История Российского государства. 
Итоговая концепция

Особое место в развитии русской исторической мысли принадлежит Н. М. Карамзину.

Карамзин Николай Михайлович (1766—1826 гг.) — мыслитель, писатель, поэт, переводчик. Основоположник и виднейший представитель русского сентиментализма. Один из создателей современного русского литературного языка. Историк; в 1803 г. именным императорским указом ему было даровано звание историографа. Почетный член Петербургской Академии наук (1818 г.); редактор «Московского журнала» и «Вестника Европы».

Карамзин выдвинулся на роль русского историка, который выработал свой особый взгляд на европейскую и российскую историю и включил его в общее пространство европейского самопознания на очень ответственном историческом рубеже. По образному выражению П. А. Вяземского, «он спас Россию от нашествия забвения».

Как и многие его современники, Карамзин прошел через увлечение французскими мыслителями и разочарование в попытке практического воплощения просветительских идей. Французская революция многих убедила в опасности республиканских принципов и либеральных идей, не подкрепленных уважением к традиционным общественным ценностям. Вместе со всей страной он пережил 1812 год, видел разорение страны Наполеоном.

Переход к принципам свободного консерватизма для многих, в том числе для Карамзина, стал естественным и неизбежным. Если государство при определенном образе правления укреплялось, распространялось и благоденствует, то нет смысла вводить другое правление. Такие доводы здравого смысла и образуют, в конечном итоге, общий взгляд Карамзина на историю.

Важным событием в биографии Н. М. Карамзина стала встреча с Н. И. Новиковым, который включил будущего выдающегося историка в круг любителей истории и просвещения. В 1789—1790 гг. Карамзин осуществил поездку за границу, откуда посылал свои публицистические зарисовки, «Письма русского путешественника». Уже в этих письмах он размышлял о полезности написания хорошей Российской истории, хорошей в художественном, философском и содержательном отношении. К историческим сюжетам он обращался и в художественных произведениях (историческая повесть «Марфа Посадница»), и в публицистических статьях («Исторические воспоминания и замечания на пути к Троицкому и всем монастырям», «О тайной канцелярии», «О московском мятеже в царствование Алексея Михайловича» и др.).

К 1793 г. относится публичное заявление Карамзина об обращении к изучению истории. Прошло целых 10 лет, прежде чем он вошел в правительство с официальной просьбой поддержать финансово его занятия. По «Высочайшему указу» в октябре 1803 г. Карамзин был назначен «историографом» с окладом 2000 руб. в год. Жизнь его с этого времени протекала, главным образом, в имении Остафьево близ Подольска.

Основным историческим трудом Карамзина стала его 12-томная «История государства Российского». Он посвятил этому труду более 20 лет своей жизни. Первые восемь томов были написаны к 1811 г. (опубликованы в 1818 г.). Девятый том, посвященный правлению Ивана Грозного, был опубликован в 1821 г., 10 и 11 тома, освещавшие деятельность Федора Ивановича и Бориса Годунова, — в 1824 г. Двенадцатый том остался неоконченным.

Первые восемь томов, увидевшие свет весной 1818 г., были изданы невиданным по тем временам тиражом в 3000 экземпляров, но разошлись сразу. Прочитавший их «с жадностью и со вниманием» А. С. Пушкин назвал труд Н. М. Карамзина «русской историей».

Хорошо известна карамзинская «Записка о древней и новой России». В этом труде проявился публицистический дар Карамзина, его интерес к новейшей истории России. Содержавшиеся в ней смелые советы Самодержцу обнаружили политические взгляды историка, монархиста и охранителя. Монархическая власть оценивалась им как единственно законная и способная обеспечить благосостояние народа.

Успех «Истории государства Российского» предопределили многие факторы.

Прежде всего, Карамзин не был одинок в своем научном творчестве. Его время — это эпоха открытия и интерпретации огромного круга источников по истории России, разных видов и исторического масштаба. Потому можно смело утверждать, что с его научной деятельностью связана качественно новая ступень в освоении архивных материалов и введении их в научный оборот. Он первым из историков получил неограниченное право пользования архивами. Он буквально «заставил заговорить архивы». В его распоряжении оказалось более 40 рукописных собраний отечественных и зарубежных архивохранилищ. Располагал он и личным собранием древних рукописей.

Установить объем проделанной Карамзиным работы по поиску и обработке архивных материалов позволяют «Примечания» к «Истории государства Российского». Карамзин считал возможным объединять летописи в группы и издавать каждую из них по лучшему списку, снабжая вариантами и разночтениями. Именно такой принцип издания летописей показался наиболее удобным и последователям историка.

Исходя из своего предмета исследования Карамзин главную задачу историка видел в установлении по источникам достоверных и точных фактов. Такое отношение к источникам по русской истории предполагало владение приемами лингвистики, языкознания, хронологии, географии. Карамзин первым приступил к рассмотрению былин, легенд как исторических источников. Тем самым он заложил основы школы, развитой впоследствии В. Ф. Миллером, А. Ф. Гильфердингом и другими исследователями. Через эти исторические источники он стремился уловить дух времени. Он сам признавался в 1800 г.: «Я по уши влез в русскую историю. Сплю и вижу Нестора с Никоном».

Впоследствии метод, который развивал в своем исследовании Карамзин, получил определение «метода народно-психологического чутья». Сам исследователь неоднократно подчеркивал мысль о необходимости для историка непосредственно чувствовать и воспринимать источник, ощущать «мысль и душу тлеющих хартий».

Карамзин был принципиальным противником вымысла и произвольной догадки в историческом исследовании. Точность в воспроизведении и комментировании источника — основа его научного подхода. Так, указывая на летописные известия за 862 г. Карамзин высказывал сомнение, «как Нестор мог знать годы происшествий за 200 и более лет до своего времени?». Историк должен, по крайней мере, «изъявить сомнение». Итоговое резюме вполне отражало научные позиции историка в вопросе о дате основания государства Российского: «Впрочем мы не можем заменить летосчисления Несторова другим вернейшим; не можем ни решительно опровергнуть, ни исправить его, и для того, следуя оному во всех случаях, начинаем историю государства Российского с 862 года»^[1]. Владея словом и обладая образным стилем мышления, Карамзин сумел выстроить систему психологических оценок исторических событий и исторических героев, не нарушая при этом точности фактов.

Психологические подходы к оценке действий исторических персон последовательно вписываются Карамзиным в исторический процесс, главным стержнем которого является последовательное укрепление и ослабление единодержавия в России. Причем за периодом укрепления единодержавия неизбежно следует его ослабление, и наоборот. Это прорисовывается как некая закономерность исторического развития российского государства. В каждом новом этапе укрепления самодержавных монархических основ российской государственности историк улавливал, кроме роли отдельных личностей в истории, и действие внешних факторов. В числе последних оказывались татаро-монгольское иго, процесс создания централизованных государств в Европе, современные автору революционные события и др.

Россия в представлении Карамзина основывалась «победами и единодержавием», гибла от «разновластия» и «спасалась самодержавием». Периодизация истории России, предложенная Карамзиным, являет пример развития подходов его непосредственных предшественников. Так же, как В. Н. Татищев и М. М. Щербатов, Н. М. Карамзин усматривал расцвет самодержавия в самом начале исторического пути Российского государства. Начался этот период в 862 г., а завершился в 1015 г. правлением Святополка Владимировича.

Установление единовластия в 862 г. преодолело разделение страны на мелкие области. Именно факт введения монархической власти представляется для историка важным. Гораздо меньше его занимает тема происхождения династии. У Татищева вторая граница периода связывается с именем Мстислава Владимировича, а у М. М. Щербатова она продлевается до Ярослава Владимировича. В свою очередь А. Л. Шлёцер определял этот период как время рождения России, ч то, очевидно, обнаруживает его приверженность норманнской концепции.

Карамзин нс соглашался с таким взглядом на течение истории государства российского. Он усматривал иную внутреннюю динамику процесса. Государство уже в этот первый период своей истории имело тенденцию расцветать и угасать в зависимости от силы личности, стоявшей у руля. Век Святого Владимира, считал Карамзин, был уже веком могущества и славы. Именно этому государю Россия обязана принятием христианства. Добровольное призвание князей и принятие христианства обеспечили первый расцвет самодержавия и взлет народной нравственности.

Период угасания самодержавия, по концепции Карамзина, простирался от Святополка Владимировича до Ярослава II Всеволодовича (1015— 1238 гг.). Раздробление Руси началось, по Карамзину, при Ярославе Владимировиче. Именно внутренние процессы, разделение областей сделали Русь слабой и подверженной завоеванию. Шлёцер называл Россию этого периода «разделенной».

Постепенное государственное возрождение Карамзин видел во временном интервале от Ярослава II Всеволодовича до Ивана III (1238—1462 гг.). В периодизацию Шлёцера на этом этапе включен Батый: Россию «от Батыя до Ивана III» он оценивал как «угнетенную». Шлёцер, очевидно, острее ощущал фактор внешнего воздействия на историю России, чем внутренний ритм ее истории.

Утверждение самодержавия, по мысли Карамзина, пришлось на время Ивана III и Василия III (1462—1533 гг.). При московских Великих князьях Россия снова обрела силу. Центральной фигурой здесь становится Иван III. Для Карамзина этот самодержец, окончательно покончивший с «Батыевым нашествием», потеснивший Литву, расширивший московские владения, стал героем не только российской, но и всемирной истории.

Как и М. М. Щербатов, И. М. Карамзин определяет правление Ивана IV (1533—1598 гг.) как необузданную тиранию. При этом он не отрицал роли Ивана Грозного в деле укрепления самодержавия. Более того, он подчеркивал двойственность этой политической фигуры. Благодеяния и злодеяния Ивана Грозного символизировали разные периоды царствования — здесь обнаруживается тонкость драматургии Карамзина. За временем Ивана Грозного с неизбежностью следует ослабление самодержавия и Смутное время (1598—1612 гг.).

Карамзин отошел от пафосных оценок Шлёцера, видевшего во времени от Ивана IV до Петра I «победоносный» период в истории России. Многие явления русской жизни этого периода, включая Смутное время и смену династии, как бы ускользали от взгляда источниковеда Шлёцера. Не менее восторженно оценивал Шлёцер и Россию времен Екатерины II. Это была для него Россия «процветающая». Восторженность и комплиментарность Шлёцера в этом случае вполне понятна.

Карамзин предлагал делить историю на древнюю, среднюю и новую: соответственно от Рюрика до Ивана III, от Ивана III до Петра I и от Петра I до Александра I. Каждая из эпох имела свою специфику. Сначала господствовала удельная практика, затем проявилось единовластие, наконец произошло изменение гражданских обычаев. История России независимо от эпохи и периода насыщена, в представлении Карамзина, сложными историческими переживаниями, зачастую бедствиями. Потому и процесс становления единого, мощного самодержавного Российского государства сложен и противоречив. Самодержавие в этих условиях выступало как единственный гарант благосостояния государства и его стабильности. Самодержавие, в трактовке Карамзина, — это сакральный предмет, талисман, приносящий России удач}' («палладиум»).

Государство создавалось умом и талантом правителей. Они и есть для Карамзина главные герои истории. Историк стремился с помощью конкретных материалов создать образ идеального правителя. Теплыми и ясными красками он живописал портрет любимого им Василия III. Во многом он исходил из представлений о чине самодержца, оформленных уже в документах и памятниках исторической мысли рубежа XVI—XVII вв. Он хотел видеть самодержца мудрым, обладающим высокими моральными качествами, добротой, честностью, умением выбирать окружение, чувством гражданского долга, умеющим следовать закону. Государь в России есть «живой закон». Самодержец лично ответственен за происходящее в стране. Если эти свойства государя совмещаются с силой и верой народа, Россия непобедима.

История народа присутствовала в «Истории» Карамзина как бы за кадром. Ему были близки идеи о поступательном развитии и единстве исторических путей разных народов. Одновременно он исходил из того, что история имеет национальный характер. Каждый народ дает собственные краски бытописателю.

Карамзин смог объединить изученный материал, дать целостное изложение истории России, связав ее одной мыслью, одним замыслом, единым содержанием, суть которого он видел в единстве государственного, народного, религиозного начал. Основу же могущества государства, как бы там ни было, составляет дух народа, его нравы и обычаи. Историк часто обращался и к общей психологии, и к нравственному облику славян, русского народа и видел такие их черты, как преданность нравам и обычаям предков, духовную добродетель, покорность, приверженность самодержавной форме правления.

В конечном итоге Карамзин пришел к пониманию основного принципа свободного консерватизма, в соответствии с которым свобода не может быть дарована ни государем, ни парламентом. Свободу каждый должен дать себе сам. Обретение свободы — духовное дело каждого. Именно на этой метафизической основе он строил свое отношение к актуальным для его времени общественным и политическим проблемам.

Защищая самодержавие как единственно подходящую форму государственного устройства для обширной империи и для современной ему России, Карамзин в принципе не отвергал возможности республиканского правления. Так же он относился и к проблеме крепостного права, полагая, что его отмена возможна в принципе. Но для этого необходимо потрудиться на ниве народного просвещения и поработать над основами гражданского общества, и поработать серьезно.

Понятно, что ко времени Карамзина вопрос о крепостном праве, обсуждавшийся уже в Уложенной комиссии 1767—1768 гг., приобрел и практическое значение, связанное с проведением серии реформ. Общество разделилось. Историки, работавшие с историческим материалом, неизбежно втягивались в интерпретацию проблемы. Радикалы рассуждали об экономической нецелесообразности крепостного права. В дискуссию включались экономисты, юристы, практики. Тема крепостного права тянула за собой и тему земельной собственности, соотношения крестьянского и дворянского землевладения и землепользования.

Мнение выдающегося историка интересовало всех. Напомним, что к истории закрепощения крестьян обращался уже В. Н. Татищев. Касаясь истории вопроса, он связывал закрепощение крестьян с отменой Юрьева дня, с петровскими указами, уравнявшими поместье с вотчиной и вводившими подушную подать, с установлением полного права помещиков над крестьянами в середине XVIII в. Татищев с осторожностью относился к идее освобождения и указывал на договорный характер отношений помещиков и крестьян. В свою очередь И. Н. Болтин делал акцент на экономическом и природно-географическом обосновании крепостного права. Более того, он обращал внимание на сословную принадлежность и сословные обязательства как основу устойчивости экономической и политической системы России.

Карамзин, в целом присоединяясь к мнению своих предшественников, полагал, что известный исторический материал не дает возможности в деталях проследить весь процесс закрепощения, а попытки решить вопрос о крепостной зависимости сразу приведут к проблемам с земельной собственностью. Значит, решать вопрос пока рано.

Однако общественно-политические взгляды историка не следует отождествлять с его научными концепциями. Общественно-политические позиции Карамзина менялись во времени. К написанию «Истории государства Российского» он приступил в достаточно зрелом возрасте. Поэтому следует учитывать зависимость его исторических концепций от его общего умонастроения.

Об изменении его исторических концепций можно, к примеру, говорить применительно к его взглядам на реформы Петра I. Петровская эпоха была для историков новой страницей в истории России. Не сразу, но появилась тема соотношения «старой» и «новой» России. Многие в обществе стали оценивать петровские преобразования как скачок, нарушивший плавное течение русской жизни. Проявилась и тенденция идеализации патриархального прошлого. Интерес к национальным особенностям усилился после Великой французской революции. Многие заговорили о необходимости постепенного, эволюционного характера исторического развития. Время и обстоятельства должны изменить Россию и мир, но изменить постепенно, в ходе исторического развития.

Сначала Карамзин исходил из идеи исторической обусловленности реформ и давал положительную оценку деятельности Петра I. Это зафиксировано в «Письмах русского путешественника», в «Похвальном слове Петру I» (1798 г.). Петр Великий оценивается как творец величия России. В «Записке о древней и новой России» звучат уже другие мотивы. Карамзин обнаружил в деятельности Петра I проявления страсти к «иноземному». Не одобрял он и методов проведения реформ, нарушения обычаев и, как следствие, нравственности. Нравственное могущество государства он связывал в этом случае с духом народа. Уничтожив дух народа, искоренив древние привычки можно, по его мнению, ненароком уничтожить россиян в их собственной среде.

Много писавший и размышлявший о судьбах российской исторической науки А. С. Пушкин подвел 11 января 1830 г. итог оценки творчества Н. М. Карамзина современниками: «Карамзин есть первый наш историк и последний летописец. Своею критикой он принадлежит истории, простодушием и апофегмами хронике. Критика его состоит в ученом сличении преданий, в остроумном изыскании истины, в ясном и верном изображении событий. Нет ни единой эпохи, ни единого важного происшествия, которые не были бы удовлетворительно развиты Карамзиным. Где рассказ его неудовлетворителен, там недоставало ему источников: он их не заменил своевольными догадками. Нравственные его размышления своею иноческою простотою дают его повествованию всю неизъяснимую прелесть древней летописи. Он их употреблял, как краски, но не полагал в них никакой существенной важности»^[2].

Но между появлением труда Карамзина и этим написанным Пушкиным итогом прошла полоса дискуссий, охарактеризовавших историю Карамзина как «подвиг честного человека» — честного в отношении истории, настоящего и будущего вне зависимости от политических амбиций «просвещенного общества».

Труд Карамзина, его концепции вызвали общественную полемику, обнаружившую исторические взгляды нового молодого поколения, младших современников историка. Можно утверждать, что взгляды Карамзина до сих пор на каждом переломе общественной жизни вызывают дискуссии, рождают сопротивление определенной социальной среды.

Можно ли считать полемику вокруг «Истории государства Российского» проявлением начала нового этапа в развитии историографии? Этот вопрос не имеет однозначного ответа. Есть историки, склонные положительно отвечать на этот вопрос. Вместе с тем, нельзя не заметить, что в спор с историком вступили многие из его запоздалых единомышленников. Молодежь, воспитанная на идеях французских просветителей, не восприняла зрелого историка, перешедшего на позиции свободного консерватизма.

В ходе полемики подверглись критике мировоззренческие основы концепции Карамзина, понимание им задач и предмета исторических исследований, отношение к источнику, трактовка отдельных явлений русской истории. Внимание критиков, в частности Н. М. Муравьева, привлекло предисловие к «Истории государства Российского». Полемика с Карамзиным проходила в форме публицистических статей-писем. Оппонентами выдающегося историка были М. Т. Каченовский, Н. А. Полевой, Н. А. Бестужев, И. Лелевель.

Основные претензии в духе просветительских идей предъявлялись Карамзину за недостаточное внимание к народу, его нуждам, несчастиям или бедствиям. Критики хотели видеть историю государства Российского как историю проявления добродетелей и пороков народа. Собственно самодержавие воспринималось критиками-радикалами как власть гибельная, как для правительства, так и для общества. Столь прямолинейный подход к самодержавию как форме организации власти в России диктовался идеологией, утрачивавшей уже постепенно свое общественное влияние. Вместе с тем, радикально настроенные общественные силы склонны были обвинять Карамзина в излишней приверженности традиции и исторически сложившимся институтам власти. Им хотелось видеть историю России, примыкающей к истории человечества.

Следует также иметь в виду, что оппоненты Карамзина демонстрировали стремление и к научной полемике с историком. В ее основе лежал сравнительно-исторический подход к интерпретации истории России. Па нем, в частности, настаивал II. А. Полевой. Оппоненты Карамзина специальное внимание уделяли источниковедческим проблемам исторических исследований. В первую очередь они ставили вопрос о достоверности сведений, сообщаемых летописными памятниками, а также проявляли устойчивый интерес к юридическим памятникам и актовым материалам.

Скорее всего, сопротивление и желание оспорить выводы и концепции Карамзина провоцировало свойственное выдающемуся историку стремление рассматривать историю не, но годам и не по отдельным событиям, а «совокупно». В этом случае русская история выстраивалась в определенную систему, складывалась в особую историческую судьбу русского народа. Так выявлялась корневая система и истоки величия государства Российского.

По мнению Карамзина, историческая наука существует в первую очередь для установления и оценки опыта народа. Только так народ может узнать себе цену. История — это практический урок, назидание, предупреждение настоящему, выработка понимания того, что настоящее является следствием прошлого опыта. Чтобы понять сегодняшний день, надо понять прошедшее. При этом Карамзин отдавал себе отчет в том, что понимание пользы истории для правителей, законодателей и народа различается. Это был шаг вперед относительно «теории общего блага», распространенной в XVIII в. Долг историка он видел в наставлении опытом истории всех, но народа в первую очередь. В основе исторического подхода должно лежать уважение к предкам, нравам и обычаям древних, базирующееся на личном отношении к описываемым событиям.

Одновременно с критикой «Истории» Карамзина проходил и важный процесс развития того научного направления, которое было связано с источниковедческими принципами, разработанными Шлёцером. Само это направление стремилось утвердить науку российской истории на принципах жесткой фактичности. Это направление уже получило определение «критического», базирующегося на источниковедческой критике.

Образцы такого подхода к истории России дал Н. С. Арцыбышев. Выступая на страницах «Вестника Европы» против «Истории» Карамзина, Арцыбышев настаивал на противопоставлении художественного подхода к истории и научного видения. В подтверждение перспективности сугубо научного подхода он выбирал областью своих занятий источниковедение. Он пытался решить задачу создания комбинированного свода русских летописей и других источников по истории России с древнейших времен до середины XVIII в. В 1820-е гг. стали выходить из печати главы основного труда Арцыбышева «Повествование о России». Историк был поклонником английской и немецкой исторической школ. Особый пиетет он испытывал к трудам и взглядам Б. Г. Нибура.

Из осторожного отношения к методам Карамзина в известном смысле вышла и мощная скептическая школа, объединившая усилия многих талантливых историков, строивших свои гипотезы на основе сравнительноисторического подхода к источникам по русской истории.

Таким образом, первый этап развития научной школы изучения истории России завершился трудом Н. М. Карамзина. Труд этот был поддержан непререкаемым авторитетом А. С. Пушкина, а также неловкой идеологической критикой этого, очевидно, выдающегося явления отечественной исторической мысли. Вместе с Пушкиным в наше мыслительное пространство пришло то направление, которое позже было названо «свободным консерватизмом». К этому течению мысли принадлежат и Н. М. Карамзин, и М. В. Ломоносов, и В. Н. Татищев.

Следует признать, что несомненную пользу для отечественной науки истории в XVIII в. принесла германская научная традиция. Для времени Карамзина она должна быть дополнена оценкой такого влиятельного современника и почитателя его, каким был И. Ф. Г. Эверс.

Эверс Иоганн Филипп Густав (1781 — 1830 гг.) — немецкий и российский ученый. Выпускник Геттингенского университета, Эверс в 1803 г. приехал в Лифляндию и начал работу по выполнению своего замысла: «посвятить всего себя изучению русской истории». Эверс был избран членом Петербургской академии паук, был профессором Дерптского университета, с 1818 г. — ректором университета, возглавлял кафедру географии, истории и статистики. Уже первый его труд «О происхождении Русского государства», вышедший на немецком языке в 1808 г., получил признание.

Как ученый Эверс сформировался в рамках германской научной школы. Ученые интересы Эверса были сосредоточены на изучении древнейшего периода русской истории. Каждая его работа — этап в осмыслении главной для него проблемы: образования государства на Руси и его правовых институтов. В работах «О происхождении Русского государства» и «Предварительные критические исследования для российской истории» Эверс определил свое понимание происхождения Русского государства как результата внутренней жизни восточных славян, которые еще в доваряжский период имели самостоятельные политические объединения, верховных властителей (князей). Потребность объединения княжеств для решения внутренних и внешних проблем и невозможность осуществления этого в силу раздоров в борьбе за главенство, привело к решению передать управление чужеземцу. В предложенной концепции «Рюриково единодержавие» не было столь существенно, чтобы с него начинать русскую историю. Начало русской истории он относил к 552 г., первому известию о славянах.

Эверс также подверг сомнению господствующее в историографии утверждение о скандинавском происхождении варягов-руссов. Его гипотеза о хазарском происхождении руссов встретила резкую научную критику. Впоследствии Эверс и сам отказался от нее.

В 1816 г. в работе «История руссов» Эверс изложил свою версию русской истории, хотя во многом и повторявшую уже имеющуюся в науке, но корректирующую некоторые ее положения. В характеристиках периодов он отказался от подробного описания политической жизни князей, ограничившись кратким изложением фактов. Главная тема его исследований — внутреннее состояние жизни народов.

Имея склонность к юридической и правовой стороне истории, выстраивая свою «родовую теорию» Эверс подчеркнул, что он опирается на законы и договора как главный источник знаний о внутренней жизни народа. В законченном виде концепция Эверса представлена в монографическом исследовании «Древнейшее русское право в историческом его раскрытии», изданном на немецком языке в 1826 г. (русский перевод 1835 г.). Эверс представил право результатом внутренней жизни общества, его органического развития, связанного, с одной стороны, с прошлым, а с другой — являющего собой новые определения, границы будущего. Эверс много прибавил к изучению законодательных и актовых материалов именно как исторических источников.

Концепция, изложенная Эверсом, получила название органической концепции русской истории, ибо в ней предложен постепенный эволюционный переход общества и государственных институтов от одного состояния в другое.

Эверс попытался объяснить древнейшее русское право, вообще древнейший быт, исходя из господствовавших у первобытных народов отношений, так называемого патриархального состояния гражданского общества. Первым общественным образованием, по мнению ученого, являлась патриархальная семья с сильной властью отца. Естественная нужда в защите от внешних врагов привела к необходимости объединения семей и образованию родов «под главенством общего родоначальника». Власть главы рода была ограничена, семьи имели определенную независимость, обусловленную в том числе землею и наличием своего главы семьи. Глава рода был тот, кто ближе стоял к общему родоначальнику. Из родов образовались племена, глава его становится со временем могущественным князем, но первоначальное семейное отношение, основанное на самой природе, по его мнению, долго еще сохраняло свою силу. Таковы, определял Эверс, первые шаги в постепенном образовании общества, через которые проходят все народы. Семья, род, племя — эти три ступени составляют патриархальное общество.

У Эверса теория приобрела инструментальный познавательный характер и позволила структурировать собранный им материал по истории России. Племя в его модели являлось переходным звеном к государственному образованию. Именно потому глава государства управлял государством как своей семьей, основываясь на здравом смысле и на понятиях, освещенных древним обычаем.

Отдельные элементы схемы Эверса без сомнения присутствовали в трудах В. Н. Татищева, М. В. Ломоносова, Н. М. Карамзина, но для него важно было доказать, что процесс образования государства на Руси не являлся спецификой ее истории, а соответствовал общему направлению развития мировой истории.

Постепенно с исчезновением родовых связей на государство перестали смотреть как на обыкновенное наследство. Раздача уделов прекратилась и появилось наследие престола, основанное на первородстве. Так, но мере естественного развития, родовые отношения исчезли и на их месте установились государственные. Сначала это монархия, представлявшая древнейшую форму правления, ведущую начало от патриархальной семьи. Самодержавие — это уже определенная качественная характеристика монархии, историческая форма. Утверждение самодержавия в России Эверс относил к периоду татаро-монгольского ига.

Несмотря на явное увлечение правовыми источниками и актовым материалом, Эверс с уважением относился и к летописным сведениям, хотя и переданным в исторических памятниках через 200 лет.

Эверс был поборником сравнительного метода и сознательно выверял историю России историей других народов и стран. Но от истории как нравоучения он отказался.

Но если Карамзин был первым русским историком и последним летописцем, то Эверс стал основателем российской «историко-юридической школы».

• [1] Карамзин II. М. История государства Российского: в 4 т. Т. 1. Калуга, 1993. С. 37.
• [2] Пушкин А. С. Сочинения. Л., 1937. С. 714.