От романтической любви к креативной

В одной из вполне солидных докторских педагогических диссертаций, посвященных античному миру, я прочел, что он, этот мир, погиб потому, что любовь к прекрасным мальчикам у мужчин и к прекрасным женщинам у женщин вытеснила нормальные отношения между полами. Удивляться этому выводу не приходится, читая, например, «Жизнь двенадцати цезарей» римского историка Гая Светония Транквилла, где описано, каким ужасным извращениям предавались многие римские императоры. Однако далеко ли мы сами ушли от античной практики любви? Ведь сегодня многие формы любви и сексуального поведения, которые раньше относили к патологии и отклонениям от культурной нормы, объявляются вполне естественными. Глядя на экран телевидения, просто диву даешься: молодые и даже не очень молодые люди рассказывают, с кем они спят, как спят, в какие патологии въезжают. И все это так, как будто речь идет об обыденных публичных вещах. Предел нравственного падения не так давно демонстрировали «Окна» с Дмитрием Нагиевым. В одной из передач интересная и на вид умная девушка с раздражением говорит двум своим парням: «Вы мне лично неприятны, но я сплю с вами ради секса». Сам ведущий все время внушает зрителям: «Не стесняейтесь своих чувств! Если вам это приятно, то все, абсолютно все, в этой области допустимо».

Но не только выход на поверхность «любовного андеграунда» (проституции, порнографии, гомосексуализма, лесбиянства, трансвестицизма и т. п.) снова привлек интерес общества к вопросам любви и секса. Обостряют интерес и новые медицинские технологии, позволяющие ни больше ни меньше как сменить пол. Известно, что в нашей стране и за рубежом тысячи вполне нормальных людей меняют сегодня пол. Читая одну из типичных статей о смене пола, я удивился. Поразила меня эта статья не только самим материалом, но и отношением автора к этому явлению. Он описывает технологию генетической коррекции и проводит короткие интервью с пациентами Центра репродукции человека и планирования семьи, где делаются эти операции. Как такое может быть, подумал я, ведь люди меняют пол, женщины становятся мужчинами, и наоборот, меняют не только пол, но и личность, идут на сложнейшие операции с тяжелыми последствиями для здоровья, а автор — ни слова о нравственной и этической стороне вопроса, как будто это самое обычное дело. Более того, из статьи следует, что смена пола — вполне естественное дело, в результате получаются люди, которые «в дальнейшем слывут хорошими семьянинами» и вообще становятся преуспевающими, полноценными.

И ладно, если бы речь шла об отдельных, частных явлениях общественной жизни. Нет, что-то меняется в самой культуре, в нашем отношении к вопросам пола. Этот процесс, конечно, ускоряется и в связи с созданием индустрии любви. И опять у нас нет никакого отношения к этому. Дело не только в падении вкуса и в пошлости, хлынувшей на нас со страниц книг, журналов, с экранов телевизоров, но и в отсутствии нравственной позиции, вообще какой бы то ни было осмысленной позиции.

Нет позиции в этом вопросе и у многих ученых. Например, в интересной книге польского культуролога Збигнева Лев-Старовича «Секс в культурах мира», с одной стороны, признается, что массовая культура закручивает спираль эротизма, нередко становясь рядом с порнографией, что различные публикации и фильмы с эротическим содержанием формируют установки у молодежи и не только у нее, а с другой стороны, сам автор описывает секс в различных культурах так, как будто это феномен природы, далекий от этических размышлений и оценок. Кому-то может показаться, что и сам секс как культурное явление требует подобного бесстрастного рассмотрения, ведь в разных культурах, как показывает Лев-Старович, были все мыслимые и немыслимые сексуальные отклонения, причем то, что в одной культуре (например, мастурбация, гомосексуализм, оргии или неклассические позы) являлось культурной патологией, в других культурах было нормой и естественным ходом дел.

Впрочем, есть счастливые исключения. Речь идет об исследовании сексуальности, проведенном Мишелем Фуко. Проблематизируя тему секса, Фуко спрашивает: «Какая-то скользкая дорожка за несколько веков привела нас к тому, чтобы вопрос: что мы такое? — адресовать сексу… Как удалось почти целиком и полностью поставить нас — наше тело, нашу душу, нашу индивидуальность, нашу историю — под знак логики вожделения и желания? Именно она отныне служит нам универсальным ключом, как только заходит речь о том, кто мы такие. И не одно столетие прошло уже с тех пор, как бесчисленные теоретики и практики плоти сделали из человека — без сомнения, весьма мало „научным“ способом — детище секса, секса властного и интеллигибельного. Секс — причина всего»^[1].

Если секс причина всего, то в чем тогда роль любви? И чем вообще секс отличается от любви? Попробуем в этом разобраться. Наше современное представление о любви получило название романтической концепции любви. Считается, что первые принципы романтической любви разработали американские пуритане в XVII веке. С романтической концепцией любви связываются такие характеристики, как идеализация, равенство партнеров, любовная страсть или более сдержанные, но все же сильные эмоциональные переживания. Но романтическая любовь только одна из форм любви. Стоит подумать, что такое любовь вообще.

Характеризуя любовь, Е. Н. Шапинская выделяет следующие две ее основные характеристики: «Любовь изначально присуща человеку как биологический атрибут, и человеческая любовь имеет социальную природу»^[2]. К этим двум характеристикам я добавлю третью: любовь — неотъемлемая характеристика личности.

Анализируя становление любви в архаической культуре, можно понять, какие особенности поведения человека выступили в качестве биологической предпосылки любви. В Австралии исследователи еще застали племена, в которых интимные отношения почти не связывались аборигенами с социальными; для них половые отношения понимались скорее как насыщение, напоминающее процесс еды. Половое влечение (притяжение), половое общение (ритуалы ухаживания и пр.), соитие, возникновение через определенный промежуток времени нового влечения — вот основные элементы биологического плана любви, еще не преображенного социальными и личностными отношениями.

Антрополог Маргарет Мид описывает два типа социальных отношений, так сказать мало благоприятных для зарождения любви: когда отношения между супругами в семье антагонистические (они в прямом смысле боятся друг друга) и наоборот, предельно родственные, как в племени арапешей, где будущий муж воспитывает свою будущую супругу в собственной семье; в результате между ними складываются теплые родственные отношения, но не возникает дистанция и напряжение, столь необходимые для возникновения любви^[3]. Но именно в архаической культуре складывается такая социальная организация (деление племени на фратрии и правила заключения брака), которая создает нужную дистанцию полов и напряжение между ними, способствующие зарождению любви. Из всех упорядочивающих факторов в архаической культуре, считает Е. Мелетинский, «на первом плане оказывается социальный, т. е.

введение

дуальной экзогамии и вытекающий отсюда запрет браков между членами одной «половины» (фратрии). Оборотной стороной введения экзогамии является запрещение кровосмешения (инцеста)"^[4].

На основе этих представлений и общих анимистических представлений архаический человек осмыслял интимные и брачные отношения. Например, он понимал их как охоту, позволяющую жениху-охотнику перегонять души умерших предков в тела матери и будущего ребенка.

Важно, что подобное осмысление брачных отношений, обусловленное вовсе не биологическими потребностями человека, а представлениями о душе, т. е. семиотическим изобретением, решительно повлияло на понимание и практику этих отношений. Брачные отношения теперь истолковываются не только и не столько как удовлетворение полового чувства или средство деторождения, но главным образом как общение с душами и единственный способ воспроизводства рода. Поэтому, кстати, во многих племенах первые брачные отношения поручаются не жениху, а шаману как специалисту по общению с душами, а девушки в период менструации рассматриваются как опасные для племени и изолируются (ведь кровь означает врага, а девушка еще не живет с мужчиной, следовательно, она вступила в отношение с чужим, опасным духом). Другой яркий пример, приведенный выше, — брачные отношения в семье арапешей: поскольку они считают, что ребенок образуется из семени отца и крови матери, то до беременности матери стараются совершить как можно больше актов соития, но затем полностью прекращают половые сношения.

Понимание брачных отношений как охоты или, как у арапешей, поручение первых отношений шаману, изоляция девушек в период менструации — не биологические потребности человека, а «жизнь архаической культуры», реализация ее смыслов, но осуществляемые посредством человека, в механизме становления так называемых «производных» потребностей. При этом социальные отношения (план) решительно трансформируют биологический план, не только обеспечивая его (создавая необходимые условия для полового влечения, общения и соития), но и подчиняя его себе. В отличие от полового влечения, общения и соития любовь как социальный, точнее, социокультурный феномен — это влечение (влюбленность), общение и соединение, совместная жизнь, опосредованные культурными сценариями (дискурсами), например, понимаемые как связь с другими фратриями, как способ воспроизводства рода, как сакральная охота, как контакт с душами. Биологический план при этом не исчезает, а претворяется, преображается; он обеспечивает социальный план, не «забывая», так сказать, и самого себя. Теперь половое влечение, общение и соитие полностью осуществляются в лоне социальных и культурных отношений. И не всегда здесь имеет место гармония. Например, поручение первых брачных отношений шаману или полное прекращение сношений супругов у арапешей противоречат «логике» биологических отношений, но совершенно необходимы в плане социального архаического понимания любви.

Начиная с Античности с формированием личности, т. е. человека, переходящего к самостоятельному поведению и создающего поэтому индивидуальные представления о мире и самом себе (вспомним Сократа и Платона), возникает необходимость в третьем плане любви. Здесь вырабатываются первые личностные концепции любви (любовь как страсть, платоническая любовь, одухотворенная любовь в семье и браке и др.), которые ставятся в связь с социальными представлениями о любви. Платоновская концепция любви, понимаемой как стремление к целостности личности, как поиск своей половины, как вынашивание духовных плодов, как стремление к благу, красоте и бессмертию, не только подготавливает новые формы социальных отношений, в которых большую роль будет играть античная личность, но и позволяет реализоваться эзотерической личности самого Платона.

В личностной концепции любовь выходит на первое место в ценностях человека, что особенно видно по знаменитым письмам Элоизы к Абеляру. Более того, Элоиза, по сути, отвечает на проблему, поставленную Платоном: в каком смысле без любви человек не целостен? Если, говорит Элоиза, человек любит, любимый (любимая) становится для него высшей непосредственной реальностью. Если же он не любит, ему нечем жить, и в этом смысле он нецелостен. Вспомним цитированное выше признание Элоизы.

«Во всю свою жизнь, — пишет она Абеляру, — что бы ни происходило, я больше боюсь обидеть тебя, чем Бога; больше жажду угодить тебе, чем ему. Я стала монахиней не ради божественной любви, а по твоей воле. Бог ведает, что я точно так же, ничуть не сомневаясь, по твоей воле последовала бы за тобой или упредила бы тебя, даже если бы ты поспешил во владения Вулкана, ибо душа моя была не со мной, а с тобой! Даже и теперь, если она не с тобой, то ее нет нигде: поистине без тебя моя душа никак существовать не может».^[5]

Если вспомнить, что для средневекового человека Бог — высшая реальность, то нельзя не поразиться смелости Элоизы. Она ставит любимого выше Творца. Подобное решение имело как свои достоинства, так и недостатки. Объявив любовь высшей ценностью личности, Элоиза вслед за Платоном сделала ее предельно притягательной, действующей на протяжении всей жизни. Любовь становится не кратковременным и малозначимым увлечением, а средоточием жизни, без любви жизнь немыслима. Приписав любимому качество быть высшей реальностью, любящий создал, как бы сказал Фрейд, ни с чем не сравнимое препятствие на всю жизнь.

Но одновременно жизнь любящего ставится в зависимость от другого (другой личности), который может не отвечать на любовь или отвечать не так, как нужно любящему. Что и происходит в случае Элоизы: оскопленный врагами и посвятивший себя Богу, Абеляр не в состоянии ответить на чувства своей бывшей возлюбленной и жены. Другая проблема не менее серьезная, хотя впервые она возникла уже у Платона. Личность может понимать любовь не так, как общество, т. е. личностная концепция любви входит в противоречие с социальной моделью любви. Именно это имеет место у Платона и Элоизы.

Известно, что в европейской культуре были созданы и другие личностные концепции любви: родственная любовь в браке (для личности типа Плутарха), любовь к Богу (для личности подобной св. Августину), куртуазная любовь (для личности типа Абеляра и Элоизы), любовь как ничем не сдерживаемые страсть и наслаждение (от Гая Калигулы к маркизу де Саду и дальше), любовь как моральное занятие (Кант и Фихте), романтическая любовь, американский вариант любви (Т. Драйзер), любовь-секс, и этими примерами ряд не заканчивается. Главная функция личностной концепции — создать условия для реализации идеалов и ценностей в области любви самого человека как личности. Понятно поэтому, что, если человек кардинально меняется (именно как личность, а не вообще), он должен вырабатывать и новую концепцию любви. Ясно также, что личностная концепция любви входит (должна входить) в общую концепцию человека как личности.

И опять же становление личностного плана не отменяет два других. Человек любит и как личность, и как социальный индивид, причем в общем случае в плане биологического субстрата необходимо половое влечение, общение и соитие. Другое дело, что в культуре складываются формы любовного поведения, которые можно назвать «усеченными». К ним, например, относится однополая любовь, любовь к Богу, предполагающая безбрачие и девственность, любовь к родителям или авторитетному лицу и пр. В данном случае любовное поведение на биологическом плане так трансформируется, удовлетворяя требованиям двух других планов, что существенно расходится с природным прототипом. Впрочем, человек вообще существо предельно искусственное. Что в любви является границей и нормой, а что патологией — можно решить только на уровне культуры и социума, а не отдельного человека. Правда, личность, претендуя на социальную автономию, часто решает эти вопросы самостоятельно. Но социум (общество) в праве игнорировать эти решения. По сути, конкретное решение этого вопроса выстраивается в ходе непростых взаимоотношений и диалога общества и личности.

Возникновение секса Мишель Фуко относит к XVIII—XIX вв.екам и связывает со становлением социальных институтов религиозной исповеди, образования, медицинского контроля и лечения, правосудия в отношении половых отклонений. Во всех этих случаях он намечает следующую единую схему объяснения. Первый шаг — появление в рамках определенного социального института (церкви, школы, медицинского учреждения, суда) задачи отслеживать отклонения от нормального поведения своих клиентов и подопечных с целью возвращения их в лоно нормы (возвращение к Богу, выздоровление, исправление и наказание). При этом, естественно, подразумевалось, что существует норма и отклонение от нее (патология поведения). На самом же деле граница между нормой и патологией проводилась как раз в рамках социального института.

Второй шаг — развитие под воздействием этих идей различных практик контроля и подавления (лечения, исправления). В школах насаждается институт тьюторов, надзирателей, классных дам, которым предписано следить и наказывать. В медицинских учреждениях разрабатываются техники обследования, контроля и лечения. В пенитенциарных учреждениях сочиняются многочисленные правила и запрещения, за строгим исполнением которых следят надзиратели и т. д. Причем содержанием всех этих практик являются формы поведения, относящиеся к интимной, половой стороне жизни человека, ранее не замечавшиеся, а теперь понимаемые как сексуальные нарушения.

Третий шаг — реакция индивида на воздействие новых практик контроля и подавления. Все, что с ними связано, начинает рассматриваться с вниманием и толкуется как запретное и оттого часто как притягательное. Индивид, особенно под влиянием науки (физиологи и психологии), ищет и находит причину и источник своих проблем и девиантного поведения. Это и есть секс. Под «власть» народившегося и быстро окрепшего секса постепенно переходят интимные органы и формы поведения человека: гениталии, все привлекательные и притягательные части тела, над которыми в течение трех-четырех веков основательно потрудилось искусство Нового времени (грудь, живот, ноги, шея и т. д.), кокетство, эротика и т. д. Фуко пишет: «Понятие секса позволило, во-первых, перегруппировать в соответствии с некоторым искусственным единством анатомические элементы, биологические функции, поведения, ощущения и удовольствия, а во-вторых, — позволило этому фиктивному единству функционировать в качестве каузального принципа, вездесущего смысла, повсюду требующей обнаружения тайны: секс, таким образом, смог функционировать как единственное означающее и как универсальное означаемое»^[6].

Существенную роль в формировании секса сыграли формы рефлексии, сначала в искусстве, затем в науке. Многие писатели романтизировали и поэтизировали не только возвышенные формы любви, но и простое любовное наслаждение. При этом они уловили, что наслаждение или сладострастие в любви может выделяться в самостоятельный процесс. Например, Мопассан в рассказе «Ласки» пишет: «Природа научила нас ласкам, чтобы скрыть свою хитрость, чтобы заставить поневоле, без конца плодить новые поколения. Так давайте похитим у нее сладострастие, присвоим его, преобразим, сделаем утонченным, идеальным, если хотите! Обманем в свою очередь эту обманщицу Природу! Сделаем больше, чем она хотела, больше того, чему она могла или осмелилась нас научить. Сладострастие — словно необработанный драгоценный камень, добытый в недрах земли: возьмем его и станем шлифовать, чтобы придать ему красоту, не заботясь о первоначальных намерениях, о тайной воле того, кого вы зовете богом»^[7].

Второй по значимости шаг в направлении к сексу сделали ученые, особенно Фрейд. Именно последний объявил сексуальное влечение и энергию (либидо) источником и причиной не только и не столько полового влечения, сколько развития всей личности человека. При одном направлении развития либидо личность тяготеет к творчеству, при другом — к психическому заболеванию, при третьем имеют место оговорки, юмор, сексуально окрашенные сновидения. Психоанализ с его почти детективными процедурами выявления блокированных бессознательных сексуальных влечений сделал сексуальность тайной, подлежащей раскрытию, и тем, что определяет саму личность. «Секс, — пишет Фуко, — эта инстанция, господствующая, как нам представляется, над нами; эта тайна, которая кажется нам лежащей подо всем, чем мы являемся; эта точка, завораживающая нас властью. Желание секса — желание его иметь, желание получить к нему доступ, его открывать, его освобождать, артикулировать его в дискурсе, формулировать его в виде истины»^[8].

Здесь Фуко точно указывает на первоначальный исток сексуальности — свободу человека в отношении своих желаний. Вспомним «Речь о достоинстве человека» эпохи Возрождения. «О высшее и восхитительное счастье человека, — писал Пико делла Мирандола, — которому дано владеть тем, чем пожелает, и быть тем, чем хочет!»^[9] Второй по значимости момент (на него Фуко тоже обращает внимание, но меньше) — рациональные формы осмысления, трактовка человека в естественно-научной онтологии, приписывание природе человека конечных причин, объединяющих все его желания и поведение. По Фуко, получается, что секс, в отличие от любви, всегда запретен и патологичен. Вряд ли. Помимо той линии формирования, которую проанализировал М. Фуко, можно указать еще две области факторов, определивших становление секса.

Первая область — действие СМИ, рекламы, дизайна, искусства, пропагандирующих секс, обнаженное тело, сексуализированные формы жизни и общения. За всем этим стоят вполне практичные интересы (т. е. опять-таки особые практики): заставить купить, приобрести предметы и атрибуты, необходимые и для секса и для любви, повлиять на стандарты поведения, расширить зону удовольствий и наслаждений, повысить интерес к интимной жизни и т. п. Известно, что действие и влияние индустрии секса и любви в нашей культуре значительны и постоянно расширяются.

Особенно велика здесь была (и есть) роль таких видов искусства, как кино и телевидение, а также рекламы. Кинооператоры и сценаристы, подхватив достижения живописи в культивировании и разработке тела, сделали в этом направлении очередной прорыв. Техники.

«наплыва», «крупного плана», «перебивки планов», сама возможность изобразить «движение тела» позволили наделить интересом и сексуальной энергией буквально каждый значимый элемент тела, многие до того вполне невинные его движения. Когда же кинематограф стал изображать соитие и шагнул в область порнографии, последние преграды пали и зритель оказался в реальности, которую кроме как сексуальной и действительно патологической не назовешь. Если для Н. Бердяева именно лицо любимой (любимого) символизирует любовь, то для известного режиссера и кинооператора Тинто Брасса, одного из создателей «Калигулы», секс символизирует «женская попка», а для современного американского писателя Генри Миллера, пожалуй, женское лоно и гениталии.

Вторая область факторов, определяющих формирование секса, уже нормального, там, где он рассматривается, с одной стороны, как источник удовольствий и наслаждений, с другой — как условие психического здоровья и телесной гигиены. Это направление сексуальности поддерживается как СМИ, так и специальными практиками (психологические группы и тренинги, участники которых делятся своим сексуальным опытом и неудачами, консультации психологов и сексологов, образовательные курсы полового воспитания и пр.). Цель подобных практик — нормальное развитие сексуальных желаний, правильное использование секса в семье и во взаимоотношениях, смягчение коллизий и конфликтов, складывающихся в интимной жизни, и т. п.

Если учитывать эти две области, то в целом можно говорить об амбивалентной природе современного секса. С одной стороны, секс воспринимается как тайна, патология и интимная сущность человека, с другой — как обычная техника («технология любви»), норма и всего лишь как один из планов жизни человека, где он может получать удовольствие и поддерживать свое физическое и психическое здоровье.

Любовь и секс не только противоположны (первая ориентирована на сложные формы культурной жизни, на общение и родственность, включая, естественно, и интимные отношения, вторая — только на наслаждение), но и связаны друг с другом. Секс постоянно «крадет» у любви, использует ее ауру, эксплуатирует ее разнообразные жизненные формы. Любовь пользуется более скромными плодами — заимствует, и то в своих пределах, технологию секса и связанные с сексуальностью внешние формы.

Но секс не только крадет у любви, он ее разрушает, причем весьма успешно. К каким последствиям может привести культивирование секса и создание индустрии сексуальных удовольствий? Ну, во-первых, к дальнейшему кризису и разрушению романтической концепции любви, которая и так уже серьезно пострадала от современного быта и низкой личной культуры супругов. Во-вторых, что не менее и даже более важно, к провоцированию разнообразных сексуальных отклонений, к расшатыванию естественной связи психического, любовного поведения с его телесной основой, в конечном счете к снижению сексуальных потенций населения. Нужно заметить, что сама концепция любви-секса, поддержанная средствами массовой коммуникации, деформирует естественные связи любовного поведения с телесностью. Содержание и образы сексуальных фильмов, произведений, изображений построены так, чтобы разрушать нормальные культурные сценарии любовного поведения. В погоне за острыми ощущениями и переживаниями отрицаются любые границы, запреты, тайна, т. е. убивается сама культурная основа любви, любовного поведения (а ведь в любви, особенно возвышенной, 99,9% держится на тайне, границах, дистанции, противоположности). Есть в концепции любви-секса и демоническое начало. Культивирование (разглядывание) гениталий, а также эксперименты с ними и телом только ради острых чувственных ощущений рано или поздно вступают в противоречие и конфликт с духовностью и нравственностью человека.

Нужно учесть и то обстоятельство, что пол и тело человека наряду с нравственностью, семьей, личностью являются универсалиями, определившими развитие человеческого духа и культуры. Как универсалии они не могут быть существенно трансформированы или тем более элиминированы. Сегодня, однако, наблюдается опасная тенденция экспериментирования с этими универсалиями (генная инженерия, эксперименты в области пола и секса, эксперименты с психикой и т. п.). Вероятно, необходимы не призывы к свободе в области пола и сексуальных потребностей, а серьезная политика в сфере сексуальной, а точнее, любовной культуры. Именно культуры. И в России здесь есть своя традиция. Достаточно вспомнить нашу литературу и поэзию (от Пушкина до Пастернака), работы наших философов начала века и современных, обсуждавших тему любви и русского эроса.

• [1] Фуко. Цит. соч. — С. 176—177.
• [2] Шапинская Е. Н. Дискурс любви. Любовь как социальное отношение и ее репрезентация в литературном дискурсе. — М., 1997. — С. 28.
• [3] Мид М. Культура и мир. — М., 1988.
• [4] Мелетинский Е. М. Поэтика мифа. — М., 1976. — С. 199.
• [5] Абеляр П. История моих бедствий. — М., 1959. — С. 70, 87.
• [6] Фуко М. Цит. соч. — С. 262.
• [7] Мопассан Ги де. Ласки // Соб. соч.: В 12 т. — М., 1958. — С. 346—347.
• [8] Фуко М. Цит. соч. — С. 265, 273—274.
• [9] Пико делла Мирандола Дж. Речь о достоинстве человека // История эстетики: В 5 т. — М., 1962. — Т. 1. — С. 507—508.