Специфика восприятия мира и биологические основы эстетики

Выше уже говорилось о взаимопроникновении этологии и психологии при изучении коммуникации и когнитивных способностей животных. Привлечение сведений, добытых этологией, оказалось полезным для познания закономерностей творческой деятельности человека. Основы этого направления были заложены Лоренцем и Тинбергеном (подробно см.: Мак-Фарленд, 1988). Эйбл-Эйбесфельдт (1995) на основании многолетних исследований обычаев и поведенческих черту представителей различных человеческих рас и культур, сопоставления их с отологическими данными пришел к теории биологических основ эстетики. Она основана на представлении о том, что искусство функционирует в рамках коммуникативных систем и служит для передачи сообщений. Эти сообщения передаются в виде социальных пусковых стимулов и культурных символов, облеченных в эстетически привлекательные формы. Существенная роль этологии заключается в анализе перцептивных предпочтений (предпочтений восприятия). Некоторые из них являются базисными и присущи как человеку, так и другим высшим позвоночным. Можно также выделить видоспецифичные, сугубо человеческие предпочтения, а также культурные, свойственные носителям определенной культуры.

Одним из основных свойств восприятия, присущих многим видам животных, является категориальность, т. е. стремление выявлять упорядоченность и классифицировать то, что воспринимается органами чувств, умение распределять объекты по категориям с определенными признаками. Категориальность восприятия делает процессы познания мира более экономными и намного повышает приспособительные возможности. Предполагается наличие неких внутренних эталонов, с которыми сопоставляется все воспринимаемое. Эталоны и стереотипы образуются из многочисленных мимолетных впечатлений, объединяемых и накопляемых в памяти. В языках многих народов и племен отражены общие, совпадающие с линнеевскими, приципы классификации животных и растений по морфологическим признакам. Это отражает способность к классификации, выраженную у всех людей примерно сходным образом (Schiefenhovel, 1999).

Примером того, каким образом в процессе «статистического обучения» у людей могли сформироваться эталонные образы красоты, может служить эксперимент, проведенный еще в XIX веке Фрэнсисом Гальтоном (это имя всегда вспоминают, когда говорят о физиономистике). Он совместил множество изображений женских лиц в один универсальный портрет. Когда его показывали в ряду других, конкретных изображений, люди обоего пола выбирали обобщенное изображение как самое привлекательное. В конце XX столетия было проведено множество экспериментов с совмещением компьютерных изображений лиц и фигур и последующим предъявлением полученных вариантов людям противоположного пола. В результате сохранялись только типовые, характерные черты, и исчезали индивидуальные. То, что люди находили получившиеся изображения красивыми, говорит о возможном совпадении их с внутренними эталонами. Манипуляции с отклонениями изображений от строгой симметрии показали, что люди отдают предпочтение симметричным особям (Grammer, 1993, 1998).

Граммер (Grammer, 1997) считает, что у человека явно выраженное предпочтение симметричных лиц и фигур связано с тем, что симметрия является «честным сигналом» о внутреннем состоянии организма, т. е. говорит о том, что потенциальный партнер в состоянии — в той или иной форме — обеспечить потомков питательными веществами. Интересно, что в экспериментах с демонстрацией различных типов мужских лиц молодым женщинам, находящимся в разных фазах менструального цикла, оказалось, что в фазе высокой перцептивности женщины выбирают в качестве более привлекательных лица явно выраженного мужественного (маскулинного) типа, тогда как в остальное время они находят более привлекательным усредненный тип мужского лица (Johnston et al., 2001).

Способность выделять закономерности и использовать их для «сжатия» информации присуща не только позвоночным животным, но даже и муравьям при решении сложных ориентационных задач. На ней же основаны и глубинные эстетические предпочтения, свойственные не только человеку. Еще в 1950;е годы Б. Реши (Rcnsch, 1958) проводил на обезьянах, енотах и птицах опыты с выбором предметов и показал, что асимметрии и хаосу животные предпочитают упорядоченность и симметрию. Это хорошо проявляется и при украшении беседок у птиц с целью привлечения самок.

Отражение общих для разных видов эстетических принципов ярчайшим образом проявилось в широко известном эксперименте с «обезьяньей живописью». Впервые это сделал Моррис (Morris, 1962) с шимпанзе, живущими в зоопарке. Получив краски, животные создавали «картины», в которых можно было проследить владение композицией, правилами симметрии, известное тематическое разнообразие. Позднее опыты Эйбла-Эйбесфельдта (1995) выявили у обезьян даже устойчивые личностные черты, связанные со стилистическими особенностями «творчества».

Известно, что когда Моррис анонимно выставил обезьяньи полотна в музее, они удостоились похвал, так как отвечали эстетическим первоосновам абстрактной живописи — таким, как равновесие, ритм, противопоставление и соединение. Этот «трюк» с подменой полотен людей творениями животных — теперь уже не только обезьян, но и слонов — проделывался с тех пор неоднократно. Специалисты по детской психологии и детскому творчеству обычно не отличают рисунки животных от рисунков детей раннего возраста, а любители абстрактной живописи охотно покупают их.

Шимпанзе и гориллы, участвующие в проекте «лингвистика больших обезьян» в приматологическом центре Футса в Вашингтоне, создают рисунки на заданную тему, а также дают названия своим произведениям, используя обозначения языка жестов. Так, появились картины «гнев», «яблоко», «вонь», «динозавр» (нечто вроде изображения любимой игрушки) и сотни других. Точно так же двухлетние дети, изображая каракули на листе, уверенно дают изображению название, скажем, «это мой дедушка» (Vanchatova, 1999).

Л. Фирсов в приматологическом центре Санкт-Петербурга и М. Ванчатова в институте фармакологии и биохимии Праги организовали совместный проект изучения рисуночной деятельности обезьян. Они привлекли художников и специалистов по детскому творчеству (А. Кострома, Е. Лоскутова, Д. Мачинский, О. Некрасова-Каратеева), которые проанализировали рисунки и разработали систему тестов, адаптировав критерии для детских рисунков к плодам деятельности обезьян. Эти тесты проверяли реакцию животных на границы, размер и форму листа бумаги, а также реакцию на разные раздражители-паттерны (точки разной величины и расположения, линии разного характера и форм и т. п.). С художниками, психологами и приматологами сотрудничали две гориллы, пять орангутанов и шесть шимпанзе, которые нарисовали около 1300 рисунков.

Исследователи выявили большое сходство в процессах и результатах рисуночной деятельности обезьян и детей в их так называемый доизобразительный период. Обезьяны применяли большой набор графических элементов, неоднократно повторяя излюбленные (например, «подписью» орангутана Каролины был характерный вензель). Ни одна обезьяна не переходит границы изобразительного периода, известного в развитии рисования у детей: стадии так называе;

Шимпанзе создает очередной художественный шедевр Фотография публикуется с любезного согласия сс автора, проф. М. Ванчатовой (М. Vanchatova, Charles University, Praha).

Орангутан Шаха обсуждает свои творческие планы с руководителем проекта проф. Л. А. Фирсовым Фотография публикуется с любезного согласия ее автора мых «головоногое», т. е. голов с глазами и ртом, от которых сразу отходят конечности.

Исследование рисуночной деятельности обезьян может пролить свет на общие принципы эстетического восприятия у человека и его близких биологических родственников, а также, возможно, помочь понять некоторые закономерности исторического развития творчества у гоминид. Многообещающим в этом плане является наблюдение Фирсова за шимпанзе — членами группы, свободно живущей на озерном острове. Обезьяны нередко с увлечением чертили прутиком на прибрежном песке и следили, как набегающие волны смывают проведенные ими линии. Ограничения психических возможностей, не позволяющие современным, достаточно специализированным, видам антропоидов перейти «доизобразительную» грань, представляют интерес как для сравнительной психологии, так и для этологии человека.

Видоспецифические особенности восприятия у человека подчиняются тем же закономерностям, что у многих млекопитающих и птиц. Поэтому часто трудно отделить действие видоспецифических стимулов от стимулов, общих для приматов, для млекопитающих, а иногда и для всех позвоночных. Для того чтобы понять специфические эволюционные адаптации нашего восприятия, полезно привлечь к объяснению этологические понятия «ключевых стимулов» (релизерое), понятия о сенсорных устройствах, приспособленных для восприятия соответствующих стимулов, и системах переработки информации, программирующих нужную реакцию. Эти понятия подробно охарактеризованы во всех учебниках по поведению животных. Лоренц называл такие перцептивные устройства «вроженными моделями, а Тинберген — «врожденными пусковыми механизмами». Ключевыми стимулами могут быть конфигурации пятен, слуховые, обонятельные или осязательные сигналы.

Так, многих птиц и млекопитающих, включая человека, раздражает прямо направленный взгляд. Согласно данным Эйбл-Эйбесфсльдта (1975) при враждебных стычках стратегия угрозы «взгляд в глаза» используется маленькими детьми — представителями самых разных культур (европейскими, индейскими, бушменскими, балийскими). На действии этого ключевого стимула основаны многие орнаменты и узоры, призванные устрашать и отпугивать (например, так называемые «чертогоны»).

Количество исследовательских работ, посвященных исследованию глаз как «зеркала души», т. е. изучению поведенческих реакций и эмоций, связанных с восприятием разных параметров направленного взгляда, исчисляется десятками тысяч. Значительная часть работ посвящена влиянию размера зрачков на поведение человека, воспринимающего взгляд. Например, Э. Гесс (Hess, 1975) в своих экспериментах показал, что расширенные зрачки воспринимаются взрослыми людьми в качестве признака, ассоциирующегося с такими человеческими качествами, как привлекательность, отзывчивость, а суженные — с холодностью, недружелюбием, эгоистическими тенденциями. Испытуемые обоего пола в возрасте свыше 18 лет дорисовывали на шаблоне, изображающем улыбающееся лицо, большие зрачки, а на изображении печального лица — маленькие. Поскольку маленькие дети в этих случаях рисовали зрачки одинакового размера, есть основания полагать, что характер этой реакции приобретается или совершенствуется за счет индивидуального опыта.

По-иному выглядит отношение человека к взгляду хищника. Людям разного возраста предлагали классифицировать как привлекательные или отталкивающие изображения кошки с расширенными или суженными зрачками. Оказалось, что до четырех лет предпочтение не выражено, а дети 9−11 лет и взрослые одинаково отдают предпочтение изображению с узкими зрачками, причем никто из испытуемых не дает себе в этом отчета (Millot, Brandt, 1997).

На действии ключевых стимулов основано и использование в коммерческом искусстве поделок и изображений, наделенных «ребя;

ческой прелестью" (bcniness): большим относительным размером головы, высоким выпуклым лбом, пухлыми щеками, маленьким ртом, короткими конечностями. Лоренц подробно обсуждал действие этого комплекса стимулов на человека и животных, и этот вопрос до сих пор является предметом дискусссии. Так, по мнению некоторых исследователей сексуальной привлекательностью для мужчин обладает скорее комплекс «материнских» (maternity), нежели детских черт. Однако это не означает приверженности к архаичному идеалу палеолетической Венеры Вилленсдорфской (коротенькой толстой фигурке с массивным задом и большими грудями). Для современных мужчин наибольшей привлекательностью обладают те черты в женском облике, которые говорят о высокой подвижности (Grammer, 1993).

По-видимому, следует дифференцировать действие комплекса «ребяческой прелести» в зависимости от возраста и пола (и, возможно, других признаков). Например, в эксперименте, в котором детям предлагались игрушечные львы, к которым были пришиты различные головы — «взрослые» и «детские», оказалось, что девочки играют только со «львятами», вызывающими у них нежные материнские чувства, а мальчики одинаково вовлекают и тех и других в игры, носящие к тому же агрессивный характер (Lehotkay, 1997).

Бутовская и сотрудники (Butovskaya et al., 2000) исследовали, как нищие и попрошайки в разных странах, чтобы вызвать к себе сочувствие, используют действие таких ключевых стимулов, как поза подчинения, типичные выпрашивающие движения, мимические движения, демонстрацию признаков нездоровья. Акценты на те или иные релизеры в разных странах различны, но некоторые из них являются общими не только для разных культур, но и для приматов вообще.

Исследование видоспецифических предпочтений человека имеют большое практическое значение. Так, архитекторы, дизайнеры и художники вынуждены учитывать врожденное предпочтение светлого и отрицательное отношение к темноте, связанное с дневным образом жизни, а также восприятие основных цветов, у многих народов сходное, но имеющее и явно выраженную культурную специфику. В принципе, организация городской среды основана на том, что человеку в процессе эволюции всегда нужно было избегать столкновений с врагами и хищниками и он отдает предпочтение защищенным нишам, предоставляющим к тому же возможность хорошего обзора. Последние исследования показывают, что чем более комфортно чувствуют себя люди в городской среде, тем более они склонны к не-анонимному, кооперативному поведению, тем меньше в таких местах примет вандализма и в целом тем менее они криминогенно Примечательно, что эти вопросы обсуждались именно на этологической конференции, т. е. рассматривались в рамках этологии (Schafer, Atzwanger, 1997).

Таким образом, принципы эстетического восприятия оказываются во многом едиными у человека и многих видов животных. Отсюда понятен интерес к различным формам поведения человека как биологического вида — от конкретных стереотипов поведения до вопросов эволюции языка, принципов полового отбора и причин широкого распространения моногамии в сообществах человека. Последние вопросы достаточно подробно разбираются в учебнике Мак-Фарленда (1988).