Современная лингвокультурология: объект, предмет, задачи и методы исследования

Как всякая полноценная наука, лингвокультурология должна иметь свой объект, предмет и методы исследования.

Объектом лингвокультурологии выступает язык, но не в качестве системы формальных лингвистических правил и категорий, а как отражение и фиксация культуры, как часть социальной памяти, совокупность значений (не языковых), составляющих ориентировочную основу не только речевой, но и познавательной деятельности (Леонтьев, 1993).

Предметом лингвокультурологии являются языковые единицы, содержащие культурную информацию, а также установление того, как «работают» механизмы, включающие культуру в значение языкового знака. Лингвокультурология как самостоятельная отрасль знаний решает свои специфические задачи:

• 1) описать культурную семантику данных языковых знаков, которая формируется на основе взаимодействия двух разных предметных областей — языка и культуры;
• 2) установить, к какой части значения языкового знака прикрепляются «культурные смыслы», осознаются ли эти смыслы говорящим и слушающим и как они влияют на речевые стратегии;
• 3) как культура участвует в образовании языковых концептов как сгустков культурных смыслов;
• 4) вывить роль и особенности национального языкового сознания в формировании картины мира этноса.

Это так называемые высокие, или теоретические, задачи, но есть еще частные задачи, связанные с проблемой перевода, обучения языку, составления словарей, где была бы учтена культурная информация и т. д.

Одной из насущных задач современной лингвокультурологии становится создание концептуального аппарата, который включает в себя разработку таких понятий, как ЯКМ, национальная ментальность, культурная семантика, культурная коннотация, культурные установки (прескрипции), культурный фон и др., которые, как считает М. Л. Ковшова, изменили «теоретическое лицо» лингвистики (Ковшова, 2012, с. 35). На сегодняшний день вышли из печати два прекрасных лингвокультурологических словаря (Ковшова, Гудков, 2017; Красных, 2016).

При решении данных задач нужно учитывать одну чрезвычайно важную особенность, создающую дополнительную трудность в изучении данной проблемы: культурная информация языковых знаков имеет по преимуществу имплицитный характер, она как бы «скрывается» за языковыми значениями.

Например, русский фразеологизм «выносить сор из избы» имеет следующее значение — «разглашать сведения о каких-то неприятностях, касающихся узкого круга лиц» (Словарь…, 1995, с. 211); сразу становится не совсем понятно, почему в целом полезное и положительное действие по выносу сора негативно оценивается в большинстве современных фразеологических словарей. Это помогает понять культурная информация, которая здесь глубоко запрятана, — это славянский архетип «выносить сор из избы нельзя, ибо тем самым мы ослабляем „свое“ пространство, делаем его уязвимым, а потому и можем причинить вред членам своей семьи», и человеку недостойно заниматься ослаблением ближних. Поэтому маркером культурной информации при фразеологизме становится помета «неодобр.».

Методы. Специальный метод в науке исключительно важен, именно с его появлением можно говорить о полноценной науке; так, появление в языкознании первого специального метода— сравнительно-исторического — сделало лингвистику настоящей наукой.

В то же время метод — слишком искусственное и абстрактное построение. Так, В. Бибихин пишет: «Наука строит себе метод познания истины; …однако метод никогда не поднимется или не опуститься на тот уровень, где у нас есть шанс встретиться с истиной», — потому что у истины свои законы и методы, о которых мы и не догадываемся (Бибихин, 1993, с. 59).

В контексте данного высказывания получается следующее. Между планом содержания культурных знаков и значением языковых сущностей нет прямого соответствия, поэтому нельзя переносить языковую модель на предметную область культуры и наоборот. Нужно выработать третий, более общий аппарат понятий, способный соединить лингвистическую теорию и теорию культуры, который образуется «при слиянии языковых и культурных тем на более высоком уровне абстракции, чем языковая и культурная модели мира» (Степанов, Проскурин, 1993, с. 15).

К специальным методам и принципам выявления культурной информации в языковых знаках относится семишаговая модель, разработанная В. Н. Телия и ее школой. В. Н. Телия предложила для лингвокультурологического описания макрокомпонентную модель значения (Телия, 1990). Семимерное пространство этой модели включает в себя такие блоки информации, как сведения о пресуппозиции, денотации, рациональной оценке, мотивационном основании знака, эмоциональной и эмотивной оценках, а также оценке условий употребления знака. Каждый такой блок вводится когнитивным оператором, указывающим на процедуру обработки соответствующих ментальных структур.

В. Н. Телия разработала также метод лингвокультурологического комментария, который она разделяла на: 1) обычный, не требующий специальных знаний и навыков; это фиксация всего того, что известно рядовому носителю языка; такой комментарий схватывает контуры ассоциаций, культурные смыслы, которые присутствуют в единице языка, его лингвистические маркеры — «согласно всеобщему представлению», а культурная коннотация описывается с помощью максим и предписаний, сохранившихся в сознании носителей языка; и 2) глубокий — это профессиональный комментарий, при котором соотносится смысл со специальными терминами эталон, стереотип, символ и др. Языковая и культурная семантика при таком комментарии переплетается, а потому извлекается с трудом.

Поскольку лингвокультурология нацелена на текст в самом широком смысле слова, то важнейшим методом становится дискурсивный анализ, доминантный анализ, фреймовый анализ и др.

В лингвокультурологии сегодня широко используются лингвистические, а также культурологические и социологические методы — методика контент-анализа, фреймовый анализ, нарративный анализ, восходящий к В. Проппу, методы полевой этнографии (описание, классификация, метод пережитков и др.), открытые интервью, применяемые в психологии и социологии, метод лингвистической реконструкции культуры, используемый в школе Н. И. Толстого. Следовательно, можно исследовать материал как традиционными методами лингвистики и этнографии, так и приемами экспериментальной и когнитивной лингвистики, где важнейшим источником материала выступают носители языка (информанты).

Широко используется аппарат анализа метафоры, предложенный Дж. Лакоффом, который обладает большой объяснительной силой и позволяет, например, объяснить, почему одни языковые единицы легко понимаются и могут даже заимствоваться, а другие не могут (варфоломеевская ночь — историческое событие, вавилонское столпотворение — библейское, отогревать змею на своей груди (басня Эзопа — культура) и т. д.).

Наиболее культуроносные языковые сущности. Основными областями, где активно взаимодействуют язык и культура, являются: 1) фразеологический фонд языка; 2) мифологизированные языковые единицы: архетипы и мифологемы, обряды и поверья, ритуалы и обычаи, закрепленные в языке; 3) паремиологический фонд языка; 4) эталоны, стереотипы, символы; 5) речевое поведение; 6) область речевого этикета; 7) коды культуры; 8) концепты культуры; 9) ценности культуры. Это наиболее «культуроносные» сущности. Однако обозначенный нами список объектов исследования в лингвокультурологии не представляется нам окончательным и неизменным, здесь указаны лишь основные.

В сфере особого внимания лингвокультурологов являются единицы языка, которые приобрели символическое, эталонное, образно-метафорическое значение в культуре и которые обобщают результаты собственно человеческого сознания — архетипического и прототипического, зафиксированные в мифах, легендах, ритуалах, обрядах, фольклорных и религиозных дискурсах, поэтических и прозаических художественных текстах, фразеологизмах и метафорах, символах и паремиях и т. д.

При этом одна и та же лингвокультурологическая единица может одновременно принадлежать нескольким семиотическим системам: стереотип ритуала может войти в поговорку, а потом превратиться во фразеологизм; например, было время, когда клятву ели, т. е. ели землю, изображая породнение с ней, как бы жертвуя собой при этом, данный обычай закрепился в языке во фразеологической единице (ФЕ) есть землю (ср. современное употребление в воровском жаргоне).

Иногда одна и та же лингвокультурологическая единица воплощается и в мифах, и в поговорках, и во фразеологизмах: ВОЛК содержит в себе представление древних славян о грабителе, убийце, резне, т. е. мифологему «волк-разбойник», которая накладывает отпечаток на метафору волк зарезал. Неизменность разбойничьих привычек волка нашла отражение в поговорке «Волк каждый год линяет, но обычая не меняет», а затем закрепилась во ФЕ волчья хватка и др.

Рассмотрим кратко перечисленные нами сущности.

Лингвокультурология возникла и развивалась как особый анализ ФЕ, которые считаются ценнейшим источником сведений о культуре и менталитете народа, в них как бы законсервирована культура — мифы, легенды, обычаи, ритуалы.

Фразеологизмы как бы навязывают носителям языка особое видение мира, ситуации, необходимость этикетного поведения (садиться не в свои сани, как пить дать, несолоно хлебавши, ломать шапку), традиции и обычаи (из полы в полу, вывести на чистую воду) и т. д. Общечеловеческие знания о мире также присутствуют во ФЕ типа развязать язык, связать по рукам и ногам, в которых живет семантика узла, связывания как магического действия, т. е. национальная культура в них явлена через связь с мифологией, которая является достаточно общей, по крайней мере, для славянских народов.

Известный русский языковед Б. А. Ларин писал: «Фразеологизмы всегда косвенно отражают воззрения народа, общественный строй, идеологию своей эпохи. Отражают, как свет утра отражается в капле росы». Эта языковая сущность достаточно хорошо описана В. Н. Телия и ее школой (М. Л. Ковшовой, В. Красных, И. В. Зыковой и др.).

Представляют особый интерес мифологизированные языковые единицы: архетипы и мифологемы, обряды и поверья, ритуалы и обычаи, закрепленные в языке.

В каждом конкретном фразеологизме отражается не целостный миф, а мифологема. Мифологема — это важный для мифа персонаж или ситуация, это как бы «главный герой» мифа, который может переходить из мифа в миф. В основе мифа, как правило, лежит архетип. Архетип — это устойчивый образ, повсеместно возникающий в индивидуальных сознаниях и имеющий распространение в культуре (Сендерович, 1994, с. 144). Понятие архетипа — одно из базовых понятий аналитической психологии К. Г. Юнга, оно было введено им в 1919 г. в статье «Инстинкт и бессознательное». В архетипах, по К. Юнгу, выражается «коллективное бессознательное», т. е. та часть бессознательного, которая не является результатом личного опыта, а унаследована человеком от предков. Глубины коллективной памяти, коллективно рождаемые архетипические (мифологические) образы постоянно пересекаются с индивидуальным опытом человека и корректируют его. Современная наука подтвердила, что архетип — это глубокий уровень бессознательного.

В рамках генетической теории К. Юнг устанавливает тесную связь архетипа с мифологией: мифология — хранилище архетипов (Юнг, 1996). По всей вероятности, наиболее важные мифологические мотивы являются общими для всех времен и народов. Человек находится во власти архетипов, часто не понимая этого.

Например, в основе фразеологизмов с компонентом «хлеб» — есть чужой хлеб, жить на хлебах у кого-либо, зарабатывать на хлеб, хлебом не корми — лежит архетип хлеба как символа жизни, благополучия, материального достатка. Хлеб обязательно должен быть «своим», т. е. заработанным собственным трудом (вспомните слова из Библии, обращенные к первым людям — Адаму и Еве: «Хлеб будете добывать в поте лица своего»). Если же есть чужой хлеб, то такое поведение осуждается обществом. Основой для осуждения является библейская установка на то, что хлеб должен добываться трудом, а также представление о хлебе (архетип) как о ритуальном предмете, способном оказать влияние на различные стороны жизни человека, — с хлебом связаны весенние обряды, гадания, ворожба, заговоры. Хлеб не просто дар Божий, а сам есть божественное существо (солнечный бог).

О святости хлеба есть множество свидетельств у славян. Так, по словацкому обычаю в пеленку новорожденному кладут кусок хлеба, чтобы его никто не сглазил. Чехи и украинцы считают, что хлеб способен защитить от нечистой силы. Отсюда и поговорка, бытующая у русских, — «Хлеб-соль не пропустит зла», а одна из функций хлеба-соли, оставляемого в течении 40 дней после смерти покойника, быть оберегом. Эти архетипические представления о хлебе до сих пор живут у славян.

Многие представления, связанные с хлебом, были амбивалентными в древности, когда, с одной стороны, считалось, что если человек ест «твой» хлеб, он может навредить тебе. С другой, есть и прямо противоположная точка зрения, высказанная.

A. Н. Афанасьевым, — «странник, вкусивший нашего хлебасоли, уже не может питать к нам неприязненного чувства, становится как бы родственным нам человеком» (Афанасьев, 1996, с. 340). Таким образом, понятие архетипа — важнейшее в феноменологии культуры.

Обряд. А. Н. Веселовский в своей «Исторической поэтике» отмечал ведущую роль обряда в развитии культуры, а между ритуалом и мифом он не видел никакой связи. В современной науке наибольшее распространение получила точка зрения, принимающая семантическое единство мифа и ритуала как теоретической и практической сторонах одного и того же явления.

Любое действие может стать обрядом, если оно теряет целесообразность и становится семиотическим знаком. Обряд тесно связан с мифами и ритуалами. Некоторые ученые выводят происхождение мифа из обряда и ритуала (К. Леви-Стросс, Е. М. Мелетинский). Обряд в отличие от ритуала имел более сложную структуру, включал несколько этапов и был более длительным во времени. Он сопровождался специальными песнями, драматическими действиями, хороводами, ряжением, гаданием и т. п. Миф мог обосновывать происхождение обряда.

Например, белорусский ФЕ пасадзщь на пасад означает «готовить место и сажать невесту и жениха на свадьбе в почетном углу» и «отдавать замуж». Таким образом, данный фразеологизм закрепил в своей семантике обряд сажать молодую на почетное место во время свадьбы, ее сажали на дежу, которая накрывалась тулупом (Сержпутоусю, 1998, с. 199). Это, по мнению совершающих обряд, ускоряло появление детей в семье.

Ритуал — система действий, совершаемых по строго установленному порядку, традиционным способом и в определенное время. Это форма «превращенного сознания» (термин.

B. Зомбарта), он является главным механизмом коллективной памяти, который во многом определяет жизнь человека и теперь.

Ритуал стал изучаться сначала у животных, объединенных в крупные сообщества. Как утверждает К. Лоренц, все человеческие ритуалы возникли у человека естественным путем, т. е. в своих истоках человеческий ритуал и ритуал животных един. У ритуала К. Лоренц выделяет три функции: 1) снятие агрессии;

2) обозначение круга «своих»; 3) отторжение «чужих». Ритуал настолько важен для человека, что существует гипотеза, будто язык возник в русле ритуала (Топоров, 1988).

Действие становится ритуалом, когда оно теряет целесообразность и становится семиотическим знаком.

Ритуал — обряд оберега от вреда. Например, сглаз — специфический вид вреда, нанесенного визуальным путем. Отсюда, беречься от сглаза — не попадаться на глаза, не смотреть в глаза. Дурной глаз входит в архетипическую модель мира. Око — окно в иной мир. Через окно иной мир врывается в дом в сказках, например, так вампиры и вурдалаки проникают в дом. Вербальные ритуалы в славянской народной культуре сейчас активно исследуются (Толстая, 1994, с. 172—177).

Примером может служить смех, который по своей семантике амбивалентен. Смех в языческом обществе имел сакральную символику, это своеобразный магический жест (Маковский, 1996, с. 300). В христианской культуре смеются смерть, дьявол и прочая нечисть, отсюда фразеологизм дьявольский смех. Считается, что уже с самого рождения возле человека находится как ангел-хранитель, так и дьявол-искуситель, соблазнитель. И если ангел радуется, умиляясь добрым поступкам человека, то дьявол хохочет, при виде злых дел. Христос, его апостолы и святые никогда не смеются, лишь улыбаются, радуясь.

Смех не одобрялся древними славянами, отсюда выражения типа дурня па смеху пазнаеш; па латках пазнаеш скупога, а па смеху — дурнога (бел.), русские фразеологизмы и поговорки смеху подобно (о смехотворном — неодобр.), смех без причины — признак дурачины и др. Выражение гомерический смех также имеет негативную окраску: это громовой смех, подобный тому, каким смеялись на пиршествах олимпийские боги в «Илиаде» Гомера.

Фразеологизмы с компонентом «смех» кодируют в своей семантике негативные коннотации и запрет на смех: и смех и грех, поднимать на смех (русск.); naMipau, b ад смеху, не на смех, надрываць жываты ад смеху, паехаць ад смеху и др. Но есть и другая сторона у смеха. А. А. Потебня (Потебня, 2000, с. 167) видит связь смеха со светом и жизнью. В мифах народов мира, в которых повествуется о людях, проглоченных рыбами, смех — возврат к жизни. По украинскому поверью, ворон похищает детей на тот свет, и если мать успеет рассмешить ребенка, он остается с ней, а если не успеет, то он доста;

зо ется ворону. Следы этого аспекта значения у смеха имеют фразеологизмы смех разбирает, смешинка в рот попала и др. с уже позитивной коннотацией.

Заговор. Урон, по Т. В. Цивьян, — семантизируется как наговор, т. е. вред, нанесенный словом. Нужен за-говор. Заговоры и заклинания уходят своими истоками в глубокую древность. Первые сведения о них у восточных славян встречаются в летописных сводах X в., в договорах XI в. русских с греками. Точки зрения на происхождение заговоров и заклинаний различны. Ф. И. Буслаев и А. Н. Афанасьев, например, настаивали на их связи с мифом, А. А. Потебня усматривал в заговорах склад древнего поэтического мышления. Существуют мнения, что заговоры возникли на основе византийских апокрифов (А. Н. Веселовский), халдейских книг (В. Ф. Миллер), чернокнижия.

Важным объектом исследования в лингвокультурологии является паремиологический фонд языка, поскольку большинство пословиц — это стереотипы народного сознания, дающие достаточно широкий простор для выбора. Традиционно пословицы и поговорки изучались в фольклористике как жанровые тексты. Их изучение в лингвистике только начинается (Савицкий, 1992; Норман, 2010). Это аргументированные, иллюстративные единицы речи, но не инвентарная продукция языка, с прагматической точки зрения цель в которых размыта: одна и та же пословица может быть упреком, утешением, нравоучением, советом, угрозой и т. д., например Старость не радость.

Не все пословицы, однако, являются предметом исследования лингвокультурологии. Например, библейская пословица Одна ласточка весны не делает представлена у славян, французов, итальянцев и других народов. Она, хотя и отражает передаваемый из поколения в поколение опыт, не является присущей конкретной культуре, конкретному этносу, поэтому, согласно развиваемой нами концепции, не может считаться предметом лингвокультурологии. Здесь должны изучаться лишь те пословицы и поговорки, происхождение и функционирование которых неразрывно связано с историей конкретного народа или этноса, его культурой, бытом, моралью и т. д. Например, На каждое чихание не наздравствуешься — в ее основе лежит славянский обычай в ответ на чихание желать здоровья.

Эталоны, стереотипы, символы. Примером эталона являются выражения здоров как бык, глаза красивые как у коровы

(эталон красоты у киргизов.), толстый как бочка (Маслова, 1988). Эти эталоны отражают не только национальное мировидение, но и национальное миропонимание, поскольку они являются результатом собственно национально-типического соизмерения мира. Эталоны — это то, в чем образно измеряется мир. Чаще всего эталоны существуют в языке в виде устойчивых сравнений (глуп как валенок, весел как птичка, злой как волк, собака'), но в принципе эталоном может быть любое представление о соизмерении мира относительно человека — сыт по горло, влюблен по уши и др. Эталон, по В. Красных, имеет следующие характеристики: 1) мера; 2) единичный феномен; 3) уникальный феномен; 4) возможно подражание; 5) строго фиксирован, т. е. равен содержанию (Красных, 1998).

Анализируя семантику фразеологизма дрожать над каждой копейкой, В. Н. Телия справедливо отмечает, что здесь «фокусируется не вещный образ копейки, а знание о том, что копейка — эталон минимальной денежной единицы. Благодаря такого рода восприятию образного основания фразеологизмов, в которые входят слова-эталоны, фразеологизмы приобщаются к языку культуры» (Телия, 1996, с. 242—243). Здесь, говоря словами А. А. Потебни, «символ становится образцом (эталоном) и подчиняет себе волю понимающих» (Потебня, 1976, с. 415).

Таким образом, эталон — это сущность, измеряющая свойства и качества предметов, явлений, объектов. Эталон на социально-психологическом уровне выступает как проявление нормативных представлений о явлениях природы, общества, о человеке, об их качествах и свойствах. Эталон содержит в себе в скрытом виде предписания, он влияет на избирательность и оценку.

Стереотип, в отличие от эталона, это тип, существующий в мире, он измеряет деятельность, поведение и т. д. Стереотипы поведения как важнейшие среди стереотипов могут переходить в ритуалы. Разница между ними в том, что при реализации стереотипа человек может не осознавать целей, ради которых действие совершается. Ритуал же всегда предполагает рефлексию относительно значения его исполнения. Ритуал условен, конвенционален. Он есть способ разрешения социальной драмы.

Символ. В различных обстоятельствах одни и те же символы имеют разные значения. Сейчас язычник, языческий стали синонимами поклонения дьяволу. Лат. pagan — «обитатели сельской местности». Язычники были сельскими и лесными жителями и по своим религиозным взглядам являлись политеистами, поклоняясь силам и явлениям Природы. Христианская Церковь боялась их, поэтому слово постепенно стало синонимом «злодей». Трезубец Посейдона превратился в вилы дьявола, остроконечный колпак мудреца — в головной убор ведьмы, пятиконечная звезда Венеры стала также знаком дьявола.

Исследование примет — также важный аспект лингвокультурологии. У русских много примет, связанных с неприятными событиями. Например, Рассыпать соль на столе — к ссоре. Нельзя здороваться через порог — к ссоре. Ключи, оставленные на столе, — к безденежью. Свистеть дома — высвистеть (потерять) деньги. Пойти и вернуться — не будет дороги. Кошка или заяц дорогу перебежали — к несчастью. Встретить по дороге попа — к несчастью. Встретить на улице человека с пустыми ведрами — к несчастью. Разбитое зеркало — к смерти и др.

Приметы национальны. У русских сидеть на углу — семь лет не выйти замуж, у немцев — получить злую свекровь/тещу. Надеть рубашку наизнанку — у русских — быть битым, у немцев — неуязвимым.

Названные коллективные представления принадлежат к архаическому типу мышления и отличаются крайней эмоциональностью: они не только мыслятся, но и переживаются. Именно через пра-логические структуры и передается культурный опыт нации. Взгляд на язык как на коллективные представления дает возможность многое понять в культуре и прояснить механизмы понимания языка.

Предметом специального исследования в лингвокультурологии должно стать речевое поведение, в том числе речевой этикет (Формановская, 1989), т. е. «культурное притворство вежливости», по О. Мандельштаму. Они закрепляются в номинативных единицах, в единицах грамматических и стилистических.

Речевое поведение — это система факторов, среди которых А. А. Леонтьев выделял следующие: 1) факторы, связанные с культурной традицией (разрешенные и запрещенные типы и разновидности общения, а также стереотипные ситуации общения); (Я-ТЫ-ОН-грамматика); 2) факторы, связанные с социальной ситуацией и социальными функциями общения (функциональные подъязыки и этикетные формы общения); 3) факторы, связанные с этнопсихологией в узком смысле, т. е. с особенностями протекания и опосредования психических процессов и различных видов деятельности; 4) факторы, связанные со спецификой денотации; 5) факторы, определяемые спецификой языка данной общности (стереотипы, образы и сравнения, кинесические средства и т. д.). Роль таких факторов была проанализирована в коллективных монографиях — «Национально-культурная специфика речевого поведения» (1977), «Национально-культурная специфика речевого общения народов СССР» (1982) и др. В результате исследования было установлено, что в каждой культуре поведение людей регулируется представлениями о том, как человеку полагается вести себя в типичных ситуациях, в соответствии с их социальными ролями (начальник — подчиненный, муж — жена, отец — сын, пассажир — контролер и т. д.).

Речевой этикет — это социально заданные и культурнонационально специфические регулируемые правила речевого поведения в ситуациях установки, поддержания и завершения контакта коммуникантов в соответствии с их социальными и психологическими ролями, ролевыми и личностными отношениями в официальной и неофициальной обстановках общения. Речевой этикет — зона «социальных поглаживаний», по Э. Берну, это национально-культурный компонент общения. Этикетные отношения — это универсалия, но проявления их — национально-специфичны, а потому должны изучаться лингвокультурологией. Казалось бы, этикетное поведение стандартно и стереотипно, представляет собой замкнутую систему, но нарушение этого поведения может привести к непредсказуемым последствиям для человека и человечества, ибо, по словам Н. И. Формановской, коммуникативная истинность выше по ценности для культурной общности людей, чем искренность (истина).

Мы рассматриваем культурный код как важное понятие лингвокультурологии. Правила их прочтения задаются культурой: культурным хронотопом, культурной компетенцией интерпретатора (Маслова, 2016). Код вырабатывается и функционирует в культуре. В этом случае говорят о существовании «кодов культуры» (культурных кодов). Д. Б. Гудков, В. В. Красных подчеркивают, что «код культуры» представляет собой передачу материального и духовного опыта (достижений, нравственных заветов), выработанных человечеством в период реальной (а не мифической) истории, т. е. истории, подтвержденной материально и имеющей свидетельства (артефакты и описания, письма, летописи, дневники, отзывы путешественников) (Гудков, с. 39—50; Красных, 2003).

В качестве основы для культурного кода может послужить любой комплекс чувственно воспринимаемых реалий действительности — флора, фауна, явления природы, оружие, орудие труда, хозяйственная утварь, одежда, пищевые продукты, здания и прочие артефакты, а также культурные сценарии (трудовые процессы, празднества, игры, состязания, битвы, шоу, торги и другие социокультурные трансакции). Исходя из этих позиций, некоторые ученые выделяют такие коды культуры, как растительный, зооморфный, природно-ландшафтный, предметный / вещный, архитектурный, анатомический / соматический / телесный, пищевой, аксиональный, духовный и т. д. (список кодов открыт).

Указанные сущности не представляются нам гомогенной системой, скорее это гетерогенная совокупность, но именно они не только наиболее «культуроносны», но и наименее изучены, а потому их описанию отводится отдельный параграф.

Таким образом, лингвокультурология исследует и живые коммуникативные процессы — связь используемых в них языковых выражений с культурой и менталитетом народа, т. е. его массовым сознанием, традициями, обычаями т. д.

Ценности, являясь высшими ориентирами в культуре, занимают значительное место в структуре языковой личности. Ценности лежат в основе тех предпочтений, с помощью которых языковая личность описывает мир. Различаются ценности материальные, социально-политические и духовные.

Для каждого народа существует иерархически организованный набор ценностей, которые частично повторяются в других культурах, но и иной конфигурации. Большинство из них зафиксировано в языке — в слове, фразеологизме, паремии и т. д. Выделяют ценности индивидуальные, групповые, национальные и общечеловеческие и др. Понятие ценности отражает и сам факт возникновения ценностного отношения между предметом и потребностью в нем, и качество этого отношения, которое и фиксируется в языковом сознании в виде суждения об этом качестве — оценки.

Все ценности находят отражение в языке — в значениях слов и ФЕ, в паремиологии и прецедентных текстах. Например, в языке существуют такие пары слов: слушать — подслушивать, смотреть — подсматривать, смеяться — глумиться, повиноваться — пресмыкаться, хвалить — льстить, рассказывать — хвастаться, кичиться, жаловаться — ябедничать и др. Второе слово каждой пары имеет негативную коннотацию, которая в словаре репрезентирована пометами («неодобрительно», «презрительно», «пренебрежительно»). Впитывая в себя язык, маленький ребенок получает и следующие установки народной культуры: 1) нельзя вторгаться в чужую жизнь — подсматривать, подслушивать; 2) нехорошо унижать достоинство других — глумиться; 3) плохо забывать о собственных чести и достоинстве — пресмыкаться-, 4) нехорошо преувеличивать собственные достоинства —хвастаться и т. д. Много поговорок и речений, содержащих установки в эксплицитной форме: Счастью не верь и от бедного не затворяй дверь. По П. Бицилли, есть две системы ценностей: первые, которые порождены цивилизацией, мы используем, а другие — творчески усваиваем и приобщаемся к ним духом.

Правда и истина принадлежит к числу важных ценностей Запада, а потому поиски истины являются составной частью их культуры. Между тем на свете есть много языков, где даже нет слов для обозначения понятий истина и истинный. Это культурные лакуны.

Особая область исследования — лингвокультурологический анализ текстов. Культура существенным образом определяет восприятие и понимание художественного текста, который есть проявление культуры и ее хранитель. Культура, как утверждал Ю. М. Лотман, жива своими текстами (в семиотическом его понимании). Лингвокультурный анализ текста — это поиски и объяснение того, как культура внедряется в текст и меняет его смыслы.

Мы полагаем, что культура проникает в поэтический текст через введение в него всех названных культуроносных сущностей, а также через энциклопедические знания автора, которые нашли отклик и в душе читателя, прежде всего через интертекстуальные связи.