Формы восприятия и объективное познание

Разграничение материи и формы восприятия как по своему происхождению, так и по своему логическому значению имеет иной характер, чем различение субъекта и объекта, производимое непосредственно в самом содержании восприятия. Прежде всего, в силу выше рассмотренного развития этого различения, оно может быть фиксировано лишь при посредстве понятий. Но, так как его мотивы имеют вполне воззрительный характер, оно при всем том достаточно подготовлено в восприятии, чтобы определять собой здесь повсюду понимание фактов. Ведь такое разграничение материи и формы совершается в каждый момент, когда мы приписываем в восприятии одну и ту же пространственную форму двум предметам, или когда мы допускаем, что два события совершаются в одно и то же время. Итак, и здесь уже неустраним вопрос: можно ли на основании тех признаков, которые вызвали отличение формальных элементов восприятия от материальных, допустить в то же время и различное реальное значение за теми и за другими?

С зарождения новейшей теории познания вопрос этот остается нерешенным. Ответы, при всем различии их формулировки, всегда совпадали друг с другом в том отношении, что форме воззрения ими приписывалась более высокая ценность для познания, чем материи ощущения. Но это убеждение всегда приводилось прежде всего какимлибо образом в связи с различением субъекта и объекта. Решительное влияние оказали здесь обусловленные основными понятиями механики физические воззрения, представителем которых явился в особенности Галилей. Примыкая к нему, Декарт и Локк рассматривали пространство и время как объективные, а отдельные качества ощущения как только субъективные элементы восприятия. Утверждалось, что первые имеют поэтому непосредственную, а последние лишь косвенную ценность для познания. Итак, указанное различение наивным образом соединялось с предположением различного воздействия объектов на субъект. Утверждалось, что при этом воздействии свойства пространства и времени остаются неизменными, впечатления же вроде звука и цвета сперва превращаются в иного рода процессы в органах чувств и затем лишь воспринимаются при посредстве последних. Эта точка зрения позволяла, далее, по благоусмотрению наделять и отдельные качества вышеупомянутым преимуществом, характеризующим формальные свойства. Так, Локк в самом деле ставил осязательное качество, плотность или непроницаемость на один уровень с пространством и движением. Это положение дела изменилось, когда к фактам подошли уже не с точки зрения естествоиспытателя, а с точки зрения психолога, как это сделал Беркли. Разве тогда и пространственные и временные свойства наших представлений не должны были точно так же показаться действиями субъективных условий, как и звук, свет и теплота. Поэтому решение отнести к субъекту все содержание восприятия могло претендовать, по крайней мере, на большую логическую последовательность. Но этим не разрешалась, а устранялась проблема познания. Сам Беркли избегнул невозможнейшего из всех воззрений, солипсизма, лишь посредством вполне произвольных метафизически-теологических допущений. Лейбниц пытался обойти затруднение, удерживая объекты, но обращая все их свойства в данные лишь опосредствованно, чтобы затем иметь возможность предположить в интересах своей идеалистической метафизики тождество сущности субъекта и объекта. Стало быть, вместе с качествами ощущения и пространство, и движение тоже стали у него представлениями, которым должны были соответствовать объективные, отличные от форм нашего воззрения, свойства вещей. В качестве непосредственной формы представлений молчаливо сохранено было еще лишь время, потому что без него нельзя было обойтись при изменениях внутренних состояний монад. Но, при последовательном проведении до конца этой мысли, формы воззрения вообще могли приниматься только за в нас лежащие формы порядка ощущений, которые в силу этого именно и должны были необходимо обусловливать наше понимание объектов. Этим достигнута была трансцендентальная точка зрения Канта. Пространство и время, бывшие у Лейбница «phaenomena bene fundata», у Канта стали просто феноменами, причем оставалось нерешенным, соответствует ли им вообще что-либо в реальных объектах или нет. При этом, само собой очевидно, не могло уже быть речи о том, стоит ли качество ощущений в связи с некоторым реальным субстратом явлений, и какова эта связь? Если все наше познание относится только к явлениям, то в качестве их материи дана не неизвестная вещь, действующая на нас при посредстве ощущений, но эту материю образуют сами ощущения: они суть непосредственное содержание нашего познания, и это содержание просто должно быть признано как данное. Это почти диаметрально противоположно пониманию Локка: его вторичные качества, при посредстве которых мы лишь косвенным путем познаем вещи, стали непосредственно данными, а важнейшие из его первичных качеств, пространство, время и движение, которым он приписывал непосредственную реальность, обратились в опосредствованные формы познания.

Однако, рассматривая качество ощущений как не допускающую никакой дальнейшей обработки материю познания, Кант лишил себя возможности приступить к более обстоятельной критике опытных понятий, а кроме того, он не дал отчета ни в основаниях различения между материей и формой воззрения, ни в значении этого различения. Еще Лейбниц и Вольф, примыкая к математическому пониманию, характеризовали пространство и время как формы порядка того, что нам дано. В этом выражении содержалось лишь практическое различение, оставлявшее неопределенным значение обоих факторов: данного и вносящей порядок формы. Кант усматривает это значение в том, что в нашем действительном воззрении мы никогда не можем отвлечься от форм воззрения, тогда как это вполне возможно по отношению к данному содержанию ощущений. Он видит в этом признак необходимости, указывающий на априорность упомянутых, вносящих порядок форм, между тем как материю ощущения следует признать случайной, стало быть, эмпирической. Но сама по себе указанная невозможность мысленно отрешиться от пространства и времени свидетельствует лишь о том, что они суть постоянные составные части нашего восприятия. Большее в этом признаке можно было бы, пожалуй, видеть лишь в том случае, если бы возможно было отвлечься от всего содержания ощущений в самом воззрении, а не только в понятиях; если бы возможно было, стало быть, представить себе чистую форму, как она есть сама по себе. Именно это, однако, и невозможно, как признает и Кант. К времени и пространству всегда должно присоединяться какое-либо содержание ощущений. Таким образом, единственным различием остается то, что формальные составные части восприятия отличаются постоянством, которого нет у содержания ощущений. На этом же постоянстве основывается и бесконечность пространства и времени, которую Кант также выставляет в качестве аргумента против эмпирического их происхождения. Ведь вообще ничто не может мыслиться нами без этих общих свойств содержаний восприятия, а потому, как это само собой очевидно, не может нами мыслиться и какой-либо предел воззрения, за которым уже не было бы этих свойств. Но такое постоянство само по себе вовсе не служит основанием для того, чтобы предположить, что формы воззрения относятся к познаваемому объекту или к познающему субъекту иным образом, чем качество ощущения. В особенности нельзя признать это постоянство свидетельством в пользу априорности форм воззрения. Ведь само собой понятно, что от никогда не отсутствующих составных частей восприятия мы и не можем никогда мысленно отрешиться, так как при всяком произвольном изменении наших представлений, мы все же остаемся связанными с таковыми представлениями, раз мы когда-либо имели их, так что мы опять должны придавать свойства, принадлежащие всем нашим восприятиям, и каждому из них в отдельности.

Впрочем, упомянутое воззрение Канта было необходимым последствием предпринятой им коперниковской замены точки зрения старой метафизики противоположной ей. Если уже не воззрение должно было направляться по свойству предметов, а наоборот, предмет по свойству нашей способности воззрения, тогда стало неизбежным и превращение того, что до тех пор принималось за постоянные признаки предметов, в общеобязательные законы воззрения. Но, раз пространство и время стали таким образом формами воззрения a priori, исчезло и всякое основание для того, чтобы отыскивать логические условия, из которых вытекает отличение этих форм друг от друга и от содержания ощущений. А поскольку такие условия могут быть заимствованы все же только из эмпирических свойств восприятия, то это, очевидно, было бы равносильно отрицанию априорности. Поэтому, если пространство и время в смысле Канта и нельзя никоим образом мыслить себе как пустые формы, аналогичные, пожалуй, объективному пустому пространству и объективному пустому времени Ньютоновской философии природы, а, скорее, надо мыслить их как функции воспринимающего субъекта, исполняющаяся при воздействии каждого содержания ощущения, все же по учению Канта они суть независимые друг от друга, лишь вследствие соединения их в одном и том же созерцающем субъекте беспрестанно сочетающаяся формы чувственности, тогда как в действительном опыте эти формы встречаются лишь в этом сочетании как пространственно-временные формы, из чего необходимо следует, что и различение их становится возможным лишь в силу каких-либо логических мотивов. Если это обращение в противоположное действительно данного нам отношения и свидетельствует непосредственно о том, что Кантова теория априорности есть не что иное, как обращение задним числом продуктов различения, устанавливаемого лишь при посредстве абстракции, в формы познания, первоначально существующие независимо друг от друга, то не трудно определить и более глубокую причину этого превращения, так наглядно обнаруживающегося в противопоставлении «внешнего» и «внутреннего чувства». Дело в том, что ведь Кант на самом деле не вполне следует примеру Коперника, на который он ссылается. Коперник не имел в виду вполне заменить Птоломеевское мировоззрение диаметрально-противоположным, а только старался исправить его в том смысле, что, хотя он пользовался для объяснения явлений звездного неба движением Земли, все же он отнюдь не выводил в силу этого всех движений светил из движения Земли. Если бы он это сделал, тогда его теория движений планет стала бы, во всяком случае, не менее запутанной и противоречащей действительным движениям, чем теория старой астрономии. Кант же не довольствуется исправлением, он в самом деле производит полный переворот. Он хочет исследовать функции познания, как они существуют до всякого отношения к какому бы то ни было объекту познания. Само собой понятно, что при этом для него становится бессодержательным важный вопрос о том, в силу каких логических мотивов упомянутые формы выводятся из всего содержания восприятия, первоначально данного как цельное и по форме и по содержанию; да и сами объекты с его точки зрения даны уже не как первоначально реальные и допускающие лишь критические поправки, требуемые противоречиями, оказывающимися в различных содержаниях опыта, как они даны в действительном опыте и в следующих по его стопам эмпирических науках, но с самого начала объект есть продукт, возникший вследствие применения наших субъективных форм познания и соответствующий некоторой вещи в себе, остающейся совершенно неизвестной. Это улетучение данного нам, при котором последнее обращается в мир явлений, откуда никогда нельзя проникнуть к подлинному бытию вещей, неизбежно, если имеется в виду не выведение функций познания из данных содержаний познания и из их логического развития, выражающегося главным образом в истории науки, а наоборот — выведение содержаний познания из функций познания, которые предполагаются данными с самого начала как прочное достояние познающего субъекта.

Ввиду этого, как различение форм воззрения вообще возникло лишь посредством логической обработки содержаний восприятия, как бы рано она ни начиналась, так точно и постоянство указанных форм, а именно в том отношении, что на нем основывается специфическое их отличие от содержания ощущений, само оказывается уже отвлеченным, а отнюдь не воззрительным признаком пространства и времени. Ведь это постоянство существует на самом деле лишь по отношению к наиболее общим свойствам обеих форм, которые, однако, в частных случаях могут представляться бесконечно различным образом, а отнюдь оно не остается в силе по отношению к отдельным видам временных процессов и пространственных предметов. Это постоянство форм воззрения или, что-то же самое, постоянная закономерность, обнаруживающаяся в распорядке и связи элементов материи ощущений, непосредственно указывает на важное различие по ценности объективного значения. Рассматривая пространство и время как реальные свойства вещей, Локк, как уже было замечено, руководился при этом образцом эмпирического естествознания. Но, вместо того чтобы поставить себе вопрос о том, какие логические мотивы, не сознаваемые самим естествознанием, принудили его к этому различению, Локк удовлетворился тем, что, следуя примеру естествознания, наивно дважды предположил свои первичные качества: один раз вне представляющего субъекта и другой раз в нем. Действительное же основание для указанного различения заключается единственно в том только, что познающий субъект при сравнении и связывании своих опытов вследствие различных противоречий, возникающих между различными восприятиями, в конце концов оказывается вынужденным отнести все качественное содержание ощущений к субъекту, так как лишь при этом предположении ему удается осуществить свободное от противоречий соединение отдельных опытов.

Правда, это упразднение объективной действительности качеств ощущения производится только научным, стало быть, оперирующим при содействии принципов и вспомогательных средств рассудочного познания, анализом опыта; но уже в фактах непосредственного восприятия все это достаточно подготовлено, так что сразу само собой напрашивается допущение объективного различия по ценности, между материей ощущения и его пространственно-временной формой. При изменении агрегатных состояний осязательные свойства тел изменяются во всех возможных градациях. Вследствие изменчивости условий преломления и отражения световое состояние предметов представляется свойством настолько многообразным и независимым от остальных присущих им качеств, что оно издавна рассматривалось более как внешним образом придаваемое, чем как им самим самобытно принадлежащее свойство. Тем не менее физические гипотезы еще долгое время стараются различными способами сохранить объективную действительность всей этой чувственной призрачности, причем или, как это делали древние атомисты, восприятие объясняется посредством предположения изображений, отделяющихся от объектов и проникающих в воспринимающего, или, как в аристотелевской физике, явления природы и их чувственное восприятие выводятся из смешения основных качеств, сходственных по характеру во внешнем мире и в наших органах чувств, или, как делалось еще в недавний период новейшей физики, для известных свойств тел, как-то теплоты и света, предполагаются особые материальные субстраты — теплород и световая жидкость. Но причины, вызывающие в конце концов указанное изменение воззрений, существуют искони, хотя практическое житейское понимание и удерживает как объективно данное представление со всеми его свойствами, не смущаясь чисто теоретическими противоречиями, вследствие чего и наука побуждается в течение долгого времени к неудовлетворительным компромиссам между этим наивным мировоззрением и точкой зрения законченной рефлексии, вполне переносящей объекты в субъект. В области эмпирического понимания природы никогда не раздавалось голосов, которые оспаривали бы объективную реальность пространства, времени и движения; напротив того, сомнение в реальности ощущений восходит чуть не к возникновению философии природы, и с тех пор попытки поколебать строй наивного миропонимания не прекращались, пока, наконец, новейшее естествознание, отступая шаг за шагом пред нагромождавшимися противоречиями, не признало необходимым отнести к субъекту все содержание ощущений.

Итак, если дело не дошло до подобного же отнесения к субъекту и формы восприятия, это оказывается необходимым последствием того обстоятельства, что в связи содержании опыта не нашлось оснований ни для этого, ни для устранения объективности представления. Ведь как в непосредственном воззрении свойство быть объектом принадлежит каждому представлению, а следовательно, может быть отрицаемо по отношению к какому-либо отдельному представлению лишь на основании особых условий, так и временно-пространственная форма есть неустранимая составная часть всякого восприятия.