки. «От разлагающего влияния модной сегодня бессмыслицы страдают прежде всего гуманитарные науки, когда языковые игры изгоняют критический и строгий анализ социальной реальности»^[41]. Очень верные слова. Вместо серьезного анализа социальных, экономических, политических, культурологических, исторических и иных проблем сегодня гуманитарные науки завязли в пустых дискурсах и спекулятивных рассуждениях. Историческая наука, в которой факты истории отвергаются, а миф и научные данные объявляются синонимами, никому не нужна. Авторы правильно пишут, что негативное влияние постмодернизма проявляется, во-первых, в том, что гуманитарные науки теряют время, они просто-напросто не развиваются, потому что в них нет роста знаний, во-вторых, в том, что на наших глазах происходит культурологическая путаница, которая ведет к мракобесию, и, в-третьих, в том, что ослабляется политика левых сил.

Особую озабоченность у А. Сокала и Ж. Брикмома вызывают образование и культура: «Более серьезным, по нашему мнению, является пагубное воздействие отказа от ясного мышления на образование и культуру. Студенты учатся повторять и выстраивать рассуждения, в которых они мало что понимают… В конечном счете, обдуманно невразумительные рассуждения и сопутствующая им интеллектуальная бесчестность отравляют часть интеллектуальной жизни и усиливают и без того распространенный среди населения примитивный антиинтеллектуализм»^[42].

Трудно не согласиться с этим утверждением. Казалось бы, выходят миллионы газет, журналов, книг и т. д., но люди читают все меньше и меньше, а если и читают, то предпочитают серьезной литературе бульварную. Ясно, что от чтения бульварной литературы не повышается интеллектуальный уровень людей. Постмодернисты способствуют деинтеллектуализации общества.

Нельзя не согласиться и с таким утверждением А. Сокала и Ж. Брикмона: «В тот час, когда суеверие, мракобесие и националистический и религиозный фанатизм чувствуют себя замечательно, по крайней мере безответственно обращаться с легкостью с тем, что исторически было единственным заслоном перед этим безумием, а именно рациональное мировоззрение. Содействие мракобесию наверняка не является задачей постмодернистских авторов, но оно является неизбежным следствием их деятельности»^[43]. Сегодня в нашем мире неспокойно. Терроризм, национализм и религиозный фанатизм стали доминирующим фактором в общественной жизни. В этих условиях очень опасно еще выступать против рационализма, против разума, стремящегося к цивилизованному разрешению всех социальных противоречий.

А.Сокал и Ж. Брикмон как истинные ученые обратили внимание и на политические последствия постмодернизма. «Наконец, для нас и для всех политически левых постмодернизм имеет свои негативные последствия. Во-первых, сосредоточение на языке и элитарность, связанная с употреблением претенциозного жаргона, способствуют тому, чтобы загнать интеллектуалов в рамки стерильных споров и изолировать их от общественных движений, которые происходят за стенами их башни из слоновой кости… Во-вторых, стойкое существование путаных идей и невразумительных рассуждений среди определенной части левых может дискредитировать все левое движение…»^[44]. Если все дискурсы, продолжают авторы рецензируемой книги, являются объективными и равноценными, если исключается всякая критика тех или иных социально-экономических теорий, то следует признать правомерность и, скажем, расистских теорий. Совершенно ясно, что такой релятивизм не способствует успеху левых сил.

Постмодернистская философия фактически уничтожает философию. Постмодернисты лишают ее мировоззренческих, методологических, гносеологических и прогностических функций. Они сводят ее к бесконечному дискурсу, к словесным упражнениям и пустым разговорам. Постмодернизм в философии не дает новых знаний. Он может непрерывно воспроизводить одни и те же дискурсы. Он не ставит проблем, без чего вообще не мыслима никакая наука, никакая философия.

Эпоха постмодернизма чем-то напоминает средневековую эпоху — эпоху глубокого кризиса духовных ценностей. Но после средневековья наступила эпоха Возрождения духовной жизни людей, эпоха расцвета философии, науки, литературы и других отраслей духовного производства. Надо надеяться, что после постмодернизма наступит новое Возрождение.

• [1] Сорокин П. А. Человек. Цивилизация. Общество. М., 1992. С. 427.
• [2] Манхеим К. Диагноз нашего времени. М., 1994. С. 287.
• [3] Манхейм К. Диагноз нашего времени. М., 1994. С. 287.
• [4] Там же. С. 288.
• [5] Михайловский Н. К. Литературная критика и воспоминания. М., 1995. С. 390.
• [6] Бек У Что такое глобализация? Ошибки глобализма — ответы на глобализацию. М., 2001. С. 21.
• [7] Это неудивительно: «прежние идеи выметаются новыми, потому что последние невырастают из первых, а появляются у нас откуда-то извне* (Чаадаев); у нас „гонятсявсегда за самым крайним, что дает Запад“ (Маркс).
• [8] СокалА., Брикмон Ж. Интеллектуальные уловки. Критика современной философиипостмодерна. М., 2002. С. 16—17.
• [9] Сокол А., БрикмонЖ. Интеллектуальные уловки. Критика современной философиипостмодерна. М., 2002. С. 19.
• [10] Делез Ж. Различие и повторение / Пер. с фр. СПб., 1998. С. 30.
• [11] Deleuze G., Guattari F. Qu’est-ce que la philosophic? Paris, 1991. P. 8.
• [12] Ibid. P. 8.
• [13] Deleuze G., Guattari F. Qu’est-ce que la philosophie? Paris, 1991. P. 29.
• [14] Ibid. P. 29.
• [15] Serres М. Eclaircissements. Paris, 1992. Р 10—11.
• [16] Вот какую уничижительную критику Руссо дает Ниише: „Руссо, этот первый современный человек, идеалист и canaille в одном лице, которому нужно было моральное? достоинство“, чтобы выносить собственный вид; больной от разнузданного тщеславия и разнузданного самопрозрения. Также и этот выродок, растянувшийся у пороганового времени, хотел „возвращения к природе“ — куда, спрашиваю еше раз, хотелРуссо назад? Я ненавижу Руссо и в революции: она есть всемирно-историческое выражение для этой двойственности и идеалиста и canaille. Кровавый фарс, которым разыгралась эта революция, ее „имморальность“, мало меня трогает: я ненавижу ее моральность в духе Руссо — так называемые „истины“ революции, которые еше не утратиливлияния и привлекают к ней все плоское и посредственное» (Ницше Ф. Соч.: В 2 т. М., 1990. Т. 2. С. 622).
• [17] Рорти Р. Философия и Зеркало Природы. Новосибирск, 1997. С. 5.
• [18] HottoisG. De la Renaissance ala Postmodemite. Paris, Bruxelles, 1998. P. 445—446.
• [19] Serres M. Eclaircissements. Paris, 1992. P. 72.
• [20] Ортега-и-Гассет X. Восстание масс // Психология масс. Хрестоматия. 2001. С. 211.
• [21] *7*Делез Ж. Различие и повторение. М.; СПб., 1998. С. 208.
• [22] Лиотар Ж. Ф. Состояние постмодерна. СПб., 1998. С. 9.
• [23] Лиотар Ж. Ф. Состояние постмодерна. СПб., 1998. С. 43
• [24] Калиникос А. Антикапиталистический манифест. М., 2005. С. 35.
• [25] Lipovetsky G. L’Ere du vide. Essais sur l’individualisme contemporan. Paris, 1983. P. 11.
• [26] Самохвалова В. И. Массовый человек — реальность современного информационногообщества// Массовая культура и массовое искусство, *3а* и? Против". М., 2003. С. 125.
• [27] Лебон Г. Психологи масс // Психологи масс. Хрестоматия. М., 2001. С. 109.
• [28] Аристотель. Соч. М., 1984. Т. 4. С. 497.
• [29] Там же.
• [30] фуКидид' История. М., 1981. С. 106.
• [31] 3X4 Кессиди Ф. От мифа к логосу. Становление греческой философии. СПб., 2003.С. 30−31. .
• [32] Гегель Г. В. Ф. Энциклопедия философских наук. T. 1. Наука логики. М., 1979. С. 316.
• [33] Бердяев Н. Л. Новое средневековье. М., 1991. С. 63.
• [34] Лебон Г. Психологи масс // Психологи масс. Хрестоматия. М., 2001. С. 11.
• [35] Бодрийар Ж. В тени молчаливого большинства. Екатеринбург. 2000. С. 14—15.
• [36] Келье Р. Дуче! Взлет и падение Бенито Муссолини. М., 2001. С. 131.
• [37] Рокар М. Трудиться с душой. М., 1990. С. 133.
• [38] Бодриыар Ж. Прозрачность зла. М., 2000. С. 7.
• [39] Рорти Р. Обретая нашу страну. Политика левых в Америке XX века. М., 1998.С. 53−54.
• [40] Сокол А., БрикмонЖ. Интеллектуальные уловки. Критика современной философиипостмодерна. М., 2002. С. 163.
• [41] Там же. С. 168.
• [42] Сокол А, БрикмонЖ. Интеллектуальные уловки. Критика современной философиипостмодерна. М., 2002. С. 168, 169.
• [43] Там же. С. 169.
• [44] Сокол А., Брикмон Ж. Интеллектуальные уловки. Критика современной философиипостмодерна. М., 2002. С. 170.