Символический интеракционизм. 
Западная социология

Исходя из перспективы символической интеракции, социальное действие коренится в действующих индивидах, которые объединяют предположительные линии действия друг друга посредством процесса интерпретации; групповое действие есть обобщенное действие этих индивидов. В противоположность этому мнению социологические концепции обычно рассматривают социальное действие как действие общества или как действие некоторой части общества.

Г. Блюмер

Символический интеракционизм — наименее разработанная теория из всех, представленных в данной части. Пол Рок называет ее «умышленно неопределенной конструкцией»^[1], включающей множество разных вариантов и основывающейся скорее на неформальной, «устной» традиции, нежели на фундаментальных монографиях. Этот подход можно определить как чисто американский вариант социальной теории. Формирование ее началось в 20-е годы в Чикаго и обычно связывается с именами Р. Э. Парка и У. И. Томаса, в отличие, скажем, от гарвардской традиции, испытавшей на себе сильное западноевропейское и русское влияние. Эта школа сочетает в себе уникальные черты американского прагматизма и социологической интерпретации экологических (связанных с отношениями «человек — окружение») и антропологических методов, ныне известных в социологии под наименованием «методов включенного наблюдения». Американизм проявляется здесь и в оптимизме относительно социального прогресса и демократии, и в близости к основополагающим ценностям американского общества — эгалитаризму, автономности личности, социальной мобильности. Она изначально была направлена на эмпирические исследования социального поведения в различных ситуациях, в которых до сих пор остается сильнее, чем в теории.

Как направление теоретической социологии, символический интеракционизм возник в 50-е годы XX столетия, хотя его основные представители считают, что истоки идей и методологии интеракционизма следует искать в психологической традиции, связываемой с именами У. Джеймса (1842—1910), Дж. М. Болдуина и Дж. Дьюи (1859—1952), а также социально-психологических разработках американских социологов начала XX в. Ч. X. Кули (1864—1929), У. И. Томаса (1863—1947) и, особенно, в социально-философских построениях Джорджа Герберта Мида (1863—1931), чьи идеи оказали первостепенное влияние на символических интеракционистов.

Представители социально-психологического направления в американской социологии начала XX в. настаивали на необходимости первоочередного изучения субъективной стороны социального действия, утверждая, что впечатления, которые люди производят друг на друга, составляют основу общественных явлений, конструируя тем самым основополагающие факты существования общества. Общество, по их мнению, представляет собой реальность субъективного мира людей, разделяемых ими впечатлений и значений. Таким образом, объективный характер социальной реальности есть лишь следствие единства субъективных «прочтений» окружающего мира, поскольку, даже если люди определяют для себя несуществующие вещи как реальные, то их субъективные дефиниции имеют объективные последствия^[2]. Поэтому изучение объективности общества должно быть подчинено изучению субъективных описаний и интерпретаций ситуаций взаимодействия, условий и способов их соединения — объективации субъективных миров действующих индивидов.

Наибольшее влияние на становление символического интеракционизма, как направления в социологии, оказали идеи современника Ч. X. Кули и У. И. Томаса — Дж. Г. Мида. Во время своей научной и преподавательской деятельности он был малоизвестен, да и после смерти его рассматривали обычно как социального психолога второго плана. Лишь в середине 50-х годов XX столетия начался своеобразный «ренессанс» идей Дж. Г. Мида, и он сначала стал выступать как автор своеобразной социально-философской концепции, а затем и как классик теоретической социологии и философии. Такая научная судьба объясняется как особенностями личности Дж. Г. Мида, так и спецификой его творческого наследия. Сам он оценивал свое творчество весьма низко. Будучи прекрасным лектором, он оставил после себя множество статей, так и не создав ни одного крупного произведения. Его работы, ставшие классикой социологии, составлены уже после смерти учениками на основании статей и записей лекций и изданы в виде книг в 30-е годы^[3].

Центральной идеей творчества Дж. Г. Мида была идея одинаковой важности изучения как внешнего (объективного), так и внутреннего (субъективного) поведения людей для социологического знания. В этом смысле он занимает как бы промежуточное положение между крайним субъективизмом Ч. X. Кули (только субъективные «впечатления» есть предмет социологии) и крайним объективизмом Э. Дюркгейма (только «социальные факты» как реальные вещи есть предмет социологии). Дж. Г. Мид подчеркивал, что субъективная сторона социального действия является важной чертой общественной жизни, конституирующей специфику социальных явлений. Эта сторона социального феномена, по его мнению, может быть лучше всего понята как процесс символического создания, описания и интерпретации объективных ситуаций. Дж. Г. Мид признавал реальность объективного мира, окружающего людей, но считал основополагающим обращение к субъективной интерпретации этого мира действующими индивидами интерпретации, создающей социальный мир и самого человека.

Такое понимание является следствием обобщения основных черт, которыми человеческое бытие отличается от существования животных. Сравнивая эти две сферы, Дж. Г. Мид сосредоточил свое внимание на языке, как факторе, придающем решающее отличие общению людей. Символическая природа языка, его способность порождать одинаковые реакции на языковые конструкции у взаимодействующих индивидов, способность при обмене символами как бы ставить себя на место другого и создает, по Дж. Г. Миду, уникальность социального мира.

Знаки-символы способствуют отделению человека от мира физических вещей, помогают ему «сохранять дистанцию» по отношению к предметам, позволяя оперировать ими без прикосновения. Логические, да и просто мыслительные операции, действия с идеальными объектами — значениями, символами — предваряют любую практику. Существование языка позволяет нам отстраняться, обдумывать, выбирать.

Особенностью языка является и то, что любой языковой символ (слово) может быть одновременно и частным значением, основанным на индивидуальных аспектах опыта, возникшим в результате частного взаимодействия и имеющим договорную (контрактную) природу, и значением универсальным, основанным на обобщенном опыте многих участников взаимодействия. Тождественность восприятия слова всеми участниками взаимодействия составляет основу того, что Дж. Г. Мид называл «принятием роли другого». Такое «принятие», постановка себя на место другого человека, интернализация его социального опыта, его описания ситуации взаимодействия, создает возможность предсказания его возможного поведения и является необходимым условием существования социального порядка, социальных структур, представляющих собою ни что иное, как обобщение значений ситуаций взаимодействия многих людей относительно общего объекта.

«Ребенок, вовлеченный в игру, должен быть готов занять место любого другого участника — разные игровые роли участников должны иметь определенные взаимоотношения друг с другом. Если он участвует в игре с мячом, он должен соотносить себя с каждой позицией, связанной с его собственной. Он должен знать, что собирается делать любой другой участник для выполнения своих игровых задач. Он должен знать и использовать все роли. Конечно, не все они одновременно представлены в сознании.

Роли других игроков, которые участник обобщает в себе, организуются в определенную совокупность, и эта совокупность контролирует соотнесение индивида. Каждый из его актов детерминируется его обобщением в себе других, участвующих в игре, и по-другому игра не может состояться"^[4].

Мы создаем наш субъективный мир, определяя, обозначая его, придавая ему смысл: кусок дерева — всегда кусок дерева, в нашей деятельности он становится столом, стулом, прикладом ружья и т. д. Однако это обозначение, «символическое творение мира» возможно только во взаимодействии и через взаимодействие с другими людьми. Обозначая предметы, мы тем самым задаем роль, которую они будут играть во взаимодействии. Мы развиваем и изменяем значения, и с ними изменяется наш мир. Процесс развития языка предстает одновременно и как интимный процесс, подобный созданию собственного языка двух влюбленных в ходе ежедневного совместного общения, и как процесс образования и принятия общепринятых понятий — универсальных значений. Непрекращающийся процесс создания и изменения значений в ходе постоянного взаимодействия и составляет основной путь происхождения и развития социального мира.

Творение социального мира и человека осуществляется, согласно Дж. Г. Миду, как совокупность процессов межличностных взаимодействий, имеющих символический характер. Символизм социального взаимодействия состоит в том, что оно опосредуется значением, выступающим своего рода редукцией предшествующих взаимодействий, существующим в сознании действующего индивида. Взаимодействие, таким образом, основано на общности значений индивидов, на одинаковости интерпретации ими одних и тех же символов (прежде всего слов разговорного языка). Эти общности значений взаимодействующих людей и создают, по мнению Дж. Г. Мида, субъективное впечатление социального порядка, символическую сторону социального действия. Обратной стороной этого процесса является становление собственного «Я» (личности) человека. Именно эта сторона социального процесса больше всего интересовала самого Дж. Г. Мида. Все его работы посвящены осмыслению того, как в ходе социальных взаимодействий — символических интеракций — возникает и изменяется «Я» человека. Он отстаивает скорее процессуальный, чем статичный взгляд на социальную реальность. По его мнению, люди и социальный порядок постоянно находятся в становлении, они не даны в виде свершившегося факта. В своих работах Дж. Г. Мид стремится показать, как индивид становится членом общества.

Становление «Я» человека, согласно Дж. Г. Миду, есть процесс превращения биологического организма в рефлексивную социальную личность, способную становиться объектом для самой себя. Происхождение и функционирование «Я» целиком социально. Оно представляет собой процесс «принятия роли другого», рассматривающийся в качестве фундаментальной характеристики символического взаимодействия индивидов. На этом пути «Я» человека проходит ряд стадий: «отдельного другого», характеризующейся обобщением в себе поведения конкретного другого человека; «обобщенного другого» — разделением символических значений определенной группы; «универсального другого» — принятием значений более широких социальных общностей. Дж. Г. Мид писал: «Действительная универсальность и безличность мысли и разума является результатом принятия индивидом установок других людей по отношению к себе и последующей кристаллизации этих частных установок в единую установку и точку зрения, которая может быть названа установкой «обобщенного другого»^[5].

Таким образом «Я» в концепции Дж. Г. Мида представляет собой интернализацию субъективных описаний объективной реальности, условием возможности которой выступает символическая природа межчеловеческого взаимодействия. «Я» есть действительно личностная интернализация «обобщенного другого» — социальных привычек широкого сообщества людей. Объем того или другого индивидуального «Я» — богатство его способов действия и символических описаний ситуаций — напрямую зависит от количества, разнообразия и широты взаимодействий, в которых участвует данный индивид. Следовательно, структура сформировавшегося «Я», по мнению Дж. Г. Мида, есть слепок структуры социального мира, индивидуальное «Я» тождественно социальной структуре.

Такое прочтение индивидуального «Я» приводит к необходимости рассматривать поведение индивида (социальное действие) как полностью стандартизованное, являющееся выбором между данными «образцами действий» («институционализированными возможностями» по терминологии Т. Парсонса). Источник выбора, равно как и способность уклоняться от существующих образцов поведения ускользает от анализа, что в макросоциологическом плане ведет к отождествлению социальной функции (процесса) и социальной структуры (что позднее произошло и у Т. Парсонса). Для того чтобы разрешить эту проблему Дж. Г. Мид обращается к рассмотрению внутреннего строения «Я». Он полагает, что «Я» состоит из двух подсистем (фаз) — «I» и «Ме»^[6]. «Ме» в понимании Дж. Г. Мида — это совокупность интернализованных индивидом установок других, социальная сторона «Я»; тогда как «I» есть автономное образование, отражающее индивидуальность и своеобразие каждого человека. Употребляя кибернетическую терминологию, «Ме» — это совокупность «входов-выходов» стандартизованных реакций системы «Я», тогда как «I» есть некоторый «черный ящик», определяющий выбор той или иной стандартизованной возможности, вносящий изменения в структуру взаимодействия, и тем самым влияющий на содержание социального процесса, то есть в общем смысле — источник творчества, оригинальности и непосредственности. Таким образом, социальная реальность есть не только символическое взаимодействие индивидов, но и в первую очередь взаимодействие двух фаз «Я» внутри индивида. Это своеобразный диалог «I» и «Ме» — «внутреннее» общение, создающее канал, через который проходят все образцы взаимодействия и все «внешнее» общение человека. Следовательно, «Я» является продуктом диалектики «I» и «Ме» — источника социального и личностного развития.

Различные течения символического интеракционизма акцентируют свое внимание на различных частях теоретического наследия Дж. Г. Мида. Чикагская школа сосредоточилась на самом течении взаимодействия и процесса интерпретации, раскрывая пути, которыми изменяются и раскрываются значения. Школа университета Айовы, возглавляемая Манфредом Куном, пытается формализовать исследования и их результаты, разрабатывая измерительные процедуры и шкалы оценок, полагая, что человеческое «Я» стабильно и относительно неизменно. Идеи Дж. Г. Мида при этом используются не как теория (для объяснения того, что наблюдается), а как простое описание — что же именно наблюдается^[7].

Мы уже говорили, что сам Дж. Г. Мид более всего интересовался процессом становления «Я» человека и уделял мало внимания теоретическому исследованию общества. Задачу создания теории общества, основывающейся на методологии символического интеракционизма, поставил перед собой выдающийся американский социолог середины XX столетия Герберт Блюмер (1900—1987). Он писал: «Моей целью является описание природы человеческого общества, взятого с точки зрения Дж. Г. Мида. Несмотря на то, что Мид придавал обществу первостепенное значение в схеме своего анализа, он сделал очень мало для определения его характера. Он преимущественно сосредотачивался на кардинальных проблемах философии. Его рассуждения демонстрировали, что групповой характер жизни человека является определяющим условием для происхождения сознания, разума, мира объектов, человеческого бытия как обладания „Я“ и человеческого поведения как конструирования действий. Внося блестящие дополнения по всем этим направлениям, Мид не наметил теоретической схемы общества. Однако такая схема имплицитно содержится в его работах. Она будет создана развитием центральных тем его анализа»^[8].

Построение интеракционистской модели общества Г. Блюмер начинает с выделения трех основных, на его взгляд, предпосылок, характеризующих перспективу рассмотрения символического интеракционизма:

• 1. Человеческая деятельность в отношении объектов осуществляется на основании значений, которые люди им приписывают.
• 2. Эти значения есть продукт социального взаимодействия (интеракции) между индивидами.
• 3. Эти значения изменяются и применяются посредством интерпретации, используемой каждым индивидом в отношении знаков (символов), его окружающих^[9].

Таким образом, Г. Блюмер кристаллизует идеи своих предшественников, еще раз подчеркивая, что значения символов не имеют ничего общего с объектами, представляющими эти значения в реальном мире. Значения есть продукт взаимодействия людей, а объекты реального мира лишь учитываются во взаимодействии, причем, не напрямую, а на основании тех значений, которые приписываются им действующими индивидами. Значения возникают в ходе взаимодействия людей относительно вещей, которое имеет характер совместного описания ситуации действия и реальных объектов, участвующих в нем^[10].

Г. Блюмер.

Процесс создания значений и совместного описания ситуаций представляется Г. Блюмеру процессом интерпретации уже существующих значений.

«Действующие лица отбирают, проверяют, взвешивают, перегруппировывают и трансформируют значения в свете направления их действия и ситуации, в которую они помещены. Следовательно, взаимодействие не может быть рассмотрено как чисто автоматическое приложение существующих значений, оно является процессом формирования значений, в котором они используются и воспринимаются как инструменты для управления и создания действия»^[11].

Отсюда вытекает тезис о том, что люди действуют не под влиянием внешних сил и не из-за внутренних устремлений — действие человека направляется процессом интерпретации внешних и внутренних факторов на основании значений: обозначением индивидом как внешних объектов, так и внутренних устремлений, приписыванием им значения, оцениванием их приложимости для данной ситуации и принятием решения на основании этого оценивания. Процесс интерпретации, по Г. Блюмеру, это и есть процесс символического взаимодействия — действия на базе символического описания.

Человеческое бытие, согласно Г. Блюмеру, характеризуется сознанием и рефлексией. Поэтому действия человека — это акты его самоопределения — постоянного коммуникативного процесса, в ходе которого человек отмечает объекты, оценивает их, дает им значения, определяющие характер и направление действия^[12]. Действия в первую очередь связаны со значениями и их индивидуальной интерпретацией. Однако всякое человеческое действие происходит в определенном социальном контексте, да и сама природа значений и символов социальна. Люди обязаны адаптировать свои действия к ситуациям, в которых они происходят, то есть приспосабливать собственные субъективные описания ситуаций к описаниям других людей, составляющих социальный контекст взаимодействия. Однако и это приспособление, по мнению Г. Блюмера, имеет не реактивный, а интерпретационный характер. Необходимость приспособления действия к социальному окружению диктует необходимость обобщения интерпретационного процесса — разделения участниками взаимодействия описания ситуации и его возможной интерпретации (или интерпретаций). Генерализация процесса интерпретации, разделение его многими людьми и создает то, что называется социальным порядком или социальной структурой. Г. Блюмер предлагает собственный термин для фиксации этого явления — «объединенное действие» (joint action), определяемое как «социальная организация управления различными действиями разных участников взаимодействия»^[13].

Таким образом, социальный мир, согласно Г. Блюмеру, состоит из постоянных интеракций, понимаемых как процесс интерпретации. Повторяемость одних и тех же действий, как на индивидуальном, так и на групповом уровне, объясняется через «объединенное действие» — такое состояние взаимодействующих индивидов, когда они по преимуществу едины как в описании ситуации, так и в способах ее интерпретации. Именно «объединенное действие» является для Г. Блюмера исходным пунктом существования институционализированных образцов поведения, социальных структур и социальных институтов. Характерно и определение социального института как совокупности людей, вовлеченных в «объединенное действие»^[14]. Социальный статус и социальная роль воспринимаются Г. Блюмером не как позиция индивида в социальной системе и совокупность экспектаций носителя данного статуса, а как социальный объект, которому приписываются значения и как поведение индивида, возникающее на основании интерпретации этих значений.

Г. Блюмер создает оригинальное видение социального мира, посвоему решая проблемы социального действия, социальной структуры и их взаимоотношения. Он настаивает на приоритете действия над структурой, считая, что социальный процесс есть создание и изменение социальных правил социальными группами, а не социальные правила, создающие и изменяющие социальные группы. Социальное действие у него не есть следование социальным нормам или рациональный выбор между институционализированными возможностями, а процесс интерпретации, совершаемый далеко не всегда в пользу социальных норм. Для Г. Блюмера изучение общества — это, прежде всего, изучение реальных взаимодействий, в которых участвуют реальные индивиды и «объединенных действий», которые они должны принимать во внимание и интерпретировать, а не абстрактные рассуждения о неких социальных системах, их структуре и функциях, их функциональных пререквизитах. Общество, по его мнению, есть результат символического взаимодействия, и оно должно изучаться именно как таковое. Человеческое бытие состоит в интерпретациях действий друг друга, а не в реакциях на действия и некоторые институционализированные «социальные факты», что и конституирует собственный предмет социологии.

Кажется, что такое прочтение социальных явлений, такая модель общества чрезвычайно отличны от структурно-функциональной версии общественной жизни, представленной у Т. Парсонса и других представителей объективистской традиции. Г. Блюмер не отрицает этой оппозиционности символического интеракционизма и даже стремится декларировать отличность своего подхода как можно ярче и четче. Сравнивая свою (символически-интеракциональную) и структурнофункциональную (прежде всего, парсонианскую) перспективу рассмотрения общества, он утверждает, что они коренным образом отличаются в двух основных пунктах:

«Во-первых, с точки зрения символического интеракционизма организация человеческого общества есть система координат, в которой располагается социальное действие, а отнюдь не фактор, детерминирующий действие.

Во-вторых, сама организация и изменения в ней есть продукт активности действующих единиц, а не неких «сил», действие которых не принимает эти действующие единицы в расчет"^[15].

Различия проявляются и в прочтении многих базовых понятий социологии: социальной структуры, социального института, социальной роли, социального статуса и т. д.

Однако при более пристальном и детальном рассмотрении оказывается, что различия на самом деле не так велики, и по большому счету затрагивают лишь один пункт: проблему приоритета действия и структуры. Если структурный функционализм исходит из «отсутствия приоритета», то символические интеракционисты настаивают на примате социального действия над социальной структурой. В остальном различия коренятся не в противоположности понимания основных категорий социологии, а в определении степени устойчивости, изменчивости и обратного влияния тех или иных социальных образований.

К символическому интеракционизму наиболее всего приложима аналогия общения: социальный мир демонстрирует такие же качества плавного течения, развития, творчества, какие мы находим в общении за обеденным столом. Фактически этот мир и состоит из «внутреннего» и «внешнего» общения — такой взгляд на социум разделяют все теоретики интеракционизма, рассматривающие историческое развитие как детерминированное индивидуальным творчеством и, в свою очередь, детерминирующее его. Представляется, что такое рассмотрение основано как на теоретических декларациях, смысл которых состоит в преодолении проблем, возникающих в структурном функционализме при исследовании микросоциальных явлений (межличностных отношений, малых групп и других эмпирических социальных общностей), так и на изменениях в самих изучаемых общественных системах. Появление такой картины социального мира, на наш взгляд, стало возможно, а, стало быть, и было обусловлено изменением доминирующего характера деятельности в развитых странах в послевоенную эпоху. Переход от непосредственного труда — предметно-практической деятельности — к труду как общению с другими людьми, как работе по оказанию услуг, поставил на передний план задачи межличностного общения, от успешного решения которых стали зависеть и продвижение по социальной лестнице, и поддержание существующего статуса. Это привело к необходимости научного обращения к проблемам создания «социальных впечатлений», имиджа и создания терминологического аппарата, способного лучше раскрывать субъективную сторону социального взаимодействия. Хорошей иллюстрацией этого является теоретические разработки другого представителя символическо-интеракционистской перспективы, одного из лучших учеников Г. Блюмера, создателя «драматургического подхода» — Эрвина Гофмана (1922—1982) Г Создавая собственное теоретическое видение поведения людей и давая собственному подходу название «драматургический», Э. Гофман стремится подчеркнуть, что с ростом значения сферы обслуживания межличностное общение все более приобретает характер «представления собственного „Я“ другим», аналогичного театральному действу. В связи с этим он предлагает использовать для описания поведения индивидов театральную терминологию. «Поскольку язык театра уже достаточно прочно вошел в социологию… представляется весьма ценным попытаться с самого начала описывать изучаемый предмет в терминах сцены. Весь мир похож на сцену и мы проводим на ней^[16]

время, и это все время, которое мы имеем в жизни. Но на что похожа сцена, и на что похожи фигуры на ней, являющиеся людьми?"^[17]

Э. Гофман.

Э. Гофман изначально ограничивает широту применения собственного подхода. Он считает, что «драматургическое действие» возможно только в случае интеракции «лицом-к-лицу» (face-to-face) и «со-присутствия» участников взаимодействия. Таким образом, он заранее оговаривает, что его теоретические устремления направлены отнюдь не на создание общих описаний действия и поведения людей, а на рассмотрение лишь части такого поведения, правда, части немаловажной. В дальнейшем он еще более сужает область применения собственного подхода, рассматривая взаимодействия «лицом-клицу» в закрытых учреждениях (психбольницы и т. д.). Он пытается создать частную теорию, охватывающую некоторые важные аспекты взаимодействия, а именно, то, что при определенных условиях (непосредственное взаимодействие «лицом-к-лицу»; физическое присутствие всех участников взаимодействия; наличие четко установленных образцов поведения, имеющих императивный характер) социальное действие становится по преимуществу «представлением себя», «созданием впечатлений» и «управлением этими впечатлениями».

Общая деятельность участника социальной ситуации, отвечающей поставленным Э. Гофманом условиям, называется «представление» (perfomance). Каждый из присутствующих может оказаться «актером» — центром внимания участников ситуации — остальные при этом рассматриваются как наблюдатели или соучастники. Актеры исполняют действия, называемые Э. Гофманом «рутиной» (routine) — «предустановленные образцы действия, которые разворачиваются в ходе представления и которые могут быть представлены или сыграны в другом случае»^{1[18]. В зависимости от ситуации один и тот же «актер» может представлять различные виды «рутин», однако, одна из них наиболее важна для него. В течение исполнения «рутины» «актер» представляет себя в идеализированном виде. Эта «идеализация себя» имеет две стороны. С одной стороны «актер» стремится представить такие действия, факты и мотивы, которые отвечают идеализированной версии его собственного «Я», а с другой — создать впечатление о том, что текущее представление текущей «рутины» и ее отношение к данной аудитории является чем-то особенным и уникальным и для него и для других участников[19].}

«Представление» происходит на «сцене», создаваемой объективными и субъективными условиями данного взаимодействия. «Сцена» подразделяется Э. Гофманом на две сферы: «переднего» и «заднего плана». Первая является постоянно функционирующей частью индивидуального представления, в общем и фиксированном виде определяющей ситуацию для тех, кто наблюдает за этим представлением. Вторая представляет собой самоидентификацию актера по отношению к данной аудитории^[20].

Переходя от описания индивидуального действия к коллективному, Э. Гофман вводит понятие «команда», под которым понимается любая совокупность индивидов, объединенных представлением одной «рутины». Основными чертами «командного представления» выступают: способность любого участника «представления» прервать его, если оно происходит неподходящим путем; расчет каждого участника на правильное ведение «представления» другими участниками; необходимость для каждого участника поддерживать установленное описание ситуации для аудитории и впечатление единства описания для других участников. Именно эта последняя необходимость и видится Э. Гофману основой социальных связей^[21]. Групповое действие, таким образом, становится чем-то похожим на деятельность «тайного общества» — оно должно демонстрировать только те стороны, которые выставляют его в «лучшем свете» и поддерживать впечатление собственного единства, как для аудитории, так и для самих себя.

Успешность «командного представления», согласно Э. Гофману, зависит от соблюдения некоторых условий:

• 1. «Оборонительные меры» — требования, которым должны следовать исполнители «представления»: драматургическая лояльность (знание содержания «рутины»), драматургическая дисциплина (строгое соблюдение правил «рутины») и драматургическая осмотрительность (навязывание аудитории лучшего способа представления).
• 2. «Протективные меры» — требования, которым должна следовать аудитория для успешного «представления» — тактичность и т. д.
• 3. Требования, которым должны следовать участники представления, чтобы создать у аудитории возможность применения «протективных мер»^[22].

Э. Гофман создает собственное видение протекания социального действия, точнее, одного из его вариантов. Его анализ ситуаций предполагает их закрытость и данность для действующих лиц, они всегда четко очерчены. В этих ситуациях действующие лица, прежде всего, стремятся достичь «успешного впечатления» собственного действия, их главной задачей становится контроль за собственным «представлением». «Управление впечатлением» протекает в жестко детерминированных условиях, определяемых сценарием, созданным помимо актера, сценой и аудиторией, относительно от него не зависящими. Актеры у Э. Гофмана не всегда обязаны следовать роли, но всегда должны создавать хорошее впечатление и соответствовать ситуации. Если социологию Т. Парсонса можно назвать «социологией рационального выбора», то социология Э. Гофмана, по меткому выражению А. Гоулднера — это «социология продажи души»^[23].

Э. Гофман никогда не отрицал существования социальной структуры и других социальных явлений, выходящих за рамки межличностного взаимодействия — культуры, власти и т. д. Все эти явления просто оказались вне поля его рассмотрения, посвященного одному из видов социального действия. Его «драматургический подход» приложим к непосредственному человеческому общению и используется самим Э. Гофманом как концептуальное описание (рамка отнесения) эмпирической реальности.

Работы Э. Гофмана по своей сути дескриптивны, они представляют собой классификацию техник и стратегий общения. Теоретический уровень его работ, как и работ символических интеракционистов, вообще крайне низок. Они не предпринимают почти никаких попыток создания даже эмпирических обобщений. У них есть набор основных идей, используемых для описания объектов, и это они считают вполне достаточным. Э. Гофман хотя бы рассматривает все действия в единых понятиях, иные представители направления не признают и этого. Каждое описание, элементарное объяснение приложимо для них только к конкретной ситуации и не может быть распространено ни на какую другую. Общество, понимаемое как общение, находится в постоянном движении и не может быть потому абстрагировано^[24].

Уход интеракционистов от обсуждения вопросов общества, его структур, институтов и организаций зачастую облекается в теоретикофилософскую оболочку, проявляясь в создании методологических деклараций. Изучение форм и способов межличностного взаимодействия представляется им единственно возможным видом социологического исследования, а предложенные инструментально-описательные обобщения — единственным видом теории. Это довольно стройная система представлений о сущности, роли и функциях социологической науки.

Символические интеракционисты не обсуждают вопросов государства, власти, конфликтов, изменений и т. д., «но с чего вы взяли, что все это существует в реальности, — говорят они, — ведь все это не более чем абстрактные предположения, и вы сами признаете, что они имеют целью упорядочение ваших собственных представлений о действительности, имеющей хаотичный и случайный характер».

Теоретические представления символического интеракционизма должны быть частными и «сенситивными»^[25], имеющими достаточную степень неопределенности, или от нашего внимания просто ускользнут многие аспекты изучаемой нами реальности. Мы совершаем «насилие» над предметом исследования, пытаясь уложить его в «прокрустово ложе» заранее подготовленных, ясных и логически стройных концепций.

Пол Рок так описывает отношение интеракционистов к теоретическим построениям: «Характер общества настолько туманен, что научные попытки объяснить его просто абсурдны. И хотя мы можем использовать некоторые обобщения для руководства нашим анализом, не следует полагать, что большие общественные системы могут быть даже намечены. Нет никаких оснований утверждать, что общество и его „структуры“ организованы. Если это даже так, то оно может быть постигнуто либо априорными аналитическими умозаключениями, которые всегда неопределенны, либо синтетическим априорным пониманием, которое всегда ненаучно…»^[26]

Приведенное высказывание достаточно полно иллюстрирует интеракционистские представления и их обоснование. Эмпирицизм данного направления привел к сосредоточению всех сил на разработке методов и инструментария конкретных исследований. Неудивительно, что в вопросах социального диагностирования, уровне его точности ему нет равных. Символический интеракционизм не разрабатывает теорию общества, считая это бессмысленным, но он и не создает интерпретационную теорию личности, хотя одна из наиболее глубоких концепций индивидуального поведения — этнометодология — возникла на его основе. Его представители просто «работают» с повседневной жизнью, зачастую забываемой другими теоретическими школами.

• [1] Rock Р. The Making of Symbolic Interactionism. Baingstoke: Macmillan, 1979.
• [2] Thomas W. I. The Unadjusted Girl. Boston: Little, Brown & Co, 1923. P. 41—43.
• [3] Mead G. H. The Philosophy of the Present. Chicago Univ. Press, 1932; Mind, Self andSociety. Chicago: Chicago Univ. Press, 1934; The Philosophy of the Act. Chicago Univ. Press, 1938; См. также: От жеста к символу. Интернализованные другие и самость. Аз и Я. Психология пунитивного правосудия // Американская социологическая мысль. М.: Изд-воМГУ, 1994. С. 215—260.
• [4] Mead G. Н. Mind, Self and Society. Chicago: Chicago Univ. Press, 1934. P. 151—152.
• [5] Mead G. Н. Mind, Self and Society. Chicago: Chicago Univ. Press, 1934. P. 90.
• [6] Мы переводим термином «Я» мидовское понятие «Self», а «I» и «Ме» оставляем безперевода из-за отсутствия удовлетворительных русских эквивалентов.
• [7] См. также о Дж. Миде: Джордж Мид и символический интеракционизм // Историясоциологии в Западной Европе и США. М., 1999. С. 340—369.
• [8] Blumer Н. Sociological Implications of the Thought of George H. Mead // AmericanJournal of Sociology. № 71. P. 535.
• [9] Blumer Н. Symbolic Interactionism: Perspectives and Method. N. Y.: Prentice-Hall, 1969.P. 2.
• [10] Ibid. P. 4—5.
• [11] Ibid. P. 5.
• [12] Blumer Н. Symbolic Interactionism: Perspectives and Method. N. Y.: Prentice-Hall, 1969.P. 81.
• [13] Ibid. P. 17.
• [14] Ibid.
• [15] Blumer Н. Symbolic Interactionism: Perspectives and Method. N. Y.: Prentice-Hall, 1969.P. 78.
• [16] Goffman Е. The Presentation of Self in Everyday Life. N. Y.: Doubleday, 1959. (См. перевод на русский язык: И. Гофман. Представление себя другим в повседневной жизни. М., 2000).
• [17] Goffman Е. Frame Analysis: An Essay on the Organization of Experience. N. Y.: HarperColophon Books, 1974. P. 124.
• [18] Goffman E. The Presentation of Self in Everyday Life. N. Y.: Doubleday, 1959. P. 16.
• [19] Goffman Е. The Presentation of Self in Everyday Life. N. Y.: Doubleday, 1959. P. 48.
• [20] Ibid. P. 22—24.
• [21] Ibid. P. 82—83.
• [22] Ibid. P. 212.
• [23] Gouldner A. The Coming Crisis of Western Sociology. London: Heinemann, 1971. P. 383.
• [24] См. также о Э. Гофмане и Г. Блюмере в: Современная американская социология. М" 1994. С. 146—180.
• [25] Сенситивный — (позднелат. sensitivus) — в высшей степени восприимчивый, чувствительный. Здесь — обладающий большими способностями приспособления.
• [26] Rock Р. The Making of Symbolic Interactionism. Basingstoke: Macmillan, 1979. P. 227—228.