Залог и сервитуты

Наряду с другими институтами гражданского права в рассматриваемый период получает дальнейшее развитие институт залога. Из юридических актов того времени мы узнаем о существовании различных форм залога. При одной из них заложенное имущество не переходило ни в пользование, ни во владение кредитора, при другой — он мог пользоваться заложенной землей, что заменяло уплату процентов. Но чаще кредитор получал право «пахать за рост землю» только в случае просрочки долга.

При залоге движимых вещей (закладе) заложенное имущество переходило в руки кредитора, но последний не получал права пользования и распоряжения им. Залоговые отношения прекращались уплатой долга или несостоятельностью должника. Невыкупленная должником вещь продавалась кредитором. В Уложении 1649 года подтверждается это положение. В статье 196 главы X говорится о том, что если должник своего заклада в срок не выкупит, то кредитору вольно «заклад продать, и заложить, и в приданые дать». Если заложенная вещь утрачивалась без вины залогодержателя (например, была украдена), то ее стоимость возмещалась в половинном размере.

Московское законодательство знало сервитуты (права на чужие вещи): право прокладывать в необходимых случаях дороги через частные землевладения, пользование рекой для судоходства. Лицо, построившее на реке плотину, обязано было обеспечить проход судам. «Для судового ходу сделати ворота, чтобы теми вороты мочно было судам ходити» (гл. IX, ст. 18 Уложения 1649). Уложение разрешает ставить запруды на реках с условием непричинения ущерба соседним землевладениям (там же, глава X, ст. 238). Узаконивается право иметь угодья в чужом лесу: рыбные ловли, сенные покосы, бортные деревья и т. д. (там же, гл. X, ст. 239−243). В той же главе обозначены и городские сервитуты. Среди них запрещение ставить хоромы на меже с соседним землевладением, пристраивать «печи и поварни» к стене строения, принадлежащего соседу, создавать последнему неудобства возведением рядом с его низкими хоромами высоких хором (ст. 277−279).

Обязательственное право

В эпоху сословно-представительной монархии осуществляется переход от понимания обязательства как права на обязанное лицо к понятию о нем как о праве на действия лица. До середины XVI века ответственность по обязательствам падала не на имущество должника, а на него самого. Он как бы расплачивался за неисполнение обязательства своей личностью, вернее своей работой на кредитора, выдавался ему «головой до искупа». Царский Судебник (ст. 82) запретил при договоре займа заменять уплату процентов службой должника у кредитора («служить за рост»). Указом 1558 года было запрещено несостоятельным должникам, даже если сами они об этом будут просить, поступать к кредитору в полные холопы.

В XVII веке рядом узаконений устанавливается как общее правило обращение взыскания не на лицо, а на имущество должника: сначала взысканию подлежали дворы и «животы», т. е. движимое имущество, затем вотчины и поместья. Это же правило позднее было распространено и на посадских людей, которые при несостоятельности не подлежали отдаче «головой до искупа», а расплачивались своим имуществом, их дворы и лавки продавались с публичного торга. Так утверждался новый взгляд на обязательственные отношения. Но все еще не была индивидуализирована ответственность по обязательствам. Друг за друга отвечали супруги, родители, дети. Также обстояло дело с господами, их слугами и крестьянами. При несостоятельности господина с этих зависимых от него людей производились взыскания. Господа пользовались также правом выставлять вместо себя слуг и крестьян на правеж, расплачиваться за свои долги их спинами. Но на господ в свою очередь падала ответственность по обязательствам их слуг и крестьян. В Уставной книге Разбойного приказа четко фиксируется правило: при совершении слугами провинностей вознаграждение в пользу потерпевших «имати на дворянах и на детях боярских, и на приказных людях, кому кто служит».

В конце XVI века начинает складываться практика передачи кредиторами своих прав (кабал) по обязательствам третьим лицам, помимо воли должников. Последние же могли передавать свои обязательства кому-либо не иначе как с согласия кредитора.

Законодательство долгое время не признавало такого рода передачу прав (цессию) законной, исходя из личного характера обязательств. Указ 1588 года прямо предписывает: «по тем кабалам и по памятем суда не давати». Но обычно-правовая практика продолжала делать свое дело, несмотря на противодействие ей закона. В XVII веке она получила законодательное признание. Закон требовал лишь надлежащего оформления акта передачи прав, так называемой данной грамоты (данной).

Как известно, определяющим условием возникновения договора является свободная воля и ясное сознание сторон. Поэтому договоры, заключенные по принуждению, признавались недействительными. В статье 251 главы X Соборного Уложения подробно описываются типичные случаи составления заемных кабал по принуждению и устанавливается недельный срок, в течение которого оказавшаяся жертвой обмана или насилия сторона должна была подать явку властям или судьям. Закон угрожает жестоким наказанием людям, «вымучившим» у контрагента долговое обязательство.

В Московском законодательстве долгое время господствовала словесная форма заключения договоров. Но в XVII веке действительность многих договоров стала строго связываться законом с соблюдением установленной письменной формы. Указом 1635 года было предписано судам отказывать в приеме челобитных по договорам займа, поклажи и ссуды без предоставления письменных документов. Это законодательное предписание строго соблюдалось в судебной практике. По словам Г. К. Котошихина, «у кого кабал нет, или утеряются, или подерутся, или иная какая шкода учинится, в бескабальных делах суда не дается и верить не велено ничему, хотя б на какое дело двадцать человек свидетелей было, все то ни во что без крепостей». Значение свидетельских показаний по ряду важных договоров, как мы видим, сводилось на нет. Письменный акт договора необходимо скреплялся соответствующими подписями обязывающихся сторон. За неграмотного мог подписаться приходский священник. При невозможности получить его подпись закон разрешал подписать документ ближайшим родственникам контрагента или лицам, пользующимся его особым доверием. На этот счет сказано в ст. 246 гл. X Уложения: «А которые грамоте не умеют, им велеть в свое место к тем кабалам и ко всяким крепостям прикладывати руки отцем своим духовным, или братиям своим родным или племянникам, или кому они в том верят».

Со временем на все большее число договоров стала распространяться так называемая крепостная форма, связанная с регистрацией акта в особых книгах. Требование такого рода уже выдвигалось в Московских судебниках, но лишь в отношении узкого круга актов. Оно предъявлялось к полным грамотам на холопство, к служилой кабале и к отпускным грамотам. Необходимо нуждалась в регистрации по Судебнику 1550 года купля-продажа лошадей. Эта сделка в Москве скреплялась особым должностным лицом, называемым пятенщиком. Дело в том, что в число необходимых формальностей процедура куплипродажи лошади включала наложение на нее специального таврового знака (пятна). Отсюда название этой должности. В других городах действительность актов о купле-продаже лошадей удостоверялась наместниками и волостелями. Тавровый знак заносился в специально заведенные для этих целей книги. Закон 11 января 1558 года распространил крепостную форму на акты купли-продажи и залога недвижимости. Им была предусмотрена обязательная запись купчих и закладных у дьяков. Позднее регистрация таких сделок стала совершаться в Поместном приказе. Но следует иметь в виду, что указ 1558 года лишь закрепил давно сложившийся обычай, который действовал в полную силу, поскольку сделки с недвижимостью сами по себе требовали к их заключению особо ответственного отношения и потому обставлялись дополнительными формальностями. Необходимость следования общепринятому порядку всеми хорошо сознавалась. И государство не спешило по этой причине с законодательным закреплением основанного на общем признании обычая. Но со временем усложняется сама форма составления актов на недвижимость, заемных кабал на большие суммы, в связи с чем Уложение 1649 года установило требование обращаться по таким «большим делам» за услугами к площадным подьячим (своего рода нотариусам), которые могли выступать и в роли послухов. Наиболее важные акты должны были скрепляться подписями 5−6 послухов, для менее значительных считалось достаточным 2−3 подписей. По всем актам, требовавшим соблюдения крепостной формы, условие составления их площадными подьячими считалось обязательным. Уложение 1649 года на этот счет содержит вполне определенное установление: «А мимо площадных подьячих и без послухов никому ни на кого крепостей не писати» (гл. X, ст. 246). Более того, акты, подлежавшие регистрации в приказах, при несоблюдении этого условия признавались недействительными, даже если они были должным образом составлены. Акты по менее значительным делам в деревнях и селах за неграмотных людей могли писаться земскими или церковными дьячками, но непременно из других сел. Несоблюдением последнего условия акты лишались юридической силы (гл. X, ст. 248, 249). Эту оговорку закона М. Ф. Владимирский-Буданов связывает с тем обстоятельством, что дьячок или даже священник села, принадлежавшего верителю, находясь в зависимости от вотчинника, мог составить акт в его интересах, пользуясь неграмотностью должника.

Статья 250 той же главы X Уложения прямо запрещает составление в селах и деревнях крепостей по большим делам, требуя их обязательного написания в Москве и в других городах площадными подьячими. В качестве средств обеспечения обязательств выступали залог, поручительство и неустойка. Последняя могла состоять как в определенной оговоренной в договоре сумме, так и в возмещении последовавших от неисполнения обязательства убытков. Поскольку на практике по поводу размера убытков нередко возникали споры (часто он произвольно завышался при отсутствии в договоре определенной суммы), указ 1628 года потребовал их установления не бесспорным производством, а особым иском.

В систему договоров рассматриваемого периода входили договоры: купли-продажи, мены, дарения, займа, поклажи, личного и имущественного найма. Как уже отмечалось, значительные изменения претерпели способы отчуждения недвижимости в плане их усложнения, большей формализации, усиления контроля со стороны государства за совершением договоров купли-продажи и мены землевладений служебного предназначения, городских земель и тягловых дворов.

Относясь к числу древнейших договоров, договор мены получил наиболее широкое распространение в XVII веке, выступая часто как форма прикрытия недозволяемой государством купли-продажи и дарения земель в пользу монастырей. Несмотря на то, что рядом законодательных актов XVI и XVII веков дарение вотчин церковным учреждениям прямо было поставлено под запрет, запрещение это по сути оставалось мертвой буквой, поскольку дарение как вклад в связи с поступлением в монашество было трудно воспретить. Поэтому от тех времен сохранилось много актов дарения недвижимости в пользу монастырей. Дарение движимых вещей не подвергалось законодательной регламентации.

Договор займа, как и в прежние времена, закономерно предполагал взимание роста, т. е. процентов. В XVI веке становится общепринятой двадцатипроцентная ставка роста. Законодательством Ивана IV она снижалась, Соборное Уложение вовсе отменило по религиозным мотивам взимание процентов по займам. Запрет этот, однако, оказался нежизненным. Проценты продолжали взиматься. Заемные кабалы, составленные после 1649 года, свидетельствуют о сохранении «нормальной» ставки роста (20%). Соборным Уложением установлена исковая давность по займам в 15 лет: «А давати по заемным кабалам суд в пятнадцать лет, а сверх пятнадцати лет в заемных деньгах по кабалам суда не давати» (ст. 256, гл. X).

Поклажа московским законодательством уже рассматривается не как нравственная услуга, а как договор, требующий надлежащего письменного оформления. Но в некоторых случаях соблюдение этого условия не требовалось и договор поклажи считался фактически заключенным, помимо воли обязанной к хранению вещей стороны. Так, хозяева домов, в которых военные люди размещались на постой, обязывались без заключения с ними договора хранить вещи своих постояльцев. При пропаже вещей Уложение (гл. X, ст. 190) разрешает давать суд по таким делам «без письма», т. е. без предоставления письменных документов о сдаче вещей на хранение. Но положение это распространяется только на Москву и города (гл. X, ст. 192). Проявляя «отеческую» заботу о служилых людях, государство в то же время угрожает им жестоким наказанием за ложные (поклепные) иски «в таких поклажеях» (гл. X, ст. 91), тем самым защищая интересы тяглого населения. Если отданная на хранение вещь пропадала в результате кражи, то хранитель ответственности не нес (гл. X, ст. 194).

Договор личного найма получает в XVII веке обстоятельную законодательную регламентацию. Связано это, прежде всего, с ростом кабального холопства. Государство требует при поступлении кого-либо к кому-либо в услужение обязательного заключения письменных договоров (служилых кабал). В законе прямо записано, что держать человека в услужении «без кабалы невелено» (ст. 18, гл. XX Уложения). Бескабально служить можно было не более трех месяцев (там же, ст. 16). Не пропустивший этого срока человек мог свободно уйти от своего господина. Если же он служил более трех месяцев, то господин получал право на принудительное оформление в отношении его кабалы. Но вопрос этот подлежал рассмотрению в Холопьем приказе.

Поступление на службу для оказания услуг в домашнем хозяйстве оформлялось особыми договорами, которые назывались «житейскими записями». Такие договоры заключались на срок не более пяти лет (там же, ст. 116). Они также подлежали обязательному утверждению в Холопьем приказе. Хозяева в «житейских записях» часто оговаривали право смирять нанятого в услужение «всяким смирением», т. е. подвергать наказанию.

Значительное число лиц, работавших по найму, составляли так называемые «детеныши». Под этим названием фигурировали наемные работники монастырей и церковных вотчин. К детенышам относились и набранные церковными учреждениями в порядке призрения сироты.

Уложение разрешает принимать для услужения в хозяйстве крестьян и бобылей, но ставит под запрет заведение на них служилых кабал и требует после выполнения наймитами обусловленной договоренностью работы «отпущати их от себя безо всякого задержания» (гл. XI, ст. 32).

Наем имущества в московский период имел довольно широкое распространение, но почти не получил законодательных определений. В отношении найма движимого имущества закон вообще молчит. Но, как видно из актов того времени, сдавались в наем жилые помещения, тяглые имущества горожан. Наем земли все более приобретал значение арендного контракта.

Наследственное право

В Московском праве наследования продолжало действовать идущее от Русской Правды правило: «Сестра при братьях не наследница». Оно находит закрепление и развитие в Соборном Уложении: «А после которых умерших учнут бита челом о вотчинах после отцов своих сыновья и дочери, и те вотчины давати сыновьям, а дочерям вотчин с братью жеребьев не давать, покаместа братья их живы. А давать дочерям после отцов и ис поместий на прожиток по указу» (гл. XVII, ст. 2). Как уже отмечалось ранее, выделенную часть поместья на прожиток нельзя иначе расценивать, как пенсию. В соответствии со взглядом на наследование как на право кровного родства, как на продолжение бытия умершего, Московское законодательство не только не признает наследственных прав жен на родовые вотчины, но и отказывает им в праве пожизненного владения: «А до родовых и до выслуженных вотчин им дела нет, опричь купленных вотчин» (там же, ст. 1). Купленные вотчины рассматривались как совместно нажитое имущество.

Соборное Уложение, расширяя круг наследников, предписывает при бездетности жены вотчины отдавать в род умершего и двоюродным братьям. При их отсутствии допускается наследование лицами и более отдаленных степеней родства, лишь бы они кровно принадлежали к этому роду. Что касается наследования по завещанию, то для Московского права также характерно расширение круга родственников, в пользу которых могло быть завещано посмертное имущество. Но запрещалось завещать родовую собственность чужеродцам, а также монастырям. Завещатель был вправе, отказывая имущество главному наследнику, сделать из него несколько легаторных выделов. Наследование по завещанию, по определению цивилиста В. Н. Никольского, в отличие от наследования по закону, есть не более как преемство посмертных имуществ в их совокупности.

Завещания могли быть как письменными, так и словесными. В последнем случае воля умирающего должна быть изъявлена перед духовными отцами.

Семейное право

Семейные отношения в Московской Руси XVII века почти не ведали законодательных определений, продолжая оставаться сферой господства обычно-правовых порядков, замешанных на вековых предрассудках и скрепленных суровыми правилами «Домостроя». В этих порядках прочно угнездился дремучий взгляд на заключение браков, как на сугубо семейное дело, как неотъемлемое право родительской власти. Это жестокое, грубое, противоестественное предубеждение на протяжении многих столетий жило и действовало в полную силу вопреки учению христианской церкви о браке как о добровольном союзе мужчины и женщины, основанном на взаимном согласии и любви. Церковное законодательство оказывалось бессильным против казавшегося вполне разумным тогда обычно-правового установления женить и выдавать замуж детей, сообразуясь только с родительским пониманием их счастья.

Для той эпохи была весьма характерна полная обезличенность человека, он растворялся в общей массе подданных, поглощался семьей, волей которой определялась его судьба. На ужесточении семейных отношений в значительной степени сказалось жестокое владычество татаро-монгольских завоевателей, приведшее ко всеобщему огрубению нравов, к обесценению человеческой жизни и личной свободы. Унаследованный от чужеземных властителей деспотизм московской власти закономерно продолжал семейный деспотизм. В этой мрачной атмосфере всеобщей «зашоренности» получил беспрепятственную реализацию в жизни взгляд на детей, как на семейное имущество, которым надлежало с наибольшей выгодой распорядиться.

Стоглавом устанавливался минимальный возраст, с достижением которого разрешалось вступление в брак (для мужчин — 15 лет, для женщин — 12 лет). Но родительским произволом браки совершались и в более раннем возрасте.

Вступлению в брак, венчанию предшествовал особый обряд обручения, при совершении которого заключался сторонами жениха и невесты особый договор («рядная запись»), строго обязывающий к завершению «решенного» дела венчанием. Дети при его заключении рассматривались как товар, родители как купцы. Последствия невыполнения договора могли быть очень тяжелыми для виновной стороны. Если какая-то из сторон окажется от доведения дела до конца, то она обязана уплатить означенную в рядной записи неустойку, которая иногда простиралась до десяти тысяч рублей. Словом, отказ от исполнения обязательства мог привести к полному разорению. Поэтому отступление от данного и скрепленного договором обещания было явлением редким. Но самым жестоким в этих прочно установленных порядках было то, что жених и невеста, определенные друг для друга родительским сговором, не только не имели права голоса при вступлении в брак, но и виделись впервые только при венчании. К тому же молодые в соответствии со строгим родительским наставлением должны были следовать к алтарю с низко опущенными головами, своим смиренным видом являя полную покорность воле родителей, а не разглядывать друг друга.

При таком положении, чтобы благополучно сбыть с рук порой не «вполне качественный товар», стороны зачастую шли на всякого рода уловки, скрывая его «дефекты». Случалось и такое, что вместо настоящей невесты на смотринах фигурировало подставное лицо, например красивая служанка.

Такой порядок совершения браков вызывал недоумение у посещавших Московию иностранцев. Расторгнуть рядную запись можно было только при обнаружении у жениха или невесты серьезных физических недостатков, скрытых при сговоре.

Брак русской церковью рассматривался как таинство, сообщаемое ему церковным венчанием, совершаемым священником. Только церковный брак признавался законным. Это было установление церкви, получившее полную поддержку государства. Но наряду с церковными установлениями, и сам порядок заключения брака властно регламентировался нормами обычного права. Именно с их действием связана неведомая византийскому законодательству формальность, соблюдение которой при совершении брака было строго обязательным. Это — получение от местного архиерея согласия на брак, выражаемого в так называемой венечной памяти, или знаменной грамоте. Именно об обычно-правовом характере установления этой важной формальности говорит Стоглав: «А о венечной пошлине и о знаменных грамотах… в божественном писании и в священных правилах, ниже в царских законах поколику имати или неимати, о том не обратохом, то токмо в писании глаголят, земский обычай — неписаный закон» (гл. 46). Венечной памятью священник, которому предстояло совершать акт венчания, обязывался к проведению обыска — опроса брачующихся и свидетелей с целью удостоверения в отсутствии обстоятельств, препятствующих вступлению в брак. Требовалось также оповещение прихожан о предстоящем браке посредством троекратного «оглашения» в церкви.

Но как таинство церковь рассматривала только первый брак, последующие (второй и третий) совершались посредством не венчания, а так называемого благословения. Вступление в четвертый брак церковью не разрешалось. В последующем и гражданское законодательство подтвердило церковный запрет. Уложением 1649 года четвертый брак признан не имеющим юридической силы. Вдова и дети от этого брака лишались наследственных прав: «А будет кто сворует, женится на четвертой жене и приживет с нею детей… четвертой жене и детям… поместья его и вотчин не давати» (гл. XVI, ст. 15). Закон 1651 года распространил это положение и на четвертого мужа. Незаконными признавались также браки, заключенные между родственниками и свойственниками.

Церковь в целом нетерпимо относилась как к повторным бракам, так и к их расторжению. Но приходилось считаться с жизнью. Поводом в разводу могло служить поступление одного из супругов в монашество. Но указом патриарха Иоанна 1681 года был наложен прямой запрет на второе замужество супруга, получившего по этому основанию развод: «Буде жена от мужа пострижется, и мужу ее иные жены на поймать; также и женам по пострижении мужей своих не ити замуж». Поводом к разводу считалась тяжелая болезнь одного из супругов, но брак расторгался по этой причине только при поступлении заболевшего в монашество. Поводом признавалась и неспособность к супружеской жизни, но требовалось, чтобы просьба о разводе была изъявлена самим «неспособным» супругом.

Бесспорным основанием для расторжения брака служило прелюбодеяние. Виновная сторона при этом лишалась права на вступление в новый брак.

Поводом к расторжению брака могла быть и несогласная жизнь супругов. Но под супружеским несогласием, как мы узнаем от Г. К. Котошихина, подразумевалось не просто несходство характеров, а реальные факты, делающие совместное проживание супругов невыносимым и опасным. В случае обращения одной из сторон с просьбой о расторжении брака церковные власти проведением соответствующего обыска устанавливают главного виновника несогласия, создающего невозможность совместной жизни и отдают его на смирение в монастырь на год или полтора. Если исправление в результате этой меры не будет достигнуто, то брак расторгается. Но муж получает право на вступление в новый брак по истечении 7 лет, жена такого права лишается вообще.

Расторжение браков в Московском государстве возлагается на епархиальную власть. Основанием для рассмотрения дела о разводе служили или договор супругов, или односторонний акт (отпускная грамота).

Главным «уставом семейной жизни» в XVI—XVII вв.еках был «Домострой» — свод житейских правил и наставлений, к которому приложил руку Сильвестр. Этот «устав» закреплял за мужем господствующее положение в семье, предоставлял ему право наказания жены, дозволял и советовал, если вина жены велика, «побить ее вежливенько» плеткою, но без посторонних. И священник, по рассказу Г. К. Котошихина, после венчания молодых на согласную жизнь, рекомендовал мужу в необходимых случаях «поучити жену слегка жезлом».

До изуверства жестокие правила воспитания предписывались «Домостроем» в отношении детей: «Казни сына своего от юности и будет покоить тебя на старости. Не ослабевай бия младенца. Сокруши сыну ребра. Аще бо жезлом биеши его — не умрет, но здоров будет; бия его по телу душу его избавляешь от смерти». В другом месте говорится: «Бити разумно и больно, и страшно, и здорово». До выхода Соборного Уложения родители вообще не несли уголовной ответственности за убийство детей. Родители-убийцы наказывались в церковном порядке, на них налагалась эпитимия. Считалось, что родители не могут иметь умысла на убийство собственный детей и такое может случаться лишь в процессе их воспитания, когда наказывающая сторона переусердствует в стремлении к достижению благой цели, не рассчитает силы ударов.

Только с выходом Уложения 1649 года родители за убийство детей стали наказываться в уголовном порядке тюремным заключением на один год. После отбытия наказания предписывалось замаливать грех в церкви (гл. XXII, ст. 3). Детям законодательно запрещалось жаловаться на родителей в суд, предъявлять к ним иски. За такую крайнюю дерзость предписано бить их кнутом (там же, ст. 5).

В XVII веке происходят изменения в имущественных отношениях супругов, осуществляется переход от общности к разделению имуществ мужа и жены. Принесенное невестой в дом жениха приданое считалось ее собственностью. Распоряжаться им муж мог только с согласия жены. Как правило, каждая входившая в состав приданого вещь точно инвентаризировалась в рядной записи — договоре, заключаемом при сговоре. Долго сохранялась общность обязательственных прав супругов и детей. В Соборном Уложении на этот счет прямо сказано: «И после умершего заимщика тот долг платить жене его и детям» (гл. X, ст. 203). Но постепенно дело идет к ограничению общности обязательственных прав. Главным двигателем в этом вопросе выступала церковная власть. Решением патриарха Никона 1657 года была отменена ответственность жены за долги мужа. Жены перестали выдаваться мужьями истцам «головой до искупа». Намечается тенденция к переходу от общности к раздельности обязательственных прав родителей и детей. Постепенно утрачивается родительское право отдавать детей в полное, а затем и в кабальное холопство.