Будни искусства и науки

Во время визита в 1882 году в Соединенные Штаты Оскар Уайлд даже не пытался притвориться, будто представляет Америку как настоящий или будущий рай искусств. Он (как и многие проницательные путешественники) видел родовые черты американцев — приземленных и трудолюбивых, далеких от артистических полетов фантазии. Критическая мысль в Америке не должна была быть излишне язвительной — не переходящей грани, которую четко ощущали Марк Твен и Амброз Бирс. И направление критической мысли тоже могло быть вполне определенным — социальные реформы. Американцев, имевших моральные принципы, прежде всего волновали злоупотребления большого бизнеса, жестокость колониализма, коррумпированная политика, условия жизни бедняков, перспективы молодежи и права афроамериканцев.

Собственно артисты, мыслители, ученые чувствовали себя находящимися в изоляции в собственной стране, относившейся со страстью лишь к овладению земельными участками и строительству железных дорог. «Поглощенные искусством», если могли, предпочитали жить за границей. «Утонченные» американцы уезжали в Европу, и это превращалось в своего рода традицию.

Наибольшей известностью пользовался бывший адвокат, обнаруживший у себя талант поэта и скульптора — Уильям Уетмор Стори (1819—1895), живший с 1860-х годов в Италии. Вокруг него сформировался художественный кружок, состав которого постоянно менялся. Поэт Стюарт Меррил (1863—1915) прожил большую часть жизни во Франции, где приобрел славу символиста, причем французского, а не американского. Для новой плеяды американских ученых практически обязательным стало пребывание в германских университетах. В середине своего жизненного пути Генри Джеймс (1843—1916), американский писатель и критик, один из крупнейших романистов и теоретиков англоязычной литературы, избрал в качестве постоянного места жительства Англию. Его брат Уильям получил превосходное европейское образование.

Те же, кто оставался на американских берегах, упорно следили за европейскими процессами, изучали новые явления, стремились следовать заокеанским стандартам. Их интересовала не грубая проза американской жизни, а утонченная мистика европейского искусства. Однако еще раз укажем и на работы Коула, Черча, Ашера Дюрана. В Америке хватало места и одиночкам — таким, к слову, как художник Альберт Райдер (1847—1917), которого не интересовали ни величие ландшафта, ни дежурные портретные сюжеты. Райдер был одним из лидеров символизма в американской национальной живописной школе. Он учился в Национальной академии рисунка (1871), бывал в Лондоне, путешествовал по Франции, Испании, Италии и Швейцарии и в основном был самоучкой. Сначала он писал главным образом наивно-идиллические пейзажи. Его самобытный романтико-символистский стиль сформировался сравнительно поздно, продемонстрировав слияние позднего романтизма с символизмом. Райдер являлся страстным почитателем Э. А. По, часто вдохновлялся образами Библии, Шекспира и Вагнера. Впрочем, многие композиции Райдера представляют собою простые натурные мотивы, которые превращаются в смутные и тревожные фантомы — с фигурами и предметами, буквально тонущими в плотных слоях краски.

Альберт Райдер. Пророк Иона, 1890.

Идущим вопреки стереотипам общепринятого был архитектор Генри Хобсон Ричардсон (1838—1886). В 1859 году он окончил Гарвардский университет, в 1865 — Школу изящных искусств в Париже, с 1865 работал в Нью-Йорке, затем в Бруклине. Ричардсон мастерски использовал массивные, внушительные формы европейского романского стиля для создания подчеркнуто солидных, эффектных, иногда как бы навеянных романтическими легендами зданий, но при этом все его постройки имели четкую функциональную организацию, а некоторые проекты строгой простотой своих фасадов предвосхитили чикагские рационалистические здания 1880—1890-х годов. Деревянные дома Ричардсона (Брайент-хаус в Кохассете, Массачусетс, 1880) положили начало «готовым проектам» компактных и удобных жилищ. Создавая элегантные архитектурные формы, Ричардсон стремился отойти от примитивного копирования французских архитектурных оригиналов. Его здания были буквально нарочито тяжеловесными, но пропорционально спланированными, с большими окнами.

Простор архитектору давал появившийся в Соединенных Штатах небоскреб. Теперь заботиться о карнизах и прочих деталях стало просто смешно. Функционализм резко вторгался в грандиозное национальное строительство.

Как уже говорилось, в 1890 году произошло важное для американской культуры событие: оказалась достигнутой западная граница, американский мир получил ясно очерченные пределы. Но периодически, вплоть до 1906 года, на земельные аукционы попадали огромные участки практически дикой земли. Поэтому понятие границы и ее своеобразная культура еще существовали. Писатель Уолтер Прескотт Уэбб воспел эти дикие края, могущество непокоренной природы. Жизнь на ранчо все еще требовала револьвера. Тема индейцев, согнанных со своих земель и не покорившихся, продолжала волновать художественные натуры.

Совсем другой была ситуация к востоку от Миссисипи. Здесь начинала царить индустрия, и города становились неукротимым магнитом для вчерашних фермеров. Да и не только для мужчин, но и для женщин, девушек — о чем блестяще рассказал Хэмлин Гарланд (1860—1916) в «Розе датского поместья». Пионер-аристократ джефферсоновской школы начал ощущать непреодолимый зов мегаполиса. Здесь были лучшие возможности для образования, здесь (особенно на Северо-Востоке, в Новой Англии) очевидным образом проявлялся более высокий жизненный уровень. В определенном смысле это была часть Старой Европы со всеми преимуществами цивилизации. Именно поэтому нескончаемый поток кибиток на Запад стал делать странные пируэты; теперешние пионеры внезапно выбирали более устойчивые формы жизни.

Здесь, на Северо-Востоке, мысль и художественное горение были более интенсивными. Музеи и выставочные залы Нью-Йорка, Бостона и Филадельфии равнялись на мировые образцы. В этих городах работали симфонические оркестры мирового уровня, существовали популярные мужские и женские хоры. Именно в это время университеты стали вытеснять колледжи — не только по названию (как было в США в 1950;е годы), а и по сути. Речь зашла об огромных, прекрасно оборудованных учебных заведениях мирового уровня, о массовом наборе студентов, о возникновении аспирантуры в таких университетах, как Колумбийский, Чикагский, Джонса Гопкинса, Корнеллский, Йельский. Начиналось почти массовое создание университетов и на Ближнем Западе Америки. Интеллектуальный уровень этого региона неуклонно повышался.

Особую роль в указанном процессе сыграл Джон Берджесс, участник Гражданской войны. Он окончил Амхерст и поехал в Германию изучать систему высшего образования, а затем отправился в Париж, где подробно исследовал принципы работы Высшей школы политических наук. Уже упоминавшийся президент Гарварда химик Чарльз Элиот добавлял в Гарвардский колледж одну школу за другой, превращая его в великий университет. Студентам здесь разрешалось самостоятельно выбирать желательные для изучения предметы. Элиот жестко настаивал на необходимости лабораторных исследований, и именно его стараниями была оформлена степень бакалавра — что и помогло, помимо всего прочего, ликвидировать обязательность латинского языка. Также Элиот помог основанию Йельского центра образования, университета Джонса Гопкинса, нескольких медицинских колледжей. Находясь под влиянием германской науки, он создал американскую ученую степень «Ph. D.» (докторская степень).

Американский дипломат и историк, один из основателей Корнеллского университета Эндрю Уайт (1832—1918), преподаватель новой и новейшей истории и автор ряда исторических сочинений, мечтал о «храме науки», в который принимали бы всех желающих без ограничения и без платы, и немало сделал для университета Нью-Йорка.

В Принстоне Вудро Вильсон способствовал модернизации и возникновению нового передового университета. При помощи Джона Рокфеллера Уильям Рейни Харпер создал еще один гигант образования — Чикагский университет, где комбинировались изучение наук и исследовательская работа. Харпер, собственно, был исследователем Библии и к прикладной науке относился не без скепсиса. Но он создал так называемый «верхний колледж» — последние два года обучения, когда студенты изучали методы исследования. Так теория и практика в американских университетах слились в единый процесс, что отличает их и по настоящее время.

1890-е годы стали важной вехой формирования университетской науки в США, успешно действующей и по настоящее время. Но важно отметить и следующее. В 1880—1890-е годы возникло очень впечатляющее число специализированных научных отделов — они упорно вторгались в академическое расписание, как бы фрагментируя традиционные отрасли знания. Это потрясло основы обычных, традиционных дисциплин. Особенно досталось гуманитарным наукам.

В гуманитарных науках «исследование» стало обозначением метода, заводящего в неверные дебри. Началась погоня за фактами, пострадали принципы обобщения. Вот история, рассказанная Николасом Мюрреем Батлером (1862—1947), профессором, президентом Колумбийского университета, крупным университетским деятелем того периода. Когда он в свои студенческие годы взял курс греческой драмы, профессор начал свою первую лекцию словами: «Это наиболее интересная пьеса нашего автора: в ней можно найти все исключения из греческой грамматики». Уже на одном этом примере видно, что гуманитарные науки оказались в загоне, их привлекательность будто намеренно разрушалась, над ними открыто смеялись как над не имеющей практической значимости софистикой. Меж тем в расписаниях крупных университетов значилось немало гуманитарных курсов, и самым прискорбным было то, что их преподавали не гуманитарии. Студенты 1890-х годов утверждали, что гуманитарные дисциплины тем не менее не утеряли своего очарования, своей интеллектуальной значимости, хотя и превратились в нечто, неподотчетное «здравому смыслу».