Реализация идеи естественного права обороны в уголовном законодательстве современной России

Продолжение спора относительно того, самостоятельно ли право на защиту, в том числе путем акта необходимой обороны, или оно есть правомочие субъективного права в условиях нового правового поля, созданного в Российской Федерации, является неактуальным и бессодержательным.

Право человека на защиту права установлено Конституцией РФ (ст. 45—48), Гражданским кодексом (ст. 11), УК РФ (ст. 37, 38, 39), многими федеральными законами, международно-правовыми актами и существует объективно, т. е. независимо от того, нуждается в нем человек или нет.

В уголовном праве, как мы считаем, происходит детализация ст. 45 Конституции РФ, в ч. 2 которой определено, что каждый вправе защищать свои права и свободы всеми способами, не запрещенными законом. Следует отметить, что вопрос о юридической природе норм уголовного права, регламентирующих обстоятельства, исключающие преступность деяния, и правовой статус лиц, осуществляющих данный вид легального насилия, в доктрине остается весьма спорным.

Почему государство наделяет граждан правом на применение легального насилия, которое внешне схоже с преступлением? В литературе по этому вопросу существуют различные точки зрения.

Одни авторы полагают, что в подобного рода деяниях отсутствует общественная опасность, другие признают их правомерными. Достаточно распространенной является позиция, в соответствии с которой подобные деяния расцениваются как общественно полезные. Так, по мнению Б. Т. Разгильдиева, совершенно очевидно, что действия лица в состоянии необходимой обороны, крайней необходимости, причинения вреда при задержании преступника являются общественно полезными. Именно это обстоятельство и следует зафиксировать в соответствующих уголовно-правовых нормах^[1].

Другие авторы высказываются по данной проблеме более осторожно. Например, С. Г. Келина полагает, что общественная полезность, безусловно, имеет место при задержании преступника, при необходимой обороне от общественно опасного посягательства, поскольку в этих случаях речь идет о своеобразных методах борьбы с общественно опасным или преступным поведением. Но никак нельзя признать такую «общественную полезность» ни при каком другом обстоятельстве, например, при крайней необходимости, когда вред причиняется третьему лицу, не виновному в возникновении опасности; нельзя говорить об общественной полезности также в случае причинения вреда в связи с исполнением незаконного приказа или при обоснованном риске^[2].

Более категоричен в оценке данной проблемы В. И. Михайлов. Рассматривая сущность необходимой обороны, крайней необходимости и задержания преступника, он указывает, что не может быть признано общественно полезным лишение жизни другого человека, даже если он сам угрожал смертью другому.

Согласиться с таким положением — значит отвергнуть принцип, что жизнь человека есть высшая ценность, а личность, ее материальные интересы, права и свободы в системе ценностей, защищаемых законом, являются главенствующими^[3].

Эту позицию поддержал А. А. Лакеев, по мнению которого ни одно из деяний, совершенных при обстоятельствах, исключающих их преступность, не является полезным, поскольку в любом случае объективно оно приносит тот или иной вред обществу в целом либо отдельным его представителям. Однако государство вынуждено предоставить или санкционировать гражданам право на причинение вреда.

Это обусловлено необходимостью гарантировать естественное право граждан на жизнь и здоровье либо обеспечить достижение определенных общественно полезных целей^[4].

А. А. Лакеев считает, что природа права применять легальное насилие при обстоятельствах, исключающих преступность деяния, различна и зависит от вида обстоятельства.

Так, право на необходимую оборону в современной теории уголовного права чаще всего расценивается как естественное, неотъемлемое право человека либо как составная часть правового статуса личности.

Мы считаем, что юридическое право человека на необходимую оборону основано на естественном и неотчуждаемом праве, получаемом человеком от рождения. Оно реализуется субъектом уголовного права объективно, непосредственно и удовлетворяет потребности в самосохранении и безопасных условиях существования, исходящих из природы человека. Субъективное юридическое право граждан на необходимую оборону от общественно опасных посягательств на их личную неприкосновенность, права и законные интересы, охраняемые законом общественные или государственные интересы регулирует сферу наиболее жизненно важных общественных отношений между личностью и обществом. Обеспечивая физическую, нравственную и социальную неприкосновенность личности, оно является абсолютным субъективным правом человека и гражданина, которое в связи с этим выполняет гарантийную функцию по отношению к ряду других субъективных прав: праву на жизнь, свободу и личную неприкосновенность, неприкосновенность частной жизни, личной и семейной тайны, защиты чести и достоинства, собственности, праву на неприкосновенность жилища и др. В силу своей особой значимости, таким образом, право на необходимую оборону включено в содержательную структуру общего правового статуса личности, основы которого закреплены в Гл. 2 Основного закона Российской Федерации.

В принципе с нашей позицией согласен А. А. Лакеев. Однако он акцентирует внимание на социальной обусловленности права на необходимую оборону в зависимости от адресности криминального посягательства. Если оно направлено на личность и ее права, считает он, то право отражать посягательство является естественным и обусловлено существованием у каждого из индивидов инстинкта самосохранения.

В том случае, когда легальное насилие осуществляется с целью защиты других лиц, интересов общества и государства, то это право по своей сущности — субсидиарное^[5].

Такое уточнение является справедливым и заслуживает внимания, но с учетом высказанных нами ранее суждений о природе института необходимой обороны.

Мы отмечаем производность этого института от (1) актуализирующейся в ситуации преступного нападения потребности человека в самосохранении: сохранении себя, своей чести и достоинства, экономической основы существования, системы ценностей и той объективной ситуации, в которой оказалась жертва нападения; (2) естественного права человека на самосохранение, которое принадлежит каждому от рождения; (3) правового статуса человека и гражданина в Российской Федерации.

Проведенное нами социологическое исследование, относящееся к практической реализации института необходимой обороны, показало, что право на необходимую оборону используется гражданами редко (свыше 52% респондентов) или даже крайне редко (почти 38% опрошенных). Среди причин такого положения названы: незнание данного права — 15,5%, незнание конкретных правил поведения в таком состоянии — 23,4%, боязнь наступления нежелательных правовых последствий — 53%, известный гражданину негативный опыт наступления подобных последствий для обороняющихся — 13,6%, и только 6,5% опрошенных недооценивают собственные силы и возможности при отражении посягательства. Характерно, что из числа опрошенных, кто ранее сам применял данное право, почти две трети на момент отражения посягательства сомневались в законности своих действий.

Отсюда следует неутешительный вывод: люди не столько боятся стычки с правонарушителем, сколько дальнейшего разбирательства, в котором обороняющийся часто выступает в роли подозреваемого, обвиняемого или подсудимого. Напротив, посягающий подчас выглядит жертвой, а его общественно опасное деяние, послужившее поводом для защиты, лишь в редких случаях получает соответствующую уголовноправовую оценку. Разумеется, данное положение не способствует эффективному применению рассматриваемого института и сложившаяся практика должна быть скорректирована.

Масштабы реализации права на необходимую оборону во многом зависят от того, насколько население почувствует свою правовую защищенность, а значит, от грамотной и четкой работы системы правосудия — в строгом соответствии с идеей и буквой закона. Мы считаем, что институт необходимой обороны является отражением государственной политики, направленной на вовлечение граждан в борьбу с преступностью. Поэтому должно быть совершенно ясно, что действия в состоянии необходимой обороны не только правомерны, но и общественно полезны, морально поощряемы и в ряде случаев весьма желательны.

Все вышеизложенное подводит нас к вопросу о том, как практически реализовать регламентацию идеи естественного права обороны в уголовно-правовой норме. В какую текстуальную форму облечь эту идею в уголовном законе, чтобы она стала жизнеспособной? Другими словами, речь должна идти именно о том, какой нормативный материал по своему содержанию действительно гарантирует практическую реализацию естественного права обороны.

Ответ на этот непростой вопрос И. Э. Звечаровский и С. В. Пархоменко предлагают изложить по следующей схеме.

• 1. Кто является субъектом реализации естественного права обороны?
• 2. Почему и насколько эта оборона необходима?
• 3. На оборону каких благ имеет право субъект и при каких условиях?
• 4. Что вызывает такую оборону или против чего она осуществляется?
• 5. Какими способами?

В ответах на каждый из поставленных вопросов, по их мнению, должно присутствовать главное: способность права-закона формализовать предполагаемую ситуацию обороны для оценки ее с точки зрения правомерности^[6].

На основании анализа различных отечественных и зарубежных уголовно-правовых нормативных актов, регламентирующих необходимую оборону, можно привести следующие варианты ответа на вопрос о субъекте реализации права обороны: «безличностная форма определения такого субъекта» (ст. 13 УК РСФСР 1960 г.); «каждый» (ст. 13 УК РСФСР в редакции Федерального закона от 1 июля 1994 г.); «личностная форма определения не только субъекта обороны, но и «посягающего» (ст. 37 УК РФ 1996 г.); «лицо» (УК Франции); «исполнитель» (Уголовный кодекс Пенсильвании, США); тот, кто действовал в защиту собственной личности или прав (УК Испании). Имея в виду, что нормативные установления о необходимой обороне по кругу своих адресатов имеют более широкое значение в сравнении с другими уголовно-правовыми нормами (запретами, обязываниями, дозволениями, поощрениями) и существует необходимость отражения в искомом определении точного юридического смысла, по мнению И. Э. Звечаровского и С. В. Пархоменко, наиболее удачно в данном случае слово «каждый».

Введение

именно этого слова в текст уголовного закона, как никакой другой словесной формы обращения, изначально создает психологический комфорт для адресата, раскрепощает его для реализации права обороны. Тем самым уже на данном этапе акцент смещается на лицо, реализующее право обороны, а не на того, кто будет в последующем давать правовую оценку такой реализации. Использование безличностной формы определения субъекта необходимой обороны означает отсутствие определения такого субъекта вообще, и не только его, но и правоприменителя. При таком подходе нормативное установление о необходимой обороне близко по значению норме, определяющей понятие преступления. Ее применение, притом что она не является нормой-дефиницией, практически невозможно без дополнительных разъяснений высшими судебными инстанциями. Употребление слова «лицо», хотя и более определенно, тем не менее не совсем точно выражает юридическую природу того явления, которое оно обозначает. Общеизвестно, что за этим термином могут стоять не только физические, но и юридические лица. Слово «исполнитель» уже используется в тексте уголовного закона в совершенно ином значении в рамках института соучастия в преступлении. Поэтому слово «каждый» наиболее удачно при обозначении субъекта обороны.

Как нам представляется, ч. 3 ст. 37 УК РФ в этой связи должна быть изложена в следующей редакции: «Каждый имеет право на необходимую оборону, т. е. защиту от общественно опасного посягательства личности и прав обороняющегося или других лиц, охраняемых законом интересов общества или государства, независимо от профессиональной или иной специальной подготовки и служебного положения. Это право принадлежит человеку независимо от возможности избежать посягательства или обратиться за помощью к другим лицам или органам власти». По логике, данная нормативная установка должна найти свое место в части первой статьи о необходимой обороне, а не в третьей, как это сделано сейчас.

Подчеркнем, поскольку в данном случае речь идет о реализации естественного права обороны, обороны личной по своей сути, постольку и приведенная характеристика субъекта обороны касается частных, а не публичных или должностных лиц. Не случайно практически ни в одном из рассмотренных нами зарубежных нормативных актов вопрос о так называемых «специальных субъектах» необходимой обороны даже не затрагивался. Если они и упоминаются при регламентации необходимой обороны, то лишь в связи с характеристикой оборонительных действий субъекта обороны (например, в связи с констатацией неправомерности обороны — использования силы — против правомерно используемой силы должностным лицом). Поэтому широко распространенная на страницах отечественной литературы дискуссия о правомерности выполнения специальными субъектами действий по защите правоохраняемых интересов, использованию ими специальных средств и методов защиты должна, по нашему мнению, рассматриваться за рамками института необходимой обороны и только в аспекте выполняемых ими функций, регламентированных в специальных (как правило, ведомственных) нормативных актах. Это не имеет отношения к некоторым категориям обороняющихся, например, осужденным, естественное право на оборону которых все же ограничено в силу особого правового статуса, о чем будет сказано во второй главе монографии.

Предваряя ответ на второй из поставленных вопросов «Почему и насколько эта оборона необходима?», следует внести ясность: о праве на что в данном случае идет речь: о праве на защиту или о праве на оборону? Как показывают материалы следственной и судебной практики, а это характерно и для большинства научных публикаций, в употреблении данных слов отсутствует какая-либо строгость. В то время как в Конституции РФ говорится о личной «защите» прав и свобод человека и гражданина, в уголовном и административном законодательстве традиционно используется слово «оборона» с предикатом «необходимая». Отсутствует однообразие в употреблении слов «защита» и «оборона» и в зарубежном уголовном законодательстве. Здесь также формулировка «действие, необходимое для защиты» в одном и том же нормативном акте соседствует с формулировкой «считается действующим в состоянии правомерной обороны» (ст. 122−6, 122−7 УК Франции). Более избирательно в этом вопросе американское уголовное законодательство, в котором слово «зашита» («самозащита») используется для определения цели, на достижение которой направлено «использование силы».

Очевидно, что употребление слов «оборона» и «защита» для обозначения одного и того же явления допустимо только в том случае, когда они являются синонимами и несут одинаковую смысловую нагрузку. Между тем «защита», «защищать» — это значит «то, что защищает, служит обороной»; «охраняя, оградить от посягательства, от враждебных действий, от опасности; предохранить, обезопасить от чего-нибудь», «защитник» — тот, кто защищает, охраняет, оберегает кого-, что-нибудь"^[7]. «Оборона» же — это «совокупность средств, необходимых для отпора врагу». «Оборонять» — это «защищать, отражая нападение противника»^[8]. Таким образом, «оборона» является одним из средств «защиты». Защищаться можно и посредством использования средств нападения. Учитывая же, что слово «защита» в юриспруденции имеет и другое распространенное значение (например, судебная, правовая защита), а также то, что глагол «обороняться» несет в себе более точный смысл в плане отражения взаимодействия обороняющегося с посягающим (нападающим), представляется, что использование слова «оборона» более целесообразно и соответствует тем реалиям, которые имеют место в процессе реализации рассматриваемого естественного права. Поэтому при синонимичности в обыденном значении, по крайней мере, в тексте нормативноправового акта должно употребляться именно слово «оборона». Другой вопрос, следует ли сопровождать это слово предикатом «необходимая»? Почему и насколько оборона является «необходимой»?

Употребление предиката (определения) «необходимая» в зарубежном уголовном законодательстве, как мы уже убедились, имеет отличие от употребления его в отечественном правоведении. Сама по себе оборона (защита) не называется «необходимой». Это слово присутствует в тексте закона несколько в другом контексте: «если исполнитель полагает, что такая сила необходима для защиты», «действие, продиктованное необходимостью законной обороны». Тем самым оборона здесь характеризуется предикатами качественно иного порядка — «законная», «правомерная», из чего можно сделать вывод, что решение вопроса о том, насколько необходима оборона, относится к «компетенции» самого обороняющегося. И действительно, с точки зрения этимологии, «необходимый» — это «такой, без которого нельзя обойтись; нужный, обязательный… неизбежный»^[9]. Уместно задаться вопросом — кому? — обороняющемуся или государству, не способному обеспечить полноценную охрану прав и свобод личности? Если оборона называется «необходимой» с точки зрения интересов государства, то совершенно очевидно, что решение вопроса о том, насколько она была необходима в конкретной жизненной ситуации, государство оставляет за собой, если же оборона называется «необходимой» с точки зрения признания ее таковой самим обороняющимся, то государству остается ответить только на один вопрос: была ли эта реализованная необходимая оборона законной (правомерной). Решение этой проблемы, по мнению И. Э. Звечаровского и С. В. Пархоменко, имеет отнюдь не этимологическое или теоретическое значение. Оно важно в плане гарантированности интересов обороняющегося от произвольной оценки его действий. Поэтому, как они считают, от традиционного названия рассматриваемого института следует отказаться, а если его и сохранить, то только как название статьи закона, в содержании которой слово «оборона» должно употребляться без предиката «необходимая»^[10].

Какие общественные отношения должны попадать в круг объектов охраны при реализации естественного права обороны? Вот вопрос, дискуссии вокруг которого при рассмотрении института необходимой обороны не прекращаются до настоящего времени.

Прежде всего, обратим внимание на недоступность объединения двух вопросов в одном: вопроса о круге общественных отношений, которые входят в круг объектов обороны, и вопроса о способах их защиты (обороны) в конкретных жизненных ситуациях. Недооценка этого обстоятельства и в правоприменительной деятельности, и в теоретических исследованиях нередко приводит к созданию искусственных проблем. Так, например, на вопрос о том, возможна ли охрана отношений общественной безопасности путем причинения посягающему вреда средней тяжести, следует ответить так: да, возможна, поскольку на этот объект обороны указано в ч. 1 ст. 37 УК РФ; вопрос же о способах их защиты может решаться как на основании ч. 1 в случае отражения посягательства, опасного для жизни обороняющегося либо другого лица, так и ч. 2 ст. 37 УК РФ, если оно таковым не являлось.

С формальной точки зрения и ранее действующее уголовное законодательство о необходимой обороне (ст. 13 УК РСФСР 1960 г.), и ст. 13 УК РСФСР в редакции Федерального закона от 1 июля 1994 г., и ст. 37 УК РФ 1996 г., и та же ст. в редакции Федерального закона от 14 марта 2002 г. включают в круг объектов обороны всю совокупность общественных отношений, охраняемых уголовным законом. Другое было бы нелогичным, поскольку необходимая оборона в названных нормативных актах допустима против любого общественно опасного посягательства. Отсюда можно сделать вывод, что круг объектов обороны даже шире круга объектов уголовно-правовой охраны. Не случайно определение первых (ст. 37 УК РФ) и вторых (ст. 2 УК РФ) количественно и качественно различно: описание объектов обороны в тексте уголовного закона носит более общеправовой характер. Так, объектами уголовно-правовой охраны согласно ст. 2 УК РФ 1996 г. выступают: права и свободы человека и гражданина, собственность, общественный порядок, общественная безопасность, окружающая среда, конституционный строй РФ.

В качестве объектов обороны в ст. 37 УК РФ называются личность и права обороняющегося или другого лица, охраняемые законом интересы общества и государства. Как отмечалось некоторыми авторами, вряд ли целесообразно, а в конечном итоге — малоэффективно закрепление в качестве объектов личной обороны того, что в приведенной статье законодатель назвал «интересами общества и государства». «Если это не политическая декларация, — пишут в своей работе И. Э. Звечаровский и С. В. Пархоменко, — то ее реализация на практике стоит под большим вопросом. К тому же в редакции ст. 37 УК РФ оборона этого объекта представлена в таком виде, что скорее напоминает не право, а обязанность его охраны. Отсутствует указание на этот объект обороны (защиты) и в ч. 2 ст. 45 Конституции РФ»^[11].

Большая часть опрошенных ими путем анкетирования граждан (72%) в числе возможных объектов необходимой обороны называла и интересы государства и общества, конкретные примеры такого рода обороны назвали только 17%, при этом 9% из них — такой способ «защиты», как обращение в органы милиции.

Для того чтобы нормативные установления о необходимой обороне, содержащиеся в уголовном законодательстве, сделать эффективными с точки зрения реализации естественного права обороны, нужно либо описать в законе все возможные и конкретные объекты обороны, сопроводив каждый из них «своим» набором способов, средств и последствий защиты, либо первоначально дифференцировать эти объекты на общие и специальные с последующим определением общего и специального правового механизма защитных действий.

Несмотря на всю заманчивость первого варианта, он вряд ли может быть освоен современной российской правотворческой (прежде всего законодательной) техникой и осуществим на законодательном уровне хотя бы потому, что предусмотреть все варианты криминальной ситуации «посягательство — защита» практически невозможно. Не забывая о приоритете интересов обороняющегося и с точки зрения законодательной техники, и с точки зрения удобства применения, большинство авторов отдают предпочтение второму варианту, поскольку он позволяет регламентировать в законе более широкий круг вопросов, связанных с реализацией права обороны. Именно по этому пути, впервые предложенному отечественным законодателем в Законе от 1 июля 1994 г., пошла Государственная Дума в принятом ею 8 февраля 2002 г. Законе, предусмотрев в ч. 1 ст. 37 УК РФ исключение из общих правил об условиях правомерности причинения вреда посягающему, когда речь идет об отражении посягательства с применением насилия, опасного для жизни обороняющегося или другого лица. Только при отражении такого посягательства либо при непосредственной угрозе применения такого насилия обороняющийся не связан в выборе средств обороны и может причинить любой вред посягающему.

Формулировки «свои права и законные интересы» и «права и законные интересы другого лица» наиболее оптимальны для обозначения в тексте закона общего объекта обороны. По существу, они впитывают в себя все права человека и гражданина, предусмотренные гл. 2 Конституции РФ. Проблема только в том, чтобы на уровне правоприменения соблюдать Основной Закон государства при решении вопроса о правомерности или неправомерности обороны того или иного права. Что касается установления «законности интересов», то для решения и этой задачи существуют общепринятые процедуры. Причем обороняющемуся заведомо известно о том, насколько законны те интересы, которые он защищает, а посягающему — насколько противозаконны его действия.

С установлением объектов обороны встает вопрос об определении того, что ее вызывает и против чего она направлена, т. е. собственно об обосновании обороны. На наш взгляд, употребление в данном случае термина «посягательство» вполне оправдано, поскольку этот термин уже используется в тексте уголовного закона при регламентации других вопросов (в частности, при определении задач УК). Применяется этот термин и при обозначении понятия преступления, выступая в качестве одного из его признаков. Нельзя согласиться с И. Э. Звечаровским и С. В. Пархоменко, которые полагают, что сохранение предиката «общественно опасное» в сочетании с термином «посягательство» вольно или невольно у адресатов уголовного закона об обороне по-прежнему сохраняет впечатление о допустимости обороны только против преступных деяний. По мнению ученых, такого рода ассоциации, впитанные на протяжении длительного периода времени, сохранились и по настоящее время. Они являются серьезным сдерживающим фактором в свободе выбора вариантов поведения при реализации права обороны. Около 70% опрошенных учеными граждан полагают, что реализовать это право они могут только против преступных посягательств. В тех же жизненных ситуациях, когда посягательство не носит ярко выраженного общественно опасного характера (как ни странно, примером такого посягательства опрошенные называют обычно хулиганство), чаще всего избирается такой способ «обороны», как оставление места происшествия, в лучшем случае сопровождаемое словесными репликами^[12]. Наши собственные исследования доказывают обратное: этимологически слово «посягательство» более точно отражает то явление, против которого допустима оборона, и оно уже правильно воспринимается в общественном сознании потенциальных адресатов уголовного закона об обороне. В связи с этим представляется нецелесообразным при описании основания обороны в тексте уголовного закона использовать слово, противоположное по значению слову «оборона», — «нападение».

Для завершенности общего уголовно-правового механизма обеспечения реализации права обороны не достает ответа на вопрос о способе такой обороны. Своего рода аксиомой в отечественном уголовном праве стало положение, что средством отражения нападения при необходимой обороне служит причинение вреда посягающему, что необходимая оборона как активная форма пресечения и отражения посягательства не может быть сведена к простому противодействию путем оттаскивания нападающего, парирования его ударов и т. п.^[13] Не ставя под сомнение сказанное, вместе с тем необходимо обратить внимание на ряд обстоятельств, связанных с данной характеристикой способа обороны.

Во-первых, и в прежнем, и в действующем уголовном законодательстве России наблюдается своеобразная «нестыковка» между определениями правомерной необходимой обороны и превышения ее пределов. В то время как в первом случае говорится о том, что «не является преступлением причинение вреда посягающему лицу…», во втором — «защита… является правомерной, если при этом не было допущено превышения пределов необходимой обороны, т. е. умышленных действий, явно не соответствующих характеру и опасности посягательства» (аналогично и в ст. 37 УК РФ 1996 г.). Совершенно очевидно, что ни этимологически, ни с точки зрения известной специфики отступлений в употреблении уголовно-правовых терминов (например, наблюдаемой в общепризнанном включении в содержание слова «деяние» (действие, бездействие) преступных последствий) используемые в данном случае понятия «вред» и «действия» нетождественны и несопоставимы. Логично было бы и в последнем случае, т. е. при определении понятия превышения пределов обороны, оперировать термином «вред»: вред, несоразмерный характеру и опасности посягательства.

Во-вторых, ни в уголовном законодательстве США, ни в уголовном законодательстве Франции (т. е. в государствах, где рассматриваемый институт регламентирован наиболее полно) понятие превышения пределов обороны в нашем понимании не дается. Приводится лишь характеристика правомерной обороны (Франция) или в дополнение к ней называются конкретные случаи неправомерной обороны (США). В уголовном кодексе Японии, например, содержится лишь указание на то, что «наказание за действие, превышающее пределы обороны, в зависимости от обстоятельств может быть смягчено, или данное лицо может быть освобождено от наказания».

В-третьих, как правило, характеризуя способ защиты, зарубежный законодатель воздерживается и от использования терминов, несущих в себе отрицательное смысловое значение: в противовес нашему «вред» употребляется — «защитное действие», «действие, продиктованное необходимостью законной обороны», «использование силы», «действовал в защиту собственной личности или прав, а также в защиту личности или прав другого лица с соблюдением следующих условий».

Насколько созвучно и верно по сути с точки зрения русского языка выражение «не является преступлением причинение вреда посягающему лицу», если «причиняющий вред» — «опасный»; «причинять вред» — «вредить». И не становится ли в такой интерпретации гуманная идея естественного права обороны негуманной, исключающей саму себя? Вопрос, на наш взгляд, риторический. Поэтому представляется целесообразным отказаться при определении способа обороны в тексте закона от термина «вред» и прибегнуть в данном случае к таким формулировкам, как «применение физической силы», «использование силы», «действие, которое неминуемо необходимо для защиты…».

Своего рода аксиомой в теории отечественного уголовного права и в судебной практике стало положение о том, что при решении вопроса о правомерности обороны должны приниматься во внимание и сопоставляться не только однопорядковые обстоятельства, характеризующие посягательство и оборону, но также все обстоятельства конфликта между обороняющимся и посягающим в совокупности. Речь идет о таких обстоятельствах, как интенсивность нападения, наличие или отсутствие средств нападения, их характер, интенсивность использования, количество нападавших и оборонявшихся, их возраст, обстановка конфликта, время суток.

При этом особое внимание акцентируется на заранее более выгодном положении посягающего и отсутствии заведомой готовности обороняющегося к отражению нападения. Отмеченное обстоятельство, в свою очередь, может привести к утрате способности адекватной реакции на происходящее, возбуждению психики, выводу из душевного равновесия. Как отмечается в специальной литературе, субъективная сторона конфликта представлена множеством психологических элементов, участвующих в любой человеческой деятельности. Это и аналитические действия, и процесс принятия решения, эмоции и память, социальные установки и ценностные ориентации и многое другое.

Люди, вступая в конфликт, редко остаются хладнокровными, их поведением руководят сильнейшие негативные эмоции: страх, гнев, ярость и т. п., порой доходящие до аффекта. Субъект, участвующий в конфликте, как правило, находится в состоянии выбора, часто сопряженного с риском. И этот выбор отнюдь не всегда осуществляется хладнокровно, рационально, продуманно, взвешенно.

Вместе с тем нетрудно убедиться в том, что субъективное восприятие конфликта ранее никак не отражалось в уголовном законодательстве России о необходимой обороне. С этим можно было бы смириться, если бы вышеперечисленные обстоятельства всегда учитывались в пользу оборонявшегося.

Справедливости ради заметим, что положение изменилось в лучшую сторону с принятием Федерального закона «О внесении изменений и дополнений в Уголовный кодекс Российской Федерации» от 8 декабря 2003 г. № 162-ФЗ, в соответствии с которым ст. 37 была дополнена ч. 2^[14] следующего содержания: «2^[14]. Не является превышением пределов необходимой обороны действия обороняющегося лица, если это лицо вследствие неожиданности посягательства не могло объективно оценить степень и характер опасности нападения»^[14].

Распространено мнение, что при всей значимости каждого из названных обстоятельств отражение их в законе вряд ли возможно, да и необязательно. Последнее сомнение вызвано тем, что в действительном смысле слова «привилегированное» положение оборонявшегося может быть обеспечено на законодательном уровне по-другому: посредством установления для него более выгодного положения в решении вопроса о необходимости обороны, а в конечном итоге — в уголовно-правовой оценке правомерности обороны в целом.

Решение вопроса о законодательной регламентации способа обороны в рамках общего правового режима в главном сохраняет свое значение и для разработки, установления специального правового режима обороны. Последний, по нашему мнению, необходим для того, чтобы в экстремальных жизненных ситуациях, обусловленных особым характером конфликта обороняющегося с посягающим, предоставить и особые — более свободные для него — рамки дозволенного поведения. Решение этой задачи не может быть достигнуто без перехода к описанию самого конфликта в уголовном законе. Тем самым речь должна идти о казуальном определении действия института необходимой обороны, действия, рассчитанного на урегулирование особых и вместе с тем типичных жизненных ситуаций, перечень которых мы и попытаемся установить во второй главе работы.

Как уже отмечалось, в решении рассматриваемой проблемы зарубежный законодатель использует два подхода:

• 1) называет исчерпывающий перечень ситуаций, в которых обороняющийся может идти по пути «беспредельной» обороны (например, для воспрепятствования проникновению в жилое помещение ночью путем насилия) с одновременным сохранением такой «беспредельности» в рамках общего правового режима обороны, но «за исключением случаев несоответствия между используемыми средствами защиты и серьезностью посягательства» (Франция);
• 2) устанавливая общий правовой режим обороны, оговаривает специальные ситуации, «ограничивающие правомерность необходимого использования силы» (например, при оказании сопротивления аресту, который, как известно исполнителю, производит должностное лицо, осуществляющее контроль за общественным порядком, хотя арест и незаконен) (США).

Таким образом, в описании типичных ситуаций, связанных с более свободной, «беспредельной», реализацией права на оборону, внимание зарубежного законодателя акцентируется на следующих обстоятельствах: на объекте посягательства, а соответственно, и на объекте обороны; способе нападения; объективных и субъективных обстоятельствах, «сопровождающих» конфликт обороняющегося с посягающим. Из двух названных подходов наиболее оптимальным для решения вопроса о специальном правовом режиме обороны является, на наш взгляд, первый. И если его сравнивать со ст. 13 УК РСФСР в редакции Федерального закона от 1 июля 1994 г. и ст. 37 УК РФ в редакции Федерального закона от 14 марта 2002 г., то можно обнаружить определенное сходство.

Для этого воспроизведем полностью текст ст. УК РФ (в редакции федеральных законов «О внесении изменения в статью 37 Уголовного кодекса Российской Федерации» от 14 марта 2002 г. № 29-ФЗ, «О внесении изменений и дополнений в Уголовный кодекс Российской Федерации» от 8 декабря 2003 г. № 162-ФЗ, от 27 июля 2006 г. № 153-ФЗ (ред. от 06 июля 2016) «О внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации в связи с принятием Федерального закона „О ратификации конвенции совета Европы о предупреждении терроризма“ и Федерального закона „О противодействии терроризму“»).

«Статья 37. Необходимая оборона.

• 1. Не является преступлением причинение вреда посягающему лицу в состоянии необходимой обороны, т. е. при защите личности и прав обороняющегося или других лиц, охраняемых законом интересов общества или государства от общественно опасного посягательства, если это посягательство было сопряжено с насилием, опасным для жизни обороняющегося или другого лица, либо с непосредственной угрозой применения такого насилия.
• 2. Защита от посягательства, не сопряженного с насилием, опасным для жизни обороняющегося или другого лица, либо с непосредственной угрозой применения такого насилия, является правомерной, если при этом не было допущено превышения пределов необходимой обороны, т. е. умышленных действий, явно не соответствующих характеру и опасности посягательства.
• 2^[17]. Не является превышением пределов необходимой обороны действия обороняющегося лица, если это лицо вследствие неожиданности посягательства не могло объективно оценить степень и характер опасности нападения.
• 3. Положения настоящей статьи в равной мере распространяются на всех лиц независимо от их профессиональной или иной специальной подготовки и служебного положения, а также независимо от возможности избежать общественно опасного посягательства или обратиться за помощью к другим лицам или органам власти".

В ч. 1 указанной статьи не хватает только одного: перечня конкретных жизненных ситуаций, в которых может быть реализована «беспредельная» оборона. Вместо того чтобы в тексте Закона указать наиболее типичные признаки такой обороны, российский законодатель и здесь остался на старых позициях: в рамках определения необходимой обороны «на все случаи жизни».

В целом условия правомерности причинения вреда посягающему в состоянии необходимой обороны могут быть сгруппированы в зависимости от характера посягательства: опасного либо не опасного для жизни обороняющегося либо другого лица. Структурно это можно представить в виде схемы.

В научной литературе предлагались самые различные варианты решения проблемы законодательной регламентации института необходимой обороны: от перенесения в закон всего теоретического материала, касающегося условий правомерности необходимой обороны, до полного исключения из закона института превышения пределов необходимой обороны^[17]. В каждом их них есть свои плюсы и минусы.

Своеобразным компромиссом этих двух точек зрения стала ст. 13 УК РСФСР в редакции Федерального закона от 1 июля 1994 г. и ст. 37 УК РФ в действующей редакции, в которых, несмотря на справедливую критику отдельных ее положений в литературе^[19], избрано в целом верное направление: дается более или менее подробная характеристика этого института с одновременным исключением действия института превышения пределов необходимой обороны в отношении посягательства, сопряженного с насилием, опасным для жизни человека. Да и вряд ли возможно, не превращая уголовный закон в наставление по его применению, дать исчерпывающую характеристику условий правомерности необходимой обороны.

Действия (акты бездействия), поступки, поведение человека представляют собой, по мнению А. Ф. Истомина, «поле» уголовного права. Данная отрасль права выступает законодательной базой определения преступности и наказуемости деяний, оснований уголовной ответственности, условий освобождения от уголовной ответственности и наказания^[20].

Вне человеческих поступков, актов их поведения уголовное право существовать не может. Именно через их описание, конкретизацию, определение критериев «преступное-непреступное», установление признаков противоправности проводится борьба с преступностью с помощью уголовно-правовых средств.

Наличие в уголовном законе обстоятельств, исключающих преступность деяния, в том числе необходимой обороны, обусловлено именно необходимостью закрепления дополнительных признаков, критериев отграничения правомерного поведения от неправомерного.

Установление с помощью уголовного законодательства запретов на общественно опасные формы поведения предполагает также определение поведения, на которое запрет не распространяется.

Механизмом такого регулирования, по мнению А. Ф. Истомина, выступают нормы, обеспечивающие разграничение преступногонепреступного поведения в разнообразных сложных ситуациях, которые не только нельзя охватить конкретными составами преступлений, но к которым неприменимы традиционные правила квалификации, где не представляется возможным подведение имевшего место факта под существующую норму. Законодатель отдельно выделяет в главе 8 УК РФ обстоятельства, исключающие преступность деяния, поскольку данные обстоятельства не относятся ни к характеру посягательства, ни к последствиям преступления, ни к виновному отношению субъекта. Данные обстоятельства выражают социальную оценку происшедшего события и детерминирующих его условий.

Очевидно, прав А. Ф. Истомин, утверждая, что обстоятельства, исключающие преступность деяния, — это, прежде всего, реальные, взаимосвязанные факты, элементы ситуации, деятельности. Это система фактических, юридически значимых и соотносимых с уголовным законом признаков, которые выступают основанием, уничтожающим противоправность. Данные признаки выражают меру дозволенного поведения, отграничивают морально безупречные, правомерные и социально допустимые действия от противоправных актов^[21].

Нормативно-правовое закрепление статуса личности в законодательном акте высшей юридической силы — Конституции — является, хотя и серьезной, но лишь предпосылкой для реализации этого статуса в многообразных общественных отношениях. Для этого необходимы действенные правовые гарантии, обеспеченные государственно-властной природой отраслевого законодательства и уголовного в том числе.

К сожалению, и в начале XXI столетия российское государство оказалось не в состоянии в полной мере обеспечить реализацию естественных и неотчуждаемых прав человека, в том числе права каждого человека на самозащиту.

Поскольку соответствие позитивных законов тому, что рассматривается как суть права, реализуется не иначе, как в рамках действующего законодательства, уголовное законодательство о необходимой обороне лишь тогда создаст надежный режим правопорядка и стимулирования граждан, когда будет отвечать нормам естественного права, прочно обеспечивать существование прав человека, их охрану и защиту.

В представленном пособии ставится задача не только проанализировать развитие законодательства о необходимой обороне в источниках уголовного права России, но и рассмотреть вопросы реализации изучаемого института в один из самых сложных, переломных этапов в истории нашей страны и развитии всей системы российского законодательства, обусловленный отказом от социалистической модели развития государственного строя, сопровождающимся ростом насильственной преступности, декларированием прав человека и правового статуса личности как высшей ценности. Об этом и пойдет речь в следующих главах.

• [1] См.: Разгилъдиев Б. Т. Общественно полезные деяния, предусмотренные УК //Законность. 1993. № 12. С. 19.
• [2] См.: Келина С. Г. Обстоятельства, исключающие преступность деяния: понятиеи виды // Уголовное право. 1999. № 3. С. 6.
• [3] См.: Михайлов В. И. О социально-юридическом аспекте содержания обстоятельств, исключающих преступность деяния // Государство и право. 1995. № 12. С. 63.
• [4] См.: Лакеев А. А. Виды субъектов уголовного права: монография. Рязань, 2003.С. 113.
• [5] См.: Лакеев А. А. Указ. соч. С. 114—115.
• [6] См.: Звечаровский И. Э., Пархоменко С. В. Уголовно-правовые гарантии реализацииправа на необходимую оборону. Иркутск, 1996. С. 92.
• [7] Ожегов С. И. Словарь русского языка. М., 1972. С. 210.
• [8] Там же. С. 395.
• [9] Ожегов С. И. Указ. соч. С. 371.
• [10] См.: Звечаровский И. Э., Пархоменко С. В. Указ. соч. С. 96.
• [11] Звечаровский И. Э., Пархоменко С. В. Указ. соч. С. 98.
• [12] См.: Звечаровский И. Э., Пархоменко С. В. Указ. соч. С. 102.
• [13] См.: Уголовное право на современном этапе. Проблемы преступления и наказания. СПб., 1992. С. 285.
• [14] Парламентская газ. 2003. 11 дек. № 1360.
• [15] Парламентская газ. 2003. 11 дек. № 1360.
• [16] Парламентская газ. 2003. 11 дек. № 1360.
• [17] См.: Звечаровский И., Чайка Ю. Законодательная регламентация института необходимой обороны // Законность. 1995. № 8. С. 33—35.
• [18] См.: Звечаровский И., Чайка Ю. Законодательная регламентация института необходимой обороны // Законность. 1995. № 8. С. 33—35.
• [19] См.: Меркурьев В. В. Институт необходимой обороны (проблемы и решения) //Человек: преступление и наказание: Вести. Ряз. ин-та права и экономики МВД России.1995. № 4/9. С. 18—21.
• [20] См.: Истомин А. Ф. Обстоятельства, исключающие преступность деяния: необходимая оборона // «Черные дыры» в российском законодательстве. 2003. № 2. С. 356.
• [21] См.: Истомин А. Ф. Обстоятельства, исключающие преступность деяния. С. 356.