Пропедевтика трансфера в современном человекознании

Отечественным аналогом смысла таких слов французского языка, как «перевод», «трансляция» и «трансформация», является понятие «трансфер», чаще всего связываемое с психоаналитической практикой во Франции, а также в Германии и России. В настоящее время появился внешне сходный термин «трансферт», но только применительно к практике экономической, банковскому делу. Оба понятия тем не менее представляют клише французского слова «transfert» — передача, перемещение, перевод, — при том, что «trans» означает «сквозь», «через», «за» и т. п., а вторая часть слова «fer» — это «железо», «ferret» — «железный наконечник», «ferrer» — «подковывать, оковывать», «ferre» — «окованный», «fertile» — «плодородный», что в конечном счете может быть понято как передача чего-то существенного, предполагающая результативность этой передачи.

Латинское — «transfero» — «переношу, перемещаю» также адекватно тому, что понятие трансфера предполагает небеспредметный перевод или передачу какого-либо вещественного или идеального содержания. Беспредметный трансфер определяется как «транс», как состояние фрустрации или, более того, — прострации. Предметный, но не адекватныи смысловой перенос, очевидно, означает непонимание ситуации и, попросту, — глупость, если не дурацкий или дурной поступок человека. Наконец, бессмысленное смешение предметов или смыслов в переносе их на поведение человека выражается в его сумасшествии. Таким образом, трансфер вообще, — это передача, перевод по сути дела, в конце концов, это то, что обеспечивает взаимодействие и взаимопонимание посредством осознания существа коммуникации всеми ее участниками, будь их всего один в диалоге «Я» — «Я».

Будучи способом (о) сознания, или способом осмысления реальности, трансфер выступает как явление культуры, представляя форму культурных оснований онтогенеза и филогенеза человека, с ним органично связано начало человеческой истории. Опосредствующий статус трансфера проясняет то, почему орудийность как таковая имеет антропосоциогенетическое значение: очевидно, что не само по себе орудие в единстве его идеальной и материальной конструкций является залогом сапиентации предков человека, а то, что это орудие выступает средством овладения ситуацией труда и познания, обеспечивающим тот или иной способ переноса смыслов труда, тот или иной способ осмысления труда, — средством «вещественного» обеспечения трансфера.

Орудие труда, таким образом, в той мере есть средство труда, в которой оно есть более или менее адекватное средство трансфера. Орудие есть «идеальное и материальное тело» трансфера; это то, что переносится, то, что обеспечивает своим существованием перенос, например, замысла, смысла или плана труда на объект труда. Орудие, будучи адекватным образом «перенесено» в смысле целесообразного его применения, позволяет сосредоточиться на предмете труда, отличаемом от его объекта. При всей очевидной значимости орудия труда, заметим, что именно предметность и осмысленность труда, обеспечиваемая трансфером конституирует труд как таковой, а не как беспорядочную деятельность методом проб и ошибок.

Орудие может быть примитивным и может быть сколь угодно совершенным, но потеря смысла труда немедленно воспроизводит ситуацию басни «Мартышка и очки». Не орудиями труда отличается человек от своих предков или животных, а переносным, трансферальным характером их применения, когда план или образ деятельности формируется до начала деятельности, и только затем по ее ходу корректируется, — вместе с порядком применения и совершенствования орудий и благодаря продолжению прерывно-непрерывного трансфера, благодаря воплощаемым в нем культурным основаниям труда. Трансфер ассоциируется с теоретическим мышлением, с рефлексией человека, но именно поэтому он — наиболее практичный, наиболее практически значимый момент труда.

Трансфер, в зависимости от культурности, индивидуальных и социальных характеристик субъекта труда, имеет различную скорость, различную глубину, различную направленность и виды. В содержании феноменологии трансфер ближе всего по его характеристикам к понятию интенции, но это последнее значительно беднее, абстрактнее и умозрительнее первого: «Если… в моей первопорядковой сфере появляется некое выделенное тело, подобное моему… то кажется без дальнейших разъяснений ясным, что при смысловом перенесении оно должно сразу же перенять смысл „живого тела“ от моего… Другими словами, посредством аппрезентации в моей монаде конституируется другая… Подобно тому, как мое… прошлое трансцендирует мое живое присутствие в настоящем в качестве его модификации, аппрезентированное бытие „другого“ трансцендирует мое собственное бытие… Модификация в обоих случаях присуща самому смыслу в качестве смыслового момента, она представляет собой коррелят конституиирующей ее интенциональности… Всему же тому, что является „другим“ по отношению ко мне… принадлежит некое аппрезентированное Я, которое есть не я сам, но другое Я как мой модификат» (74; 221, 22А— 225).

В этом кратком представлении интенциональности, по Э. Гуссерлю, очевидно, что его «конституирующая предметный смысл» или «смыслосозидающая» интенция ограничивается рассмотрением модификаций формальных характеристик процесса трансфера, являясь таким образом, его Я — карикатурой. С другой стороны, понятно, что интенциональная идея возникла и существует как наукообразная, умозрительная попытка раскрыть не вполне еще осознанную идею опосредствованности человеческого существования в развитии теории и практики человекознания, — ту идею, которая в своем развернутом виде являет собой идеальное и материальное единство человеческого Мира, воплощаемое культурой и цивилизацией.

Трансфер диалогичен, диалектичен по своему определению и предполагает, очевидно, диалектическое снятие одного содержания другим, в результате чего и то, и другое преобразуется и предстает в новом свете, как ясно осознаваемое, понимаемое. Понимание, следовательно, как и осознание осуществляется посредством трансфера. С этой точки зрения сознание не существует в себе и для себя, оно по определению трансфера, как средства результативной (само)презентации, — общественно, как со-знание.

Существование сознания (в котором оно, как минимум, само себе со-знание, само себе отдающее отчет в существовании), как и материи, невозможно вне (само)движения, вне переноса или трансляции смысла (со-мыслимости как содержания co-знания). Сознание как минимум само себя себе транслирует в каком-то определенном единстве его смыслов, обеспечивающем самоидентификацию личности человека, его нормальное личностное состояние, социальное и личностное здоровье. Трансферальность сознания выражается в постоянном движении смыслов, раскрывающих его общественную природу и адекватный характер общественного труда, общественной практики человека, где, говоря словами К. Маркса и Ф. Энгельса, человек должен постоянно обнаруживать «предметную истинность», «т. е. действительность и мощь, посюсторонность своего мышления» (20; 34).

В целом, динамичность социальной природы сознания, выражаемая в необходимом характере движения его содержания и выражается понятием трансферальности или трансфера. Потерять сознание — это значит не только потерять способность владеть его содержанием, его смыслами (или его осмысленностью), в которых оно сейчас и здесь явлено, но и одновременно — потерять способность к движению смыслов, т. е. утратить трансферальную способность, характеризующую бодрственное, работои жизнеспособное состояние человека. Осмысленность и трансферальность совместно представляют активный, избирательный, самостоятельный и творческий характер сознания человека. Все эти характеристики, а также объем, глубина, полнота, распределение, концентрация, переключение, устойчивость представлений, образов, понятий, суждений или, например, (не)адекватность (не)измененность, ясность и «сумеречность», логичность, чувственность, эмоциональная (не)стабильность, интроили экстравертированность, — далеко не полностью передают сложность и многогранность понятия сознания. Сознание требует глубоких объективных и специальных его исследований, в которых, в частности, содержание интроспекции и рефлексии, определенное с помощью субъективных и субъектных приемов самопознания, требует дальнейшего его обобщения средствами философско-гносеологического, философско-культурного, научно-теоретического и высшего математико-статистического анализа. Трансфер, очевидно, есть понятие, конкретизирующее существо диалектического снятия в связи с рассмотрением одного из основных законов диалектики — перехода количественных изменений в качественные. Трансфер, как перенос некоторого смыслового качества, способствующий появлению нового, может происходить как в форме скачка, так и в форме длительного процесса постепенного осмысления и (ре)трансляции его результатов в той или иной теоретической или практической деятельности человека. Поэтому понятие трансфера действительно необходимо, как только рассматриваются, например, проблемы антропосоциогенеза, происхождения человека и его сознания, определения культурных оснований этих процессов и изучения, например, творческих способностей человека, инсайта и интуиции.

В сопоставлении с диалектическим пониманием природы и культуры творческого сознания и трансфера, как способа творческого осмысления объективной реальности, отчетливее воспринимается следующая мысль Ю. М. Лотмана, к сожалению, не вполне им развернутая: «…передача сообщения — не единственная функция как коммуникативного, так и культурного механизма в целом. Наряду с этим они осуществляют выработку новых сообщений, т. е. выступают в той же роли, что и творческое сознание мыслящего индивида» (177; 607). Иными словами, культура, коммуникация, связь, — т. е. вообще, — отношение, — должно, в идеале, не только представлять адресацию сообщения, но и передавать его как новое, т. е. представлять его творческим образом. Отношение, как таковое, не только трансферально, но и вместе с тем — всегда креативно. Соответственно, и сознание, как отношение, как ценностно-смысловое образование, — также имеет креативную и трансферальную природу.

Самосознание, имея своим истоком самочувствие, и являясь отношением к отношениям бытия, снимает собой сознание и возвращает себе статус «непосредственности», с той только разницей, что эта непосредственность преобразована культурой и вся она есть способ осмысления смысла бытия или рефлексия. Поэтому системы Ю. М. Лотмана или Б. Рассела, как и многие другие концепции самопознания человека, поражают своей мнимой «непосредственностью» и «прямыми» обращениями к опыту человека, — опыту, на само деле, отнюдь не эмпирическому, а столь же рефлексивному, но, может быть, не столь искушенному.

Впечатляет явление этой вечной игры ума человеческого и бескорыстная заинтересованность человека в непосредственной этой «игре», за которой находится острая родовая потребность еще и еще раз проиграть мысленно, спланировать, сконструировать новые смыслы мировоззрения, обновить стратегию жизни, еще и еще раз отточить те самые ее орудия, без которых она невозможна. Поводы для рефлексии могут быть ничтожны, все участники дискуссии или даже дети, представляющие в игре и в своем воображении сюжет сказки, ясно понимают искусственность познавательной ситуации, но игра идет всерьез и жестко, ибо ничтожность повода еще более оттеняет то, что человек не может жить бессмысленно и несамостоятельно.

Человек не может существовать вне возможности проявить себя, заявить о себе, как о творческой личности, возможности которой в игре-дискуссии подчеркиваются различиями и сходствами ролевых позиций, — так возникает корпоративная общность, кружок, клуб, научное сообщество, все участники которых переживают в конце концов чувство удовлетворения и признательности друг другу.