Метаморфозы идеи прав и свобод человека

Как правило, в политической жизни зачастую важнее оказываются не столько те или иные идеи, взятые сами по себе, сколько то, как и в каком контексте, для каких целей они трактуются и используются. Одни и те же идеи при соответствующей упаковке и подаче могут быть использованы как для созидательных, так и для разрушительных целей. К примеру, некоторые, изъятые из общего контекста, превратно истолкованные идеи, доведенные, как говорится, до логического конца, могут превратиться в свою противоположность.

В некотором роде в наши дни такую метаморфозу претерпела идея прав человека. Суть вопроса заключается в том, что неправомерно рассматривать понятия «свобода выбора» и «внутренняя свобода» как синонимы. Свобода выбора не всегда и не обязательно может быть отражением внутренней свободы. Если первая при соответствующей трактовке может быть разрушителем всех табу, традиций, мифов, легенд, иллюзий, составляющих духовные скрепы человеческих сообществ, то вторая — ограничивает свободу выбора, чтобы сохранить ее в пределах золотого правила, или дозволенного.

В противном случае культура и традиция в собственном смысле слова могут стать жертвами насилия со стороны безудержной, ничем не сдерживаемой свободы со стороны философии развлечений и удовольствия. Возможно именно это имел в виду датский философ XIX в. Серен Кьеркегор, когда говорил, что «люди редко пользуются свободой, которая у них есть, например свободой мысли, а вместо этого они требуют свободы слова». А свобода слова превращается в безответственное и провокационное высмеивание других пародов, их культур, вероисповеданий, нигилизм в оценке всего, что не соответствует западным ценностям и стандартам.

Становление Homo sapiens, что, в свою очередь, положило начало цивилизационному процессу, характеризовалось переходом от внешнего принуждения к внутреннему самопринуждению, от внешней принудительной табуизации к внутренним табу. Этот процесс теснейшим образом связан с возникновением и дальнейшим развитием морали, права и легитимной власти, обеспечивающих сохранение внутреннего порядка в обществе.

Возможно, именно этим постулатом руководствовался И. Кант, когда формулировал одну из ключевых составляющих категорического императива: моя свобода кончается там, где начинается свобода другого человека, точнее говоря, свобода всех остальных членов общества. Именно этим объясняется тот неоспоримый факт, что государство наделено правом на легитимное насилие, с помощью которого оно вправе лишить прав и свобод, даже жизни любого человека, нарушающего этот принцип.

При этом нельзя игнорировать тот очевидный факт, что защита прав и свобод гражданина стала одним из ключевых принципов конституций современных демократических государств. Однако опыт истории человечества свидетельствует, что такой постулат представляет собой лишь идеал, к которому должны стремиться народы. Любое человеческое сообщество, тем более государство, не может быть жизнеспособным без неких сверхличных идеалов, ради которых каждый гражданин готов жертвовать своей жизнью.

Иначе человечество не имело бы своих прометеев, икаров, иисусов. Почти всегда, когда перед обществом и государством стояла дилемма выбора между собственным самосохранением, с одной стороны, и жизнью отдельно взятого человека, его правами и свободами, с другой — приоритет отдавался императиву самосохранения государства. Для этого государство всегда проявляло безоговорочную готовность жертвовать жизнью не только граждан противостоящего государства, но и собственных граждан.

В этом состоит суть всех войн между народами, государствами, империями, цивилизациями. Как подчеркивал Г. фон Трейчке, «индивидуум может и должен жертвовать собой для нации. Но государство, которое жертвует собой для другого народа, не только не нравственно, но оно противоречит идее самоутверждения (Selbstbehauptung), то есть наиболее весомому, что есть в государстве». Поэтому «не следует рассматривать государство как необходимое зло, оно, наоборот, является высшей необходимостью (его) природы (hohe Naturwendigkeit)»^[1].

Несомненно, жизнь каждого отдельно взятого человек сама по себе бесценна — прежде всего для него самого. Однако здесь возникает множество сакраментальных вопросов, среди которых центральное место занимает вопрос о том, какое место в знаменитой формуле «человек — мера всех вещей» занимают такие надличностные ценности и установки, идеи, идеалы, как жертвенность, готовность принять смерть за те или иные дорогие сердцу ценности, принципы, установки.

Именно они служат теми скрепами, которые объединяют людей, народы в единые сообщества, служат в качестве духовного субстрата их совместной жизни. Как подчеркивал К. Ясперс, уходя своими корнями в глубины доистории, традиция «составляет историческую субстанцию человеческого бытия»^[2]. В этом контексте форма организации человеческих сообществ представляет собой воплощение объективной сверхчеловеческой идеи, независимо от того, как и кем она порождена — божественным началом или самим человеком — и какими путями утвердилась в качестве объективно существующей данности.

Сверхчеловеческой в том смысле, что общество как воплощение этой идеи есть нечто неизмеримо большее, чем просто совокупность людей, их интересов, выражение человеческих страстей и стремлений. Здесь, как подчеркивал С. Л. Франк, единство не извне господствует над множественностью, а изнутри пронизывает ее, обеспечивая первичное внутреннее единство людей. Человек и человеческая жизнь наделены смыслом лишь в том случае, если рассматривать их не как равные самим себе, самодовлеющие образования, а как сущности, мыслимые в точке пересечения естественного и божественного миров.

Великая заслуга всех сколько-нибудь значимых вероучений, философских систем и просто идей состояла в том, что они имели своей главной целью упорядочение, организацию, систематизацию мириадов событий, процессов, деяний людей, придания направления их действиям. Просто ценности прав и свобод человека, предлагаемые в качестве единственно возможной для всех народов Истины в последней инстанции, взятые сами по себе без их связи с другими ценностями, возможно, пригодны для какого-нибудь изолированного от остального мира сообщества людей, не знающего социальных или иных пертурбаций, конфликтов, войн, иначе говоря, пребывающего в состоянии благополучия и безмятежности. Но они вряд ли способны выполнить функцию скрепов, объединяющих сообщества народов в современном мире, главными характерологическими составляющими которого являются все более ускоряющаяся динамичность, неопределенность, неустойчивость, турбулентность, непредсказуемость, конфликтность. Тем более по историческим меркам они в полной мере еще не прошли испытание временем, историей, измеряемой не двумя-тремя столетиями, а тысячелетиями.

Применительно к современным реальностям эти ценности призваны искушать другие народы и одновременно разрушать их культуры с помощью сомнительной формулы «свобода любой ценой» или «пусть рушится весь мир, да здравствует свобода!» (разумеется, в понимании западной левой и правой радикальной интеллигенции).

Как представляется, здесь мы имеем дело большей частью с демократизированными и приземленными знаниями о видимых на поверхности феноменах и процессах, абстрактных, безличных, транснациональных явлениях. Они более или менее адекватно поддаются количественному измерению и рациональному анализу и могут более или менее одинаково восприниматься представителями если не всех, то большинства стран и народов.

За кадром остаются более глубинные и сложные, иррациональные по своей сути духовные и иные феномены и процессы, такие как мифы, легенды, табу, национальнокультурные традиции, верования. Они зачастую не могут быть объяснены рациональными доводами и аргументами, не вкладываются в какие бы то ни было теории, концепции, тем более в количественно исчисляемые статистические столбцы или математические формулы.

Без учета этих реалий невозможно понять истинные корпи и мотивы, которые лежат в основе множества реалий современного мира, скажем, такого феномена, как шахидысмертники. «Благодаря самопожертвованию наших воинов мы превратим власть бессильных в бессилие властей предержащих», — восторгался один из лидеров «Хезболлы» в тот день, когда в 1984 г. в результате акта возмездия палестинских боевиков против американского контингента в Ливане погиб 241 американский военнослужащий, хотя американцы уже покидали эту страну.

Говорят о бегстве от свободы. Однако, как представляется, отказаться или убежать можно от чего-то, чем владеешь или что человеку близко или дорого. В действительности же подавляющее большинство людей, если и интересуется свободой в собственном смысле слова, то преимущественно или даже исключительно в ее понимании как свободы экономического выбора, свободы поиска и добывания средств существования.

Свобода для разных людей означает разные вещи. Тем более верен этот тезис применительно к представителям разных народов и цивилизационно-культурных кругов. Существует также градация несвободы от полного рабства в Древнем мире до юридически свободных, но экономически зависимых наемных работников нашего времени. Если люди поставлены перед императивным выбором — свобода или хлеб, что зачастую означает выбор между свободой и голодной смертью, то большинство из них выберут хлеб. Людей сначала надо накормить, а потом уже говорить о смысле жизни, истине, вере, божественной благодати.

Если творчество связано со свободой, то заурядный человек все же склонен отдавать приоритет хлебу насущному, а не высоким материям духовной или творческой свободы. Как правило, он предпочитает равенство свободе, поскольку оно воспринимается легче. И, как известно, подавляющее большинство человечества состоит из людей, которые стремятся к свободе деятельности в тех сферах и самое главное, в тех пределах, которых они сами обозначили для себя.

Но дело не только и не столько в этом. Суть вопроса заключается в том, что свобода слишком сложная и тонкая материя, чтобы ее одинаково любили и почитали все без исключения люди. В глубинном, метафизическом понимании, говоря словами Н. Бердяева, «свобода аристократична», она не всем, но плечу. Действительно, далеко не всем дана способность к творению духовных материй. Свобода требует от человека напряжения, усилий, самостоятельности, инициативы, способности сделать осознанный выбор и отвечать за свои действия.

Это, если хотите, в определенном смысле крест, который не всем под силу нести. «Нет ничего труднее, чем учиться жить свободно», справедливо констатировал А. Токвиль. По-видимому, был прав Руссо, который говорил, что «Пготте est пё libre"> т. е. человек рожден свободным. Но история в равной мере свидетельствует о том, что прав был и гетевский Тассо, по мнению которого «der Mensh ist nicht geboren frei zu sein», т. е. человек не рожден, чтобы быть свободным. Оба начала коренятся в самой природе человека.

И действительно, наряду с устремленностью к свободе уделом человека слишком часто было поклонение разного рода кумирам, идолам, мощам, героям. Истина состоит в том, что человек создает себе богов и кумиров, но сам он довольно быстро оказывается порабощенным ими^[3].

Стремясь к свободе, человек каждый раз обнаруживает, что она целиком определяется императивами и границами свободы других членов общества, т. е. границами, которых устанавливает не он сам. Иначе говоря, границы свободы полагаются как внутренней природой человека, так и миром, который предоставляет ему более или менее строго очерченное жизненное пространство, где, в свою очередь, каждому отмерено определенное «пространство свободы», на которое другие не вправе посягать. Истинная свобода может иметь место только в условиях признания каждым границ этого пространства, а также взаимности прав и обязательств.

Именно это имел в виду И. Кант, формулируя вышеприведенную мысль. В этом смысле численность тех, кто действительно стремится к истинной, а не мишурной свободе, пропорциональна общей численности народа одинаково как в так называемых демократических, так и в авторитарных государствах. Зачастую тех, кто агрессивно проталкивает якобы принципы прав и свобод человека, к этой категории не относится, поскольку на пути реализации своей утопии или идеала они рискуют превратиться в людей, одержимых фанатизмом и жаждой власти. Таких людей Ф. Достоевский именовал бесами — «фанатиками человеколюбия».

Все изложенное в этой главе свидетельствует о неправомерности говорить о некой абстрактной свободе, естественной свободе, которая ни в так называемом «естественном», ни в общественном или ином состоянии не существовала и не могла существовать. Требование абсолютной свободы, придание свободе абсолютного приоритета перед всеми другими ценностями может в той или иной форме предполагать оправдание и использование для ее достижения любых доступных средств, взятие на вооружение излюбленного девиза всех последовательных революционеров: «цель оправдывает средства».

Контрольные вопросы и задания

• 1. Когда появилось понятие «права человека»?
• 2. Что понимается под правами человека?
• 3. Дайте общую характеристику правового государства.
• 4. Как вы понимаете взаимосвязь между правом, законом и властью?
• 5. Может ли, по вашему мнению, современное государство основываться исключительно на правах и свободах человек?
• 6. Какое место права и свободы человека занимают в комплексе ценностей, служащих в качестве скреп, объединяющих человеческие сообщества?
• 7. В чем состоят различия между правами человека и гражданина?
• 8. Что вы понимаете под метаморфозами идеи прав и свобод человека?

• [1] Treitschke Н. von. Politiks. Leipzig, 1897. S. 27, 19.
• [2] Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1991. С. 245.
• [3] Об этом более подробно см.: Гаджиев К. С. Апология Великого Инквизитора // Вопросы философии. 2005. № 4.