Археологические раскопки курганов и городищ Западнорусских земель

В 1870—1880-х годах в России начинается пора интенсивных раскопок, многочисленных археологических открытий.

Среди археологов, работавших на территории Белоруссии в 1870-х годах и позднее, выделялись Р. Г. Игнатьев, М. Ф. Кусцинский, В. И. Сизов, Г. X. Татур и Н. М Турбин.

На антропологической выставке в Москве раскопки Минского статистического комитета представлял Руф Гаврилович Игнатьев (1829—.

1886), известный в то время больше по историко-археологическим изысканиям в других губерниях [МГВ. 1879. № 18. С. 278; № 19. С. 20]. Он был приглашен в 1877 г. в Минск губернатором В. И. Чарыковым. Архивист, этнограф, археолог, музыкант и композитор, Р. Г. Игнатьев окончил курс в Лазаревском институте восточных языков в Москве и консерваторию в Париже. Собирая музыкальный фольклор, он увлекся древностями и археологией. Служа в Старой Руссе, а затем в Уфе, был тесно связан с Императорским Русским и Московским археологическими обществами (членом последнего одно время даже состоял). Им были опубликованы сведения о курганах Оренбургской губернии [Игнатьев, 1903], а также подготовлены материалы для археологической карты Оренбургского края. Служа в 1877—1879 гг. в Минске, Р. Г. Игнатьев написал большое число работ по местному краеведению. Всего из-под его пера вышло свыше 500 статей историко-археологического содержания.

Первые исторические статьи Р. Г. Игнатьева появились на рубеже 1840—1850-х годов [Игнатьев, 1849; Игнатьев, 1850; Игнатьев, 1853], а увлечение археологическими памятниками началось с раскопок курганов Новгородской губернии в 1850—1852 гг. В 1853 г. новгородский губернатор Ф. О. Бурчаков, интересовавшийся памятниками древности, «при искреннем желании привести в известность и доставить для науки новые данные… поручил [ему] собирать обстоятельные сведения, предания и т. п. о городищах и курганах, находящихся в Новгородской губернии» [Игнатьев, 1853]. Было решено, что «систематическое описание курганов и городищ будет печататься в „Новгородских губернских ведомостях“ 1853 г. по мере собирания материалов от каждого уезда… порознь» и что «к этому по окончании всего труда приложатся еще чертежи и рисунки городищ и курганов и особая литографическая археологическая карта» [О предполагаемом описании…, 1852]. Таков был широкий по тому времени и достаточно новаторский план предложенных Р. Г. Игнатьевым работ. Но план был осуществлен далеко не полностью — замечательная идея публикации чертежей и рисунков не была реализована.

Стремление к публикации графического материала разведок и раскопок в историографии археологии Западнорусских земель стало крупной вехой, но трудно представить, что в то время Р. Г. Игнатьев еще полностью не понимал назначения городищ и курганов. Он писал: «Городища и курганы, бесспорно, относятся ко временам язычества», и добавлял: «а также к войнам здешнего края». Городища — «не что иное, как остатки окопов, производившихся в древности на местах битв для защиты пехоты и постановки впоследствии времени на них, как на батареях, огнестрельного оружия, т. е. пушек и пищалей. Итак, городища суть лучшие бесспорные указатели мест, бывших театром древних битв, что касается курганов, их можно назвать могильными…» [Игнатьев, 1853]. Другие мнения о городищах (например, 3. Д. Ходаковского), видимо, Р. Г. Игнатьеву были неизвестны.

В 1877 г. Московское археологическое общество получило от своего члена Р. Г. Игнатьева сообщение, что он не может участвовать в работах общества «по случаю перехода своего на службу из Уфы в Минск, [где] он должен изучать новый, неизвестный ему край, но слишком богатый археологическими памятниками». «Одних курганов, по приведению в известность местным статистическим комитетом, — заключал он, — [здесь] более 14 тысяч» [Протоколы…, 1880. С. 24]. В 1877 г. Р. Г. Игнатьев занял должность редактора «Минских губернских ведомостей», стал членом Минского губернского статистического комитета. Его по-прежнему интересовали более всего древности того края, где ему приходилось служить. Первый год службы в Минске ушел, по-видимому, на освоение «неизвестного ему края», что прекрасно прослеживается и в его последующих печатных трудах: вот он для начала изучает хронику исторических событий Минской губернии и тут же пишет об этом статью [Игнатьев, 1877а; Игнатьев 1892], затем переходит к изучению минских церквей, и в печати появляются материалы о них [Игнатьев, 1877а; Игнатьев 1887]. Наконец, в 1878 г. он решается перейти к археологическим памятникам и начинает обследования древнейших городов губернии — Заславля (здесь он копает курганы), Турова, едет в домонгольские города губернии Борисов и Слуцк [Игнатьев, 1878а; Игнатьев 18 786; Игнатьев, 1878в], публикует подробную сводку курганов Минского уезда [Игнатьев, 1878—1879]. Оказывается, еще в 1876 г. Минский губернский комитет по распоряжению губернатора «собрал через волостные правления сведения о местах нахождения курганов и городищ». Выяснилось, что в Минской губернии насчитывается до 1000 городищ и 30 000 курганов [Игнатьев, 1878—1879. № 51].

Впрочем, ряд заключений Р. Г. Игнатьева носит фантастический характер. Так, по его мнению, «слово Минск происходит от слова „мена“ или „менеск“, т. е. что на этом месте, где теперь Минск, один народ сменил другой» [Игнатьев, 1878—1879. № 51], что сарматы якобы разделились и «стары» жили по берегам р. Стырь, «вибионы», или «витебионы», — за р. Двиной и у них был город Витебск [Игнатьев, 1878—1879. № 52].

Но этим занятия Р. Г. Игнатьева не ограничивались. Ему, ученику А. Е. Варламова и Парижской консерватории, губернатор ассигновал средства на изучение музыкального фольклора Белоруссии. И не Зинаиде Радченко [Радченко, 1881], как утверждал А. Н. Пыпин [Пыпин, 1892. С. 162, примеч.], а именно Р. Г. Игнатьеву [Игнатьев, 1880. С. 148, 222] принадлежит первый опыт музыкальных записей в деревнях. Опубликовать их он не успел, но впервые среди белорусских народных инструментов выделил разновидность скрипки — «альтовку» и демонстрировал ее на Антропологической выставке 1879 г. В Минской женской гимназии он преподавал хоровое пение. Но «пройти плугом науки по невозделанному белорусскому полю», как мечтал Р. Г. Игнатьев, ему не удалось. Его энергичная деятельность встретила в местных кругах протест и даже травлю. На него клеветали [Заметка…, 1878]; вероятно, в результате сложившейся обстановки Р. Г. Игнатьев бросил «Хронику» исторических событий Минской губернии (ее допечатали в 1892 г. по его рукописи), оставил публикацию археологических памятников по уездам. Уступив натиску, в 1880 г. он переехал в Уфу и стал публиковаться в более серьезных изданиях [Протоколы…, 1880. С. 24, 25, 30, 61]i.

Сейчас имя Р. Г. Игнатьева мало известно, оно редко упоминается в местных изданиях, посвященных археологии, этнографии, фольклористике Белоруссии [Бандарчык, 1964. С. 93; Историческое краеведение, 1980. С. 10], хотя именно этим он в основном и занимался. Во времена распространения идей народничества интеллигенция стремилась к демократизации науки, к широкому освещению результатов ее исследований в общедоступной печати. В результате большая часть многочисленных работ Р. Г. Игнатьева опубликована в местных изданиях, на страницах которых они и затерялись. Об этом нельзя не пожалеть, и более всего, пожалуй, в данном случае, так как, несмотря на непродолжительное время пребывания Р. Г. Игнатьева в Белоруссии, он оставил в истории изучения этой страны достаточно заметный след.

Прежде всего, Р. Г. Игнатьев был первым, кто обнаружил на территории Белоруссии длинные курганы, известные в то время по раскопкам А. Брандта и А. Платера лишь севернее — в Псковской губернии и в Себежском уезде Витебской губернии. Отмечая, что кости в этих курганах чаще встречаются в сосудах вверху насыпи, эти исследователи отнесли длинные курганы к погребениям славян [Игнатьев, 1880. С. 222]. Р. Г. Игнатьев не раскапывал обнаруженные им длинные курганы и, видимо, не знал о работах А. Брандта и А. Платера (статья которых была помещена в дерптской газете). Называя их «валами», он отмечал: «для чего служили эти валы — неизвестно. Не кладбище ли это, так как по своему положению они никак не могут служить укреплением. Раскопок не было, находок — тоже» [цит. по: Алексеев, 1996. С. 111].

Р. Г. Игнатьеву принадлежат наметки в определении южной границы распространения курганных трупосожжений: «село Соломеречье^[1][2] [расположено] только в 14 верстах от Заславля, но здесь видна уже разница при погребении: здесь уже сжигали трупы, а в Заславле еще нет» [Игнатьев, 1880. С. 222]. Позднее В. 3. Завитневич писал, что граница эта должна проходить в верховьях Березины, что и подтвердилось при дальнейших исследованиях [Завитневич, 1895. С. 226; Алексеев, 1966. С. 37—38].

При поддержке губернатора В. И. Чарыкова Р. Г. Игнатьев расширял музей Минского статистического комитета — первый сравнительно небольшой музей в Минске — и вел деятельную переписку со столичными археологическими обществами, предлагая обменяться дублетами и пересылая им некоторые материалы своих раскопок [Протоколы…, 1880. С. 61]. Рассчитывая на книгообмен с библиотеками этих обществ, он пересылал последним минские издания со своими (главным образом) статьями о местном крае¹.

Как видим, Р. Г. Игнатьев в Минске — это не тот начинавший в Старой Руссе Р. Г. Игнатьев, который, занимаясь курганами, раскапывая их, еще не знал в точности, с чем он имеет дело. В Минске это уже сложившийся по тем временам исследователь. Благодаря его многочисленным трудам с древностями губернии, с ее этнографией и фольклором в то отдаленное время могли знакомиться самые широкие слои общественности, интересующейся белорусским краем. Его научная переписка с археологическими обществами и публикация ряда статей в их изданиях — неоспоримый вклад в дело изучения Белоруссии. Самоотверженная деятельность Р. Г. Игнатьева не нашла в Минске соответствующего интереса, и по независящим от него причинам он был вынужден ее прекратить.

В 1867 г., при строительстве Орловско-Витебской железной дороги, рабочие близ Гнёздова нашли клад. Он состоял, в основном, из серебряных украшений и в науке получил название Большого гнёздовского клада и был передан Археологической комиссией в Эрмитаж. В 1870 г. также случайно были найдены еще два клада…

Задача превращения найденного в раскопках комплекса в исторический источник стояла перед председателем Императорского Московского археологического общества графом А. С. Уваровым давно. Материалом для этого могли служить многочисленные курганы Руси, начать же их исследование целесообразно, полагал он, с «ближайших окрестностей Смоленска как главного культурного центра или гнезда славянкривичей и отсюда уже расширять исследования по рекам и окраинам губернии» [Сизов, 19 026. С. 1]. С предложением о раскопках на средства Московского археологического общества он обратился к своему однокашнику по Петербургскому университету, лепельскому помещику (Витебская губерния) члену-корреспонденту Московского археологического общества Михаилу Франциевичу Кусцинскому (1829—1905).

Окончив Виленский дворянский институт и Петербургский университет, М. Ф. Кусцинский женился и навсегда уехал в свое имение Завидичи Лепельского уезда Витебской губернии с тем, чтобы заняться сельским хозяйством. Но Завидичи окружены большим количеством археологических памятников, в частности курганов, и к ним он не мог остаться равнодушным. Археологическими раскопками М. Ф. Кусцинский начал заниматься с начала 1850-х годов.^[3]

По рекомендации А. С. Уварова он взялся за изучение верховьев Волги, Двины и Днепра — прародины кривичей. На средства Московского археологического общества в первый же год раскопок, уже в 1872 г., он выявил 94 курганные группы и 12 городищ, из которых «успел разрыть только 18 курганов и два городища». К его отчетному докладу для Московского археологического общества были приложены: журнал раскопок, отчет употребленных средств, найденные археологические предметы, чертежи двух «разрытых» городищ, «которые не доставили никаких предметов» [№ 78. 1873…, 1874. С. 22].

М. Ф. Кусцинский в 1874 г. [№ 94. 1874, 1876. С. 12—13] раскопал первые курганы в Гнёздовском могильнике у Смоленска. Работы сразу же дали блестящие результаты [Отчет М. Ф. Кусцинского…, 1881]. Ему повезло напасть на замечательный курган с великолепными вещами, среди которых была знаменитая бронзовая лампа-светильник, сделанная в IX в. в персидских мастерских [Даркевич, 1976]. Кроме того, был найден меч каролингского типа, скандинавский наконечник копья. Все.

это окончательно приковало внимание археологов к Гнёздово.

В последние годы жизни М. Ф. Кусцинский обратился к исследованию лепельских древностей и составлял археологическую карту губернии [Древности: МАО. М., 1883. Т. 9, вып. 1. Протоколы. С. 1].

Персидский светильник IX в. из Гнёздово. Найден М. Ф. Кусцинским при раскопках первого кургана Родившись и живя в своем имении Завидичи М. Ф. Кусцинский принадлежал к немногим помещикам губернии, получившим университетское образование и посвятившим свою жизнь сельскому хозяйству. По отзывам современников, он — обладатель богатого собрания местных каменных орудий и других древностей — был тесно связан с различными учреждениями, с которыми делился находками; встретив случайно под Витебском в поле А. П. Богданова, «охотно принял приглашение помогать при устройстве Антропологической выставки» (1880 г.) [Из отчета…, 1887. С. 212—213] и т. д. И все-таки, несмотря на обширную, в значительной мере интенсивную археологическую деятельность (раскопки), выводы, к которым приходил М. Ф. Кусцинский, не выглядят убедительно, подчас они наивны и принадлежат еще первичному уровню развития науки: «Занимаясь в продолжение 17 лет археологическими исследованиями в Витебской губернии, я ни разу не находил каменных орудий в курганах…» [Протоколы заседаний…, 1871. С. LXXXIV—LXXXV], — писал он в 1869 г. Археологическому съезду. Или еще (в конце жизни): «Такое отсутствие каких-либо предметов при обыкновении язычников хоронить с покойником предметы, бывшие в ежедневном употреблении, доказывает низкое состояние культуры древнейшей эпохи язычества…» [Кусцин— ский, 1903], и т. д.

К концу жизни, подводя итоги своим исследованиям в Лепельском уезде, М. Ф. Кусцинский предпринял первые попытки некоторых обобщений, но и они были сделаны им почти на том уровне, на котором работал полстолетия назад К. П. Тышкевич. Лепельские курганы М. Ф. Кусцинский делил на две категории памятников. К первой относились «древнейшие», расположенные, как считал автор, в лесах до 100—200 и более без вещей, кости погребенных почти сгнили, обломки сосудов редки, встречаются уголья. Ко второй категории им отнесены курганы «позднейших времен»; это курганы с сохранившимися скелетами и с вещами при костяках. Что же было критерием для столь категоричного утверждения о двух хронологических группах курганов? Автор это обходил молчанием, и уж об абсолютных датах речь у него почти не велась, хотя мало вероятно, что М. Ф. Кусцинский, раскопавший свыше сотни курганов, никогда не встретил монет-подвесок, сделанных из арабского серебра (IX—XI вв.). Правда, среди Лепельских древностей курганы с арабскими монетами неизвестны¹, но в соседних уездах, в уездах Смоленской губернии (где М. Ф. Кусцинский копал) они были.

Итак, подобно исследователям первой половины XIX в., М. Ф. Кусцинский к вопросам датировок обращался редко, точного времени захоронения покойника не знал и вопроса об этом не ставил. При раскопках его интересовали иные вопросы — например, о «естественных» границах распространения племени кривичей [№ 78. 1873…, 1874. С. 22]. Задача выяснения границ, скорее всего, принадлежала графу А. С. Уварову и была предложена им М. Ф. Кусцинскому еще в начале исследований. Прародина кривичей — бассейны Волги, Двины и Днепра — интересовала М. Ф. Кусцинского в течение 12 лет (1872—1883 гг.) [Протоколы…, 1883. С. 22; Отчет М. Ф. Кусцинского…, 1881], однако Лепельские курганы он раскапывал раньше (с 1860 г.), а в 1866 г. опубликовал статью о Лепельских курганных древностях [Кусцинский, 1866]. Он занимался также «Борисовыми камнями», нашел даже осколок одного из взорванных в 1818 г. камней с остатками надписи [№ 94. 1874…, 1876. С. 12—13], а другой перевез в Исторический музей в Москве [Таранович, 1946. С. 249, примеч. 3]. Классификация курганов, созданная им, критики не выдерживает, поэтому нельзя высоко оценить научные труды этого исследователя. М. Ф. Кусцинский был увлеченным^[4]

дилетантом, раскапывавшим курганы для того, чтобы найти что-либо древнее. Обширная переписка, в которой он состоял с археологическими учреждениями столиц, в частности с уваровским Московским археологическим обществом, отразившаяся в протоколах всех изданий этого общества, не может повлиять на эту оценку. Его работы по раскопкам курганов продолжили в 1870-х годах: Н. Г. Керцелли (1865 г., в Юхновском уезде [Керцелли, 1876. С. 1—6]), В. М. Чебышева (1879 г., в Дорогобужском уезде [Чебышева, 1886. С. 67—70]) и др. [литературу см.: Седов, 1970. С. 109].

Нельзя обойти молчанием выдающегося археолога Владимира Ильича Сизова (1840—1904), продолжившего исследования М. Ф. Кусцинского на Смоленщине. Он родился в Москве, но детство провел в Крыму, где учился в Симферопольской гимназии. Закончил юридический факультет Московского университета, затем преподавал на Кавказе (Кутаиси) и каждое лето исследовал местные древности. В 1877 г. он стал членом Московского археологического общества, а в 1881 г. — учёным секретарем Российского Исторического музея и хранителем его коллекций. Активно работал в строительной комиссии Исторического музея. Он проводил также раскопки на Кубани (1882), Дону (1884), Черноморском побережье Кавказа, на Дьяковском городище (1889—1890). В 1890-х гг. он был членом комиссии Московского археологического общества по охране памятников.

На протяжении 1880 г., 1892—1903 гг. В. И. Сизов вёл раскопки курганов в Гнёздово. По сути, он первым высказал мнение о том, что население Гнёздова было пестрым по своему составу в этническом смысле, что здесь жили и варяги, и славяне, и что варяги составляли аристократическую часть гнёздовского общества того времени. К его вкладу в изучение Гнездова ещё предстоит вернуться.

На 1870—1880-е годы падает археологическая деятельность в Белоруссии известного археолога — генерала Николая Матвеевича Турбина (1832—1913).

Турбин родился в г. Ельце Орловской губернии и в 10 лет был отвезен в Петербург, где поступил в Павловский корпус, по его окончании поступил в лейб-гвардии Гренадерский полк, оттуда перевелся в Академию генерального штаба. Окончив ее, был назначен в Вильну, а затем командирован в Восточную Сибирь для проведения русско-китайской границы. Последовательно занимал должность начальника штаба дивизии в Минске, полкового командира в Могилёве, помощника начальника окружного штаба в Москве, начальника дивизии в Двинске и т. д. Н. М. Турбин много путешествовал по Китаю, Японии, Индии, Египту, Палестине, был в Марокко, Испании и Греции. Везде собирал коллекции, в 1912 г. участвовал в Афинах в Международном археологическом съезде [ИМАО, 1915. С. 370].

Белорусские древности заинтересовали Н. М. Турбина во время службы в Могилёвской и Минской губерниях, когда он и начал раскопки курганов.

Николай Матвеевич Турбин.

Первые работы были им начаты, по-видимому, вместе с К. П. Тышкевичем в 1860-х годах; сохранились глухие сведения о его раскопках в Минском и Игуменском уездах Минской губернии [Раскопки…, 1867]. В 1870—1872 гг. он, можно полагать, копал курганы в Борисовском уезде (правда, прямых свидетельств об этом нет [Отчет Публичного и Румянцевского музеев, 1873]). В 1877 г. ему стало известно о находке неким Нечаевым в 1873 г. в имении Вотня Быховского уезда уникальной монеты Владимира Святого [Протоколы…, 1874. С. 51—52]. Сребреники Владимира очень редки (даже теперь их известно всего пять, причем на Белоруссию падает одна находка) [Равдина, 1979. С. 91], и Н. М. Турбин развернул там свои раскопки [Богомолъников, Равдина, 1979. С. 207—213], а также копал рядом в Обидовичах (но сребреников больше не было). Раскопкам уд. Обидовичи Н. М. Турбин посвятил одну из своих первых работ по изучению курганов в Белоруссии [Протоколы…, 1874. С. 51—52]. Исследователь раскапывал курганы распространенным в то время методом — «колодцем». К сожалению, те древности, которые он передал в Исторический музей в Москву, не расчленены на отдельные комплексы, что в значительной степени обесценивает его находки. «Выдержанность типа погребений и характерные находки в Дымовских курганах, — писал А. А. Спицын, — делают раскопку, произведенную г. Турбиным, наиболее ценною из всех раскопок, произведенных в стране Полочан» [Спицын, 1896. С. 117]. Действительно, раскопки в Дымово Сенненского уезда (под Кохоновом) особенно интересны, там найден яркий материал, часть которого была опубликована автором этих строк [Алексеев, 1966. С. 46—47, рис. 8]. Н. М. Турбин внимательно изучил погребальный обряд, который оказался разнообразным, чему удивляться не приходится — Дымовские курганы, расположенные по дороге из Шклова в Кохоново, находились на границе полоцких кривичей и дреговичей [Алексеев, 1966. С. 50—52, рис. 9]. Автор выделил три способа погребения покойников в Дымово [Протоколы…, 1887. С. XV], что было новостью для археологии Западнорусских земель, и в частности Белоруссии. В 1886 г. Н. М. Турбин обратился в Московское археологическое общество с просьбой ходатайствовать перед Министерством просвещения «об утверждении самостоятельного устава кружка любителей нумизматики» [Протоколы…, 1886. С. 35, 44]. Впоследствии он стал основателем и первым председателем Московского нумизматического общества [ИМАО, 1915. С. 370— 371]. Несколько курганов раскопано Н. М. Турбиным и в Заславле [Российский Исторический музей, 1893. С. 130—141]. Человек весьма интересующийся историческим прошлым, он занимался исследованием и других древностей, например псковскими укреплениями [Турбин, 1886. С. 227] и пр. К сожалению, сам Н. М. Турбин больше интересовался чисто полевой работой и мало публиковал и, во всяком случае, без рисунков — проявился дилетантизм исследователей прошлого времени, в третьей и четвертой четверти XIX в. встречавшийся все реже. Материалы раскопок Н. М. Турбина, хранящиеся в Государственном Историческом музее в Москве, ждут своего исследователя.

Интенсивная жизнь прошлого оставила в Смоленской земле огромное количество археологических памятников. Самыми заметными из них были развалины древних храмов домонгольского времени в самом Смоленске и многочисленные курганы вокруг города. Исследование этих памятников началось сравнительно поздно — в 1850-х годах. С 1850-х годов на Смоленщине, на территории восточных кривичей появляются новые имена любителей местной старины. Выделяются статьи бельского предводителя дворянства Н. М. Ельчанинова, печатавшегося в молодости в журнале А. Е. Измайлова «Благонамеренный» и занявшегося позже стариной города Белого и Бельского уезда [Елъча— нинов, 1819; Елъчанинов, 1860]. Первые археологические работы, как уже упоминалось, были произведены еще в 1867 г. учителем естественной истории М. П. Полесским-Щепилло, который вскрыл большой холм в Смоленске, оказавшийся остатками разрушенного храма «На Протоке», стены которого в то время в западной трети здания сохранились до сводов [Полесский-Щепилло, 1870]. Через несколько лет краеведческая мысль обратилась и к курганам.

В 1870—1880-х годах в Смоленщине работал неутомимый энтузиаст древности — выпускник Академии Художеств Сергей Степанович Ракочевский (1828-?). Он опубликовал в местной прессе прекрасное по тому времени исследование истории города Рославля, которое было переиздано в Известиях Русского археологического общества, а позднее и отдельной книгой. Использование наравне с опубликованным летописным и актовым материалом местных источников (из частных, городских и церковных архивов) делает книгу фактически сводом документов по истории Рославля XVII—XIX вв. К сожалению, необдуманно резкий отзыв А. И. Савельева отпугнул исследователя от дальнейших разысканий [Ракочевский, 1880, Савельев, 1884]. Вместе с тем «Опыт» С. С. Ракочевского содержал много подробных сведений, верных наблюдений, справедливость которых подтвердилась лишь в наши дни.

В 1870—1880-е годы на Могилёвщине появилось довольно много ревнителей истории края. П. Муромцев в течение ряда лет публиковал труды по лесоводству [Муромцев, 1870; Муромцев, 1874]. В эти годы начал краеведческую деятельность владелец с. Романово Горецкого уезда Могилёвской губернии князь А. М. Дундуков-Корсаков, участвовавший в III Археологическом съезде (1874 г.) и печатавшийся много позднее [Дундуков-Корсаков, 1916].

В это время в Западном крае формировались отдельные музеи и производились пока незначительные по охвату раскопки. Краеведческая мысль пульсировала все в тех же центрах — Вильна, Минск и Витебск. Виленская археографическая комиссия издала 39 томов документов, Витебский центральный архив — 30 томов. Вильна — бывшая столица большого государства, где скопилась масса документов, стала в это время «мощным центром издания источников» [Улащик, 1973а. С. 66—67]. С 1870-х годов в Минске начинает формироваться коллекция древностей Г. X. Татура, о котором будет подробнее сказано в следующей главе. Официальный музей Статистического комитета был организован при доме губернатора в 1872 г. Помимо музеев, интерес к древностям в 1870—1880-х годах побуждал к устройству археологических выставок: в Минске — Художественно-археологическая выставка 1871 г., там же частная выставка 1880 г. с демонстрацией материалов Г. X. Татура и др. [МГВ. 1880. № 16]. Есть сведения о раскопках в Белоруссии в это время Яна Завиши, более известного по палеолитическим изысканиям в Малой Польше [Nosek, 1967. S. 31, 36, 39; Zawisza, 1872. S. 444—445]. Это первый археолог, подошедший к раскопкам в Белоруссии городищ (у деревень Кухтичи и Чурилово Игуменского уезда, Зборск Бобруйского уезда, городища и каменных могил у оз. Свитязь).

• [1] Из Уфы Р. Г. Игнатьев переехал в Оренбург. По сообщению ГАОО Л. В. Алексеевуот 20 мая 1970 г., этот архив имеет большой фонд Р. Г. Игнатьева [Ф. 168; On. 1. Д. 22,31, 40].
• [2] Где он копал курганы.
• [3] В 1879 г., например, Р. Г. Игнатьев выслал библиотеке Московского археологического общества первый том Трудов Минского статистического комитета и пять номеровМинских епархиальных ведомостей [Протоколы…, 1880. С. 24, 25].
• [4] Это наше наблюдение любезно подтвердила Т. В. Равдина, что получило отражение и в ее каталоге [Равдина, 1988].