Как воспринимается тело психоаналитика

Книга «Бессознательный образ тела» подытоживает почти 40 лет профессиональной деятельности Дольто. Она полагала, что все темы, исследуемые в книге, заслуживают внимания. Независимо от эпох и поколений психоаналитиков, существует неизбежное и неумолимое требование ко всем, кто посвящает себя практике «слушания» — требование выбора местоположения тела психоаналитика в процессе лечения. Что конкретно имеется в виду, когда Дольто говорит о теле психоаналитика?

В процессе лечения, по мнению Дольто, тело психоаналитика постоянно обращено к говорящему и крайне чувствительно к его присутствию. В то же время эта целостность, которую мы называем телом психоаналитика и которую, если быть точнее, нам следует называть образом тела психоаналитика, создает один из консолидирующих моментов «перемещения». Возьмите опыт работы с детьми и психотиками: их присутствие часто ведет нас к частичной потере образа собственного тела. Мы буквально выходим из себя. И как следствие оправдываем себя тем, что низводим ребенка или психотика до статуса сумасшедшего, не признавая в нем нормального собеседника. Из того факта, что они молчат, мы делаем вывод, что им нечего сказать, а нам, следовательно, нечего слушать. Это абсолютно неверно: молчание ребенка — это очень выразительная речь, и он весь поглощен ею. При условии, конечно, что, разговаривая с ним, вы воспринимаете его таким же достойным слушателем, каким являетесь сами для себя. Вот что важно. Дольто убеждена, что, если психоаналитик принимает это условие, очень маленькие дети поймут не только родной язык с иностранным акцентом, но даже иностранные фонемы. А теперь представьте себе уже не детей, а психоаналитика, который слушает. Мы говорили о теле психоаналитика; бессознательный образ тела психоаналитика имеет те же самые способности восприятия, как и у детей в ситуации столкновения с иностранной речью.

Замечательна история, рассказанная Дольто покойным психоаналитиком Мюриел Кэхен. Она весьма поучительным способом иллюстрирует, как очень маленький ребенок понимает и фиксирует слова, звучащие на иностранном языке; как те же слова вновь возникают годы спустя во взрослеющем детском теле; как в результате психоаналитик этого взрослого может, в свою очередь, собрать эти слова и позволить им вписаться в образ своего, т. е. психоаналитика, тела. Незадолго до своей смерти Кэхен попросила Дольто опубликовать описание поразительного опыта, который они с ней вместе пережили: она как пациент, а Дольто как психоаналитик. Понимая, что серьезно больна, и проходя тяжелый курс лечения, она консультировалась с Дольто, после того как ее предыдущий психоаналитик предпочел прервать лечение. Дольто виделась с ней полгода, последние полгода ее жизни. Понимая тяжесть своей болезни, она не знала о фатальном прогнозе врачей. С поразительной силой и мужеством превозмогая боли, она без отдыха продолжала свою деятельность психоаналитика.

В одном из сеансов она рассказала о сне, в котором прозвучали какие-то странные слова, выпадавшие из общего контекста сна. Это были даже не слова, а набор непонятных звуков. Дольто хорошо помнит ее восклицание, последовавшее за пересказом сна: «Я не представляла, что можно испытать такую радость, какую я испытала во сне, слушая эти бессмысленные и странно звучавшие слова». Дольто обычно записывала все, что происходило во время сеанса. Ей казалось, что это удобно, поскольку, пока рука пишет, у психоаналитика есть время подумать. В тот самый день Дольто записала все, что сказала Кэхен, включая те странно звучавшие слова. Перед концом сеанса Дольто вспомнила, что Кэхен, рожденная в Лондоне, первые девять месяцев своей жизни прожила в Индии. Ее отец, английский гражданский служащий, нанял маленькую индуску ухаживать за Мюриэл. Постепенно между няней и ребенком возникла сильная эмоциональная связь, настолько сильная, что отец собирался взять индуску с собой в Англию. Это оказалось невозможным, и маленькая Мюриэл была навсегда разлучена со своей любимой няней. Казалось, что расставание не повлияло на ребенка.

Память об этих первых месяцах жизни Кэхен ассоциировалась со словами сна, записанными Дольто. В конце сеанса, когда она уже собиралась уходить, Дольто дала ей листок бумаги с записанной транскрипцией этих странных фонем и сказала: «Вот эта фраза, как я ее услышала. Интересно, не окажутся ли эти звуки, услышанные тобой во сне, словами из языка той страны, где ты провела первые месяцы своей жизни». Эта мысль ей понравилась, причем настолько, что она обратилась к представителю индийского землячества в Парижском городском университете, и тот через какое-то время свел ее со своим соотечественником, говорившим на диалекте того региона, где работал отец Мюриэл.

Прочитав то, что было написано на бумаге, индийский студент рассмеялся и объяснил, что эти слова означают фразу, какую часто говорят няни: «Глаза моей маленькой девочки красивее звезд». Но самое удивительное было то, что последовало за этим невероятным открытием. Через несколько дней болезнь Кэхен обострилась, у нее отнялись ноги. Ее ноги больше не двигались, став бесполезными, как ноги младенца на руках взрослого. Младенец перемещается посредством ног матери, следовательно, мы должны понять логику образа тела как образа, переносимого на образ тела другого: чтобы передвигаться, верхняя часть младенца сливается с нижней частью тела взрослого. Странно звучавшие слова из сна Кэхен как раз и были выражением уз, связавших образ тела ребенка (не достигшего уровня телесной схемы ног и бедер) с образом представлявшей для него опору молодой индийской женщины, которая держала его на руках и заменяла ему мать до тех пор, пока он не научился ходить. Таким образом, та необычайная радость, которую Мюриэл ощутила во сне, была не чем иным, как чувством нежности, которую испытывали друг к другу индийская няня, что-то постоянно говорившая маленькому ребенку, и сам ребенок, умевший слушать.

Трогательный опыт, о котором рассказала Дольто, призывает психоаналитиков не только продолжать исследования роли тела психоаналитика, но и, слушая пациентов, располагаться в том месте, где образ нашего тела способен к наибольшей пластичности. В результате у Дольто возникло впечатление, что для самого психоаналитика слова сна будут ассоциироваться с тем же самым образом тела, который имелся у маленькой девочки, когда та слушала песню индийской няни. Но, возможно, мы должны пойти дальше и сказать, что образ тела психоаналитика или даже ребенка — это не что иное, как чувствительная пленка, которая существует до того, как на ней записывается какая-либо и что-либо означающая информация: эта пленка порождается самой информацией. Тело психоаналитика, точнее, образ тела психоаналитика не существовал до того, как Кэхен не услышала во сне те самые слова.

Таким образом, тело психоаналитика, согласно Дольто, не имеет иного бытия, возраста, места или четких очертаний, как только в той информации, которая их освещает.