Социальная маска как точка соприкосновения авторского видения и проекция возникшего в коллективном воображении архетипа

Выделяя функции социального настроения, Б. Парыгин, кроме функции регулятора и тонизатора психической активности людей и функции ценностной ориентации или направленности внимания и деятельности, выделяет функцию установки восприятия информации¹⁶⁰. При такой постановке вопроса можно уловить связь социального настроения с установкой, позволяющей уточнить понимание персонажа как социальной маски.

Известно, что в социальной психологии установка часто фиксировалась лишь на уровне слова, что приводило к ее отождествлению с мнением, убеждением, верой и т. д. Однако было бы уместнее связывать ее с образом. Образ, или эмоционально окрашенное представление, оказывается формой проявления социальной установки. П. Шихирев определяет социальную установку как «фиксированный психический образ, имеющий единый „личностный смысл“ для членов данной социальной общности и выполняющий функцию психологического интегратора их поведения»¹⁶¹.

Для нас также важно, что, в отличие от слова, образ предшествует логическому понятию. Генетически образ относится к формам регуляции поведения человека, предшествующим понятийным, к тому недифференцированному этапу развития мышления, когда рассматривать идеи или образы объектов независимо от эмоций еще не было возможности¹⁶². В распространении социальных установок роль образа возрастает в связи с бурным развитием массовых средств визуальной информации (кино, ТВ, рекламы). Понятие образа как выражения социальной установки или — еще шире — «социального настроя» позволяет воспринять персонаж именно как социальный образ или, согласно традиционной терминологии, как «социальную маску».

Настаивая на необходимости социально-психологического анализа образа как проявления социальной установки, П. Шихирев подчеркивает, что социально-психологический образ связан с настоящим, сиюминутным наполнением его социальным смыслом:

…Для социально-психологического анализа предмет изучения имеет основную ценность в момент его актуального существования в настоящее время, поскольку психологическое переживание социальной ценности представляет интерес как регулятивный механизм лишь в том случае, если он действует сейчас, в данном обществе, в относительно узких исторических рамках, пока он «живет» в человеческих эмоциях¹⁶³.

Феномен популярности актера, иногда доходящей до его обожествления, возникает в результате отождествления сыгранного им персонажа с социальным образом. Отождествившись однажды с персонажем, этот образ будет сопровождать актера до тех пор, пока не возникнут новые социальные настроения. Но в основе первичного отождествления всегда оказывается характерный для какой-либо общности зрителей определенный настрой.

Предложенный П. Шихиревым метод уязвим в том отношении, что автор всячески подчеркивает историзм и установки, и сопровождающего рецепцию образа. Между тем, такой образ неизбежно сопровождается архетипическими чертами, а, следовательно, несет на себе черты мифа.

В художественной литературе можно найти немало примеров действия механизма отождествления реального человека и идеального образа. Впервые этот социально-психологический механизм был описан именно в литературе. Роман «Война и мир» начинается с эпизода, когда в высшем свете получают известие о поражении русских в Аустерлицком сражении. Требовалось объяснить причины поражения. Говорили, например, о неспособности Кутузова командовать войском. Общее сознание того, что отечество в опасности, приводило к осуждению царя, вверившегося якобы ничтожным людям. На фоне этих настроений возник культ простого солдата, проявившего в этом сражении храбрость и героизм. Это новое отношение к солдату-герою сконцентрировалось в образе Багратиона. Выясняя причины славы Багратиона, Л. Толстой объясняет:

Тому, что Багратион был выбран героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве и был чужой. В лице его отдавалась честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова¹⁶⁴.

Таким образом, Л. Толстой подчеркивает, что объективно существующих личных качеств Багратиона как человека было недостаточно. Для того чтобы его восприняли как героя, необходима была еще соответствующая ситуация, определенные социальные настроения, оппозиция «мы» и «они», существующий в воображении какой-либо группы социальный образ героя. Следовательно, распознавая персонаж в мире зрелищ как социальную маску, мы вновь возвращаемся к морфологии общности.

О решающей роли в выборе лидера вообще и лидера, обладающего определенными, необходимыми лишь для данного состояния группы, данного времени качествами общности интересные соображения в романе «Чапаев» высказывал Д. Фурманов. Отвечая на вопрос, почему народная масса своим лидером выбрала Чапаева, Д. Фурманов пишет, что именно Чапаев воплотил то представление о герое, которое у нее сформировалось:

…порожденный сырой, полупартизанской крестьянской массой, он ее наэлектризовал до отказа, насыщал ее тем содержимым, которого хотела и требовала она сама, — ив центре ставил себя¹⁶⁵.

Писатель с наблюдательностью социального психолога объяснил, что легенда Чапаева родилась не только благодаря исключительности его как человека, его личным качествам, но и благодаря проекции на Чапаева как реального человека, возникшего в это время в коллективном воображении масс идеала героя. Д. Фурманов высказывает мысль, что реальный Чапаев не совпадает с образом, с которым его отождествляют массы, хотя он в большей степени, чем другие, этому образу соответствует. В народе рассказываются легенды, «будто „сам Чапаев“ непременно носился по фронту с занесенной шашкой, самолично сокрушая врагов, кидаясь в самую кипучую схватку и решая ее исход. Ничего, однако, подобного не было»¹⁶⁶.

Тот факт, что масса проецирует на Чапаева созданный в ее коллективном воображении и, как свидетельствует приведенный пример, в фольклорном сознании идеал, еще не доказывал, что в другое время, в другой ситуации она снова избрала бы его в «герои». Д. Фурманов делает справедливый вывод:

И Чапаевы были только в те дни — в другие дни Чапаевых не бывает и не может быть: его родила та масса, в тот момент и в том своем состоянии¹⁶⁷.

Говоря о несовпадении возникшего в групповом воображении образа и реального человека, с которым этот образ отождествляется, мы затронули тесно связанный с описанными механизмами проявления суггестии и оппозиции «мы» и «они» социально-психологический механизм зрелища. Как и предыдущие механизмы «перескальзывание» персонажа в социальную маску позволяет по-новому интерпретировать специфику зрелищного общения.

Приведенный пример с Чапаевым доказывает, что несовпадение лидера и проецируемого на него в определенной ситуации образа хотя и существует, но в данном случае оно минимально. Однако это частичное расхождение позволяет поставить вопрос о проекции как стремящейся к объективизации самостоятельной сущности. В общем, реальный Чапаев «выдерживает» отождествляемый с ним образ. Но пример с Чапаевым — лишь один из частных примеров действия общего социально-психологического механизма.

У Пушкина мы встречаемся с таким положением, когда такой социально-психологический механизм оказывается разгаданным и сознательно использованным. В трагедии «Борис Годунов» воспроизводится ситуация, когда возникший в коллективном воображении образ убиенного царевича, который в народном сознании должен был неизбежно воскреснуть, отождествляется с Дмитрием Самозванцем. Хотя многие знают, что царевич убит, хотя именно они считают Годунова убийцей, все равно желание справедливости, чуда оказывается столь велико, что если бы Григория Отрепьева не существовало, масса связала бы образ воскресшего царевича с кем-то другим. Этот созданный в коллективном воображении образ воскресшего царевича настолько реален, что можно даже утверждать: мы имеем дело с коллективной галлюцинацией. Но это и есть то, что обычно подразумевают под коллективным бессознательным. Григорий отдает себе отчет, кем он в этой ситуации оказывается, и в сцене с Мариной Мнишек признается, что он лишь предлог. Его признание свидетельствует, что ситуацию сам он постиг. О том, что это именно так, недвусмысленно говорит и сам А. Пушкин:

Мнение митрополита Платона о Дмитрии Самозванце, будто бы воспитанном у езуитов, удивительно детское и романтическое. Всякий был годен, чтоб разыграть эту роль… Езуиты довольно были умны, чтоб знать природу человеческую…¹⁶⁸

Другой русский писатель, Н. Гоголь, значимость механизма коллективной проекции осмысляет с прямо противоположных, комических позиций. Носителем этой проекции в его «Ревизоре» является Хлестаков. Тот факт, что его образ совершенно расходится с образом важного государственного лица, родившегося в сознании чиновников уездного городка, становится основой комедийной разработки механизма.

В приведенных из художественной литературы примерах существенны два аспекта отношений общности и лидера.

Во-первых, в лидере всегда присутствует нечто, связанное с проекцией возникающего в групповом воображении общности образа.

Во-вторых, это не просто воображаемая проекция идеала, но проекция, имеющая и социально-психологическое и, с другой стороны, архетипическое содержание. Фиксируя эту проекцию, мы получаем информацию о самой общности, ее эмоциональной жизни.

Подобный механизм важен также и для мира зрелищ, который, не имея самостоятельности, объективирует не что иное, как те же социальные настроения. Само собой разумеется, что применительно к коллективному восприятию зрелища на место понятий «общность» и «лидер» можно поставить понятия «публика» и «актер», воплощающий определенный персонаж. Популярный актер — всегда лидер общности, он не свободен от проекции на него идеала, созданного воображением охваченной социальным настроением общности зрителей. Оказываясь характерным для общности, это настроение не имеет отношения к зрелищу, но его восприятие во многом определяет. В связи с этим стоит вспомнить приводимый ранее пример с В. Комиссаржевской, чтобы убедиться, что мир зрелищ из сферы социальной жизни не выключен, что в нем популярный актер, на которого та или иная зрительная общность проецирует свои настроения, обладает признаками харизматического лидера. При всем том, проявление в зрелищном общении этого механизма имеет специфические закономерности. Некоторые из них мы и попытались показать.