Судьба царевича. 
История россии с древнейших времен до xvii века

«За ним царить стал Федор, Отцу живой контраст;

Был разумом не бодр, Трезвонить лишь горазд…".

А. К. Толстой

А. К. Толстой — автор блистательной поэтизации того же образа царя в драме «Царь Федор Иоаннович». Царский венец достался сыну деспота Федору, неспособному к государственному правлению. Наследником престола стал карлик с маленькой головой и непропорциональным носом, слабый умом Федор. Шведский король говорил про Федора Ивановича, что «русские на своем языке называют его… это слово написано латинскими буквами: „durak“». Невежливое прозвание скрывало другую наследственную патологию, которая передалась ему от больного отца¹.

Четырнадцать лет Русь была якобы под властью Федора, однако на самом деле страной правил его шурин (брат жены), боярин Борис Федорович Годунов. Ему принадлежали высшие московские титулы: «государев конюший и ближний боярин». Он умело властвовал Русской землей рукою великого государя, но судьба к нему была явно неблагосклонна, его несомненные заслуги перед страной померкли в народном сознании.

«Вчерашний раб, татарин, зять Малюты, Зять палача и сам в душе палач, Возьмет венец и бармы Мономаха…».

Так Пушкин, правда, под влиянием взглядов Н. М. Карамзина, напишет о Годунове. «Татарин», т. е. «инородец» — весьма сомнительно по отношению к нему. Выдающийся историк С. Б. Веселовский доказал, что легенда о крещеном татарине Мурзе Чете, родоначальнике Годуновых, была создана в Ипатьевском монастыре, — где находилась, кстати, родовая их усыпальница, — написана с целью обосновать благородное происхождение Бориса, принадлежность его к знатным ордынцам. Н. М. Карамзин, получивший звание историографа, не смог противостоять правительственному заказу правящей династии Романовых. В правлении Бориса, этого давнего конкурента Романовых в борьбе за власть, он не посмел обнаружить вообще ничего положительного, более того, поддержал обвинения в убийстве царевича Дмитрия. Заодно историк приписал ему отравление его собственной племянницы царевны Феодосии — дочери царя Федора и царицы Ирины. И даже отравление и последующая слепота Симеона Бекбулатовича, того, кто в период приступа скоморошества Ивана сидел на царском троне на Москве, тоже инкриминированы Годунову. Более важен упрек Пушкина в родстве с Малютой Скуратовым и намек на палаческое ремесло опричного застенка. Борис уцелел в период кромешного террора, он не пострадал, именно тогда он научился выживать даже там, где ничто живое не может выжить.

На самом деле, еще при Федоре Борис Федорович Годунов фактически стал во главе государства. Англичане даже называли его «Lord protector», так будут именовать через полвека Оливера Кромвеля. И хотя не слишком велика была у Дмитрия возможность стать царем, после вступления на престол «по совету всех начальнейших российских вельмож» Федор удалил сего опасного конкурента. Младенец получил в удел город Углич и был фактически туда сослан под «строгий начал», т. е. надзор. Его воспитывали мать и многочисленная родня — Нагие. Присланному из Москвы дьяку Михайле Битяговскому поручили наблюдение за царевичем в Угличе. Рядом с царевичем постоянно находились и московские люди: сын Битяговского Данила, его двоюродный брат Никита Качалов, а также нянька царевича Василиса Волохова и ее сын Осип.

Москвичи и иноземные послы имели возможность убедиться в резком противостоянии политических сил, боровшихся за власть. В Москве поползли слухи, будто бы Нагие составляли «теневой» двор при царевиче. Надо сразу отметить, что в борьбе принимали участие не только Годунов и Нагие, но и Романовы считали себя главными претендентами на престол¹.

Возникает ощущение, что кровавая расправа над царевичем издавна готовилась. Но вот кем? Впрочем, такие домыслы могли возникнуть задним числом, т. е. уже после событий мая 1591 г. Так или иначе, Д. Горсей пишет, что был раскрыт заговор «…с целью отравить и убрать молодого князя, третьего сына прежнего царя, Дмитрия, его мать и всех родственников, приверженцев и друзей, содержавшихся под строим присмотром в отдаленном месте у Углича».

Сравним с тем, что писал по свежим следам в 1591 г. английский посол Джильс Флетчер: «Младший брат царя, шести или семи лет, содержится в отдаленном месте от Москвы под надзором матери и родственников дома Нагих, но в опасности, как я слыхал, из-за попыток устранить его путем заговора тех, кто простирает свои помыслы на трон, если царь умрет без потомства». Карамзин, ссылаясь на Никоновскую летопись, пишет, что, по словам летописца, «зелье смертоносное не вредило младенцу не в яствах, ни в питии».

Про самого Дмитрия говаривали, что он унаследовал зверский нрав венценосного отца, эти порочащие царевича слухи распространялись якобы по велению Бориса. Рассказывали о жестоком нраве малолетнего Дмитрия: он любил смотреть, как режут кур и свиней. Доносили, что он палкой рубил головы снежным фигурам, и приговаривал: се — Шуйский, се — Годунов, и еще, что когда он вырастет, так поступит с боярами московскими. Все это очень живо напоминало полувековой период правления кровавого Ивана. Причем, такие страшные рассказы были выгодны многим противоборствующим группировкам.

С мальчиком случались приступы «черной немочи», «падучей болезни», болезни великих, эпилепсии, как греки ее называли. «Мамка» Василиса рассказывала, что перед тем роковым событием, «во время великого поста та болезнь была — падучий недуг, и он поколол сваею (гвоздем для игры в свайку. —Е. К.) и мать свою царицу Марию. В другой раз у него была та же болезнь перед Великим Днем (Пасхой), и царевич так обгрыз руки дочери Андрея Нагого, что еле ее отняли». Сам Андрей Нагой рассказывал потом на следствии, что «как на него (Дмитрия. — Е. К.) болезнь придет, и царевича станут держать, и он в те поры грызет, что попадется…».

Припадок случился с ним в среду 12-го, за три дня до страшной субботы. В пятницу, 14-го, когда болезнь отступила, мать взяла его с собой в церковь.