В. М. Нечаев и его «Теория договора»

— Проблема объяснения юридической силы сделки поднимается в монографической статье приват-доцента В. М. Нечаева «Теория договора"1. Помимо двух описанных теорий — теории частной воли и теории закона — ученый рассматривает еще две, с ними конкурировавшие — теорию разума (рационалистическую или естественно-правовую), т. е. теорию «выводящую юридическое основание договора из начал разума»^[1][2] и теорию цели, т. е. взгляд, согласно которому юридическую силу сделке сообщает «та цель, которую преследует контрагент, заключая сделку»^[3]. Главная ценность данной публикации — в последовательном профессиональном выставлении контраргументов против теорий разума, воли и цели и последовательном подкреплении материалами римских источников теории закона.

Основной тезис теории разума: если лицом совершено некое действие по увеличению чужой имущественной сферы, разумно предположить, что таковое совершено не просто так, но с намерением создать юридические последствия — обязать перед собой лицо, чья имущественная сфера подверглась увеличению. Приняв такое увеличение лицо, действующее разумно, должно понимать, что оно тем самым согласилось обязаться перед тем, за счет кого это увеличение имело место. Основной контраргумент В. М. Нечаева: данная теория «не годится ни для чего иного, кроме объяснения римского реального контракта»^[4]. Действительно, с точки зрения римского права, выводившего на первый план исковые притязания и отставлявшего на второй план материальные права, установление в пользу кого-либо субъективного обязательственного права еще нельзя было бы признать увеличением имущественной сферы этого лица. Такое увеличение могло произойти лишь благодаря передаче права вещного (передаче вещи), т. е. в результате заключения реального контракта.

Суть теории воли нам уже знакома; В. М. Нечаев выражает ее следующим образом: «воля субъекта есть единственное основание исковости [т. е. способности к принудительному осуществлению посредством иска] обещания. Если я хочу передать свою вещь другому и даю обещание это сделать, то сила моего обещания, очевидно, лежит ни в чем ином, как желании моем отдать вещь. С этой точки зрения, моя воля, направленная на передачу имущества, единственный определяющий момент обещания»¹. Да, волю нужно выразить вовне внешне видимыми действиями, но какою будет роль таких действий? Вся она сведется лишь к чисто доказательственному (или, по выражению Д. Д. Гримма, к декларативному) значению; такие действия будут являться обыкновенными «свидетельствами» наличия воли на совершение сделки, ибо «какие же иные сознательные намерения можно предположить при заключении юридических сделок, кроме намерения подарить, дать одну вещь за другую, или погасить обязательство?»^[5][6], — свидетельствами, которые (как и всякие другие доказательства) вполне допустимо опровергать, доказывая, что на самом деле эти действия в данном конкретном случае воли на совершение сделки не выражали. В. М. Нечаев опровергает эту теорию весьма простым и остроумным образом: он просто приводит ряд примеров таких действий, которые не выражают ни одного из перечисленных выше намерений^[7], но тем не менее приобретают известное юридическое значение^[8]. Впрочем, для ее опровержения вполне годится и аргументация, выдвинутая автором против другой концепции — теории цели.

Теория цели является, можно сказать, ответвлением от теории воли, точнее — ее разновидностью, которая придает юридическое значение воле, но выраженной не всякими, а лишь такими внешне видимыми действиями, которые направлены на достижение какой-нибудь юридической цели. Автор разбираемой статьи (В. М. Нечаев) не столько критикует эту теорию, сколько иронизирует над ней. «У юриста, — пишет он, — спрашивают, какие признаки существуют для того, чтобы выделить юридический договор из сферы родственных с ним, но не подлежащих защите договорных отношений, и в ответ на это получается утверждение, что сила договора в воле, и что свободное движение воли должно быть признано исковым; иначе всякий договор исков»^[9]. «Выходит, таким образом, — заключает он, — что и договор, преследующей безнравственные цели и выраженный в обещании уплаты пени без объявления ее causa, должен быть защищаем судом, если ни истец, ни ответчик не пожелают раскрыть его истинного характера»^[10]. «Самым лучшим опровержением этой теории является тот факт, что она не находит себе подтверждения и приложения ни в римской, ни в современной практике, и при том, как в самой Германии, так во Франции и Англии»^[6].

В. М. Нечаев позиционирует себя в качестве сторонника теории волеизъявления (или, что-то же самое, теории закона). Сила всякого договора (шире — сделки) (по Нечаеву) зиждется на нормах объективного права, связывающих определенные юридические последствия с известными действиями (волеизъявлениями). Со ссылками на римские источники, а также труды классиков-романистов (Р. фон Иеринга, А. Перниче и С. А. Муромцева) автор, прежде всего, доказывает тезис, согласно которому даже римский реальный контракт есть «создание объективного права… такое происхождение его не подлежит сомнению более, чем какого-либо другого договора»^[12]. Что касается «консенсуального контракта, то и здесь легко показать, что основание его исковости не consensus, т. е. воля по мнению юриста, a causa объективная. Когда юристы говорят, что основание консенсуального договора в соглашении, то смысл этого выражения не следует распространять дальше того, который дает ему Гай. Этот смысл отрицательный: для консенсуального договора нет нужды ни в форме, ни в переходе вещи, и это его отличительный признак^[13]. Но основание его защиты, выделяющее его из ряда неисковых договоров, есть не consensus — воля, а индивидуальность, nomen самой сделки, — иначе, содержание договора, одобренное объективным правом^[14]«^[15]. Вывод: «наличность элемента causa есть требование объективного права допускать к защите только соглашения, им одобренные»^[16].

Резюме к пункту 4 части I. — Положительные заслуги В. М. Нечаева в деле создания отечественного общего учения о юридической сделке сводятся, с одной стороны, к первой и, как мы увидим далее, — последней (!) попытке обоснования теории закона как источника юридической силы сделки, а с другой — к первой (но, на этот раз не последней) попытке опровержения ряда конкурирующих точек зрения, в том числе логического антипода теории закона — теории частной воли.

Вероятно, главной научной заслугой ученого можно считать самую постановку проблемы: или частная воля или публичная власть (закон), но не то и другое вместе.

• [1] См. еще статью В. М. Нечаева «Сделка юридическая» в «Энциклопедическом Словаре Брокгауза и Ефрона», а также статьи, к которым она отсылает («Недействительность», «Обман», «Ошибка», «Принуждение» и др.).
• [2] Нечаев В. М. Теория договора: лекция // Юридический вестник. 1888. № 10. С. 245.
• [3] Там же. С. 250.
• [4] Там же. С. 246.
• [5] Там же. С. 248.
• [6] Там же.
• [7] То есть подарить, дать одну вещь за другую, или погасить обязательство.
• [8] «Под какую из трех категорий, — спрашивает он, — подведете вы договор об установлении приданого, известный римскому праву… Под какую категорию из трех подведете вы обещание уплатить проценты, пеню и т. д., вообще ряд обязательств, где нетоснования в передаче собственности или в услуге, предшествующей или будущей? Очевидно, ни под какую» (Нечаев В. М. Указ. соч. С. 249—250).
• [9] Там же. С. 251.
• [10] Там же. С. 252.
• [11] Там же.
• [12] Там же. С. 254.
• [13] Gai III, 136. Ср. fr. 1, § 6 (ХШ, 1) (сноска В. М. Нечаева).
• [14] Ср. fr. 7, § 4, рг., § 1 eod. et 4 de paetis (И, 14) (сноска В. М. Нечаева).
• [15] Нечаев В. М. Указ. соч. С. 255.
• [16] Там же. С. 258.