Необходимая оборона в уголовном законодательстве россии х-хх вв. И первом десятилетии xxi в

Движение к правовому государству предполагает совершенствование системы законодательства как самой неотложной задачи. Ее решение обусловливает необходимость поиска эффективных средств защиты основных конституционных личных, субъективных прав граждан, связанных с правоохранительной и правоприменительной деятельностью государства в области борьбы с преступностью и отправлением правосудия. Одним из таких средств является право на необходимую оборону от общественно опасного посягательства.

Под необходимой обороной в науке уголовного права понимается признаваемое непреступным причинение вреда посягающему лицу при защите правоохраняемых интересов личности, общества или государства от общественно опасного посягательства, если при этом не было допущено превышения ее пределов. Таким образом, наиболее существенными являются два основных вопроса: на каких юридических основаниях покоится непреступность такой обороны и при каких условиях оборона может считаться необходимой?

Признание права обороны от грозящей опасности присуще всем правовым системам на всех исторических ступенях развития. Поэтому закономерным является возникновение учения о том, что это есть право естественное, данное человеку от рождения, и данное обстоятельство служит основанием законности обороны, что это есть одна из форм проявления борьбы за существование, охватывающей все мироздание^[1]. Однако принципиальное решение вопроса об условиях правомерности необходимой обороны и пределах ее допустимости всегда находилось в прямой зависимости от положения личности в государстве^[2].

Особенности развития института необходимой обороны в Российском законодательстве в X — начале XX в.

Исторический маятник нормативного признания естественного права на защиту от грозящей опасности колебался между точками безоговорочного его признания государством и жесткого ограничения последним пределов необходимой обороны.

Римское право закрепляло идею о том, что право обороны вытекает из самой природы вещей: «vimenimvi defendere omnes leges ommiaque jura permittunt» (Ведь силу отражать силой все законы и все права допускают). Это право долго представлялось столь естественным, что сам вопрос о его теоретическом обосновании до «нового времени» не поднимался. Древние юристы — Цицерон, Клар, Дамгудер, Карпцов, а также представители школы естественного права Гуго Гроций и Пуффендорф для обоснования необходимой обороны считали достаточной ссылку на естественное право^[3].

Эта точка зрения сохранила свое влияние и в дальнейшем. В средние века право на оборону также объяснялось естественным правом человека на самозащиту. В этом смысле рассматривает и характеризует его и положительное законодательство, например «Carolina» («Каролина»), упоминая подробно о всех возможных случаях обороны: «Если на коголибо нападут или набросятся со смертельным оружием или орудием или нанесут ему удар, и подвергшийся насилию не может путем бегства уклониться от повреждения или опасности для своей жизни, тела, чести и доброй славы, то он может безнаказанно защищать свое тело и жизнь путем правомерной обороны. И если он при этом лишит жизни нападавшего, он в том неповинен и не обязан также выжидать со своей обороной, доколе ему не будет нанесен удар, невзирая на писаное право и обычаи, сему противоречащие».

Каноническое право придерживалось того же взгляда на право обороны. По религиозным соображениям оно только предоставляло возможность убившему кого-либо при обороне очистить себя молитвою и постом, если есть желание. Только с конца XVIII в. оборону стали обосновывать как юридический институт^[4].

В исторический период господства частной мести право самозащиты включалось в понятие мести как в понятие родовое. И поэтому та эпоха, по утверждению Н. С. Таганцева, не знала особых постановлений о праве обороны: если обычное право предоставляло отдельному лицу и его семье наказать того, кто посягнул на его право, если оно не считало возможным поставить какие-либо пределы для самоуправства защищающегося, то, конечно, не могло быть и речи о регламентации обороны^[5].

Древнерусское право, особенно в начальном его периоде, имеет значительное сходство с древнегерманским и римским. По утверждению историков, существует мало источников, по которым можно судить о древнерусском обычном праве. В источниках, и довольно ранних, упоминается уже и о законе. Прокопий Кесарийский в VI в. писал, что у славян «вся жизнь и законы одинаковы». Сказано о «законе русском» также в Договоре Олега с греками 911 г.^[6]

Н. С. Таганцев, ссылаясь на ст. 6 этого Договора, утверждал, что в ней есть упоминания об обороне.

Но в особенности очевидным свидетельством возникновения права на оборону является закрепление в ст. 38 Русской Правды Ярослава (краткой редакции) правила, установленного, видимо, обычаем: убить вора на месте преступления, безотносительно к общественному положению убитого^[7].

В соответствии с постановлениями Русской Правды действия обороняющегося от нападения, угрожающего его жизни, здоровью, телесной неприкосновенности не были связаны установлением каких-либо пределов, ограничивающих естественное право защитить себя от грозящей опасности. О защите телесной неприкосновенности и чести гласит в ней следующая норма: «аже кто кого оударит батагом, любо чашею, любо рогом, любо тылеснию — то 12 гривен; нетерпя ли противу тому оударит мечем, то вины ему в том нетуть»^[8]. В данном случае ст. 3 Русской Правды предусматривала ответственность за удар, нанесенный орудиями. Значение в ней придается не характеру телесных повреждений, а видам орудий, которыми наносятся побои: батог, жердь, ладонь, чаша, рог, тупая сторона острого орудия. Перечень предметов говорит о том, что для закона не имела значения степень опасности для здоровья потерпевшего примененного обидчиком орудия, важен был не столько сам удар, сколько обида, им нанесенная. Поэтому и ответный удар, т. е. месть, должен был следовать сразу за оскорблением.

Чаще всего, по-видимому, местом совершения преступления являлись пиры: статья называет чашу и рог (сосуды для напитков) как возможные орудия совершения оскорбительных действий. Указание на то, что в случае, если обиженный по той или иной причине не мог отомстить немедленно, обидчик подвергался денежному взысканию в размере 12 гривен, свидетельствует о своеобразной попытке регламентировать оборону (защиту) от действий, которые являлись оскорбительными для мужчин.

Относительно необходимой обороны имущества Правда в ст. 38 (ст. 40 Пространной редакции Русской Правды) выражается еще категоричнее: «аже оубиють кого оу клети или оу которое татбы, то оубъют во пса место…»^[9].

Вред, причиненный преступнику после отражения посягательства с его стороны, считался преступлением и облагался денежным взысканием. Доказательством существования необходимой обороны служили внешние знаки преступления и свидетели. По Ростовскому списку Русской Правды оборона против ночного вора доказывалась весьма оригинальным образом: если тело вора находили лежащим ногами в воротах, а головою на улице, то считалось, что он убит при преступном входе в дом; если же его тело лежало ногами за воротами, а головою во двор, то предполагалось, что он был убит с превышением пределов обороны (после предотвращения опасности) или с преступным умыслом^[10].

Таким образом, в Древней Руси право на необходимую оборону включалось в более широкое понятие мести как вид обычного права, которое разрешало не только отразить любое посягательство на личные и вещные права в самый момент нападения, но и предоставляло отдельному лицу и его семье право наказать посягнувшего. При этом саморасправа не ограничивалась какими-либо пределами.

Попытки ограничения права мести обусловили издание отдельных постановлений об обороне. Сложившаяся исторически как непосредственная обязанность рода потерпевшего расправиться с преступником, кровная месть ко времени составления Правды Ярослава во многом утратила свой первоначальный характер. Процесс феодализации Древнерусского государства, усиление роли князя и княжеского суда внесли коррективы и в применение обычая кровной мести. Одновременно с этим вытеснялась практика самовольной расправы с преступником: кровная месть, личная месть и некоторые разновидности самосуда^[11]. И хотя допущение кровной мести в Правде Ярослава еще свидетельствует о влиянии на этот закон обычного права, ограничение досудебной саморасправы в позитивном праве отражает ее переходный характер от непосредственной расправы рода (патриархальной семьи) к наказанию, налагаемому и исполняемому государственным органом.

Из всех вопросов общей части уголовного права, по мнению Неклюдова, вопрос о необходимой обороне был наиболее полно проработан в Соборном Уложении 1649 г., которое допускало необходимую оборону в защиту личности, имущества и чести.

Допуская оборону личности, закон дозволял не только наносить нападающему удары и раны, но даже и лишать его жизни. Постановления Главы X, ст. 201 Соборного Уложения об этом гласят: «А будет кто сам кого задерет, и учинится между ими бой, и на том бою того кто наперед задерет кто ранит и он на того кто его ранит учнет бити челом в увечье. А тот на кого он учнет бити челом в том не запрется и скажет, что он его ранил от себя бороняся, а сыщется про то допряма, что тот бой почался от челобитчика от самого, и ответчика в том бою не винить, и за увечье на нем раненому ничего не указывать, потому что тот раненой сам не прав».

Соборное Уложение допускало защиту имущества не только косвенно, но и прямо. Оно предоставляло право на оборону даже тогда, когда вор бежал с украденною вещью, но был догнан хозяином и оказал ему сопротивление. При отражении посягательства похитителя, сопряженного с проникновением в дом, при пресечении хищения с поля хлеба или сена пределы обороны законом не регламентировались: дозволялось при необходимости ранить вора или даже убить (Уложение, Гл. X, ст. 105 и Гл. XXI, ст. 89) С Уложение, допуская оборону против насильственных реальных обид (Гл. X, ст. 201), обошло совершенным молчанием обиды словесные. Из преступлений против чести оно особо выделило преступления, посягающие на честь женщин и дозволило необходимую оборону против нападения на женское целомудрие (Гл. XXII, ст. 16).

Кроме указанных общих случаев необходимой обороны Уложение 1649 г. выдвигает еще один особенный: оборону против насильственного наезда на дом скопом и заговором с преступной целью и против насильственного вторжения в чужое жилище. Убийство таких лиц не влекло за собою никакого наказания^[12][13].

Оборона, таким образом, обусловливалась почти исключительно только одним условием — противозаконным нападением. Соборное Уложение предоставляло полное право обороняющемуся защитить себя от нападения вплоть до убийства нападающего. В некоторых случаях Уложение 1649 г. требовало, чтобы о последствиях необходимой обороны было сделано надлежащее заявление в орган власти.

Представляется, что позитивное право на необходимую оборону в таком соотношении с естественным правом не только отражало законы природы и социальные условия жизни людей, но и выражало идеи справедливого, должного порядка в общественных отношениях.

Воинские Артикулы Петра I перенесли в русское законодательство ограниченное понятие об обороне, создавшееся под влиянием «Каролины»^[14].

В тот период (вторая половина XVII в.) Петра I отличали вера во всесилие закона, во всемогущество государственной власти, призванной регулировать жизнь подданных, стремление трансплантировать образцы иностранного права в уголовное законодательство России. В европейской доктрине уголовного права доминировало направление, получившее развитие преимущественно в немецкой литературе XVII — начала XVIII столетия. Оборона была признана не прирожденным правом, а пережитком эпохи частной мести и феодальных порядков, попыткой самовольного ограничения абсолютной власти, а потому хоть и допускалась, но была скована целым рядом стеснительных условий. В результате такого заимствования Воинские Артикулы (Артикул 156) допускали только самооборону, причем только необходимую оборону («нужное оборонение») жизни и неприкосновенности телесной: «кто прямое оборонительное сопротивление для обороны живота своего учинит, и онаго, кто его к сему принудил, убьет, оный от всякого наказания свободен».

Необходимая же оборона имущества допускалась только косвенным образом, а именно: дозволялось убить вора, ворвавшегося насильно ночью в дом, но лишь при том условии, что «вор не для единой кражи, но чтоб и умертвить, в дом ночью врывается» (Артикул 185)^[15]. Впрочем, и в этом случае убийство вора оправдывалось лишь тем, что нельзя было иначе с ним справиться.

В то же время Артикул 157 устанавливал особый порядок реализации права на необходимую оборону. Самооборона только в том случае давала право на безнаказанность, когда были соблюдены следующие условия:

• • обороняющийся доказал, что он не был зачинщиком драки, и что нападение было сделано самим его противником: «от убитого нападен и зацеплен был»;
• • само нападение было противозаконным и насильственным;
• • нельзя было без опасения смерти уступить или уйти от нападающего. Обороняющийся имел право убить нападающего только в том случае, если все другие способы уклониться от нападения оказались тщетными.

Наконец, наиболее важное условие заключалось в соразмерности средств обороны: оборона должна была обязательно соответствовать характеру и степени опасности нападения («оборонение со обижением равно есть, а именно, чтоб таким же образом оборонятися, каким образом от кого кто нападен будет»).

В толковании к Артикулу 157 устанавливалось: обороняющийся может защищаться с помощью оружия только против вооруженного насилия, только когда нападающий сильнее, или нападение сделано наедине и так далее.

Нельзя не отметить и положительных черт, которыми обладают некоторые уточнения, например, такого содержания: «Если же смертный страх есть, то надлежит оборонятися как возможно»^[16]. Это очень важное условие заслуживает внимания еще и потому, что подавляющее большинство западных уголовных кодексов как того периода, так и современных, включают положение, согласно которому превышение пределов необходимой обороны вследствие «смущения, страха или испуга, вызванных нападением», либо в результате «сильного душевного волнения», обусловленного посягательством на интересы самого обороняющегося или другого лица, вовсе ненаказуемо^[17].

Таким образом, несоблюдение указанных выше условий составляло преступление правил «нужного оборонения». Впрочем, обороняющийся не обязывался во всех случаях выжидать нанесения противником первого удара, «однако ж насупротив того, когда уже в страхе есть, и невозможно более уступать, — как справедливо замечают Артикулы, — тогда не должен есть от соперника себе первого удара ожидать, ибо чрез такой первый удар может тако учинится, что и противится весьма забудет».

Из изложенного можно сделать некоторые промежуточные выводы:

• • воинский Артикул Петра I заметно ограничил право на оборону от опасных посягательств, направленных против жизни, здоровья, имущества и неприкосновенности жилища, по сравнению с Уголовным уложением 1649 г. Без страха быть привлеченным к уголовной ответственности за превышение пределов необходимой обороны можно было защищать свои права и интересы только в соответствии с требованиями о соразмерности. При этом смерть нападающему могла быть причинена только при условии объективной и субъективной опасности для жизни обороняющегося;
• • доктрина уголовного права и законодатель стали рассматривать институт необходимой обороны с иных, не традиционных для русского права, позиций. Оборона представлялась актом самоуправства и «являлась только как уступка государства, а не как право, как поединок, устраиваемый по всем правилам равенства поединщиков, а не как положение, внезапно возникающее вследствие неправового нападения на то или другое благо, охраняемое обороняющимся»^[18];
• • отдельные постановления о регламентации соразмерности средств защиты характеру и опасности посягательства, которые были закреплены в Воинских Артикулах, «дошли» и до нашего времени. Несмотря на современную интерпретацию, они прочно утвердились в уголовноправовой доктрине, следственной и судебной практике при решении вопроса о наличии или отсутствии признаков превышения пределов необходимой обороны;

• • заслуживают внимания и отдельные положения, устанавливающие начальный и конечный моменты необходимой защиты, учитывающие состояние психики обороняющегося, наличие у него страха, испуга, душевного волнения, вызванных неожиданностью нападения. Эти фактические обстоятельства, имеющие юридическое значение, хотя и учитываются в судебной практике, но до сих пор не получили надлежащего закрепления непосредственно в законе;
• • в артикулах ничего не говорилось об обороне имущественных прав. Разрешая убийство вора, вошедшего в дом ночью, артикулы имели в виду лишь оборону жизни.

Уложение 1845 г. о наказаниях уголовных и исправительных и Свод законов Российской империи содержали иной подход к принципам необходимой обороны. По утверждению Н. С. Таганцева, положения петровского законодательства «не привились к нашему праву», и оно вернулось в весьма подробных постановлениях об обороне (ст. 101— 103) к системе нашего старого права^[19]. В 1857 г. Уложение было внесено в т. XV Свода законов Российской империи, в котором уголовному праву отдавалось преимущество, были выделены Общая и Особенная части уголовного права. Так, в главе третьей «О определении наказаний по преступлениям» в ст. 98 (п. 6) необходимая оборона была названа в числе других обстоятельств «причиной, по коим содеянное не должно быть вменяемо в вину». В ст. 101 Уложения содержится описание оснований и условий правомерности необходимой обороны, которая в законе названа «необходимой личной обороной». Вместе с тем, в норме говорится и о защите имущественных благ. В том случае, если застигнутый при похищении какого-либо имущества преступник не прекратил по требованию хозяина начатого им похищения, за хозяином признавалось право на оборону^[20].

Несмотря на еще заметное влияние петровского законодательства, Уложение 1845 г. возвратилось к исконному русскому воззрению на право обороны, утвержденному в Уложении царя Алексея Михайловича, которое на протяжении нескольких столетий не допускало никаких искусственных ограничений права обороны, требуя только, чтобы это употребление силы или причинение вреда посягающему было необходимым, оправдывалось действительной опасностью^[21].

К числу прав, которые могли быть защищаемы необходимой обороной, старое законодательство относило следующие: жизнь, здоровье, свободу, женскую честь и целомудрие, имущество и неприкосновенность жилища. При этом, как отмечал П. П. Пусторослев, в отличие от законодательства большинства западных стран^[22], необходимая оборона по русскому праву признавалась правомерной как там, где она будет произведена необходимым нанесением ему телесных повреждений, так и там, где она будет произведена посредством излишнего нанесения смерти покусителю^[23].

Подавляющее большинство юристов прошлого столетия и начала XX в. считало, что оборона не может быть беспредельной: защищающийся только тогда вправе перейти к насильственным мерам, когда ненасильственные оказались недейственными, или когда он добросовестно предполагал их недейственными. Именно вопрос о превышении пределов необходимой обороны стал тем центральным моментом, вокруг которого разворачивались научные дискуссии при разработке Нового Уголовного уложения 1903 г. Под влиянием немецкого права этому институту отводилось специальное постановление. В ст. 45 Уложения необходимая оборона регламентируется следующим образом: «Не почитается преступным деяние, учиненное при необходимости обороны против незаконного посягательства на личные или имущественные блага самого защищавшегося или другого лица. Превышение пределов обороны чрезмерностью или несвоевременностью защиты наказывается только в случаях, особо законом указанных»^[24]. Различие подходов к данной проблеме объясняется, прежде всего, расхождением исходных философских позиций сторонников той или иной точки зрения на обоснование уголовной ответственности за вред, причиненный в состоянии необходимой обороны. Кратко остановимся на этом вопросе в следующем параграфе.

• [1] См.: Таганцев Н. С. Русское уголовное право. Общая часть: Лекции: В 2 т. Т. 1. М.:Наука, 1994. С. 193.
• [2] См.: Монтескье Ш. Избранные произведения. М., 1955. С.168; Гегель Г. В. Ф. Философия права. М., 1990. С. 463—469.
• [3] См.: Белогриц-Котляревский Л. С. Учебник Русского уголовного права. Общаяи Особенная части. Киев; СПб.; Харьков, 1903. С. 235.
• [4] Есипов В. В. Очерк русского уголовного права. Часть общая: Преступление и преступники. Наказание и наказуемые. СПб.: Типография Н. В. Васильева, 1898. С. 214.
• [5] См.: Таганцев Н. С. Русское уголовное право. Часть общая: Лекции. М., 1994. С. 196.
• [6] Российское законодательство X—XX вв.еков: В 9 т. Т. 1: Законодательство ДревнейРуси. М.: Юрид. лит., 1984. С. 19.
• [7] См.: там же. С. 62.
• [8] Бернер А. Ф. Учебник уголовного права. Части общая и особенная. С примечаниями, приложениями и дополнениями по истории русского права и законодательствуположительному Н. Неклюдова. Т. 1. Часть общая. СПб., 1865. С. 434.
• [9] Российское законодательство X—XX вв.еков. С. 66.
• [10] См.: Бернер А. Ф. Учебник уголовного права. Части общая и особенная. С. 435; Российское законодательство X—XX вв.еков. Т. 1. С. 98.
• [11] См.: Российское законодательство. Т. 1. С. 47, 49, 50.
• [12] См.: Российское законодательство X—XX вв.еков. Т. 3: Акты Земских соборов. М.:Юрид. лит., 1985. С. 89—135; Бернер А. Ф. Учебник уголовного права. Части общая и особенная. Т. 1. Часть общая. СПб., 1865. С. 435—438; Таганцев Н. С. Русское уголовноеправо. С. 196—197.
• [13] «А будет тот к кому они таким умышлением приедут бороняся от себя, и дом свойобороняя кого из них убъет до смерти, и привезет тех побитых к судьям, и сыщется прото допряма, что он то убийство учинил по неволи, от себя бороняся и ему того в винуне ставить. А кого он убьет, и ему то убойство учинится от себя не приежжай на чужойдом насильством» (Гл. X, ст. 200).
• [14] См.: Белогриц-Котляревский Л. С. Указ. соч. С. 235; Российское законодательствоX—XX веков. Т. 4: Законодательство периода становления абсолютизма. М.: Юрид. лит., 1986. С. 356.
• [15] См.: Российское законодательство X—XX вв.еков. Т. 4: Законодательство периодастановления абсолютизма. С. 357—362.
• [16] См.: Российское законодательство X—XX вв.еков. Т. 4. С. 357—358.
• [17] См.: Паше-Озерский Н. Н. Необходимая оборона и крайняя необходимость по советскому уголовному праву. М.: Гос. изд-во юрид. лит., 1962. С. 124.
• [18] См.: Анциферов К. Д., Крестьянов В. Н. Замечания редакционного комитета уголовного отделения С.-Петербургского юрид. общ-ва на Проект особенной части УголовногоУложения. Преступные деяния против личности. СПб., 1885. С. 66.
• [19] См.: Таганцев Н. С. Указ. соч. С. 197.
• [20] См.: Российское законодательство X—XX вв.еков. Т. 6: Законодательство первойполовины XIX века. М.: Юрид. лит., 1988. С. 160, 170, 193.
• [21] См.: Российское законодательство X—XX вв.еков. Т. 6: Законодательство первойполовины XIX века.; Т. 9: Законодательство эпохи буржуазно-демократических революций. М.: Юрид. лит., 1994; Познышев С. В. Особенная часть русского Уголовного права. Сравнительный очерк важнейших отделов особенной части старого и нового уложений.2-е изд. испр. и доп. М., 1909. С. 63—64.
• [22] См.: Уголовное право буржуазных стран: Общая часть. Сб. законодательныхактов / под ред. А. Н. Игнатова и И. Д. Козочкина. М.: Изд-во УДН, 1990. С. 203.
• [23] См.: Пусторослев П. П. Понятие о незаменимой саморасправе как учреждении уголовного права. М., 1890. С. 129—130.
• [24] Российское законодательство X—XX вв.еков. Т. 9: Законодательство эпохи буржуазно-демократических революций. М.: Юрид. лит., 1994. С. 285.