Прецедентное право международных судебных учреждений в правовой системе Российской Федерации

Бурное развитие глобализационных процессов в различных сферах жизни, наблюдаемое нами в последние десятилетия, повлекло за собой множество изменений. Научно-технический прогресс, углубление международных экономических связей, расширение человеческих контактов, развитие информационных технологий и иные аспекты, сопутствующие процессу глобализации, способствовали сближению государств в их совместной деятельности в самых разных областях, что, в свою очередь, усилило их взаимозависимость и во многом изменило картину мира. Данный процесс самым непосредственным образом затронул и право. Для международного права глобализация обернулась прежде всего значительным расширением круга вопросов, включенных в сферу его действия, что способствовало формированию и выделению новых отраслей и институтов права, таких как международное экономическое право, право международной безопасности, право прав человека, международное экологическое право, международное уголовное право и др. Расширение сотрудничества государств поставило перед ними и множество вопросов, нуждающихся в урегулировании при помощи международно-правовых инструментов, способных обеспечить унификацию правовых норм и гармонизацию национальных правовых систем.

Нарастание процессов глобализации поднимает также вопрос, связанный с необходимостью изменения подходов к традиционной для международного права и международных отношений парадигме, во главе угла которой стоит принцип приоритета национальных интересов, заложенный еще Вестфальской системой. Вестфальский мирный договор 1648 г., которым были подведены итоги Тридцатилетней войны, положил начало новому порядку в Европе, основанному на концепции государственного суверенитета, включавшей в себя полновластие государства над своими гражданами и подданными и не допускавшей вмешательства во внутренние дела со стороны других суверенных государств. Суверенитет рассматривался в качестве некой охраны государства от внешнего вмешательства.

Процесс глобализации выдвигает на первый план идею единства национальных и общечеловеческих интересов, основанную на единстве целей. При этом, как писал И. И. Лукашук, «единство мирового сообщества, упрочение взаимозависимости государств диктуют необходимость того, чтобы их социально-экономические и политико-правовые системы были совместимы и способны взаимодействовать друг с другом и с глобальной системой в целом в качестве составных частей»^[1]. О необходимости изменения принципиальных подходов государств к суверенитету заявляется и на уровне Организации Объединенных Наций. Так, например, Генеральный секретарь ООН в своем докладе на 47-й сессии Генеральной Ассамблеи в 1992 г. отметил, что «время абсолютного и исключительного суверенитета прошло… Задача руководителей государств сегодня состоит в том, чтобы понять это и обеспечить равновесие между потребностями благого внутреннего управления и требованиями все более взаимозависимого мира»¹. И в этом контексте важнейшее значение обретает верховенство права. В Декларации тысячелетия Организации Объединенных Наций 2000 г.^[2][3] отражено намерение глав государств и правительств стран — членов ООН укреплять уважение к принципу верховенства права как в международных, так и во внутренних делах и, в частности, обеспечивать выполнение государствами-членами решений Международного Суда во исполнение Устава ООН по любым делам, сторонами которых они являются. В названном документе (п. 30) особо подчеркнута роль Международного Суда в обеспечении верховенства права. В настоящее время тема верховенства права является постоянной в повестке дня ООН. Данный вопрос регулярно рассматривается Генеральной Ассамблеей ООН, по нему принято большое число резолюций, проблема верховенства права включается в доклады Генерального секретаря ООН. В 2012 г. по предложению Генерального секретаря ООН создана Координационно-консультативная группа по вопросам верховенства права, которая действует под председательством первого заместителя Генерального секретаря и выполняет общую ведущую роль в области верховенства права в работе Организации Объединенных Наций. Группа объединяет двадцать подразделений системы ООН, обладающих мандатом по вопросам верховенства права.

Актуальность и значимость данного вопроса для мирового сообщества находит отражение и в односторонних действиях государств в их внутригосударственных актах. Россия не является исключением на этом пути. Так, в Концепции внешней политики Российской Федерации, утвержденной Указом Президента РФ № 640 от 30 ноября 2016 г.^[4], верховенству права в международных отношениях посвящен самостоятельный раздел.

Следует также отметить, что государствами верховенство права характеризуется как категория, одинаково воспринимаемая и национальным, и международным правом. В Декларации совещания на высоком уровне Генеральной Ассамблеи по вопросу о верховенстве права на национальном и международном уровнях, принятой ГА ООН 24 сентября 2012 г.^[5], главы государств и правительств, заявляя о своей приверженности верховенству права, лежащему в основе международного порядка, официально подтвердили факт его признания «в качестве составной части их национальных стратегий», указав на «наличие общих элементов, вытекающих из международных норм и стандартов, которые находят отражение в широком разнообразии национального опыта в области верховенства права» (п. 10).

Важнейшим элементом верховенства права является принцип правовой определенности, который сегодня воспринимается на международном уровне как главное требование для обеспечения верховенства права. На соблюдение данного принципа постоянно обращается внимание в документах ООН¹. Данный принцип, являясь одним из наиболее общих принципов, признаваемых международными судами, представляет собой широкую концепцию, «стержнем которой является предсказуемость»^[6][7]. «Согласно этому принципу, — отмечает Т. Н. Нешатаева, — любой нормативный акт, в том числе и судебное решение, является источником права только в том случае, если носит определенный характер, эффективно регулирует правоотношения и содержит пропорциональные меры правового регулирования… Таким образом, международные суды, в частности Европейский Суд по правам человека, под принципом верховенства права понимают не принцип законности, сформулированный в позитивном праве, а скорее, общий естественноправовой принцип предсказуемости и справедливости нормативных писаных правил»^[8].

Значение указанного принципа в международных отношениях трудно переоценить. Зачастую именно отступление от принципа правовой определенности в процессе правоприменения приводит к межгосударственным конфликтам и подрывает авторитет международного права. Именно на этот аспект обратил внимание В. В. Путин, выступая на совещании послов и постоянных представителей Российской Федерации 1 июля 2014 г.: «Международный закон должен быть обязательным для всех и не применяться выборочно для обслуживания интересов отдельных, избранных стран или группы государств, и, что самое важное, он должен единообразно пониматься. Невозможно сегодня его трактовать одним образом, а завтра другим — в угоду текущим политическим конъюнктурам»^[9].

Важнейшее значение в обеспечении правовой определенности международно-правовых положений принадлежит международным судам. «На международном уровне, — подчеркнуто в Докладе Генерального секретаря ООН „Укрепление и координация деятельности Организации Объединенных Наций в сфере верховенства права“, — судебные механизмы являются важным для государств-членов средством мирного урегулирования споров, содействия конструктивному международному сотрудничеству и обеспечению стабильности и определенности в рамках международной системы»¹. «Правовая определенность, — говорится в Докладе о верховенстве права, утвержденном Венецианской комиссией на 86-й пленарной сессии в 2011 г., — требует, чтобы юридические нормы были ясными и точными и были направлены на то, чтобы обеспечивать постоянную прогнозируемость ситуаций и возникающих юридических взаимоотношений»^[10][11]. Норма права должна быть предсказуема в отношении ее последствий, иначе, с одной стороны, субъект правоотношения будет лишен возможности правильно оценивать правомерность своих действий, а с другой — это формирует основу для злоупотреблений в виде ничем не ограниченной свободы усмотрения.

Предсказуемость обеспечивается полнотой и точностью формулировок. Однако нормы международных договоров и обычаев, являющихся общепризнанными источниками международного права, нередко не соответствуют этому требованию, что гипотетически дает повод каждому государству определять содержание той или иной абстрактно сформулированной нормы либо действовать в вопросе преодоления пробела исключительно с позиции собственных интересов в ущерб интересам иных участников правоотношений. Ситуация осложняется и тем, что сегодня в международном нормотворчестве мы наблюдаем тенденцию, когда создание универсальных норм идет бок о бок с явлением фрагментации, связанным с существованием параллельных или даже конфликтующих нормативных положений, вырабатываемых на различных региональных уровнях.

В этих случаях именно международные суды способны достаточно оперативно (в отличие от процесса выработки новых договорных положений) в рамках рассмотрения спора либо путем дачи консультативного заключения осуществить конкретизацию правовых норм или выработать на основе общих принципов права нормативные положения, способные разрешить возникшую проблему. Тем самым суды обеспечивают, с одной стороны, целостность всей правовой системы, основанной на верховенстве права, а с другой — вносят правовую определенность в ту или иную сферу регулирования посредством выработки и закрепления нормативных положений в своих актах. Такая нормотворческая деятельность не может оказывать какого-либо негативного воздействия и на стабильность права, так как суд оказывается связанным созданным прецедентом.

Вместе с тем стабильность системы прецедентов не означает отказ от дальнейшего развития права. Здесь, как справедливо подмечает А. С. Смбатян, «принципиальное значение имеет преемственность принимаемых решений, которая, безусловно, отнюдь не равнозначна формальному, „механическому“ следованию прецедентам»^[12].

Важнейшим последствием глобализации в правовой сфере являются процессы сближения международного и внутригосударственного права, которые активно проявляются во взаимопроникновении норм различных правовых систем. «С одной стороны, — отмечает Ю. А. Тихомиров, — в международном праве и особенно в правовых системах межгосударственных объединений возрастает удельный вес норм, „пришедших“ из национального права. Государства острее ощущают потребность в обеспечении и защите национальных институтов с помощью механизма международно-правового регулирования. Нормы о правах человека и гражданина, о парламентских, муниципальных и судебных институтах, экологии „перемещаются“ и приобретают облик и статус международно-правовых принципов, институтов и норм. С другой стороны, в системах национального права все большим становится удельный вес одобренных международных норм такого рода. В новом концентрированном виде они как бы возвращаются в национальное право, сливаясь с ним и обогащая его. Такие международные нормы становятся правообразующим и оценочным фактором для соответствующих национальных институтов и норм»¹. Данные тенденции послужили основанием высказывания некоторыми учеными мнения о размывании границ между внутригосударственным и международным правом. Так, по мнению А. С. Пиголкина, «постепенно уходит в прошлое четкое разделение международного и внутригосударственного права, создаются новые правоотношения за рамками традиционных отраслей»^[13][14]. «Системы национального права и международного права, — заявляет Г. М. Вельяминов, — не разделены и не могут быть разделены непроницаемой стеной, напротив, они изначально имманентно взаимосвязаны»^[15].

Сближение правовых систем осуществляется в том числе через посредство международно-правовых механизмов, деятельность которых направлена на унификацию подходов государств в различных вопросах сотрудничества. Несмотря на все отличия национальных правовых систем от международного права, все «они имеют общую основу (волю государства и его интересы), правовую природу, общие категории и принципы права. Взаимное тяготение, согласованность — закономерный этап их взаимодействия. Подчеркивают, что в мире, где международные связи расширяются из года в год, важно создать для них прочную правовую основу…

И во многом это задача международного права. Оно само есть продукт согласования политических и правовых позиций государств, а через них — и национальных правовых систем. Вместе с тем международное право, международно-правовая система в целом являются основой интеграции на высшем уровне — взаимодействия, координации и сближения всех правовых систем современности"¹. Степень такого сближения различна и зависит от формы и уровня интеграции между государствами. Наибольшего сближения, как показывает практика, достигают региональные объединения: ярким примером является Европейский союз.

Процесс сближения международного и внутригосударственного права поднимает также проблему унификации общетеоретических аспектов. «Ныне, — пишет И. И. Лукашук, — не может быть полноценной теории права, исключающей право международное. В условиях глобализации интернационализируются все отрасли права»^[16][17]. О необходимости изменений доктринальных подходов в этом вопросе, разработки новой общей теории права заявляют и специалисты в области внутригосударственного права. «В XXI веке, — отмечает Т. Я. Хабриева, — взаимосвязь международного и национального права очевидна и не требует доказывания, но в эпоху глобализации они становятся системами, взаимодействие которых объективно подвергается существенным изменениям, а значит, они нуждаются в постоянном изучении, коррективах совокупности доктринальных подходов, в приложении дополнительных усилий ученых в данной сфере»^[18]. «На гипотетический вопрос о том, что же меняется в содержании права по мере воздействия на него процессов глобализации и регионализации, — пишет М. Н. Марченко, — можно дать краткий ответ, заключающийся в том, что национальная компонента во внутригосударственном праве постоянно вытесняется глобальной составляющей, и, соответственно, внутригосударственные правовые стандарты, наполняющие собой формально-юридическое и иное содержание национального права по мере развития интеграционных процессов, последовательно вытесняются надгосударственными, глобальными стандартами»^[19]. По мнению А. В. Полякова, «исследование правовых взаимодействий на национальном уровне и на уровне международных отношений позволяет сделать вывод, что в условиях глобализации право уже не может пониматься как исключительно внутригосударственное явление, а общая теория права испытывает серьезные затруднения, когда строится как теория внутригосударственного права. Несоответствие между фактическим плюрализмом социально-правовых отношений, с одной стороны, и внутренне-государственной природой правовых норм в правовой теории и философии права — с другой, требует разрешения. Российской науке, как представляется, необходимо продолжить усилия по разработке модернизированной теории права, которая могла бы объяснить усложнившуюся правовую реальность и связать этот поиск с решением задачи, доставшейся в наследство от теорий естественного права, — задачи подчинения права идее справедливости»¹.

При этом речь не идет об объединении международного и внутригосударственного права в единую глобальную общемировую систему права. Наличие универсальных правовых основ не отвергает ни межсистемной, ни межотраслевой дифференциации. Как справедливо замечает С. В. Черниченко, «международное право — часть права вообще, но весьма специфическая часть. Это не означает, что его специфика позволяет видеть в нем какие-то черты, не укладывающиеся в то, что мы называем правом, находить в нем что-то, отделяющее его от права вообще, говорить о нем как о чем-то, выходящем за рамки права»^[20][21].

Потребность в формировании общетеоретических конструкций обусловлена совокупностью причин. С одной стороны, установление международного правопорядка требует от государств не только согласованных действий, но и выработки единых подходов в вопросах функционирования международного права; с другой — государствам в условиях проникновения международного права в качестве регулятора в сферу внутригосударственных отношений необходимо предпринимать меры, обеспечивающие его применение наряду с внутригосударственным правом. В Российской Федерации потребность выработки единых подходов к общетеоретическим вопросам обусловливается и требованиями действующего законодательства. Это вытекает прежде всего из конституционного положения, объявляющего общепризнанные принципы и нормы международного права и международные договоры Российской Федерации составной частью ее правовой системы. Непосредственное применение норм международного права во внутригосударственных отношениях предусматривается ст. 7 Гражданского кодекса РФ, ст. 4 Бюджетного кодекса РФ, ст. 5 ФЗ «О международных договорах Российской Федерации»^[22], ст. 82 ФЗ «Об охране окружающей среды»^[23], ст. 4 ФЗ «О валютном регулировании и валютном контроле»^[24], ст. 4 ФЗ «О таможенном регулировании в Российской Федерации» и иными правовыми актами. При этом следует особо подчеркнуть, что такое применение не превращает международно-правовые нормы во внутригосударственные. Вместе с тем для правоприменителя в силу выше названных законодательных положений не принципиально, к какой системе права относятся те или иные нормы, что, в свою очередь, ставит перед государством задачу выработки единых механизмов применения действующих на территории государства правовых норм, которые бы учитывали и особенности правовой природы международного права. Реализация такой задачи непосредственно затрагивает и тему включения в общую теорию права особенностей, характерных для международного права. Отсутствие единообразия в подходах к общетеоретическим конструкциям в международном и внутригосударственном праве в условиях глобализации будет подрывать стабильность права.

В данном контексте представляется достаточно важным для российской правовой системы своевременное реагирование на изменения, происходящие в международном праве, в том числе в области теории. Огромное значение, способствовавшее формированию в отечественной науке новых подходов относительно нормотворческой деятельности судебных органов, имело присоединение 5 мая 1998 г. Российской Федерации к Конвенции о защите прав человека и основных свобод 1950 г., которая отныне стала являться частью правовой системы России. Однако присоединившись к Конвенции, Россия на практике столкнулась с таким реально существующим феноменом, как прецедентное право Европейского Суда по правам человека. Этот феномен является общепризнанным в странах — членах Совета Европы, и Россия не может его игнорировать.

Ратифицируя Конвенцию, Российская Федерация заявила о признании юрисдикции Европейского Суда по правам человека. Данное заявление зафиксировано в ст. 1 Закона РФ «О ратификации Конвенции о защите прав человека и основных свобод и протоколов к ней» от 30.03.1998 г.: «Российская Федерация в соответствии со статьей 46 Конвенции признает ipso facto и без специального соглашения юрисдикцию Европейского Суда по правам человека обязательной по вопросам толкования и применения конвенции и протоколов к ней в случаях предполагаемого нарушения Российской Федерацией положений этих договорных актов»^[25]. Закон предусматривает также приведение правоприменительной практики в полное соответствие с обязательствами Российской Федерации, вытекающими из участия в Конвенции и Протоколах к ней.

С присоединением к Конвенции российские суды при рассмотрении конкретных дел стали обращаться к прецедентным постановлениям Европейского Суда по правам человека, которые стали применяться наряду с иными источниками права для правильного разрешения судебных споров. Особенно активно в этом направлении сразу после присоединения к Конвенции начал действовать Конституционный Суд РФ. «Решения Конституционного Суда Российской Федерации, — констатировалось в Рекомендации о применении общепризнанных принципов и норм международного права и международных договоров, принятой на Всероссийском совещании 24 декабря 2002 г., — содержат более 200 ссылок на международные документы различного уровня. Фактически каждое третье постановление мотивировано в том числе с помощью отсылок к международно-правовым актам и решениям Европейского Суда по правам человека»¹. При этом важно отметить, что Конституционным Судом РФ используются не только окончательные постановления, вынесенные Европейским Судом в отношении Российской Федерации, но и постановления, касающиеся других стран.

Высший Арбитражный Суд РФ своим письмом № С1−7/СМП-1341 от 20 декабря 1999 г.^[26][27] информировал арбитражные суды об основных положениях, применяемых Европейским Судом по правам человека при защите имущественных прав и права на правосудие. Фактически в информационном письме излагаются отдельные нормы прецедентного права, выработанные и применяемые Европейским Судом при рассмотрении дел. В этом письме ВАС РФ требует принимать во внимание изложенные положения при осуществлении правосудия в арбитражных судах Российской Федерации. Данное письмо послужило началом формирования российской судебной практики, использующей в качестве оснований принятия решений прецедентное право ЕСПЧ.

Активно продвигается идея признания прецедентного права ЕСПЧ и среди судов общей юрисдикции. Значительным событием и, по сути, первым официальным документом, обязывающим суды общей юрисдикции применять прецедентное право Европейского Суда по правам человека, явилось постановление Пленума Верховного Суда РФ от 10 октября 2003 г. № 5 «О применении судами общей юрисдикции общепризнанных принципов и норм международного права и международных договоров Российской Федерации». В п. 10 постановления, в частности, указывается на то, что применение Конвенции должно осуществляться с учетом практики Европейского Суда по правам человека во избежание любого нарушения Конвенции о защите прав человека и основных свобод. Данное положение фактически возлагает на суды общей юрисдикции обязанность руководствоваться прецедентным правом Европейского Суда при рассмотрении дел, затрагивающих права, закрепленные в Конвенции. При этом Верховный Суд стремится избежать использования термина «прецедентное право», используемое Европейским Судом. В тексте постановления данный термин заменяется выражениями «правовые позиции», либо используются более общие формулировки: «исходя из постановлений Европейского Суда по правам человека», «в практике применения Конвенции», «требования, содержащиеся в постановлениях Европейского Суда».

Еще более определенное требование содержится в п. 2 постановления Пленума Верховного Суда РФ от 27 июня 2013 г. № 21 «О применении судами общей юрисдикции Конвенции о защите прав человека и основных свобод от 4 ноября 1950 года и Протоколов к ней»,^[28]

согласно которому «правовые позиции Европейского Суда по правам человека (далее — Европейский Суд, Суд), которые содержатся в окончательных постановлениях Суда, принятых в отношении Российской Федерации, являются обязательными для судов. С целью эффективной защиты прав и свобод человека судами учитываются правовые позиции Европейского Суда, изложенные в ставших окончательными постановлениях, которые приняты в отношении других государств — участников Конвенции. При этом правовая позиция учитывается судом, если обстоятельства рассматриваемого им дела являются аналогичными обстоятельствам, ставшим предметом анализа и выводов Европейского Суда».

На прецедентный характер положений, вырабатываемых ЕСПЧ, и обязательность их применения на практике регулярно указывает и Генеральная прокуратура РФ. Согласно утверждению первого заместителя Генерального прокурора РФ Ю. С. Бирюкова «решения Европейского Суда по правам человека являются прецедентными для следственной и судебной практики государств — участников Конвенции о защите прав человека и основных свобод»¹. Этот подход получил закрепление в целом ряде актов, изданных Генеральным прокурором РФ. Так, например, пункт 1.2 указания Генпрокуратуры РФ от 9 ноября 2011 г. № 392/49 «Об усилении прокурорского надзора за исполнением требований уголовно-процессуального законодательства о задержании, заключении под стражу и продлении срока содержания под стражей»^[29][30] обязывает всех подчиненных прокуроров обращать особое внимание на соблюдение прав подозреваемых и обвиняемых, руководствуясь при этом наряду с российским законодательством соответствующими правовыми позициями и разъяснениями, изложенными в решениях Европейского Суда по правам человека.

Признание значения прецедентного права Европейского Суда по правам человека в российской правовой системе нашло отражение и в деятельности российских органов законодательной власти. Так, в частности, в п. 4 постановления Государственной Думы «О сотрудничестве с Парламентской Ассамблеей Совета Европы» от 07.03.2001 № 1218-Ш ГД^[31] комитетам Государственной Думы предписывается учитывать в работе по совершенствованию законодательства Российской Федерации прецедентную практику Европейского Суда по правам человека.

Более того, в процессуальном законодательстве наметилась тенденция официального закрепления права суда использовать в мотивировочной части решения ссылки на постановления и решения Европейского Суда по правам человека. Первый опыт такого закрепления мы наблюдаем в ст. 180 КАС РФ. Данный подход предлагается использовать и в одобренной решением Комитета по гражданскому, уголовному, арбитражному и процессуальному законодательству ГД ФС РФ от 8 декабря 2014 г. № 124(1) концепции единого гражданского процессуального кодекса. Таким образом, можно говорить о том, что в России на законодательном уровне положено начало официальному признанию нормативности положений, сформулированных ЕСПЧ в своих актах.

Особо следует отметить факт официального признания вхождения прецедентного права Европейского Суда по правам человека в правовую систему России, что нашло подтверждение, в частности, в решениях Конституционного Суда РФ. В постановлении № 2-П от 5 февраля 2007 г.¹ Конституционный Суд РФ прямо заявил о том, что «решения Европейского Суда по правам человека — в той части, в какой ими, исходя из общепризнанных принципов и норм международного права, дается толкование содержания закрепленных в Конвенции прав и свобод, включая право на доступ к суду и справедливое правосудие, — являются составной частью российской правовой системы, а потому должны учитываться федеральным законодателем при регулировании общественных отношений и правоприменительными органами при применении соответствующих норм права».

Во многих судебных актах Верховного Суда РФ, принимаемых по конкретным делам^[32][33], также указывается на необходимость следования критериям, установленным прецедентной практикой Европейского Суда по правам человека. Применение правовых позиций ЕСПЧ, совокупность которых представляет прецедентное право Суда, и использование их в качестве основания вынесения решения является не чем иным, как применением прецедентного права. Из этого следует, что прецедент не чужд российскому правосудию. Вместе с тем российские суды, применяя прецедентное право на практике, с завидным упорством утверждают об отсутствии такового в Российской Федерации. Это приводит порой к весьма абсурдным выводам. Так, например, Апелляционным определением Ульяновского областного суда от 1 августа 2017 г. по делу № 33−2954/2017^[34] было постановлено, что «ссылки М.М. в апелляционной жалобе и дополнениях к ней на постановления Европейского Суда по правам человека не могут повлечь отмену правильного по существу решения суда. Признание Российской Федерацией юрисдикции Европейского Суда по правам человека не свидетельствует о применении в гражданском судопроизводстве элементов прецедентного права». По сути, Ульяновский областной суд заявил об отказе следовать правовым позициям ЕСПЧ, а, соответственно, и правовым позициям Конституционного Суда РФ и Верховного Суда РФ, изложенным в вышеуказанных судебных актах.

Однако, на наш взгляд, более логичным будет как раз иной вывод, согласно которому Россия, признав обязательный характер прецедентного права ЕСПЧ, тем самым официально «впустила» прецедент как явление в свою правовую систему. В этой связи не нужно стремиться всеми силами избегать его, а, напротив, более четко определить его место, в том числе в системе источников права. Это в полной мере касается и прецедентных норм, создаваемых высшими судебными органами.

Сегодня юристы-практики очень часто сталкиваются с ситуацией, когда обращение к положениям, выработанным высшими судами в более ранних решениях, может быть положено судом в основу вынесения решения, и это обосновывается необходимостью обеспечения единства судебной практики либо отвергнуто на основании отсутствия в России прецедентного права. Такой широко распространенный подход судебной системы является прямым нарушением принципа верховенства права, его определенности и предсказуемости. Сложившаяся ситуация требует своего разрешения. Парадоксальность ситуации заключается и в том, что на доктринальном уровне существование судебного нормотворчества в правовой системе Российской Федерации мало кем отрицается. О доминирующем подходе в юридической науке по данной проблеме можно судить даже по количеству диссертаций, защищенных в последние годы, которые наглядно подтверждают тезис о восприятии прецедентного права ЕСПЧ, а также судебного прецедента в качестве источника российского права в самых различных отраслях^[35]. Столь повышенный интерес обусловлен наблюдаемыми фактическими изменениями, происходящими на практике.

Представляется, что данная проблема не может находиться в подвешенном состоянии. Отсутствие всесторонней регламентации в данной сфере со стороны государства — это путь к неопределенности права, что способствует формированию негативного имиджа о российской правовой системе, где принцип единства судебной практики, символизирующий принцип справедливости, провозглашается публично, но зачастую не соблюдается в реальности.

Решение данной проблемы видится в целом ряде последовательных шагов со стороны государства. Прежде всего, представляется необходимой разработка и рассмотрение на уровне высших органов государственной власти концепции судебного нормотворчества в Российской Федерации в виде единого документа, в котором, во-первых, должны быть определены категории судебных актов, относящихся к источникам права и дано понятие прецедентной нормы права. В данном вопросе целесообразным будет исходить из характеристик судебного прецедента, используемых в системе ЕСПЧ, а не классического его понимания, что позволит установить общую дефиницию прецедента, применяемого при регулировании внутригосударственных отношений в Российской Федерации. Следует также четко определиться с субъектами нормотворчества и выработать критерии отнесения тех или иных правоположений к категории прецедентных норм. Более того, выработка понятия судебного прецедента как источника права, применяемого в Российской Федерации, влечет за собой и потребность в определении такой категории, как «источник права национальной правовой системы», на что обращал внимание С. Ю. Марочкин¹.

Во-вторых, процессуальное законодательство РФ в настоящее время закрепляет возможность применения при регулировании внутригосударственных отношений решений лишь Европейского Суда по правам человека. Однако Россия официально признала юрисдикцию и некоторых иных международных судов, чьи решения могут непосредственно касаться внутригосударственной сферы. Речь идет прежде всего о решениях Экономического Суда СНГ и Суда Евразийского экономического союза, которые используются российскими судами на практике для обоснования вынесения собственных решений^[36][37]. Помимо ссылок, содержащихся в судебных актах по конкретным делам, выводы Экономического Суда СНГ включались в постановления Пленума ВАС РФ^[38], информационные письма ВАС РФ^[39], обзоры судебной практики Верховного Суда РФ^[40], а выводы Суда Евразийского экономического союза — в постановления Пленума Верховного Суда РФ^[41].

В этой связи представляется необходимым расширить перечень международных судов, чьи судебные акты могут служить законным обоснованием вынесения решений российскими судами, включив в него все суды, юрисдикцию которых признает Российская Федерация.

В-третьих, нужно определить место норм, созданных как международными, так и национальными судами, в иерархии всех норм, применяемых на территории России. Данный вопрос на доктринальном уровне фактически не проработан. По всей видимости, прецедентные нормы, вырабатываемые судами (Конституционный Суд РФ, Верховный Суд РФ, международные суды), будут находиться на различных ступенях иерархической лестницы. При этом прецедентные нормы в массе своей выступают как вторичные, принятые на основе и в развитие других норм. Однако в отличие от норм подзаконных актов прецедентные нормы находятся на одном иерархическом уровне с основной нормой, к которой они имеют привязку.

Проблема определения места прецедентного права ЕСПЧ в иерархии источников права зависит от места, занимаемого Конвенцией о защите прав человека и основных свобод. Отсутствие на сегодняшний день единства в понимании этого вопроса порождает противоречивые подходы как в науке, так и на практике. В этой связи полезно обратиться к опыту некоторых европейских стран, прошедших путь определения места прецедентов ЕСПЧ. Так, например, Нидерланды пошли по пути признания приоритета самоисполнимых норм международных договоров, к которым они относят и Европейскую конвенцию по правам человека в ее истолковании ЕСПЧ, перед национальным законодательством, включая Конституцию¹. В Австрии и Испании Европейской конвенции был предоставлен статус конституционного закона^[42][43], в Германии — федерального закона^[44].

Также особого внимания заслуживает наблюдающаяся в последние годы тенденция, направленная на разграничение Конвенции и прецедентного права ЕСПЧ по степени юридической значимости, что еще более усложняет процесс определения места прецедентного права в иерархии. С позиции разграничения выступает, в частности, В. Д. Зорькин, заявляющий о том, что «подходы Европейского Суда — это все же не сама Конвенция в ее текстуальном (буквальном) содержании, а ее интерпретация, толкование в конкретно-исторических условиях»¹.

Представляется, что такое разграничение норм, содержащихся в Конвенции и прецедентном праве ЕСПЧ, допустимо лишь с формальных позиций. Однако если усматривать в этом еще и различие в юридической силе, то такой подход способен разрушить выстраивавшийся в течение десятилетий в рамках Совета Европы конвенционный механизм. Отрыв прецедентного права ЕСПЧ от тела Конвенции не отвечает как конвенционным положениям, так и обязательствам, принятым Российской Федерацией при ратификации конвенции. В соответствии со ст. 32 Конвенции все вопросы, касающиеся толкования и применения положений Конвенции и Протоколов, находятся в исключительной компетенции ЕСПЧ. Россия этот факт признала путем подписания и ратификации Конвенции. Данное обязательство нашло отражение и в заявлении РФ, сделанном в Федеральном законе «О ратификации Конвенции о защите прав человека и основных свобод и Протоколов к ней» № 54-ФЗ от 30 марта 1998 г. Согласно заявлению Российская Федерация в соответствии со статьей 46 Конвенции признает ipso facto и без специального соглашения юрисдикцию Европейского Суда по правам человека обязательной по вопросам толкования и применения Конвенции и Протоколов к ней.

Вместе с тем следует отметить, что разграничение юридической силы Конвенции и прецедентного права ЕСПЧ не является доминирующей позицией в Конституционном Суде РФ. Так, по мнению заместителя Председателя Конституционного Суда РФ С. П. Маврина, международные «договоры, равно как и толкующие их положения решения компетентных межгосударственных органов, должны располагаться в российской правовой системе с точки зрения объема их юридической силы под Конституцией РФ и основанных на ней решениях и правовых позициях Конституционного Суда РФ, и занимать тем самым промежуточное положение между Конституцией и толкующими ее положения решениями Конституционного Суда РФ, с одной стороны, и федеральными законами РФ, с другой стороны, поскольку именно перед федеральными законами они и имеют в нашей правовой системе приоритет согласно ч. 4 ст. 15 Конституции РФ»^[45][46].

В-четвертых, признание нормативных правовых позиций международных судов в качестве основания принятия судебного решения российскими судами ставит вопрос об обеспечении их действия на территории государства. В этой связи представляется обоснованным формирование общего механизма применения правовых позиций как международных, так и национальных судов. Выработка и внедрение такого механизма на практике, с одной стороны, будет обеспечивать гораздо большую стабильность права и предсказуемость действия норм, а с другой — способствовать росту авторитета российского правосудия на международной арене. Это, в свою очередь, будет иметь и экономический эффект в виде формирования ощущения надежности и безопасности российского рынка.

Возражения против официального признания нормативных положений, вырабатываемых международными судами, в качестве юридически обязательных на территории России, которые иногда появляются в средствах массовой информации, основываются либо на отличиях в толковании одних и тех же вопросов в разных решениях одного суда, либо связаны с явлением фрагментации, вызванным несовпадающими подходами к одному и тому же вопросу со стороны различных международных судов. Вместе с тем значение данной проблемы зачастую преувеличено. В указанных выше случаях обычно при сравнительном анализе различных решений одного и того же суда зачастую не принимается в расчет фактор времени и места, который имеет достаточно большое значение, учитывая динамичное развитие права. Различия в подходах разных международных судов к одному и тому же вопросу на практике достаточно редки. При этом суд, отвергающий позицию, высказанную другим международным судом, как правило, достаточно подробно объясняет мотивы, по которым он не применяет эту позицию.

Что же касается применения правовых позиций международных судов на территории Российской Федерации, то официальное закрепление их места в иерархии ниже Конституции РФ и предоставление законодательной возможности их признания Конституционным Судом РФ не соответствующими Конституции РФ, снимает большую часть проблем, с этим связанных. Вместе с тем следует отметить, что такие решения КС РФ должны содержать достаточно убедительные основания ввиду того, что признание правоположения, сформулированного международным судом, не соответствующим Конституции РФ, порождает проблему соблюдения общепризнанного принципа pacta sunt servanda, так как государство, признавая a priori право того или иного суда толковать международный договор, a priori соглашается с результатом такого толкования, каким бы оно ни было.

Четкое определение и закрепление места международных договоров и прецедентного права международных судов в иерархии источников правовой системы Российской Федерации предоставит государству дополнительные юридические основания в отстаивании своей позиции в международных органах и послужит отправной точкой для выработки международными судами подходов в условиях верховенства национальных конституций.

• [1] Лукашук И. И. Взаимодействие международного и внутригосударственного правав условиях глобализации // Журнал российского права. 2002. № 3.
• [2] Документ ООН А/47/277—S/24 111.
• [3] Документ ООН A/RES/55/2.
• [4] СЗ РФ. 2016. № 49. Ст. 6886.
• [5] Документ ООН A/RES/67/1.
• [6] См.: Документ ООН А/66/749; A/68/213/Add.l.
• [7] Хартли Т К. Указ. соч. С. 155.
• [8] Нешатаева Т. Н. Уроки судебной практики о правах человека: европейский и российский опыт. М., 2007. С. 33.
• [9] http://www.kremlin.ru/events/president/news/46 131.
• [10] Документ ООН A/68/213/Add.l.
• [11] Документ ООН CDL-AD (2011)003rev.
• [12] Смбатян А. С. Решения органов международного правосудия в системе международного публичного права. М., 2012. С. 171.
• [13] Тихомиров Ю. А. Интернационализация национального права // Московский юридический форум «Глобализация, государство, право. XXI век». М., 2004. С. 168.
• [14] Глобализация и развитие законодательства: очерки. С. 39.
• [15] Вельяминов Г. М. Право национальное и международное. М., 2017. С. 61.
• [16] Марочкин С. Ю. Действие и реализация норм международного права в правовойсистеме Российской Федерации. М., 2011. С. 37.
• [17] Лукашук И. И. Международное право. Общая часть. М., 2005. С. 7.
• [18] Хабриева Т. Я. Основы взаимодействия международного и национального права//Влияние международного права на национальное законодательство (Материалы заседания Международной школы-практикума молодых ученых-юристов. Москва. 2А—26 мая2007 г.). М., 2007. С. 3.
• [19] Марченко М. Н. О влиянии процессов глобализации и регионализации на развитиеправа и его теории // Вестник Алтайской академии экономики и права. Барнаул. 2014.№ 6. С. 11—12.
• [20] Поляков А. В. Верховенство права, глобализация и проблемы модернизации философии и теории права // Правоведение. 2013. № 4. С. 21.
• [21] Черниченко С. В. Очерки по философии и международному праву. М., 2009. С. 627.
• [22] СЗ РФ. 1995. № 29. Ст. 2757.
• [23] СЗ РФ. 2002. № 2. Ст. 133.
• [24] СЗ РФ. 2003. № 50. Ст. 4859.
• [25] СЗ РФ. 1998. № 14. Ст. 1514.
• [26] Российская юстиция. 2003. № 3. С. 7.
• [27] Вестник ВАС РФ. 2000. № 2.
• [28] Бюллетень Верховного Суда РФ. 2013. № 8.
• [29] Бирюков Ю. Новое уголовно-процессуальное законодательство и практика прокурорского надзора // Российская юстиция. 2003. № 6. С. 45.
• [30] Законность. 2012. № 2.
• [31] СЗ РФ. 2001. № 12. Ст. 1088.
• [32] СЗ РФ. 2007. № 7. Ст. 932.
• [33] См.: Определение Верховного Суда РФ от 17.08.2017 г. № 56-КГ17−16; Апелляционные определения Верховного Суда РФ: от 09.08.2016 г. № АПЛ16−277, от 04.08.2016 г.№ АПЛ16−263, от 15.03.2016 г. № АПЛ15−625.
• [34] СПС КонсультантПлюс.
• [35] См.: Аверьянов К. Ю. Решения Европейского Суда по правам человека в системеисточников (форм) права России: дис… канд. юрид. наук. М., 2013; ВолосюкП. В. Решения Европейского Суда по правам человека как источник уголовного права России: дис… канд. юрид. наук. Ставрополь, 2005; ГукП. А. Судебная практика как форма судебного нормотворчества в правовой системе России: общетеоретический анализ: дис. …д-ра юрид. наук. М., 2012; Евстигнеева Г. Б. Судебные решения как источник права: дис. … канд. юрид. наук. М., 2007; Коростелкина О. Н. Судебная практика и судебныйпрецедент в системе источников российского права: дис. … канд. юрид. наук. М., 2005;Метлова И. А. Решения Европейского Суда по правам человека в системе источниковроссийского права: дис… канд. юрид. наук. М., 2007; Османов О. А. Принципы и судебные прецеденты как источники российского гражданского права и их конституционнаяоснова: дис. … канд. юрид. наук. Ростов-на-Дону, 2005; Сипулин С. В. Судебный прецедент как источник права: дис. … канд. юрид. наук. Краснодар, 2008; и др.
• [36] Марочкин С. Ю. Действие и реализация норм международного права в правовойсистеме Российской Федерации. С. 82.
• [37] См.: Определение Верховного Суда РФ от 04.10.2017 № 305-КГ17−13 647 по делу№ А40−159 573/16 // СПС КонсультантПлюс; Определение Верховного Суда РФот 17.05.2017 № 303-ЭС17−4542 по делу № А73−4923/2016 // СПС КонсультантПлюс;Определение Конституционного Суда РФ от 24.09.2012 № 1800−0 // СПС КонсультантПлюс; Определение ВАС РФ от 02.08.2013 № ВАС-5542/13 по делу № А63−3429/2011 //СПС КонсультантПлюс.
• [38] Постановление Пленума ВАС РФ от 11.06.1999 № 8 «О действии международных договоров Российской Федерации применительно к вопросам арбитражного процесса» // Вестник ВАС РФ. № 8. 1999.
• [39] Информационное письмо ВАС РФ от 04.02.2000 № НА-5−2 // Вестник ВАС РФ. № 4.2000.
• [40] Обзор законодательства и судебной практики Верховного Суда Российской Федерации за третий квартал 2001 года // Бюллетень Верховного Суда РФ. 2002. № 4.
• [41] Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 12.05.2016 № 18 «О некоторыхвопросах применения судами таможенного законодательства» // Бюллетень ВерховногоСуда РФ. 2016. № 7.
• [42] Кайер М. Механизмы эффективной реализации Европейской конвенции по правамчеловека в Нидерландах // Международная конференция «Совершенствование национальных механизмов эффективной имплементации Европейской конвенции по правамчеловека». Совет Европы. 2016. С. 24.
• [43] См.: A Europe of Rights: The Impact of the ECHR on National Legal Systems. Oxford, 2008.
• [44] Нуссбергер А. Совершенствование национальных механизмов эффективной реализации положений Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод —доклад по Германии // Международная конференция «Совершенствование национальных механизмов эффективной имплементации Европейской конвенции по правамчеловека». С. 89.
• [45] Зорькин В. Д. Заключительное слово // Международная конференция «Совершенствование национальных механизмов эффективной имплементации Европейской конвенции по правам человека». С. 143.
• [46] Маврин С. П. Правовые позиции Конституционного Суда Российской Федерациипо проблеме имплементации Европейской конвенции по правам человека // Международная конференция «Совершенствование национальных механизмов эффективнойимплементации Европейской конвенции по правам человека». С. 42.