Заключение. 
БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТЬ КАК КОМПЕНСАЦИОННЫЙ МЕХАНИЗМ И ГРАЖДАНСКОЕ ОБЩЕСТВО В РОССИИ

Когда книга была закончена, взгляд автора упал на воспоминания князя С. Е. Трубецкого. Он описывает практику визитов и приводит почти анекдотическую историю:

«Особо стояли благодарственные визиты на следующий день после балов, вечеров или обедов. В этих случаях можно было, наверное, рассчитывать, что принят не будешь, и дело ограничивалось только передачей швейцару загнутых карточек. Поэтому на такие визиты часто ездили без сюртука.

Помню, однако, как однажды с моим бальным товарищем… случилась маленькая неприятность. Он подкатил к дому… чтобы загнуть там карточки, но, как нарочно, вслед за ним подъехали к дому и хозяева.

Обе стороны были смущены: Миша не мог загнуть своих карточек, а хозяева не могли сказаться отсутствующими или сказать в лицо, что они «не принимают». Визит состоялся… и был сделан без сюртука!..

Но из всего бывают выходы, и мы обычно оставляли, уезжая с вечера, загнутые заблаговременно карточки швейцару (при рубле), или один из нас, по очереди, возил карточки нескольких друзей…"^[1].

Рассуждения мемуариста, на первый взгляд, достаточно далеки от проблем благотворительности. Однако он подметил характерную черту той эпохи, в которой происходили рассматриваемые в нашей книге события. Индивидуализм, отстранение от личного участия в ряде принятых социальных практик, — вот основное содержание общественного развития той эпохи, и благотворительность не стала исключением.

Филантропия как «фактор общественного благосостояния и прогресса» теряла черты индивидуального акта. Благотворительные организации становились своего рода клубами по интересам, а для их управленческого аппарата — способом неплохого заработка. Новые формы взаимопомощи могли решать финансовые проблемы благотворительности, но не могли решить ее нравственного наполнения.

Если у благотворителей все отчетливее прослеживалось стремление к отстраненному участию, то у неимущих возникала уверенность в том, что новые формы организации благотворительности — неисчерпаемый кладезь материальной помощи. Это и привело к тому, что уже в конце XIX в., по образному замечанию В. О. Ключевского «благотворительность больше родит потребностей, чем удовлетворяет нужд».

Впрочем, если это вполне справедливо в отношении филантропии, то в области меценатства наблюдается совершенно обратная ситуация. Московские жемчужины: Государственный музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина, Третьяковская галерея, Больничный городок на Девичьем поле и др. — выдающиеся памятники меценатства, создававшиеся на рубеже XIX—XX вв., вошли в сокровищницу не только российской, но и мировой культуры.

* * *.

Тема благотворительности в России — одна из самых активно развивающихся в настоящее время. За последние 20 лет накопилась обширная литература как конкретно-исторического, так и методологического характера. Работы А. Н. Боханова, Г. Н. Ульяновой, А. Р. Соколова и других исследователей давно стали классикой историографии отечественной истории в целом. Однако в заключение еще раз хочется обратить внимание на один важный момент.

В серии своих работ и в обобщающем труде «Великорусский пахарь» Л. В. Милов охарактеризовал Россию как общество с минимальным совокупным прибавочным продуктом. Это привело к созданию таких компенсационных механизмов, как крепостное право и самодержавие, которые и призваны были в значительной степени обеспечить перераспределение этого продукта для населения страны. Но были ли эти два механизма единственными?

Как представляется, нет. И одним из механизмов, которые также обеспечивали это перераспределение, была благотворительность. Практически так сформулирована цель благотворительности в древнем духовном стихе: «Нищий богатым питается, а богатый нищего молитвой спасается».

Благотворительность как явление вырастает из элементарных форм индивидуальной помощи, таких как призрение инвалидов, стариков, сирот. Способы ее осуществления были разными:

• — взятие на воспитание, уход за нуждающимся ит.п.;
• — передача нуждающемуся материальных или денежных средств;
• — работа (иногда коллективная) для помощи нуждающимся (в крестьянской среде были распространены вплоть до XX в. помочи, супрядки, купустки ит.п.).

С появлением социального расслоения призрению стали подлежать и малоимущие. Конечно, с усложнением общественной жизни функции социальной заботы брали на себя государство и церковь, но параллельно с этим веками складывались механизмы социального партнерства.

Выдача хлебных ссуд феодалами в XVII—XVIII вв. имеет много общего с системой социального обеспечения рабочих, постепенно складывавшейся на передовых предприятиях крупных русских предпринимателей в XIX — начале XX вв. В то же время веками отлаживались такие механизмы, как тайная милостыня, помочи, странноприимство и т. д., Основанные на принципе «все у всех», являвшемся важным элементом общинной этики, эти механизмы соответствовали представлению о необходимости помощи другим (хотя бы потому, что завтра помощь может понадобиться тебе.

В условиях развития капитализма, урбанизации социальные язвы обнажились сильнее в городах. Это вызвало появление разветвленной сети общественного призрения, ставшей важной составляющей самоорганизации общества, разбуженного великими реформами 1860—1870-х гг.^[2] С процессом модернизации взятие на воспитание или для призрения в специальных заведениях (богадельнях, детских приютах и т. д.), милостыня уступает место пожертвованию, коллективные формы помощи вытесняются централизованными мероприятиями. Впрочем, в сельской местности традиционные формы сохраняли свое положение, и это приводило, в частности, к сложностям при организации рациональной системы общественного призрения.

В городе сеть благотворительных организаций и учреждений организовать было проще. Условно ее можно разделить на три уровня: государственный, общественный, частный. И всюду эта система требовала участия общества.

Старые механизмы благотворительности (взятие на воспитание, странноприимство, раздача милостыни и т. п.) уступали место новым (призрение в специальных учреждениях, выдача пожертвований и т. д.). Благотворительность через систему общественного призрения привела к постепенному вытеснению такого атрибута христианской этики, как анонимность и личное участие в судьбе нуждающегося.

В новых условиях подписные пожертвования, постепенно вытеснявшие милостыню, легче поддавались учету, а крупные пожертвования (свыше 100 руб.) становились общественно значимыми событиями и отражались прессе. Однако даже в условиях отрыва от религиозного взгляда на благотворительность общинная этика продолжала оказывать свое влияние.

Во-первых, она сказывалась на самом масштабе благотворительности (он всегда был очень большим); во-вторых, — на ее формах. Например, обычай тайной милостыни, которому можно следовать только в замкнутом социуме, в городах трансформировался в практику анонимных пожертвований. Обычай помочей, который также возможен только в замкнутом социуме, трансформировался в практику сбора пожертвований на общие нужды: строительство церквей, создание памятников, открытие амбулаторий…

В конце XIX в. с чрезвычайным усложнением благотворительности вообще можно заметить следующую зависимость: чем более традиционной была форма благотворительности (например, взятие на воспитание подкинутых детей), тем ближе состав ее участников к общей структуре московского населения. Патриархальные черты дольше сохранялись и в мелкой (до 100 руб.) благотворительности.

В то же время наряду с патриархальностью благотворительность нового времени сочетала в себе черты инновационного явления. Рабочее образование, финансирование таких новых начинаний, как городские попечительства, введение антидифтеритной сыворотки т. д., наконец львиная доля финансирования науки и искусства осуществлялись за счет частных пожертвований, и локомотивом при этом была крупная благотворительность (от 100 руб. и выше). Но она быстрее, чем мелкая, утрачивала христианские атрибуты.

При этом мелкая благотворительность представляла собой если не стабильное, то достаточно предсказуемое явление. В этой категории общий объем пожертвований определялся количеством жертвователей. Крупная же благотворительность была явлением мало предсказуемым. Общая сумма пожертвований здесь зависела не столько от количества жертвователей, сколько от их желания жертвовать большую или меньшую сумму.

В обеспеченной среде, более подвергшейся рационалистическому влиянию, благотворительность в меньшей степени была регулярным явлением и постоянной потребностью души. В более бедной среде она, основанная на православной этике, была непременной частью жизни. Непредсказуемость крупной благотворительности, бывшей основой функционирования филантропических организаций, толкало последние к постоянному поиску каналов получения средств, превращая эти учреждения по существу в коммерческие организации.

Уже в XIX в. функционирование благотворительной системы перестало ограничиваться отношениями «благотворитель — нуждающийся». Государство выступало активным регулятором этой системы (через законодательство, а также организацию благотворительных обществ с сильным государственным участием, ярким примером которых стало Ведомство императрицы Марии). Кстати, высочайшее покровительство, когда патроном общества выступал кто-то из членов императорской семьи, значительно облегчало функционирование организации. В частности, ее объявления в прессе печатались бесплатно или со скидкой.

Не менее важным регулятором выступали и средства массовой информации. Именно через газеты и журналы общество узнавало о существовании того или иного учреждения, о характере предоставляемой им помощи. Члены благотворительных организаций через сообщения в газетах узнавали о планируемых мероприятиях этих организаций: собраниях, благотворительных вечерах и т. п.

Кстати, сами издания также активно вовлекались в благотворительную жизнь: размещали разного рода «воззвания» о пожертвованиях тем или иным храмам, объявляли сбор пожертвований в пользу отдельных нуждающихся, освещали те или иные события благотворительной жизни должным образом, сами выступали в качестве благотворителей. Именно это и позволило ежедневную периодическую печать выбрать в качестве основного источника.

Ряд неблаготворительных организаций оказывался также вовлеченным в благотворительную жизнь. Так, музеи (особенно Политехнический) и некоторые учебные заведения предоставляли площадки для проведения публичных лекций и вечеров с благотворительной целью, театры — под разного рода спектакли и т. д.

Таким образом, благотворительность была не только возможностью перераспределения материальных и денежных средств, но и важным фактором общественных отношений, стимулирующим развитие общественного мнения, добровольных инициатив и т. д., являющихся важными атрибутами гражданского общества.

В то же время приходится констатировать, что при всем размахе благотворительности, деятельность филантропических обществ и частных лиц была организована неэффективно. И дело не только в том, что новая система городских попечительств о бедных не могла решить проблему нищенства в Москве: помощь оказывалась лишь тем, кто проживал в столице более двух лет. Красочнее всего о причинах неэффективности благотворительной системы сказали публицисты, и тем, кто попал в бедственное положение, нужна была не только материальная, но и психологическая поддержка, которая с «неизменной последовательностью» позволила бы им реабилитироваться и социально, и нравственно.

Древность благотворительности как явления, вовлеченность в нее самых широких слоев населения, сочетание в ней патриархальных и инновационных форм позволяют трактовать ее как один из компенсационных механизмов (наравне с сильной государственной властью, сословной структурой, крепостным правом!.), выработанных российским социумом в течение столетий.^[3]

• [1] Трубецкой С. Е. Минувшее. Прага: ИМКА-Пресс, 1989. С. 67.
• [2] Примечательно, что некоторые пожертвования были сделаны «в память Манифеста 19 февраля 1861 г.».
• [3] Милов Л. В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. М., 1998. С. 556.