Значение гипотезы для опытного познания

Так как гипотеза состоит в образовании некоторого предположения о сущности и связи определенных, данных в воззрении фактов, то она настолько же необходимая составная часть обработки этих фактов рассудком, как отвлечениие и определение или различные формы символизации. Ведь и она подготовлена в самих законах мышления, природа которых соответствует воззрению и все же в своей абстрактной форме никогда не совпадает с ним. Но в силу существенно различных условий, представляемых объективным и субъективным опытом для логической обработки, образование гипотез в том и в другом случае происходит совершенно различным образом.

Предметы естествознания даны нашему познанию вообще лишь при посредстве понятий: стало быть, по отношению к ним наши восприятия имеют значение лишь естественных символов, на место которых впоследствии должны становиться другие символы, которые, будучи избираемы сообразно логическим точкам зрения, возможно, более адекватны образуемым понятиям. Итак, здесь образование гипотез начинается с единичных понятий, которыми наше рассудочное познание вынуждено заменять первоначальные представления-объекты. Но вопрос о том, как следует мыслить себе в понятии единичный предмет, может быть разрешен лишь на основании точного установления всех данных в воззрений свойств предмета и его отношений к другим предметам. А так как и при самом тщательном взвешивании всех моментов возможны различные ответы на этот вопрос, то находимое решение прежде всего бывает гипотетическим; в нем заключается лишь возможная реальность: совпадает ли она с фактической или нет, это — проблема, представляющаяся для дальнейшего разрешения. Это положение дела находит свое выражение в понятии субстанции, повсюду обозначающем предмет, на который символически указывают данные в воззрении объекты, но который сам может быть определен лишь в понятии. Это уже само по себе обусловливает возможность построения здесь наряду друг с другом различных понятий, стремящихся к выражению одной и той же субстанциальной действительности. Как проблема объективного опыта начинается с образования понятия субстанции, так каждая дальнейшая проблема в свою очередь зависит от определения этого первого гипотетического понятия в том отношении, что материальную субстанцию непременно приходится мыслить себе в качестве носительницы всех тех свойств, из которых вытекают явления природы. Поэтому даже в таких понятиях, при образовании которых еще не принимаются в расчет более специальные признаки понятия субстанции, а исследуются лишь геометрические свойства тел или их движения, все-таки уже содержатся молчаливо подразумеваемые частные предположения относительно свойств субстанции. Но они довольствуются — и этого совершенно достаточно для данных целей — допущениями, которые, как бы они ни дополнялись далее, во всяком случае должны снова содержаться и в таких дополнениях.

Совершенно иной характер имеет образование гипотез в области психологии. Содержание последней образуют непосредственные факты опыта, а потому гипотеза здесь никогда не может относиться к единичным объектам познания, а всегда лишь частью к тем общим понятиям, под которые мы подводим единичное, частью же и главным образом к тем связям, которые мы предполагаем между фактами. Так, например, могут возникать сомнения относительно того, есть ли хотение сумма ощущений, или способ течения чувствований, или процесс, специфически отличающийся и от ощущения, и от чувствования и связанный с ними лишь при посредстве известных внешних условий; вытекают ли душевные движения из взаимодействия представлений, или из чувствований, или же они суть первичные психические явления; зависят ли пространственные восприятия от движений органов чувств или нет, и т. д. Тотчас видно, что все эти вопросы, вызывающие образование различных гипотез, нисколько не касаются отдельных содержаний непосредственного опыта, и что они нигде не относятся к какомулибо понятию-объекту которое было бы отлично от предметов, данных в опыте. И в психологии не было, правда, недостатка в образовании гипотез относительно такого объекта или субстрата. Но во всех исследованиях о сущности души никогда не было речи о таких предположениях, к которым нас побуждали бы противоречия в субъективном содержании опыта, да и вообще здесь, где дело идет о непосредственном опыте, заранее исключается возможность процесса, который соответствовал бы вышеупомянутому необходимому при объективном познании отнесению известных элементов восприятия к субъекту. Стало быть, предположения относительно сущности души никогда не могли служить для объяснения отдельных фактов субъективного опыта, но законной целью их всегда могло быть лишь удовлетворено метафизической потребности в единстве. Следовательно, эти гипотезы лежат за пределами рассудочного познания: место их — среди тех идей разума, при посредстве которых делается попытка объединить те две области познания, которые рассудок должен оставлять раздельными. Именно поэтому все гипотезы, относящиеся к душе, предполагаемой за пределами психологического опыта, не могут обойтись без рассмотрения дальнейших метафизических вопросов об отношении этой души к материальной субстанции и о возможном объединении обеих в одном общем и той и другой понятии субстанции, тогда как от логических мотивов, поведших к предположению материальной субстанции, далеко до упомянутых трансцендентных проблем.

Так как и в естествознании, и в психологии, хотя и различным образом, рассудочное познание завершается образованием гипотез, то все сооружение нашего знания вообще кажется покоящимся на ненадежном основании. И нельзя не признать, что скептическое настроение, в которое приводит наше мышление логический анализ рассудочного познания, до некоторой степени поддерживается фактическим результатом составления гипотез в эмпирических науках. Ведь в истории физики мы находим разнообразнейшие предположения о свойствах материи, о группировках ее элементов и формах ее движений, а равно и в истории психологии мы находим гипотезы о значении отдельных психических процессов и об их соотношениях, не говоря уже о не относящихся сюда, как мы заметили выше, предположениях о сущности самой души. И все эти гипотезы не только следовали друг за другом в определенном историческом развитии, так что каждую из них ложно было рассматривать как выражение достигнутой в ее время ступени познания; но обыкновенно несколько гипотез выступало зараз, причем между ними существовало резкое разногласие, вследствие чего еще и поныне продолжается эта борьба мнений относительно самых основных понятий субъективного и объективного опыта. И совершенно невозможно, по-видимому, надеяться, что когда-либо этой борьбе положен будет конец, потому что, как только противоречие сглаживается в одном пункте, оно тотчас же возобновляется в иной форме в новых проблемах.

Несомненно, однако, что работа эмпирической науки совершается при предположении, что она будет все более и более приближаться к вышеуказанной идеальной цели, состоящей в примирении всех противоречивых воззрений. Ведь, если бы этого не было, каким образом могла бы она найти в себе мужество для того, чтобы безостановочно продолжать идти своим путем наперекор всем скептическим возражениям философии? На самом деле наиболее действительным поощрением к новой работе для нее служат именно те частичные успехи, которые навсегда прекращают для известных проблем борьбу гипотез прежних времен. Что из того, если взамен этого появляются новые спорные пункты? Ведь можно надеяться, что будущее так же устранит их, как и в настоящее время нет уже иных спорных вопросов прошлых дней. Ведь ныне ни один рассудительный человек не станет серьезно бороться за птоломеевское мировоззрение или за качественное учение об элементах Аристотеля и его средневековых приверженцев. Настолько же исчезли, конечно, навсегда из психологии картезианские представления о движениях жизненных духов (Xervengeister) или вольфовские способности души. Почему бы нам не надеяться, что когда-либо получат окончательное разрешение и вопросы о качественном единстве или множественности химических элементов, о форме световых колебаний и об отношениях их к электрическим движениям, или об отношении хотения к чувствованию и представливанию, о психологических условиях пространственных восприятий и столь многие иные, которые остаются еще нерешенными теперь? Но, если эмпирическая наука и может удовлетворяться этими фактическими успехами, теория познания не может на этом успокоиться. Пока не оказывается логических оснований, заключающих в определенные границы несчетное число могущих быть составленными гипотез, она может оставлять за указанной исторической точкой зрения значение эвристического принципа, достаточного для ближайших целей исследования, — но видеть в этом надежную охрану последних оснований системы эмпирического познания мира она не может. Ведь при всем том ложно было бы думать, что существующая наука обязана своим бытием не необходимости своих предположений, а случайному выбору некоторых основоположительных предпосылок, так что все здание науки могло бы быть заменено совершенно отличающимся от нынешнего, таким, что оно, будучи воздвигнуто на иных гипотезах, давало бы настолько же полный отчет в содержании опыта. Очевидно, что это возражение может быть окончательно устранено лишь в том случае, если существуют непреодолимые логические основания, указывающие неизбежному составлению гипотез одно определенное направление, при котором исключаются другие направления. И на самом деле можно указать два принципа, применение которых необходимо влечет за собой этого рода ограничение. Первый состоит в том, что наше эмпирическое познавание впредь руководится требованием свободной от противоречий связи всею содержания опыта, а в силу этого до тех пор побуждается к составлению подлежащих проверке гипотез, пока это требование исполняется лишь несовершенно. Второй принцип состоит в требовании, которое гласит, что дополнения и поправки, вносимые в непосредственное содержание опыта при помощи добавочных гипотез, всегда законны лишь постольку, поскольку для них могут быть указаны определенные основания в наличных противоречиях восприятия.

Оба эти постулата наидействительнейшим образом пополняют друг друга. Первый из них извне ограничивает возможные всякий раз гипотезы, делая отдельные гипотезы зависящими от всей системы предпосылок, на которой покоится здание нашего познания. Благодаря этому может случаться, что, если даже только ограниченное число предположений получает одно определенное значение, вместе с тем и все остальные предположения получают определенное направление, исключающее возможность произвольного выбора между всеми теми гипотезами, которые мыслимы сами по себе. Второй постулат прибавляет к этому еще изнутри устанавливающееся ограничение, устраняя впредь составление гипотез для известных объектов познания, а именно для всех тех, которые даны были и остаются свободными от противоречий. А так как в силу первого принципа немыслимо, чтобы существовали противоречия между такими объектами и предметами, допускающими составление гипотез, то они дают надежные пункты ориентирования, которыми может руководиться размежевание областей познания. Несомненно, что уже и эмпирическая наука инстинктивно пользуется этими постулатами. Но это происходит не вполне сознательно, скорее на место отчетливого их применения постоянно становится опять вышеупомянутый только эвристический принцип, отнюдь не исключающий произвольных, ничем не требуемых допущений, а потому в научной практике фактически господствует прискорбная неуверенность относительно значения и законности гипотезы, причем эта неуверенность в свою очередь неблагоприятно отзывается на оценке последней логиками. Чем фантастичнее складывается иногда применение гипотезы в эмпирическом исследовании, тем более логик считает себя вправе настаивать на полном ее упразднении. Если прежде философия была на дурном счету у специального исследования из-за неосновательных метафизических мечтаний, то в настоящее время бывает иногда, что они обмениваются ролями, причем, конечно, метафизические фантазии математиков и физиков столь же мало ведут к надежным приобретениям, как и бесплодные умозрения так называемой чистой теории познания, не считающей нужным принимать в соображение потребности реального познавания.

Но когда не упускается из виду содержание обоих вышеупомянутых принципов, тогда благодаря этому с одной стороны ставится препятствие беспочвенному составлению гипотез, а с другой стороны прекращается сразу навсегда и кажущийся вполне правильным в принципе, но совсем непригодный на практике отказ от всего, не принадлежащего непосредственному содержанию восприятия. Однако прежде чем указанные принципы могут быть признаны общеобязательными требованиями, возникает вопрос: обоснованы ли сами они и, если да, то как? Если бы оказалось, что сами они имеют только гипотетическое или эвристическое значение, то помощи от них было бы немного. Доставить надежную защиту они могли бы, напротив того, только в том случае, если бы оказалось возможным подтвердить, что они прочно коренятся в основных фактах нашего познавания. Единственными основными фактами, которые здесь могут служить руководством, оказываются законы мышления. Спрашивается, стало быть, сводимы ли, и, если да, в какой мере сводятся на общие законы мышления оба указанные постулата, первый из них мы вкратце означим как постулат внешней проверки и второй — как постулат внутреннего ограничения гипотез?