Христианство и так называемый христианский коммунизм

Сменившее античное мировоззрение христианство было, прежде всего, нравственным учением, учением о душе и ее спасении ради благ загробной жизни. Христианство рассматривает земную жизнь как временную, и весь центр вниманья переносит на жизнь будущую. В земной жизни оно принимает все, как оно существует («воздайте кесарево кесарю, божие — Богу»), без протеста или стремления к изменению. Несправедливость — это грех, в котором должно покаяться; жестокость — это свойство, которое должно смягчить милосердием ради любви к ближним. Христианство, например, не восстает против института рабства, а только рекомендует хозяевам милостивое отношение к рабам, а рабам — обезоруживать своих тиранов кротостью и покорностью. Христианство, вообще, не социально-экономическое и не протестующее революционное учение, а учение о нравственном идеале, осуществимом при бедности и отказе от земных благ. Путеводною звездою первохристианства, а также его реформации, был апостольский идеал. С третьего века появляются новые веянья. В итоге идеал нового исторического христианства — суровый аскет, бегущий в пустыню или в монастырь от «прелестей и соблазнов» реальной действительности. Отсюда христианские проповедники постоянно осуждали богатую и праздную жизнь, и многие их заявления легко могут быть приняты за выражения социалистической мысли. К тому же предания о братской и имущественной общности первых христиан, приводимые в «Деяниях Апостольских», как бы подтверждали наличие сознательного социалистического учения и коммунистического устройства, что уже, разумеется, не верно. Никакой определенной коммунистической теории как учения, рекомендующего новую более совершенную форму хозяйственного быта, христианство ни в первые века своего распространения, ни позднее, решительно не знало. Христианство вообще было чуждо и критике существующего строя, и вообще мысли, что хозяйственный строй должен быть радикальным образом, да еще к тому же революционным путем, изменен. Оно принимало всю хозяйственную и социальную жизнь, какою она была в ту эпоху, и никогда революционно не призывало массы к активному выступлению с целью преобразования экономических отношений, что и составляет сущность социализма. К таким преобразованиям христианство вообще относилось в высокой степени безразлично, ибо его интересы лежали в совершенно иной сфере, а именно в моральной.

Христианство вообще учение нравственное, моральное, а не социальное или социалистическое. Наприм., оно признает институт рабства, рекомендуя только милость к рабу, а не отвергает самый институт. То же и по отношению к власти («всякая власть бо от Бога»).

Это, конечно, не значит, что распространение христианства в древнем мире не являлось по-своему симптомом величайшей культурной революции, революции, которая естественно способствовала созданию новых хозяйственных форм. Но религиозно-нравственная идея, увлекавшая в то время низшие слои древнего общества, не заключала в себе сознательного выражения социалистического учения.

Ни существовавшие социальные отношения, ни тот или иной смысл производств, совершенно не останавливали на себе внимания христианских философов. Поэтому нельзя приписывать христианству, хотя бы в его якобы более древней и более упрощенной редакции, коммунистического характера и вообще говорить о христианском коммунизме. Это значит или не знать ни христианства, ни коммунизма или преследовать какие-либо добавочные цели, а не цели истинного знания.

Конечно, не следует при этом думать, что первоначальное христианство являлось как бы учением, вполне санкционирующим существующий хозяйственный порядок. Новое религиозное движение, охватившее широкие слои угнетенного народа и увлекшее за собой тех представителей господствующих классов, которые уже предчувствовали неизбежную смерть старой культуры и старых форм общественной жизни, — оставаясь индифферентным к данному социальному политическому строю, не могло выставлять новых идеалов общежития, радикальным образом расходившихся с господствовавшими в то время формами.

Всякое новое религиозное движение in statu nascendi т. е. пока оно остается в широком смысле революционным, если даже непосредственно и не означало восстания против существующих властей, обнаруживает склонность именно к коммунистическим началам. Вспомним хотя бы историю учения Будды. Первые группы последователей новой истины, монахи и аскеты, устраивают мужские и женские общины, в которых царит равенство и общность имущества. То же можно сказать про первых глашатаев анабаптизма, мармонства и других религиозных, а впоследствии и революционных учений. Но такой только коммунизм не проникнут определенной коммунистической теорией; он не выражается в проповеди нового экономического строя, а сводится к установлению известных этических положений и практических требований с ярко выраженной общинной окраской. В этом, и только в этом смысле, коммунизм отнюдь не был чужд христианству.

Итак, как движение, знаменовавшее собой великий исторический перелом, христианство, прежде всего, создало такой подъем общего настроения, который, уже по самой религиозной сущности своей, не мог не увести человеческую мысль далеко от простых забот об устроении жизни, хотя бы и жизни целого общества; все идеалы христианства находили выражение в форме верований в некоторые «вечные и божественные» этические истины, отсюда — идея отказа от индивидуального владения и идея общности как форма жизни, а не как новая экономическая сущность.

Нельзя видеть, кроме того, в христианстве первых веков какого-либо единого социально-экономического учения. Так может представляться дело только людям, стоящим на «церковной» точке зрения и готовым считать не христианскими те учения, которые расходятся с установившимися в церкви догматами. Но, если принять во внимание все огромное количество различных сект и общин, выступивших под знаменем учения Христа, или, даже шире, все религиозное движение той эпохи, то нельзя не признать значительности в этом движении проповеди и практического осуществления коммунизма.

Всякий религиозный коммунизм во все исторические эпохи был, прежде всего, коммунизм потребления. Христианство в этом отношении не дало ничего нового. О социалистической организации производства или распределения христианские реформаторы не мечтали. Ничего нравственно предосудительного в том или ином способе производства не усматривалось. И им казалось, что все бедствия, от которых страдало человечество, обусловлены его нравственным несовершенством. И самая общность имущества, как мы уже видели, обосновывалась ими как требование этического порядка.

Первоначально коммунизм потребления для христианских общин был одним из существенных признаков. Всему этому имеются многочисленные свидетельства. Так, первая община, по свидетельству «Деяний Апостольских» (гл. IV, ст. 32, 34), была организована на своего рода коммунистических началах; «им нельзя было ничего называть своим, а все у них было общее. Не было между ними никого нуждающегося, ибо все, которые владели землями и домами, продавали их, приносили цену проданного и полагали к ногам апостолов. И каждому давалось, кто в чем имел нужду». Естественным следствием такого обычая были общие трапезы и общие дома. Здесь, таким образом, проводился принцип: каждому по его потребностям. В своей «Апологии» Тертуллиан удостоверяет о наличности общности имуществ у христиан его эпохи. «Мы живем, — говорит он, — по-братски на счет общности имуществ, между тем, как у вас эти имущества производят ежедневные раздоры между братьями. Составляя между собою одно сердце, одну душу, можем ли мы отказываться от общности имуществ? Все у нас общее, исключая жен». «Зная дух христиан, ничего нет удивительного, что у них общие столы».

В том же духе говорит Климент Александрийский (f 215) и св. Киприан Карфагенский (t 258), которые усматривают признак христианского совершенства в отказе от собственности и стоят за общее пользование.

Василий Великий (f 374) в своих «Беседах» считает христианинасобственника только случайным хранителем собственности: «Алчущему, — говорит он, — принадлежит хлеб, который ты у себя удерживаешь; обнаженному, — одежда, которую охраняешь в своих кладовых; необутому, — обувь, которая гниет у тебя; нуждающемуся, — серебро, которое зарыто у тебя». Те же идеи распространяет св. Амвросий Медиоланский (t 391;): «Земля, — говорит он, — принадлежит всем, а не только богатым». В том же духе высказывались в IV в. Руник, Григорий Нисский, св. Хризостом в VI в., папа Григорий Великий (590—604).

Но никто из духовных писателей, даже наиболее последовательный и радикальный блаженный Иероним, не предлагают уничтожить самый институт частной собственности. Они рекомендуют в лучшем случае «отречение» (бл. Иероним «Письмо к Евстохии»), в худшем — «воздержание» (бл. Августин «Беседа на псалом XXXI»).

Тот же чисто-этический дух в постановке социально-экономических вопросов встречаем мы и в трактовании проблемы роскоши, денег, торговли, ростовщичества. Но определенного экономического учения во всем этом отнюдь не содержится. Да и вообще коммунизм потребления никогда не может стать общей формой жизни. Он неминуемо сталкивается со старою индивидуалистическою формою производства, с принципом частной собственности на орудия производства и основами денежного хозяйства. Отсюда его быстрое разложение, приводящее к отказу от проведения его в жизнь, а затем и от принципиального признания. С исчезновением того религиозного энтузиазма, которым вообще характеризуются первые шаги всякого нового движения, исчезает и из сознания христиан коммунистический идеал. Следы этого идеала продолжают еще сохраняться в тех обособленных монашеских общинах или киновиях, которые, находясь, в конце концов, на иждивении у «мирян», символизируют «уход из жизни». В этот период «отцы Церкви» уже относятся неодобрительно к тем, которые продолжают упорно отстаивать принципы старого коммунизма; они уже являются еретиками и отступниками от ортодоксии. Правда, некоторые следы былого коммунистического настроения долго продолжают еще жить в этических воззрениях церковных учителей и богословских писателей. Так, например, св. Иероним говорит, что «излишнее владение есть ограбление общества». Василий Великий заявляет, что «богатый — это вор». Иоанн Богослов, предвосхищая Прудона, провозглашает, что «собственник — это грабитель». Исходя из того же круга идей, Амвросий Медиоланский считает всякую «частную собственность узурпациею».

Приведенные и сходные заявления никогда не означали прямого исповедывания коммунистических идей. Это, в лучшем случае, — не более, чем проповедь бедности, милосердия и братства, в худшем — неизбежная при агитации среди бедноты морализирующая социалистическая декламация.

И только проникая в массы, религиозное искание как единственная форма правдомыслия и правдоискательства попадает на готовую почву социального неудовольствия и готовности к взрыву и превращается в то особое социально-религиозное движение, которым насыщена была народная атмосфера всего средневековья. Это движение в силу своих идей получило образное наименование «еретического коммунизма».