Состав мышления: виды мыслительных процессов

Состав мышления современного взрослого человека, принадлежащего к «европейской» (или «западной») культуре и получившего хотя бы обычное «школьное» образование, отличается удивительными пестротой и разнообразием. Об этом говорят как повседневный опыт, так и строгие экспериментальные исследования. Старая идея о едином (т. е. целом и неделимом) индивидуальном мышлении оказалась несостоятельной. Для того чтобы сделать разговор о решении задач и проблем максимально реалистичным, необходимо хорошо представлять себе то многообразие форм мышления, ту интеллектуальную основу, которой, хочет он того или нет, «снабжен» взрослый образованный европеец. Как и при классификации задач и проблем, мы кратко опишем разноплановые виды мышления.

Исторически первым было описано логическое мышление. Очерченные еще Аристотелем мыслительные формы и сформулированные им законы составили первую логическую систему—формальную логику [Аристотель, 1978а]. В течение более чем 2000 лет она устойчиво воспринималась как описание реального человеческого мышления. Любые отклонения от законов логики интерпретировались как ошибки. Значительный вклад в разработку и обогащение этих идей внесли философы-рационалисты, особенно Р. Декарт и Б. Спиноза. В итоге получилась удивительная конструкция, которая в течение нескольких сотен лет (до начала XX века) расценивалась как идеальная, — мышление, рационально познающее окружающий мир в соответствии с законами логики и совершенно лишенное личного отношения к предмету изучения и собственных пристрастий («страстей» по Р. Декарту). Понятно, что в таком описании легко узнается ум идеального ученого, ориентированного лишь на постижение истины.

Как устроено логическое мышление?^[1] Оно складывается из трех основных мыслительных форм (отсюда происходит и само название формальной логики), применение которых подчиняется достаточно жестким законам. Совместно они обеспечивают, как считалось, получение нового и при этом достоверного знания.

Формами мышления, по Аристотелю, выступают: понятие — обобщение класса объектов по единому существенному признаку (например, делителем натурального числа а называют натуральное число, на которое а делится без остатка. То есть любое натуральное число, на которое а делится без остатка, есть его делитель); суждение — высказывание о понятии (скажем, книга, которую вы держите в руках, — интересная или — в твердом переплете) умозаключение — необходимый вывод из набора суждений. Его наиболее известной формой выступает силлогизм — умозаключение, составленное из трех суждений, так что последнее (вывод) формируется как следствие из двух предыдущих (большой и малой посылок). (Например: Все пчеловоды — социал-демократы. Социал-демократы — любят Rolling Stones. Следовательно, все пчеловоды любят Rolling Stones). Важным ограничением силлогизма выступает то, что он не может содержать больше трех терминов (понятий). В противном случае он не имеет вывода.

Аристотель также сформулировал законы формальной логики.

• 1. Закон тождества: в рассуждении значения используемых понятий постоянны.
• 2. Закон противоречия: из двух суждений, из которых одно утверждает то, что отрицает другое, одно должно быть ложным.
• 3. Закон исключенного третьего: при двух суждениях, из которых одно утверждает то, что отрицает другое, не может быть третьего, среднего суждения.

Четвертый закон много позже был сформулирован Г. Лейбницем. Он получил название закона достаточного основания:

4. Необходимо мыслить на достаточном основании [Г. Лейбниц, 1983].

Существуют разновидности логического мышления. По характеру получаемого знания удается различить дедуктивное и индуктивное мышление. Индуктивное мышление обеспечивает общий вывод из частных суждений, т. е. переход от частного к общему. В основании дедукции лежит логическая необходимость, которая делает возможным обоснованный переход от общего суждения к другому общему или частному суждению. Таким образом, индуктивное рассуждение обеспечивает получение лишь вероятного или правдоподобного знания, а дедуктивное — логически необходимого. Пример индукции — выведение общего заключения из отдельных фактов (скажем, в ходе расследования преступления), а дедукции — силлогизм.

Помимо названных правильных видов мышления, существует очень характерная логическая ошибка — трансдукция (т. е. отсутствие обобщения), только внешне похожая на дедуктивные рассуждения. Здесь совершается переход от одного частного суждения к другому. Например, все олени бегают быстро. Это животное бегает быстро. Следовательно, это животное — олень.

Как уже отмечалось, описанные представления о мышлении продержались очень долго: от Античности^[2] практически до рубежа XIX—XX вв. После чего были поставлены под сомнение, а затем и отброшены под натиском все новых и новых противоречащих им свидетельств. Хотя до сих пор остается большое количество специалистов в различных сферах знания, которые уверены, будто бы формальная логика (или какая-то другая логическая система) действительно описывает реальное протекание мыслительных процессов человека.

Остановимся кратко на результатах психологических исследований некоторых типов умозаключений, которые в значительной степени закрывают дискуссию по поводу реального статуса логического (в частности, дедуктивного) мышления. В экспериментах испытуемые часто делают ошибки при решении логических задач (в первую очередь при совершении логических умозаключений). Примечательным является тот факт, что многие из этих ошибок имеют систематический характер. Это свидетельствует о том, что они возникают не в результате действия случайных факторов, например невнимательности, а связаны с определенными свойствами самих процессов решения.

Рассмотрим два типа проблемных ситуаций, часто используемых в экспериментах.

1. Условный силлогизм.

Большой посылкой этого вида умозаключений выступает условное утверждение. (Если вы досмотрите футбольный матч до конца, то вы будете знать его результат). Часть суждения, включающая связку «если», носит название антецедента, а часть, включающая «то», — консеквента, или следствия.

В типичной задаче такого типа испытуемым дается условная посылка (например: «Если птица является вороном (р), то она чёрная (q))» и категориальная посылка (различные факты, связанные с антецедентом (р) и следствием (q)). С точки зрения правил формальной логики, из этих посылок можно делать истинные выводы двух видов:

• 1) из уже приведенной условной посылки и утверждения «Твити — ворон» следует, что «Твити — черный». Это правило совершения логического вывода носит название modus ponens. (Оно имеет следующую форму: «Если А, то Б. А верно. Следовательно, Б»);
• 2) из уже приведенной условной посылки и утверждения «Твити — не черный» следует, что «Твити — не ворон». Это правило называется modus tollens. (Его форма: «Если А, то Б. Б неверно. Следовательно, и, А неверно»).

Другие виды выводов с точки зрения правил формальной логики невозможны и приводят к двум типам ошибок: отрицанию антецедента — из посылки «Твити — не ворон» часто делают вывод, что «Твити — не черный» («Если А, то Б. А неверно. Следовательно, и Б неверно») и подтверждению следствия — из посылки «Твити — черный» часто совершается вывод, что «Твити — ворон» («Если А, то Б. Б верно. Следовательно, А верно») (разбираемый пример заимствован из работы [М. Oaksford, N. Chater, J. Larkin, 2000]).

Реальное человеческое мышление во многом нарушает эти правила. Так, люди намного чаще правильно делают выводы типа modus ponens, чем modus tollens. Кроме того, появление описанных видов ошибок носит неслучайный характер. Эти ошибочные выводы совершаются несколько реже, чем правильные, но, с точки зрения формальной логики, их не должно быть вообще.

Показательные результаты получены в эксперименте Л. Рипса и С. Маркуса [L. J. Rips, S. L. Marcus, 1977]. Они предлагали своим испытуемым (студентам университета) оценить правильность восьми типов условных силлогизмов (по два на каждый из описанных выше вариантов логического вывода). Необходимо было ответить, является ли заключение всегда верным, иногда верным или никогда не верным (табл. 1.1).

Процентное соотношение ответов для разных типов условных силлогизмов (правильные варианты ответов выделены курсивом).

Таблица 1.1

Еще один набор аргументов против обязательного формально-логического характера мышления взрослого человека связан с набором экспериментальных фактов, демонстрирующих незакономерный характер связи между способностью к логическим умозаключениям и возрастом испытуемых. Сошлемся на наши собственные результаты [В. Ф. Спиридонов, 1988], полученные на большой выборке старших школьников и студентов, которых просили оценить правильность решения силлогизмов разных типов (в том числе и обсуждаемых выше). Оказалось, что процент индивидуальных правильных ответов испытуемых никак не коррелирует с их возрастом, т. е. более старшие испытуемые выполняли задание не лучше (а часто даже хуже), чем более младшие.

2. Задача выбора П. Уосона^[3].

Эта задача была впервые использована в исследовании П. Уосона [Р. С. Wason, 1966], подробно проанализирована в работе П. Уосона и Ф. Джонсон-Лэйрда [Р. С. Wason, Р. N. Johnson-Laird, 1972] и после этого получила широкую популярность. Она заключается в следующем. Перед испытуемым кладут четыре карточки:

Ему сообщают, что каждая карточка на одной стороне имеет букву, а на другой стороне цифру. Задача испытуемого состоит в том, чтобы проверить следующее правило, которое касается этих карточек: если на одной стороне карточки написана гласная буква, то на другой — четное число. От решателей требовали перевернуть только те карточки, которые необходимы для проверки сформулированного правила.

Подавляющее большинство участников эксперимента (по разным данным от 75% до 90%) верно переворачивали карточку, на которой написано Е. Что соответствует правильному выводу типа modus ponens. Но в ходе решения этой задачи испытуемые столкнулись с существенными трудностями при применении modus tollens: только 20−25% (по результатам разных работ) переворачивали карточку с 7. При этом были зафиксированы и оба типа логических ошибок, т. е. две оставшиеся карточки также переворачивались некоторыми испытуемыми.

Полученные в этих и аналогичных исследованиях результаты вызвали острую дискуссию о месте формальной логики в реальном мышлении человека. В ходе обсуждений удалось показать, что при решении обоих типов обсуждаемых проблемных ситуаций (задачи Уосона и условных силлогизмов) испытуемые опираются не на строгие дедуктивные правила, составляющие ядро формальной логики, а применяют иные способы решения, которые могут опираться на вероятностные стратегии (эффективные в условиях реальной жизни) [М. Oaksford, N. Chater, J. Larkin, 2000], ментальные модели [Р. Н. Johnson-Laird, 2001], знания о различных типах правил социального взаимодействия (для видоизмененной задачи Уосона) [R. A. Griggs, J. R. Сох, 1982; Р. Wagner-Egger, 2001]. Эти и другие конкурирующие модели пытаются объяснить систематический характер совершаемых испытуемыми ошибок.

Еще один предложенный вариант объяснения связан с особенностями репрезентации задачи выбора Уосона: в ходе решения она понимается испытуемым с помощью двух обратимых отношений [В. Ф. Спиридонов, М. О. Пичугина, 2011]: под операцией обратимости здесь подразумевается ментальная процедура, которая переводит предмет из состояния, А в состояние В и обратно, не изменяя его, или устанавливает симметричные связи между объектами, опять-таки не внося в них изменений. В обсуждаем случае это значит, что задаваемое условием задачи отношение «Если А, то В» также означает для испытуемых «Если В, то А». Проведенное экспериментальное исследование подтвердило подобное предположение. Такой результат говорит о том, что испытуемые в данном случае просто не используют формально-логические способы умозаключений.

К началу XX столетия был накоплен огромный массив данных, которые не укладывались в строгие рамки логического мышления. Собранный материал был чрезвычайно разнообразен. Так, в результате колонизации множества регионов земного шара стихийными усилиями путешественников, миссионеров, администраторов, военных^[4] в Европе были собраны описания обычаев, верований, языков обитателей разных континентов. Они были совсем неожиданны и непривычны и не укладывались в существующие на тот момент теоретические обобщения. В самой Европе в клинической практике были накоплены убедительные данные о том, что мышление психически больных качественно отличается от последовательного логического рассуждения. Об этом же свидетельствовали первые эксперименты, посвященные изучению интеллектуального поведения животных, исследования развития мышления в детском возрасте, многочисленные мемуары ученых, полководцев, изобретателей, которые старались объяснить широкой публике свои открытия, победы и изобретения. На последнем примере было особенно заметно, что решение сложных проблем связано не столько с логикой, сколько с активизацией всех ресурсов человека: эмоциональных, психофизиологических, поведенческих, а не только интеллектуальных. После интенсивных дискуссий было признано, что во всех перечисленных случаях имеются свидетельства существования особых отличных от логического типов мышления.

Помимо эмпирических находок, господству логического мышления противостояла мощная теоретическая критика, которая выявила целый ряд противоречий в самом понимании этого явления. Так, отмечалось, что существует по крайней мере три различных смысла термина «логическое мышление», которые легко смешиваются: а) мышление, которое соответствует реальности в ходе познания (почему окружающая действительность при этом организована логически, остается не очень понятным); б) мышление, результаты (выводы) которого соответствуют законам логики (таким образом, все логически непроверяемые, ошибочные, неполные и т. п. суждения оказываются вне мышления, также как и многие гипотезы, решения практических задач и проблем и т. п.); в) логическое мышление — это сознательное применение законов логики (такое понимание вообще делает обсуждаемый вид мышления исчезающе редким, поскольку использование законов требует по меньшей мере их знания, что предполагает специальное обучение) [П. Тульвисте, 1988]. Все три случая описывают существенно разные варианты понимания логического мышления, и при этом все они оказываются весьма уязвимыми для критики.

Также критиками отмечалось полное совпадение, буквальное тождество мышления и речи, мышления и сознания [Л. С. Выготский, 1982]. Логическое мышление лишалось таким образом всех глубин, оказывалось прозрачным для самого себя и целиком, без остатка осознаваемым и словесно формулируемым. Можно ли считать такую конструкцию настоящим мышлением? За счет чего оно способно открывать новое знание? Не меньшее значение имела и «экологическая» критика: каким образом можно существовать в разноплановом, сложно организованном мире, используя единственный вид мышления с его весьма ограниченными возможностями?

В итоге произошел прорыв: подряд в течение нескольких лет было описано несколько принципиально новых видов мышления.

1. Э. Блейлером (1927; 2008) было описано аутистическое мышление. Это особый вид мышления, выявленный впервые на клиническом материале (Блейлер был практикующим психиатром), целиком игнорирует требования реальности^[5] и подчиняется лишь аффектам и потребностям своего носителя. Такое мышление проявляется в самых разных сторонах человеческой жизнедеятельности (например, в сновидениях, грезах, творчестве, личностных защитах, жизненных планах) и использует любой внутренний или внешний материал для символической (или непосредственной) своей реализации.

Аутистическое мышление является противоположностью реалистического (логического) и подчиняется нескольким правилам: 1) каждый аффект стремится удержаться, как можно дольше (поэтому это мышление очень склонно к повторам и навязчивостям); 2) мыслительный процесс подчиняется принципу удовольствия^[6]. На этом пути открываются громадные возможности: если реалистическое мышление имеет лишь ограниченное количество правильных результатов, учитывающих рамки, накладываемые реальной жизнью, то аутистическое обладает очень большим потенциалом в изживании аффектов и в удовлетворении потребностей: какие-либо преграды или ограничения здесь отсутствуют.

Удачный пример, иллюстрирующий особенности такого мышления, содержится в работах другого известного психиатра — К.-Г. Юнга (1994). Одна из его пациенток, страдавшая тяжелой формой шизофрении, утверждала в бреду, что она — Швейцария и Ивиков журавль. Коллеги К.-Г. Юнга, опиравшиеся на представления о логическом мышлении, справедливо отказывались от попыток понять эти высказывания. Однако при изменении точки зрения оказалось, что они полны смысла. Журавли, в соответствии с этой старинной легендой, принесли важную, никому до того не известную весть, а Швейцария — всегда была и должна оставаться свободной. Таким образом, К.-Г. Юнг смог расшифровать те мотивы, которые давали о себе знать в речах больной: сообщить какую-то неизвестную информацию и стать свободной и независимой.

• 2. Г. Майер [Н. Maier, 1908] описал эмоциональное мышление. Этот автор утверждал, что формально-логическое понимание мышления неправомерно сужает границы названного процесса, оставляя за рамками его чрезвычайно важные черты и свойства. Центральное утверждение Майера состояло в том, что мышление часто подчиняется аффективным и волевым побуждениям, а не познавательным потребностям. При этом он настаивал на том, что такие явления должны анализироваться именно как интеллектуальные процессы, которыми они и выступают. В противном случае они целиком лишаются всякого смысла: анализ содержания не позволяет вскрыть логику рассуждения в таких случаях. Чтобы справиться с трудностями, Майер попытался расширить формально-логическое понятие суждения, постулировав существование таких его вариантов, как эстетическое, религиозное, эмоциональное (т. е. продиктованное чувством) и т. д. В результате теологические рассуждения, окрашенные яркими религиозными переживаниями, взаимодействие человека с художественным произведением и многие другие явления стали интерпретироваться как факты мышления, что кардинально расширило область интеллектуальных процессов, сделав ее существенно богаче и разнообразнее.
• 3. Л. Леви-Брюль (1930) на различном этнографическом (а затем и на современном ему европейском) материале описал пралогическое мышление. Как показал его анализ, примеры этого удивительного вида мышления обнаруживаются в самых разных частях света: оно чрезвычайно распространено. Леви-Брюль считал, что открыл качественно своеобразный вид мышления, так же как и все вышеописанные, противостоящий логическому. Ему было ясно, что пралогическое мышление существует в определенных культурных условиях и возникло для решения вполне понятного круга задач. Оно совсем не приспособлено для теоретизирования, не допускает отвлеченного отношения к действительности, не умеет абстрагировать. Зато оно очень хорошо служит для решения практических, повседневных задач и проблем в сложном и плохо понятном мире, в котором оно укоренено.

В состав пралогического мышления на равных входят представление предмета (наглядное или словесное), действие с ним и эмоциональное отношение к нему. Таким образом устроенное мышление не связано никакими формально-логическими законами. Здесь могут иметь место нарушения тождества предмета в ходе рассуждения, нечувствительность к противоречиям, свободно допускаются (на равных!) взаимоисключающие явления и события. Многократные фактические опровержения (например, так и несбывшееся пророчество) не приводят в дальнейшем к отказу от использования пророчеств как таковых.

(Подобное явление получило название «нечувствительность к опыту»). Все это позволяло предшественникам Леви-Брюля уподоблять туземцев либо европейским детям с их еще несформированной логикой, либо людям с нарушениями психики, у которых логика оказывается разрушенной.

Предлагаемое Леви-Брюлем объяснение постулирует качественное своеобразие «туземного» мышления. Пралогическое мышление опирается на закон партиципации (сопричастия или соучастия) и подчиняется принципу магической причинности. Это означает, что человек, обладающий таким мышлением, не может относиться отстраненно к предмету своей мысли: он сопричастен ему, связан с ним тесными эмоциональными и деятельными узами (боится его, верит в его спасительные или вредоносные свойства, хочет заручиться его поддержкой и т. д.). Понятно, что человек может быть сопричастен нескольким предметам одновременно. При этом любая вещь оказывается включена в систему отношений и связей, которые соединяют ее весьма неожиданным для логического мышления образом с огромным количеством других предметов и явлений, возможных причин ее появления и проявления ее свойств. Однако и связи, и причины имеют особенный характер: их нельзя считать ни логическими, ни даже просто интеллектуальными. Европеец назвал бы их сверхчувственными, требующими участия сверхъестественных сил (например, духов). Соответственно, для исследователя туземное «объяснение» какого-то факта, основанное на обращении, скажем, к духам предков, и есть магическая причинность в чистом виде. Но для самого туземца это естественное устройство окружающего мира, в котором жесткое противопоставление чувственного и сверхчувственного еще не возникло.

Например, индейцы бороро утверждали, что являются и индейцами, и попугаями арара (это тотем данного племени). А индейцы гуичолы считали, что птицы, полет которых могуч, например сокол и орел, видят и слышат все: они обладают силами, присущими перьям их крыльев и хвоста. Если эти перья наденет шаман, то он будет способен видеть и слышать все то, что происходит на земле и под землей, лечить больных, преображать покойников, низводить солнце с небес и т. д. Индейцы многих племен рассматривают свои имена не как простой ярлык, но как отдельную часть себя. Они верят, что от злонамеренного употребления имени человек так же верно будет страдать, как и от раны, нанесенной какой-нибудь части его тела. То есть можно физически ранить или даже убить человека, пользуясь лишь его именем [Л. Леви-Брюль, 1930].

Хорошими примерами, которые также широко распространены и в «европейской» жизни, являются гадания или гороскопы, когда случайная последовательность и расположение гадальных карт (кофейной гущи, капель воска, внутренностей жертвенного животного и т. д.) или звезд на небе в момент рождения оказываются почему-то связанными с будущими событиями в жизни человека, а то и определяющими их.

Черты пралогического мышления видны здесь невооруженным взглядом.

С точки зрения современных представлений одновременное существование всех трех нелогических видов мышления вызывает большие сомнения: их очень трудно отличить друг от друга. Однако наличие особого вида мышления, вбирающего в себя описанные свойства — несомненная реальность. В текстах разных авторов он получает различные названия: метафорическое, иррациональное, нерефлексивное, диффузное и т. д. Во всех случаях такое мышление выступает антиподом логического: ему недоступны простейшие формальные рассуждения. Однако его сила в другом. Попробуем ответить на вопросы: зачем такое мышление может быть нужно современному образованному человеку, с какими задачами оно позволяет справляться?

Наша гипотеза заключается в том, что оно необходимо в тех случаях, когда мы сталкиваемся со сложными ситуациями и событиями, которые не допускают целенаправленного управления со стороны человека. К ним относятся смерть близких людей, сильный страх, глубокое горе, тяжелые личные и профессиональные неудачи и другие серьезные и неожиданные жизненные перипетии. Причем и те, которые могут реально случиться, и те, которые являются до поры до времени воображаемыми. Именно этот вид мышления позволяет справляться с этими чрезвычайно значимыми, но тяжелыми жизненными явлениями.

Хороший пример эффективности такого мышления содержится в работе Е. В. Субботского (1991). У мальчика пяти лет начинается период детских страхов: он видит во сне ужасное чудовище, которое угрожает ему всяческими злодеяниями. Ребенок боится засыпать, что очень осложняет жизнь всей семьи. Понятно, что никакие уговоры и объяснения родителей его не успокаивают, а реально помочь в борьбе со сном взрослые не могут. Однако очень быстро мальчик сам находит удивительное средство борьбы с кошмаром. Ложась в кровать, ребенок скатывает в трубочку край простыни и оказывается вооруженным перед лицом опасности. К сожалению, как только он засыпает, пальцы разжимаются, и он в страхе и слезах просыпается. Тогда родители подсказывают ему технически чуть более совершенный вариант защиты: мальчик зажимает в кулаке деревянную палочку, которая остается в руке, даже если пальцы разжимаются. Очень быстро кошмар отступает. Понятно, что никакого логического объяснения того, почему свернутый в трубочку край простыни или палочка помогают в борьбе с могучим чудищем из сновидения, нет и быть не может. Характерно, однако, что ни ребенку, ни его родителям объяснение и не требуется.

4. Представителями точных наук (в первую очередь математиками) на собственном опыте был описан еще один неожиданный вид мышления. В противовес логическому рассуждению (последовательному, сукцессивному по своей природе) он получил название интуитивного (т. е. симультанного, одномоментного). Этот вид мышления проявляется в том, что решение сложнейших задач обнаруживается не аналитическим путем, а усматривается сразу, непосредственно. Именно такая способность увидеть правильный ответ без возможности обосновать найденное решение и доказать его правильность и получила название интуитивного мышления, или интуиции^[7]. Потом аналогичные примеры были найдены и в других сферах деятельности. Так, о чемпионах мира по шахматам Х.-Р. Капабланке и В. В. Смыслове рассказывали, что они сразу, безо всякого расчета вариантов могли предложить верный план игры в той или иной позиции (особенно это касалось эндшпилей — окончаний шахматных партий). Понятно, что полноценная проверка такого плана связана со многими часами сложного шахматного анализа.

Все перечисленные виды мышления, хотя и были первоначально обнаружены в джунглях Африки или в психиатрической клинике, отнюдь не являются экзотикой, а, наоборот, широко распространены в жизни современного взрослого человека. Причем их наличие — это норма, а не исключение из правил. То есть, несмотря на широкое распространение логического мышления у наших современников, другие виды мыслительных процессов не исчезли и не потеряли своего значения. Возникают вопросы о том, зачем они нужны, и как уживаются столь разные варианты мышления у одного и того же человека.

Теоретический ответ в наиболее убедительной форме был сформулирован П. Тульвисте (1988) (правда, со ссылкой на работы Л. ЛевиБрюля). Мышление образованного взрослого европейца гетерогенно^[8]. Это значит, что оно не едино, а состоит из различных частей (отдельных видов мышления), которые отличаются друг от друга своим назначением и происхождением. Таким образом организованное мышление обладает огромными адаптивными возможностями: отдельные его составляющие оказываются приспособленными для решения качественно различных задач. Чем большим числом видов мышления обладает человек, тем большее количество разновидностей проблемных ситуаций оказывается ему доступно. Скажем, для подготовки и сдачи экзамена используются одни виды мышления, а для организации дружеской вечеринки — совсем другие.

Не менее важным оказывается и то, что виды мышления различаются своим происхождением. Часть из них формируется стихийно, для возникновения других требуется определенный социокультурный контекст и специально организованное обучение (в первую очередь это касается логического мышления и различных его производных).

В итоге возникают многочисленные межгрупповые и индивидуальные различия интеллектуальных процессов.

Помимо уже описанных, существует и множество других видов мышления, которые также присутствуют у взрослого европейца, подчиняясь принципу гетерогенности. Некоторые разновидности мышления могут быть выделены по функциональному признаку или по типу задач, для решения которых они предназначены. Ряд видов мышления оказывается накрепко связан с проблемными ситуациями, для решения которых они используются.

• 5. Очень важным является различение репродуктивного и творческого мышления. Два этих вида могут быть четко противопоставлены друг другу на основании типа задач. Репродуктивное мышление приспособлено для решения репродуктивных задач, а творческое, соответственно, творческих (см. классификацию задач в этой главе).
• 6. Весьма распространено противопоставление конвергентного («сходящегося») и дивергентного («расходящегося») видов мышления [J. Р. Guilford, 1967]. Как и в предыдущем случае, критерием служит тип задач. Конвергентное мышление предназначено для решения закрытых, а дивергентное — открытых задач.

Именно поэтому последнее порой считают синонимом творческого мышления или креативности. Это явное недоразумение. Легко обнаружить примеры открытых репродуктивных задач. Скажем, они активно использовались в экспериментальных исследованиях вюрцбургских психологов [К. Biiler, 1907; О. Selz, 1924]. Подробнее об этом см. гл. 3.

• 7. А. Осборн описал еще два вида мышления генеративное (порождающее)I и критическое мышление [A. F. Osborn, 1948; 1953]. Критерий их противопоставления также чисто функциональный. Функцией первого в ходе решения задачи выступает порождение новых идей, второго — поиск в них изъянов и недостатков. С точки зрения Осборна, генерация и критика — исчерпывающий набор интеллектуальных процедур, достаточный для отыскания решения задачи. Поскольку по ряду причин в обычной обстановке доминирует критическое мышление, названный автор разработал специальную эвристическую процедуру — «мозговой штурм», в ходе которой оба вида мышления «разделены» во времени и жестко привязаны к разным этапам коллективного решения (подробнее об этом см. в гл. 7) и могут функционировать, не мешая друг другу.
• 8. Еще одна важная пара видов задается оппозицией теоретического и практического мышления [Б. М. Теплов, 1943; 1945] К Критерием противопоставления здесь также служат виды задач — теоретические в одном случае, и практические — в другом.^[9]

Теоретическое мышление направлено на объяснение фактов и событий по определенным правилам. Например, путем нахождения универсального закона, в соответствии с которым они происходят (как поступают в естественных науках). Или путем указания их места в некоторой формальной системе (как это часто делают в математике). В том случае, если объяснение построено удачно, теоретическое мышление способно предсказывать новые факты. Классическим примером служит предсказание Д. И. Менделеевым на основании периодического закона свойств еще неоткрытых химических элементов, а также четкое указание ошибок в измерении свойств элементов, уже известных.

Практическое мышление, впервые описанное Б. М. Тепловым в работе «Ум и воля военачальника» (1943), предполагает решение совсем других задач, направленных не на предсказание, а на внедрение чего-то в жизнь, реализацию какого-то намерения или плана. В связи с этим у такого мышления появляется целый ряд существенных особенностей. Скажем, оно разворачивается в условиях постоянного и многостороннего дефицита. Военачальник не имеет полной информации ни о своей армии, ни об армии противника. Причем часть информации гарантированно является ложной: вражеская контрразведка делает свое дело, а «любого интенданта можно после года службы расстреливать без суда и следствия» (А. В. Суворов). Военачальник действует в условиях реального времени — постоянного временного прессинга: противник не дает времени на размышления. Кроме того, полководец постоянно ощущает нехватку материальных и людских ресурсов: запасы снарядов и ракет, количество тушенки и фуража, списочный состав боевых частей всегда кажутся недостаточными для победы. У всей этой ситуации есть еще одно важное качество — она отличается необратимостью. Последствия реализованных решений не могут быть изменены, поэтому цена возможных ошибок очень высока^[10]. За них полководец часто отвечает головой.

Действуя в описанных условиях, практическое мышление отличается «направленностью на реализацию». Именно это качество подчиняет себе все остальные. Мышление хорошего полководца с необходимостью оказывается многосторонним, а местами и противоречивым. Он умеет принимать интуитивные решения (целостные, вытекающие из общей оценки ситуации, без анализа деталей и без длительной подготовки) и при этом не упускает из виду детали ^{[11], обладает специальным образом организованными («свернутыми») знаниями, готовыми к мгновенному использованию, опирается на «чувство местности», имея возможность представлять ее в целом и четко отслеживать свои передвижения, умеет самые сложные стратегические идеи облекать в простые и понятные планы (блестящие военные кампании А. В. Суворова восхищали и ужасали современников именно этим качеством), соединяет в себе ум и волю, демонстрируя решительность, энергию и упорство. (Наполеону приписывают сравнение полководца с квадратом, в котором горизонтальная сторона — ум, а вертикальная — воля. У хорошего военачальника они должны быть равны, и эта фигура оказывается именно квадратом).}

Следующие виды мышления выделяются на основании использования тех или иных интеллектуальных средств в ходе решения.

9. Психоневролог К. Гольдштейн [2008; К. Goldstein, 1944], работая с лицами, раненными в ходе боевых действий, а позже и с больными шизофренией, обнаружил в некоторых тяжелых случаях весьма странное изменение интеллектуальных процессов. Такие больные теряли способность адекватно реагировать на неожиданности, гибко приспосабливаться к трансформациям ситуации, прогнозировать динамику изменений окружающего мира, они испытывали трудности в общении с незнакомыми людьми, у них страдало чувство юмора. На этом материале К. Гольдштейн выдвинул идею о существовании двух альтернативных видов мышления (он называл их «мыслительными установками») абстрактного и конкретного. При наличии обеих установок (это случай среднестатистического взрослого) человек может вести себя «конкретно»: в соответствии с требованиями ситуации, не задумываясь, автоматически. (Отсюда и сам термин «установка»). А в случае неожиданных резких изменений он способен перейти к «абстрактному» способу поведения, т. е. начать анализировать причины и динамику происходящего, прогнозировать развитие событий, более четко определять свои цели, перепроверять результаты свои действий и т. д. Тяжело раненые (как и некоторые больные шизофренией) оказывались совершенно не способны на подобную перестройку: во всех случаях они действовали исключительно «конкретно». К. Гольдштейн предложил неожиданный способ терапии таких нарушений — создание специально организованного социального и предметного окружения, адекватного возможностям этих людей, не требующего от них «абстрактной установки».

Можно видеть, что критерием различения двух данных видов мышления является тип средств (абстрактных или конкретных), которые доступны человеку для преодоления проблемных ситуаций.

10. Важным выступает различение вербального (пропозиционального), образного (визуального) и моторного («ручного интеллекта») видов мышления. Критерием служит тип психологических средств, на которые опирается решение: знаковые средства в одном случае, наглядные — в другом и собственные движения — в третьем. Специфика каждой разновидности столь велика, что они обеспечивают человека возможностями успешно работать практически с любым материалом (примеры соответствующих задач см. в подп. 1.3.2). Однако современные исследования показывают, что благодаря значительному функциональному своеобразию, при решении сложных научных, художественных и практических проблем все эти виды мышления могут весьма эффективно взаимодействовать (см., например: [Р. Арнхейм, 1974]).

Порой это приводит к появлению удивительных визуальных конструкций, напоминающих настоящие логические парадоксы (например, невозможные фигуры О. Рутерсварда или рисунки М. Эшера [О. Рутерсвард, 1990; М. Эшер, 2001]).

Помимо функциональных типологий, важное значение имеют и генетические классификации видов мышления. Обычно они представляют собой выделение последовательных стадий развития мышления в онтогенезе^[12].

11. Наиболее фундаментальной среди классификаций является трехуровневая схема, которая включает в себя наглядно-действенное, наглядно-образное и словесно-логическое мышление. Три уровня его развития совпадают с тремя способами представления реальности [Дж. Брунер, 1977]. Двойные названия информируют о двух сторонах каждого уровня развития мышления: форме представления реальности (первые части названий) и том способе, которым будет решена задача (вторые части). Таким образом, в первом случае задача должна быть представлена человеку наглядно (все предметы, ее составляющие, должны быть в буквальном смысле в поле его зрения), и она будет решена посредством реального движения. Во втором случае задача должна быть представлена наглядно (возможно, предметно, как в предыдущем случае, но возможно, и графически — рисунком, чертежом и т. д.) и будет решена в образном плане: путем оперирования образами составных частей проблемной ситуации. А в третьем случае задача должна быть представлена с помощью какой-то знаковой системы (скажем, родного языка), а решение будет найдено посредством логических операций.

Воспользуемся примерами из экспериментальных исследований Н. Н. Поддъякова (1977). Ребенку-дошкольнику предлагают достать игрушку, расположенную на столе и прикрепленную к специальному рычагу. Непосредственно игрушка недоступна. Для того чтобы взять ее в руки, рычаг необходимо повернуть от себя. Это является реальным затруднением для ребенка, поскольку он хочет схватить игрушку руками. После нескольких неудачных проб, когда ребенок тянет рычаг на себя, он двигает его в противоположную сторону и достигает цели. Это образец наглядно-действенного мышления.

Экспериментальная ситуация изменяется. Теперь ребенок, не принимавший участия в предыдущем эксперименте, получает рисунок с изображением стола, рычага и игрушки, и его просят рассказать, как можно ее достать. Если он способен, опираясь на предложенное изображение, описать правильный набор действий, мы имеем пример наглядно-образного мышления — решения задачи в образном плане без практического действия.

Многочисленные примеры словесно-логического мышления дает школьное обучение, в котором широко используются текстовые задачи, требующие определенных вербальных способов представления анализируемого предмета и логического мышления.

12. Важная с генетической точки зрения классификация — противопоставление понятийного и допонятийного [Л. С. Выготский, 1982] и очень близкого к ним по сути операционального и до операционального [Ж. Пиаже, 1969; 1994]^[13] мышления. Критерием их различения служит тот тип обобщения, на который опираются интеллектуальные процессы. В обеих концепциях утверждается, что понятия (интеллектуальные операции) возникают в онтогенезе достаточно поздно, причем обобщение проходит сложный путь развития. Несколько огрубляя, можно сказать, что этот процесс заключается в становлении определенных единиц мышления и закономерно связанных с ними интеллектуальных операций. Допонятийные формы обобщения обладают характерными пробелами и «недочетами» по отношению к понятиям, что и отличает «детское» мышление от «взрослого»^[14]. Каждая следующая стадия открывает дополнительные возможности обобщения по сравнению с предыдущими. При этом важно отметить, что в своих теоретических воззрениях на понятия и понятийное (операциональное) мышление оба цитированных исследователя были очень близки к формально-логическим взглядам, описанным выше.

В обеих концепциях развитие процессов обобщения было достаточно подробно исследовано экспериментально.

Л. С. Выготский изучал формирование искусственных понятий — возникающих прямо по ходу эксперимента [Л. С. Выготский, 1982].

Дело в том, что становление естественных понятий — процесс достаточно долгий, подверженный множеству трудноконтролируемых влияний. Для целей исследования была разработана специальная процедура. Данный ее вариант носит название методики Л. С. Выготского — Л. С. Сахарова. Это вариант так называемой методики двойной стимуляции. Испытуемый получает два ряда объектов — геометрических фигур (стимул-объектов), объединение которых в группы и является задачей решателя, а также искусственных слов — наименований групп фигур (стимул-средств), которые могут быть использованы в качестве средств обобщения.

В ходе исследования были обнаружены допонятийные формы обобщения — функциональные эквиваленты понятия^[15] — и описаны их свойства. Выяснилось, что обобщение проходит в своем развитии несколько этапов.

Первый из них получил название синкрета. Это случайное объединение предметов или явлений по случайному признаку. Например, ребенок на берегу моря собирает ракушки, красивые камешки, кусочки стекла, обточенные прибоем, и т. п. Здесь в явном виде отсутствует какой бы то ни было постоянный признак, на основании которого происходит отбор. Его нельзя обнаружить даже с помощью специального анализа набора камешков: они все разные и просто нравятся ребенку, как и сам процесс их собирания.

Следующий уровень уже содержит реальное обобщение. По терминологии Л. С. Выготского, он называется «комплекс». Комплексное обобщение предполагает объединение предметов, обладающих сходными признаками. Однако сами признаки в ходе обобщения не зафиксированы и «плавают»: сначала используется один, потом другой и т. д. Бывает, что в качестве признака выбирается в значительной мере случайное качество. Например, на чердаке или в чулане старого дома наверняка найдется совершенно немыслимый набор предметов, которые «может быть, когда-нибудь понадобятся» или которые просто «жалко выкидывать». Можно выяснить причины попадания на чердак каждой вещи, хотя они и будут в значительной степени варьировать. Однако в отличие от сбора камешков на берегу, критерий — «в какой ситуации понадобится старая вещь» («снова наступит тотальный дефицит», «сейчас такая дороговизна, что все это пригодится другим семьям», «потом отвезем на дачу и будем носить») — действительно лежит здесь в основании обобщения. Еще один пример: ребенок трех лет называет словом «киса» большую группу предметов и в том числе: меховую шапку, кошку, шерстяной свитер с меховой опушкой ворота, мягкие шерстяные носки. Здесь критерий понятен без объяснений.

Следующим уровнем развития обобщения выступает понятие, т. е. обобщение ряда предметов по общему для них и при этом существенному (т. е., скорее, функциональному или морфологическому, чем «наглядному») признаку. Для Выготского чрезвычайно важно, что в этой ситуации обязательно используется знаковое средство, с помощью которого этот признак четко фиксируется и закрепляется.

Противопоставление комплексов и понятий чаще происходит с использованием иной терминологии. Первые именуют «житейскими» (спонтанными), вторые — «научными» понятиями [Л. С. Выготский, 1982]. Житейские понятия — складываются стихийно, они не имеют устойчивых вербальных определений, характеризуются неосознанностью и непроизвольностью применения (на более современном психологическом языке их именуют «естественными категориями»). Это значит, что их обладатель может лишь спонтанно оперировать ими, т. е. способен целенаправленно по (пере-)строить их для решения задачи, но не может дать им внятных словесных определений. Научные же понятия имеют ряд качественных отличий. Так, они выступают результатом специального обучения, появляются в мышлении сразу в виде четких вербальных определений, причем их значения определены в системе других научных понятий. Вследствие этого они осознаны и их использование носит произвольный характер. Такие понятия способны фиксировать свойства объектов, которые не даны наглядно. В. В. Давыдов (1972) добавляет к этому списку еще одно важное свойство: система научных понятий отражает какой-либо научный предмет в развитии.

Хорошим примером житейских понятий может служить большинство слов обыденного языка (точнее не слов, а стоящих за ними обобщений): гость, подоконник, стул, локоть и т. д. Образцы научных понятий можно найти только в специально структурированных областях знания. В отечественной культуре первое знакомство с ними происходит в средней школе, где в курсах математики, химии, физики, родного и иностранного языков ученики сталкиваются со специально построенными и систематически организованными знаниями. Примерами могут служить система понятий эвклидовой геометрии или система синтаксических понятий, входящих в школьный курс русского языка.

В исследованиях развития интеллекта, проведенных Ж. Пиаже и его сотрудниками, были обнаружены во многом сходные факты. Так, первые реальные обобщения появляются на стадии наглядноинтуитивного интеллекта. Однако они устроены еще весьма специфически. Об этом свидетельствуют многочисленные феномены, характерные для этой фазы развития мышления (в русскоязычной психологической литературе с легкой руки П. Я. Гальперина их называют «феноменами Пиаже»). Например, ребенку пяти лет показывают два совершенно одинаковых стакана, в которые налито одинаковое количество воды. Он соглашается с тем, что в обоих стаканах имеется равное количество жидкости. Затем содержимое одного из стаканов на глазах у ребенка переливают в чашку с гораздо более широким дном. На вопрос, где теперь больше, ребенок отвечает, что в стакане больше, чем в чашке. Когда воду переливают обратно, он отвечает, что опять стало поровну. Этот классический феномен носит название «отсутствие сохранения объема». (В ходе одной из проверок этого явления в стаканы наливали не воду, а фруктовый сок, который нравился детям. И после первого переливания предлагали им выбрать емкость, из которой они будут пить. Дети устойчиво выбирали стакан, объясняя, что там сока больше). Легко увидеть, что психологическая природа описанного явления заключается в отсутствии координации отдельных наглядных признаков в ходе обобщения: ребенок принимает высоту столба жидкости за ее объем, не обращая внимания на площадь дна сосуда.

Еще одним «симптомом» данного уровня развития интеллекта выступает явление «отсутствия обратимости». При переливании количество жидкости для ребенка изменяется: оно сначала уменьшается, затем увеличивается. Это очень важное, с точки зрения Ж. Пиаже, обстоятельство объясняется следующим образом: точно так же, как и наглядные признаки, не скоординированы и действия с объектом. Для ребенка переливание воды из стакана в чашку и обратно не две связанных операции, а независимые действия, решительно преобразующие объект (изменение одних свойств объекта никак не компенсируется изменениями других). В терминах этого автора данная ситуация описывается как отсутствие группировки операций (операция не имеет обратной себе). Наглядные последствия этого — существование описанных феноменов.

На следующем этапе развития интеллекта (эта фаза носит название стадии конкретных операций) феномены исчезают. Такой эффект связан с тем, что в мышлении ребенка появляются очень важные новообразования — интеллектуальные операции. Они связывают отдельные признаки предметов и действия с ними в единую систему. Теперь ребенок четко «понимает», что, например, понижение уровня воды в стакане при переливании ее в плоскую чашку компенсируется увеличением площади сосуда. Самые разные изменения объекта оказываются четко увязаны воедино. С помощью конкретных операций можно без ошибок обобщать и проделывать массу других действий с любыми конкретными предметами или с их образами, но с самими интеллектуальными операциями ребенок пока еще ничего сделать не может: они для него недоступны.

На последней стадии развития интеллекта (стадии формальных операций) у подростка появляются средства, с помощью которых он может обобщать сами интеллектуальные операции: возникают «операции над операциями». Это и есть самый высокий уровень обобщения. Его примером могут служить дедуктивные (логические или математические) рассуждения, целиком независимые от свойств конкретных предметов или представлений человека о них. Скажем, связь ряда переменных задачи посредством уравнения позволяет безболезненно пренебречь огромным количеством подробностей, однозначно зафиксировав при этом только необходимые соотношения. При этом таким же соотношением переменных будет характеризоваться целая группа однотипных задач.

С точки зрения Ж. Пиаже, стадия формальных операций, как, впрочем, и все предыдущие стадии — необходимый и закономерный этап развития индивидуального интеллекта в онтогенезе.

Проиллюстрировать развитие обобщения можно следующим чрезвычайно показательным экспериментальным примером: организацией измерения на последовательных этапах развития мышления [Ж. Пиаже, 1969]. Перед детьми разного возраста на столе ставят пирамидку и просят построить такую же по высоте на другом столе (переносить ее, конечно же, нельзя). Однако второй стол отличается высотой, а элементы для строительства второй пирамидки имеют иную толщину, так что путем простого копирования решить задачу невозможно. Задание выполняется индивидуально, причем экспериментатор фиксирует способы измерения, используемые ребенком.

Самые маленькие испытуемые пытаются построить вторую пирамидку «на глазок», — ничего не измеряя, а просто стараясь угадать высоту. На вопрос, почему пирамидки получились одинаковыми (когда они сообщают, что смогли решить задачу), они в лучшем случае отвечают, что им так кажется. Чуть более старшие дети (примерно, от 4 до 6 лет) уже пытаются осуществить измерение. Ребенок раздвигает руки на высоту первой пирамидки и идет ко второму столу, чтобы сравнить с тем, что у него получилось. В качестве «измерителя» дети также используют собственные ладошки, пальцы, игрушки произвольного размера. Понятно, что и такой способ не ведет к успеху: использованные «мерки» чрезвычайно неудобные и неточные. Еще более старшие дети (примерно, от 6 до 9 лет), уже обладающие конкретными операциями, делают следующий шаг. Они изготавливают мерку в полном смысле слова. Это может быть веревочка или палочка, на которых можно целиком отложить высоту первой пирамидки, игрушка или какой-то другой предмет, которые точно равны ей по размеру, предмет, длина которого целое количество раз укладывается в высоту первой пирамидки, и т. д. На последнем этапе развития интеллекта ребенок берет линейку (или другой измерительный прибор) и измеряет высоту пирамидки в каких-либо фиксированных единицах (скажем, в сантиметрах). Формальная операция включает в себя еще и единицу измерения, независимую от конкретной ситуации.

• 13. Еще одна типология [В. Ф. Спиридонов, 1994; 2000] касается генетически преемственных форм творческого мышления и противопоставляет друг другу «натуральное» и «культурное» творческое мышление. В основании первого вида лежат мыслительные механизмы, связанные с инсайтом (подробнее см. гл. 3 и 5) и другими плохо управляемыми формами креативности. Они отличаются протеканием в режиме реального времени, слабой степенью произвольности, неожиданностью нахождения решения и др. Культурное творческое мышление опирается на использование эвристик, или эвристических стратегий, — специальных психологических приемов и способов, которые усиливают и организуют собственную мыслительную активность человека в ходе решения задач или проблем. Описание натуральных творческих процессов содержится в экспериментальных и теоретических работах гештальтпсихологов [К. Дункер, 1965; М. Вертгеймер, 1987]. Культурное творческое мышление обнаруживает себя в тех случаях, когда решатель осознанно или нет использует эвристические средства: начиная от самых простых (сделать перерыв в ходе решения) до изощренных эвристических методов (типа мозгового штурма, синектики и т. д.). Эвристики подготавливают условия для возникновения инсайта, расширяют спектр задач, доступных для решения, позволяют человеку анализировать течение и результаты мыслительного процесса и т. д. (Теоретический и экспериментальный анализ различных эвристических стратегий см. в гл. 4, 5 и 6). Культурное творческое мышление появляется в онтогенезе достаточно поздно, развивая и усложняя процессы решения задач [В. Ф. Спиридонов,
• 2000].
• 14. Помимо названных, нужно выделить еще один вид мышления, который не имеет своего явного антипода^[16]. Это достаточно специфическое явление с легкой руки его первооткрывателя М. Чиксентмихалий носит название «состояние потока» [М. Csikszentmihalyi, 1996]. Оно проявляется как погруженность в решение интересной задачи (или задач), доступной по своей сложности. Процесс захватывает человека в самом прямом смысле слова и переживается как включенность в поток. Хирурги, шахматисты, альпинисты, руководители среднего и высшего уровня и многие другие специалисты описывают свой рабочий процесс в схожих терминах. Это понятие также хорошо подходит и для описания интенсивных эмоциональных состояний типа острой влюбленности или всепоглощающего азарта.

Состояние потока представляет собой чередование создания и продуктивного разрешения напряжения, переход от борьбы с трудными или неожиданными препятствиями к победе над обстоятельствами. Оно ведет за собой весьма своеобразные последствия: человек структурирует свое время, подчиняясь требованиям ситуации или рабочего процесса, не замечает длительности событий, целиком включен в происходящее, не испытывает усталости. Таким образом, с одной стороны, состояние потока увеличивает продуктивность любого процесса решения и вообще выступает четким признаком достаточно высокого уровня компетентности (в том числе и в интеллектуальной сфере), но с другой — явно способствует подмене итоговых целей процессуальными. Это делает мыслительный процесс самоценным, что может удлинять время, необходимое для отыскания решения.

Вопросы и задания для самоконтроля

• 1. Очертите сферу интересов психологии решения задач и проблем.
• 2. Сформулируйте рабочее определение мышления.
• 3. Перечислите свойства мышления как процесса решения задач.
• 4. Назовите объекты, с которыми сталкивается мышление.
• 5. Назовите основные традиции определения понятия «задача».
• 6. Что такое объективная структура задачи, и что такое ее репрезентация?
• 7. Как можно описать результаты процесса решения задачи?
• 8. Приведите примеры задач с разными свойствами.
• 9. Назовите возможные критерии классификации задач.
• 10. Чем отличаются, с точки зрения психолога мышления, задачи и проблемы?
• 11. Каковы основные исторические тренды развития понятия «проблема»?
• 12. Перечислите основные признаки проблем.
• 13. Назовите основные критерии классификации проблем.
• 14. Перечислите известные виды индивидуального мышления и критерии их классификации.
• 15. В чем заключается принцип гетерогенности индивидуального мышления?

• [1] Мы опишем вариант формально-логического мышления.
• [2] Напомним даты жизни Аристотеля: 384 до н. э. — 322 до н. э.
• [3] Логика построения и решения данной задачи в значительной степени совпадаетсо структурой условного силлогизма и правилами логического вывода в этом случае.
• [4] Первое специально организованное полевое исследование — этнографическаяэкспедиция в Британскую Колумбию под руководством Ф. Боаса — состоялось тольков 1886 г.
• [5] 3. Фрейд говорил в таких случаях о «принципе реальности» [3. Фрейд, 1989].
• [6] Так думал Э. Блейлер. Но потом оказалось, что, например, и самомучительствовполне может служить содержанием аутистического мышления.
• [7] Несколько хулиганское определение интуиции могло бы выглядеть следующимобразом: это правильное решение задачи или проблемы безо всякого ее понимания. Очевидно, что оно не имеет никакого отношения к философской традиции исследований интуиции.
• [8] Справедливости ради отметим, что П. Тульвисте доказывал гетерогенностьне любого, а лишь вербального мышления. Хотя представляется, что сформулированныеим положения могут быть в значительной степени обобщены.
• [9] Сама идея такого противопоставления принадлежит Аристотелю, впервые использовавшему понятие «практического разума» [Аристотель, 1984].
• [10] 2 Как утверждает по сходному поводу пословица, минер (еще один вариант практического мыслителя) ошибается только один раз.
• [11] «Он гений целого и гений деталей» [Б. М. Теплов, 1945, с. 174].
• [12] Онтогенез — процесс возрастного развития, который продолжается от зачатиядо смерти живого существа.
• [13] Ни Л. С. Выготский, ни Ж. Пиаже не являются первооткрывателями проблематикионтогенетического развития понятий и понятийного мышления, однако именно их экспериментальные исследования и теоретические идеи в значительной степени лежатв основании современного понимания этих проблем.
• [14] Кавычки здесь необходимы, поскольку быстро стало понятно: в соответствиис принципом гетерогенности «взрослое» мышление состоит из обобщений самого разного уровня и происхождения.
• [15] То есть те формы мышления, которые заменяют понятия при их отсутствии и выполняют их функции, например у дошкольника. С точки зрения Л. С. Выготского (1982), именно они лежат в основании общения между ребенком и взрослым: оба используютодни и те же слова, обычно не замечая, что за ними стоят разные обобщения.
• [16] По-видимому, возможная противоположность этого состояния — отсутствие мышления, полная остановка процессов решения.