Заключение. 
Психосоматика: психоаналитический подход

Вопросительный знак — это состарившийся восклицательный.

Станислав Ежи Лец

Когда я перечитал написанное, для меня стали предельно очевидны три вещи. Во-первых, фактически ни на один из вопросов, касающихся homo somaticus, я не смог дать четкого и однозначного ответа. Во-вторых, многие мои замечания и рассуждения взаимно противоречивы или, по крайней мере, выглядят таковыми. В-третьих, меня даже удивило, сколько материала осталось «за кадром» данного текста — по причине моей забывчивости или по каким-то загадочным соображениям, воспроизвести которые я уже не берусь. И все же после недолгого размышления я решил оставить книгу такой, какой она получилась. Вопросы так или иначе остаются открытыми, а любой окончательный ответ преграждает путь дальнейшему исследованию; противоречия отражают действительность, состоящую в том, что самому автору многое неясно в проблеме, которую он попытался осветить. Что касается возможности дополнять текст расширением и прояснением тех или иных тезисов либо фрагментами клинических случаев, скажу только, что она практически бесконечна, и рано или поздно необходимо остановиться. Добавлю еще лишь несколько слов.

Как известно, Фрейд до определенного этапа развития психоанализа рассматривал свой метод как лишь временный способ коррекции психических процессов и расстройств, предполагая, что в будущем эту функцию возьмет на себя биология при поддержке фармакологических препаратов. Сегодня очевидно, на мой взгляд, что создатель новой «психологической антропологии» в каких-то аспектах сам недооценивал предложенный им метод: двадцатый век убедительно продемонстрировал, что лекарств от душевных проблем не существует, или что таковые являются по сути не более чем «смирительной рубашкой» для психического страдания. Как отнестись к аналогичным лекарствам от страдания, в которое вместо души вовлечено тело? Я процитирую в этой связи Франца Александера: «Можно поставить вопрос: не следует ли считать психосоматический подход временным средством, от которого откажутся, как только усовершенствованная электроэнцефалография и другие физиологические методы позволят изучать мозговые процессы, которые в настоящее время поддаются исследованию лишь психологическими методами? Хотя на него нельзя дать определенный ответ, представляется вероятным, что мозговые процессы, связанные с межличностными отношениями, могут быть адекватно описаны лишь на языке психологии и социологии» (Александер, 2000, с. 54).

Принципиальное отличие психоанализа от психосоматической медицины в работе с психосоматической личностью состоит, на мой взгляд, в том, что анализ позволяет реально влиять на тело, не прибегая к прямым вмешательствам в него, например, в виде курса фармакологического лечения или постановки соматического диагноза.

Он осуществляет по отношению к телу пациента те же функции, что в случае терапии личности обычного, не психосоматического профиля выполняются в отношении всей ее жизненной ситуации: психоанализ не вмешивается в личную жизнь субъекта, но лишь предоставляет ему право выбора. В конечном счете только сам пациент волен определять меру своего страдания и мотивацию к избавлению от такового — в полном соответствии с интегративными моделями, обретшими популярность к концу прошлого столетия. Анализ не заставляет личность болеть, обозначая диагноз, как это делал Шарко с истерическими пациентками в клинике Сальпетриер (еще Блейлер писал, что врачи называют некие факты медицинскими терминами и не замечают, сколь часто вкладывают при этом в них вредные и неверные утверждения), и не заставляет ее выздоравливать: он позволяет лишь выбрать между здоровьем и болезнью, не навязывая оценочных суждений. Другими словами, он ориентирован не на лечение, а на поддержание психосоматического баланса или равновесия, то есть, по сути, подлинного здоровья. Можно сказать, что в некотором смысле этот принцип психоанализа является продолжением традиций древней восточной медицины, согласно которым врачу платили, пока пациент был здоров, и прекращали платить, когда он заболевал.

С другой стороны, психосоматическая медицина обогащает психоанализ, позволяя привлечь внимание исследователей к множеству все новых важных аспектов взаимосвязи душевного и телесного. Марти называет в их числе, например, обновляющееся понимание роли фиксаций и регрессий в развитии и в повседневной жизни, прогрессирующие психосоматические дезорганизации, многообразие процессов соматизации; в связи с этим неизбежным оказывается прогресс и модификации психоаналитических техник, рождение новых психоаналитических классификаций, которые будут значительно отличаться от классификаций психосоматических, и т. д. (Марти, 2005).

В конце концов, если медицина существует уже тысячелетия, то психоанализу немногим больше века. Около трехсот лет назад один французский естествоиспытатель, взойдя на Монблан, нашел на трехкилометровой высоте окаменевшую морскую раковину. Сделанный этим ученым вывод был безупречен для науки того периода: пятьдесят миллионов лет назад уровень моря располагался на три тысячи метров выше современного. Лишь спустя еще почти два столетия в геологии появилось понятие орогенеза (горообразования) и знание того, что некогда на месте нынешних горных систем существовали морские котловины. Я полагаю поэтому, что мы стоим лишь на первых ступенях той лестницы, которая ведет к настоящему пониманию (как в чисто научном, так и в экзистенциальном смысле) единства души и тела; возможно, уже через сто или двести лет наше сегодняшнее видение проблем «человека соматического» будет выглядеть так же, как сейчас выглядят для нас представления Гиппократа об истерии как «блуждающей матке». Разговор психоанализа с медициной только начинается.