Идеи Эдмунда Берка о механизмах политического развития

Политическое развитие представляет совокупность характерных для данного общества политических процессов, определяющих направленность изменения политической системы. При анализе процессов, происходящих в политическом пространстве, особое значение имеет выявление вектора направленности движения системы. Политическое развитие свидетельствует о способности системы эффективно реагировать средствами управления как на внешние, так и на внутренние вызовы. Политическое развитие предполагает наличие таких факторов, как концепция развития, политическая многопартийность, политическая оппозиция, открытость, политические коммуникации, т. е. все, что способствует формированию диссипативных структур, обеспечивающих возможность эффективного развития политической системы.

Динамика и эффективность политического развития зависят от особенностей сложившейся политической практики и политической культуры; отражают состояние других подсистем (экономической, социальной, культурной); детерминируются воздействием внешней среды; свидетельствуют об интересах и конфликтах социальных групп и политической элиты; зависят от состояния системы — открытая или закрытая; «гиперустойчивая», «устойчивая», «неравновесная», что определяет потенциальные возможности развития.

Период неустойчивого состояния играет важнейшую роль в процессах развития. Устойчивая или гиперустойчивая система не будет развиваться, так как механизмы отрицательной обратной связи будут подавлять любые отклонения от устойчивого состояния. В то же время длительная неустойчивость препятствует закреплению «полезных» характеристик системы, поэтому динамика и темпы развития во многом будут определяться возможностями ее адаптационных механизмов, выработанных культурой.

В этой связи политическое изменение выступает как преобразование структур, процессов или целей, затрагивающих распределение или осуществление властных полномочий по управлению обществом, последствия которого носят неоднозначный характер. Основными формами политических изменений являются политическая реформа, революция, политическая модернизация, государственный переворот, реставрация, частичный или полный пересмотр конституции.

Политическое изменение — это категория, отражающая как эволюционную форму развития, когда количественные изменения (посредством реформ, модернизаций) приводят к постепенному изменению системы, так и революционную, когда политические изменения приводят к не совсем качественному состоянию политической системы.

Динамика политического развития (соотношение реформистского и революционного) впервые была исследована Э. Берком на примере политических событий в Англии конца XVII в., политического конфликта между американскими колониями и Англией и французской революции середины XVIII в.

Рассматривая политический конфликт в американских колониях, аргументация Э. Берка сводилась к тому, что он поддерживает борьбу колонистов в Америке, видя в ней продолжение «Славной революции» 1688 г. Следует обратить внимание на некоторое расхождение во взглядах лидеров американских колонистов и Э. Берка. Он видел в монархии, институте пэров, палате общин основу государственного строя Англии. Возможно, поэтому реакция Э. Берка на американские события была предельно сдержанной и исходила из понимания им природы английского конституционализма.

Вероятно, он поддержал борьбу американских колонистов на том основании, что она протекала в рамках «единого» государственного образования, пусть и с местным американским управлением. Однако когда поселенцы потребовали полной независимости, то Э. Берк несколько усомнился в действиях колонистов. Но, являясь трезвомыслящим политиком, он предложил план урегулирования конфликта.

«Я предлагаю, — писал он, — план по восстановлению доверия колоний к метрополии, к нашему народу, решение по примирению с Британским правительством. Моя идея состоит в том, чтобы наша политика стала изящной, а не темным источником, где сила лежала бы в основе управления людьми. Необходимы принципы целебные и цементирующие. Решение основывается на двух пунктах: первый, либо мы должны согласиться с ними; и, второй, либо они силой заставят признать их. Первый необходим как некое обоснование. Я точно знаю, что его не существует. Я думаю, что необходимо понять природу настоящего конфликта, а также природу управления, на основе которого мы собираемся управлять Америкой. Необходимо понять, что здесь нужна не фантазия и абстрактные идеи о праве человека, а система мер, способная улучшить ситуацию, и это не пустяк»^[1].

Развязка конфликта наступила, когда парламент Англии принял ограничительные меры в отношении колоний, где стремление к отделению от метрополии сразу вышло на первое место. «Многие вопросы, — говорил Э. Берк, — торговли, финансов, конституции и политики были включены американцами в круг обсуждаемых проблем. Положение Великобритании пошатнулось вследствие ошибок, допущенных ей в отношении Америки. Я придерживаюсь и отстаиваю идею власти не уменьшенной, а справедливой, мудрой при конституционном превосходстве Великобритании. Это было необходимо в Америке. Но я допускаю, что американцы имеют право требовать достойных условий, соответствующих свободам и духовности американцев. Однако все это должно происходить на основе сохранения порядка»^[2]. Э. Берк советовал проводить взвешенную политику в отношении американских колоний и верил, что парламент скорректирует свою политику^[3]. Но победа Георга III предопределила политику ужесточения в отношении американских колоний, что ставило под удар английскую Конституцию^[4]. Король рассчитывал с помощью тори удалить от власти вигов и восстановить свою неограниченную власть. Последствием такой непродуманной политики стало ущемление политических и экономических интересов американских колонистов. Подобная политика не вызывала враждебных настроений, пока непродуманность действий не привела к очередной глупости, гербовому сбору и вооруженному столкновению. В этой связи усилилась пропаганда, вызывавшая воинственный национализм в колониях.

Именно полемика по государственному строительству в этот период служила средством определения политики на будущее, где бы доминировали интересы империи и национальной независимости. С войной за независимость и связаны как раз серьезные изменения в теории и практике американского конституционализма, глубоко затронувшие экономические интересы американских колонистов и вызвавшие с их стороны резкие возражения.

Э. Берк продолжал настаивать на решении политических проблем в рамках английской Конституции^[5]. Он не согласился с колонистами, но допускал право американцев требовать свободы, так как боялся разрушить сложившиеся взаимоотношения^[6]. Э. Берк предлагал искать компромисс, который удовлетворил обе стороны. Ему казалось, что самый лучший выход — если отношения будут восстановлены на основе традиционных связей, сложившихся с момента образования колоний в Америке. «Я предлагаю отказаться от претензий и восстановить доверие между колониями и метрополией»^[7], — писал Э. Берк. Однако возникла ситуация, когда необходимо было либо возвращаться к еще больше устаревшему принципу божественного права, либо создавать новый конституционный принцип, который был неизвестен английской законодательной практике, а понятие конституционного закона не соответствовало правовой теории. В разрешении политического конфликта Берк больше надеялся на здравый смысл со стороны как американцев, так и английского правительства. Такую надежду он видел в культурном единстве^[8], существовавшем между англичанами и американцами. Э. Берк продолжал придерживаться идеи примирения, а когда отделение американских колоний стало свершившимся фактом, он признал право колонистов на собственную государственность, хотя и не без досады. Свое разочарование колонистами он изложил в письме к Ричарду Шеколтону: «Я не могу пожелать успеха тем людям, чья победа привела к отделению от нас, что разрушило нашу великую империю. В этом я вижу несправедливость и абсурдность»^[9].

Столь критическое отношение Э. Берка к политике Георга III коренится в успехах американских колонистов, которые могли привести к радикализации настроения среди народа в Англии и устранению политической системы, сложившейся на основе Конституции^[10]. Он видел, как меняется настроение колонистов по отношению к метрополии. Причина, по его мнению, коренилась в неправильном поведении и политике британского парламента, который проявил высокомерие по отношению к американским колонистам и их законодательным органам^[11].

В связи с неблагоприятным развитием событий в Америке Э. Берк частично изменяет свою точку зрения в отношении американских колоний. Теперь он больше беспокоится за авторитет английских политических институтов и за международную реакцию, так как негативное развитие событий могло поставить под сомнение политическую систему и престиж Британии в мире. В письме к шерифу Бристоля Э. Берк высказывает мнение, которое кардинально меняет его отношение к событиям в Америке: «Лучше будет, если парламент согласится с независимостью Америки, это меньше дискредитирует нашу Конституцию, чем война»^[12].

Заключение

мира обусловливалось еще и тем, что война могла дискредитировать принципы вигизма, к которым апеллировали колонисты внутри Англии, и свобода, добываемая колонистами, будет уничтожена по обе стороны Атлантики. В «Обращении к королю», характеризуя события в Америке, Э. Берк писал: «Нельзя иметь различные права и свободы во всех частях империи»^[13].

На взгляды Э. Берка оказала влияние и международная политика. Его насторожил франко-американский договор 1778 г., в котором он увидел не столько усиление двух сторон, сколько устранение всех преград на пути наращивания влияния короны. Именно война и национальная безопасность обусловливали требование Э. Берка заключить мир между колониями в Америке и Англией.

Существовала другая сторона понимания Э. Берком отношения между колониями и метрополией. Он был глубоко убежден, что теория, какая бы она ни была, мало поможет разрешить столь сложный политический и конституционный конфликт на основе традиционализма, он может быть разрешен только на основе реализма. Политика не всегда должна строиться на теоретических конструкциях и философских идеях, она должна учитывать сложившуюся реальность и решать сложные проблемы на основе исторических аналогий. «Принципы должны опираться, — писал Э. Берк, — не только на Конституцию, а также на целесообразность, справедливость в решении будущего колоний и их взаимоотношения с ними»^[14].

Э. Берк всегда связывал право политического решения с практикой, а не с теорией, особенно тогда, когда это касалось людей и политических институтов. Он четко определял отличия между правом и системой принуждения и указывал, что «познать систему управления с помощью грубой силы невозможно»^[15]. Аргументы против применения военной силы Э. Берк черпал из условий формирования американской нации, где международный фактор играл определенную роль в конфликте американских колоний с Англией. Им учитывались традиции, форма мышления, просвещение, самоуправление и протестантская религия. Но это не мешало ему отстаивать идею самоуправления в рамках Британской империи, что признается критиками Э. Берка как более реальный подход к решению проблемы американского вопроса, хотя, возможно, он не учитывал отдельные моменты политического процесса^[16].

Как показали события, Э. Берк в конечном итоге признал право американских колонистов на самоуправление, но, оставаясь верным своим взглядам, допускал его только в рамках империи: «Настоящая идея управления должна подразумевать политику в отношении колоний, чтобы не доводить их до идеи отделения от Британской империи и создавать независимые государства»^[17]. Он хорошо понимал, что империя состоит из различных территорий, народов, имевших свое, порой уникальное развитие в рамках своей цивилизации. И только с учетом всех интересов соединенных наций возможно удержать различные территории в составе Британской империи. Но при этом необходимо создать такую систему управления и Конституцию, которые смогли бы удовлетворить всех, а политика и политики были бы наделены мудростью и достоинством^[18].

Заслуга Э. Берка состоит в том, что он обосновал взаимоотношения между метрополией и колониями, основанные на праве, учете реальной ситуации: «В политике, — писал он, — меньше следует думать о своем величии и больше о совместной жизни»^[19]. Конечно, Э. Берк не мог предвидеть всех нюансов политики, особенно в будущем, но и то, о чем он говорил и писал, при реализации на практике могло продвинуть взаимоотношения между странами, колониальными владениями в пределах империи. Таким образом, американские колонисты модернизировали политическую систему, то есть из колониальных владений они преобразовались в независимое федеративное государство, но при этом не затронули социальную и экономическую систему.

Иной характер и направление приняла модернизация во Франции. Не зря Э. Берк назвал «Французскую революцию — удивительнейшим в мире событием, где самые высокие цели достигаются средствами совершенно абсурдными, смешными и презренными. В этом страшном хаосе легкомыслия и ярости каждый предмет учитывает свою природу, и все виды преступлений смешиваются со всеми видами безумств. При виде того, что происходит в этом чудовищном трагикомическом спектакле, где бушуют противоречивые страсти, зритель поочередно оказывается во власти презрения и возмущения, слез и смеха, негодования и ужаса»^[20]. Основные изменения были направлены на социальную систему, где аристократия объявлялась врагом народа, чего не было ни в Англии, ни в американских колониях. Как пишет Т. Парсонс, «интеллектуальные споры периода Просвещения высветили внутренние противоречия территориальных монархий континента»^[21]. Особенно остро это проявилось во Франции, которая дальше ушла в развитии национально-этнических основ общества, но при этом сохраняла абсолютизм. Простые люди, включая и многих из сословия буржуа, оставались «подданными», в то время как аристократия, тесно сотрудничавшая с короной, укрепляла свои привилегии. Такое развитие событий вело к все большему отождествлению с государством той части общества, с которой следовало считаться, в то время как подданные, непричастные к правительству и его аристократическому обрамлению, оттеснялись на позиции сомнительной принадлежности к национальному обществу. Как почти везде на континенте, центральное правительство, усиленное контрреформацией, навязывало свои претензии на неограниченную власть. Традиция охраняемых законом прав была на континенте гораздо слабее, чем в Англии.

В условиях высокого уровня национального самосознания Французская революция потребовала создания общества, которое включало бы всех французов и аннулировало особый статус привилегированных. Центральной идеей было гражданство, требование принадлежности к сообществу всего целиком населения.

Лозунг революции — Свобода, Равенство, Братство — воплощал новую идею общества. Свобода, Равенство олицетворяли два основных объекта недовольства: политический авторитаризм и привилегии; Братство относилось к более широкому контексту принадлежности, являлось древним символом общества.

В XVIII в. символ Свободы имел два различных понимания. Одно преобладало в Англии, где Э. Берк отстаивал право собственности, экономическую свободу, особенно в противоположность государственному контролю, связанному с меркантилизмом. Другое было распространено во Франции, где самым влиятельным сочинителем был Ж.-Ж. Руссо. Здесь на первый план выходила свобода социального общества, «народа» в противопоставлении государству. Проблемы свободы народа в указанном смысле и свободы индивида четко не различались, особенно в области политики. Тирания режима — вот что должно было быть уничтожено. Диктаторские наклонности революции проявились только после того, как был сломлен, по крайней мере на время, старый режим.

Еще более тонка проблема Равенства. Если свобода мыслилась преимущественно в терминах сбрасывания ограничений, то под равенством неизбежно подразумевались позитивно оцениваемые отношения между единицами взаимодействия. Те, кто претендует на равенство, не могут на законном основании отказывать в равенстве другим. Если в контексте свободы злом являются незаконные ограничения, то в контексте равенства зло — это незаконная дискриминация. По идеологии равенства часто незаконными оказываются любые статусные и функциональные различия, особенно иерархического свойства. Но социальные системы нуждаются в разных видах и степенях социальной дифференциации по двум направлениям — качественному разделению труда (в дюркгеймовском смысле) и иерархии. Французская революция, выделяя оба мотива — свободу и равенство, была нацелена не только против политической власти, но и против частично стоявшей особняком системы аристократических привилегий. Напряженность возрастала из-за присущей старому режиму тесной связи noblesse de robe с монархией и старой аристократией, так что «народ» поднялся против «привилегированных», которые прочно отождествлялись с правительством. Имело место колоссальное идеологическое преувеличение социальной безответственности и легкомысленности европейской аристократии, которые она могла себе позволить за счет народа. Проблема «привилегий» на деле сводилась к вопросу о наследственной передаче статуса, что противоречило критериям личного достижения, равенства или того и другого вместе. Французской революцией был поставлен вопрос о том, может ли привилегия быть значимым вознаграждением или даже получить легитимацию на инструментальных основах, если не доказано, что не возможен никакой другой способ институционализации лидерства, достойного доверия. Наступление на принцип привилегий во время Французской революции возглавлялось высшей буржуазией, многие представители которой были богаче большинства аристократов, и если формально не признавались могущественными, то в практических делах государства, возможно, были гораздо влиятельнее их.

В Англии аристократия, включавшая в себя джентри, имела более «частный» характер и менее отождествлялась с режимом. На деле реформаторские движения часто возглавлялись аристократами, и «французский» вариант — аристократия против буржуазии — сколько-нибудь заметно здесь не проявился.

Революционная идея равенства применительно к различениям инструментального порядка и к иерархическим параметрам социального статуса подчеркивала принцип равенства возможностей. В той мере, в какой была институционализирована эта нарождающаяся ценностная конфигурация, главным критерием приемлемости различных ценностно-значимых статусов стали личные достижения и способности к таким достижениям. Обретение статуса или его сохранение в условиях конкуренции могло оцениваться как награда за заметный вклад в деятельность социальной системы. Такое понимание социального статуса легло в основу главного нормативного содержания промышленной революции.

Однако основной удар Французской революции был направлен против наследственных аристократических привилегий и за статусное равенство для всех членов общества, что следует отличать от равенства возможностей, хотя между ними и существует взаимозависимость. Характер привилегий при старом режиме разделял общество на два основных статусных слоя. Простые люди были гражданами второго сорта, лишенными в силу своего наследственного статуса доступа к привилегиям, которыми пользовалась аристократия, особенно в том, что касалось освобождения от налогов.

«Гражданский компонент включает гарантии того, что может быть названо естественными правами» — в формулировке Дж. Локка, то есть гарантии жизни, свободы и собственности. Они были во всех подробностях и деталях описаны во французской Декларации прав человека и в американском Билле о правах. Революционное движение во Франции вдохновлялось тем фактом, что английская и американская законодательные системы уже институционализировали многие из этих прав. Понятие равенства перед законом относится к гражданскому компоненту равенства всех членов, если в нем содержатся и процедурные, и содержательные гарантии. Здесь под законом понимается не только то, что подлежит защите в судах, но и самые общие установки общественного нормативного порядка.

Политический компонент гражданства сосредоточен вокруг проблем демократических выборов. Хотя принцип равенства граждан в окончательном голосовании при избрании правителей восходит к временам древнегреческих полисов, Французская революция впервые применила его в обществе гораздо большего масштаба и распространила на весь народ. В современном государственном устройстве прямое равное участие всех граждан в управлении невозможно. Поэтому развитие происходило в направлении представительных институтов, в которых проблема политического равенства фокусируется на отборе высшего руководства, как правило, посредством участия в той или иной избирательной системе. Устройство этих институтов может иметь важные отличия, например между «президентским» или «парламентским» способами управления или между «республикой» или «конституционной» монархией.

Несмотря на такого рода различия, все европейские политические системы, исключая коммунистические страны, но включая многие заокеанские государства, имеющие европейские корни, такие как Соединенные Штаты и многие члены Британского Содружества, выработали принципиально общую конструкцию. В этой конструкции присутствуют два вида равенства и два контекстуальных свойства.

Первый вид равенства — это всеобщее избирательное право. Всеобщее избирательное право для взрослых стало общей тенденцией; в большинстве западных стран оно было распространено на женщин в начале нынешнего столетия. Сегодня его лишены только несовершеннолетние, лица без гражданства и небольшие группы лиц, частично лишенные прав. Другим видом равенства стало устранение равновесности голосов. Исторически различные системы придавали голосам различный вес, и делалось это явно, как в прусской системе сословного голосования, или неявно, как в Соединенных Штатах при неравномерном делении на округа. Тем не менее прослеживается четкая тенденция к установлению принципа «один гражданин — один голос» как в смысле доступа к голосованию, так и в смысле веса каждого голоса при определении итогов выборов.

Первое контекстуальное свойство политической системы европейского типа — это наличие комплекса формальных избирательных процедур, включая правила, определяющие предоставление права голоса, и правила «подсчета» голосов. Последние имеют решающую важность в установлении обязательного отношения между индивидуальным выбором голосующего и воздействием множества таких выборов на исход голосования. Вторым контекстуальным моментом демократического развития является тайна голосования, означающая дальнейшую дифференциацию государства и общества, поскольку охраняет независимость участия индивида в том и в другом. Она защищает индивида от давления не только со стороны обладающих более высоким статусом, но и со стороны равных по статусу. Благодаря такому барьеру обеспечивается политическая плюрализация общества и создается препятствие единодушному блоковому голосованию, а также поддерживается меньшинство внутри любой сформированной по интересу группы (религиозной, этнической или локальной), поскольку оно получает возможность голосовать отлично от большинства. Такая структура увеличивает гибкость общества и возможность воздействовать на правительство как на ответственный перед обществом орган, осуществляющий перемены.

В определенном смысле социальный компонент гражданства является наиболее фундаментальным из всех трех. Некая форма равенства социальных условий как составная часть «общественной справедливости» была одной из главных тем западной политической истории начиная с Французской революции, но в институциональном отношении она получила развитие значительно позже. Представляется, что полное раскрытие этой темы должно произойти с устранением неравенств, связанных с государственным абсолютизмом и аристократией, когда возникли новые напряженности между тем, что диктовалось принципом равенства возможностей, и тем, что вытекало из принципа равенства в принадлежности к обществу. Центральным принципом здесь, может быть, является то, что члены общества должны иметь не просто формальные, но реальные возможности конкурировать с другими членами, причем с достаточными шансами на успех, а тем, кто по естественным причинам не может быть участниками состязательного комплекса, полное членство в обществе не предоставляется.

Третий революционный девиз — Братство — подразумевал синтез двух других на более высоком нормативном уровне. В определенном смысле он был окончательным воплощением идеалов Реформации в секулярном обществе. Провозглашенное в них солидарное общество не могло быть двухклассовой системой в любом из средневековых воплощений, таких как церковь и государство, священнослужители и миряне или аристократы и простолюдины. Оно должно быть единым сообществом. Его членов следовало считать не только свободными и равными в означенных выше смыслах, но и связанными общей национальной, автономной солидарностью. Такому обществу надлежало быть дифференцированным от государства в качестве более высокого начала, осуществляющего легитимный контроль над государством. Но степень его дифференцированности была все еще далека от современного уровня, особенно в том, что касалось полной плюрализации.

Позиции по модернизации политической системы и ее подсистем были проанализированы и изложены Э. Берком. Он обращается к анализу политико-правовых документов, таких как Декларация прав человека и гражданина, и путем сопоставления с английской «Декларацией прав» («Билль о правах») проанализировал ее значение для социальнополитических институтов, прав и свобод человека. Он был убежден, что в мире ничего случайного и неорганичного не существует. Общество, человек и государство имеют органическое происхождение; следовательно, они развиваются от простого к сложному. Что касается политического развития, то наиболее органично развивалась Англия, в то время как другие государства в своей массе, включая и Францию, «развивались хаотично»^[22]. По мнению Э. Берка, подобное развитие может идти только органично, по принципу развития и равновесия властей, закрепленному в «Декларации прав» («Билль о правах») 1689 г., именно это дает «право выбирать своих представителей в парламент и свободно высказывать свое мнение»^[23].

Что касается французской Конституции, то она сложилась в рамках «древнего режима» и отражала политическую и социальную реальность позднего средневековья^[24], суть которого состояла в сочетании абсолютной монархии с социальной структурой, сложившейся в период сословно-представительной монархии. При переходе к абсолютной монархии взаимоотношения аристократии и королевской власти стали определяющими. Абсолютная власть французских королей держалась исключительно на аристократии. Это признавал и Э. Берк: «…в аристократии монархия черпала свой источник существования»^[25]. Но одно дело английская аристократия, и совсем другое — французская, о которой Э. Берк знал из истории Франции много нехорошего. Ее существование зависело от тех привилегий, которые аристократия добыла у монархии и которые, ради собственного сохранения, была вынуждена поддержать. В течение 1792 г. Э. Берк писал: «Они сохраняли наследственную монархию, которая позволяла жить в безмерной роскоши, чем отдаляли себя от остального населения государства. Я выступаю за разрешение такого противоречия, ибо против аристократии ведется настоящая война, вынуждая ее покидать свою страну, а тех, кто остается, опасаться за свою жизнь»^[26]. В этой связи абсолютная монархия должна пройти реорганизацию и приобрести черты конституционной монархии, что полностью удовлетворило бы Э. Берка.

Конституционное различие двух стран выражалось в системе власти и социальной структуре: широкая опора конституционной монархии в Англии, узкая — только на аристократию — во Франции, что в конечном счете привело к отсутствию «гармонии в политической системе»^[27]. Преимущество британской Конституции перед французской состоит в том, что первая была проверена временем и теперь ее назначение состояло в защите всех социальных групп общества от широких перемен внутри страны.

Как последовательный сторонник конституционной монархии Э. Берк в начале Французской революции вернулся к тезису Дж. Локка о возможности смещать королей, если они нарушают основные законы страны: «Право всегда принадлежит народу, — писал Э. Берк в послании к вигам, — на его основе он может смещать королей за дурное поведение»^[28]. Однако принцип был хорош только теоретически и только в условиях Англии, где суть конфликта и социальные силы не соответствовали процессам, протекавшим во Франции второй половины.

XVIII в. Здесь, с одной стороны, шел рост контроля со стороны государства над обществом, частной жизнью, что говорило о воплощении принципа Т. Гоббса о государстве в «Левиафане». С другой стороны, внутри общества шел процесс кристаллизации индивидуального сознания под воздействием философии Просвещения. Вопрос заключался в том, какой процесс получит доминирующее господство.

Иного мнения был Э. Берк. Первые законы, принятые Национальной Ассамблеей Франции, убеждали его в том, что лидеры революции не желали идти по пути вигских принципов. Как впоследствии писал Бенуа, «задача состояла не в разрушении современного государства, а в том, „чтобы его модернизировать“^[29] и не переделывать на новых основаниях, а только закончить его строительство»^[30]. По-другому думали пришедшие к власти якобинцы. Они были нацелены на изменение всех элементов общества, человека и государства. После их прихода к власти Э. Берку стало ясно, что второй путь государственного строительства пойдет по второму варианту. Его критика против Франции заключается в том, что она, отказавшись от умеренных решений проблем, постепенно переходила к реализации радикальных теорий. В этом Э. Берк увидел желание установить государство, которое подчинило бы себе все общество и каждого индивида в отдельности.

Идея усиления роли государства в жизни общества становилась настолько актуальной, что даже Э. Берк высказывается в пользу такого усиления, но на определенных условиях. Такими условиями были свобода человека и гарантия частной собственности с правом свободной передачи по наследству, а также при четком определении функций государства в пределах правовой системы. Главная задача государства, по мнению Э. Берка, должна находиться в области обеспечения процветания общества на основе свободного индивидуального развития. К тому же государство должно оставаться инструментом сохранения и передачи социальной структуры, традиций и обычаев общества. Все это можно было отнести к французской нации, кроме ее лидеров, действовавших во многих случаях непродуманно^[31].

Только в сохранении Конституции, монархии, палаты лордов и общин Э. Берк видит стабильность политической и социальной системы, сохранение гражданского общества. «Монархия, — отмечает Э. Берк, — поддерживаемая различными социальными группами, составляет надежную основу в передаче опыта будущим поколениям»^[32].

В августе 1791 г. он обращается посредством письма к членам своей партии, где в резкой форме подвергает критике принципы радикалов, их отход от принципов вигизма. Он предупреждает, что столь резкая смена приоритетов партии не служит делу партии и государству.

Это может привести к смене баланса сил внутри страны и разрушить гражданский мир и все общество^[33]. Из высказываний Э. Берка видно, что его взгляды на революцию во Франции и мнения лидеров партии вигов расходятся по многим аспектам. Возвращаясь к роли монархии в государстве, Берк вновь напоминает: «Я стараюсь поправить ошибку революционеров о наследственном праве монархии и по возможности убедительнее показать, что человек, избранный в качестве монарха, не должен входить в правительство»^[34]. Он еще раз показал, что лучшей формой правления является парламентская монархия.

Идеи Э. Берка о Франции были связаны с разрушением «древнего режима», ростом радикальных идей и радикализма как идеологического течения, ставившего перед собой задачу не реформирования общества, общественных отношений и государства, а их радикального преобразования на основе абстрактных теорий^[35]. Анализ деятельности политических сил, лидеров, их идей, которые они несли в общество, убеждал его в том, что революция с жесткой привязанностью к идеологии не могла принести счастье населению. Ее результатом может стать установление нового вида тирании. Национальная Ассамблея Франции стала скалой, о которую разбился корабль под названием «Франция».

Больше всего у Э. Берка вызывала удивление неспособность Национальной Ассамблеи сопротивляться толпе, что могло привести к ее постоянному господству или установлению военной диктатуры. Свои выводы он построил на том основании, что революция подошла к той черте, где она не могла гарантировать сохранение свободы, собственности, жизни. Появились отдельные случая, когда власть распоряжалась человеком, что означало конец свободе личности^[36].

Э. Берк был глубоко убежден, что господство абстрактных идей, попытка их реализации на практике неминуемо должны привести революцию к поражению.

«Человек есть реальность, которая не может строить свое поведение в жизни на основе абстрактных идей»^[37], — подчеркивал он. Но особенно возмущало Э. Берка стремление отдельных отечественных политиков и философов перенести подобную идеологию в Англию и установить общественные порядки, подобные французским. В этой связи Э. Берк подверг резкой критике всех тех, кто пытался осуществить такое на практике:

«Я считаю, что поздравительный адрес, переданный герцогом, Стемхоупом от «Революционного общества» Национальному Собранию построен на идеях, изложенных в этой проповеди, и является естественным выводом из нее. Его создание было инициировано самим проповедником (д-р Ричард Прайс) и с энтузиазмом поддержано его сторонниками.

Лично я рассматриваю эту проповедь как публичную декларацию человека, тесно связанного с литературными интригами, строящими козни философами, политическими теологами и теологическими политиками как дома, так и за рубежом. Я знаю, что они считают его оракулом, потому что он разразился филиппиками и поет свою пророческую песнь точно в унисон с их планами…

Доктрина нашего проповедника касается жизненно важных разделов английской Конституции. В своей политической проповеди он утверждает, что Его Величество — «единственно законный король в мире, ибо только он владеет короной по выбору своего народа». Интересы момента требуют глубокого рассмотрения солидности этого довода, в соответствии с которым король Великобритании должен принести благодарность членам «Революционного общества» за то, что они сделали его своим вассалом.

Эта доктрина в отношении принца крови, занимающего сегодня британский престол, — нонсенс, неправда, утверждение, опасное, юридически незаконное и антиконституционное. Если верить нашему богослову от политики, то если бы король владел короной не «по выбору народа», он был бы незаконным монархом, узурпатором перед лицом всего мира; не имеющим прав на преданность своего народа. Нет ничего менее соответствующего действительности.

Распространители этой идеи (народный выбор — необходимое условие законного существования королевской власти) рассчитывают, что на нее станут смотреть сквозь пальцы до тех пор, пока она не будет обращена на короля Великобритании. А за это время к ней постепенно привыкнут. Сейчас ее можно определить только в теории, отнеся на счет кафедрального красноречия, и сохранить ее для будущего использования, поскольку соображение безопасности, присущее каждому правительству, у нашего отсутствует. Итак, политики действуют, пока их доктрины не привлекают особого внимания, дожидаясь времени, когда их можно будет пустить в дело"^[38].

Для убедительности Э. Берк обращается к Аристотелю и Дж. Локку, выдвигавшим принцип разделения властей, чтобы в обществе не могла установиться тирания, которая по своей сути более жесткая, чем монархия^[39]. Тем, чего достигла Франция, согласно Э. Берку, она должна была быть обязана монархии и законам, установленным и поддерживаемым ею. «Эта нация была обязана своему трону и законам»^[40], — писал он в письме к Гренвиллю.

Предостережения Э. Берка о дальнейшей радикализации революции подтвердились полностью. После сентябрьских событий 1792 г. и казни короля к власти приходят крайне радикальные элементы (якобинцы), целью которых стало построение новой политической системы на основании радикальной идеологии и политических порядков, причем новое устройство они планировали распространить на всю Европу. Такие призывы якобинцев заставили задуматься многих людей, поэтому те, кто раньше поддерживали революцию и мечтали о французских порядках в своей стране, стали отходить от их поддержки.

Если бы необходимо было подобрать некую общую волю, одухотворяющее старое представление о государстве, то такой идеей следовало признать понятие о естественной гармонии общественных отношений. На роль гармонии были выдвинуты принципы равенства и свободы, общественного блага и личного интереса, справедливого закона и народной воли, требования права и подчиняющаяся им действительность. Все эти понятия — близкие, родственные, находящиеся в гармонии друг с другом, — были хороши и для стабильного государства.

Народный суверенитет, о котором говорили задолго до революции, оставался привлекательным и многообещающим принципом, но в идеальном представлении. В новой теории народная воля становилась на смену исторической власти, она должна была устранить «старый порядок» и «старый предрассудок» о божественном происхождении династии, царствующей независимо от народной воли. Это было великим предвозвещением новой демократической эры.

В размышлениях над событиями во Франции Э. Берк пришел к выводу, что выдвинутая теория народного суверенитета и представительства Ж.-Ж. Руссо противоречит здравому смыслу, так как народ в основной массе не был готов к управлению столь сложным институтом, каким является государство, поэтому не может быть применена на практике. Он хорошо понимал и пытался убедить своих оппонентов, что дилетанты и в политике, и в государственном управлении, не учитывающие многих ситуаций, существующих и возникающих в обществе, крайне опасны. В данном случае Э. Берк требовал от политиков только одного — как можно чаще прислушиваться к мнению народа. Принципы политики хороши для политиков с учетом мнения народа при решении сложных государственных проблем^[41].

Э. Берк много времени уделил тому, чтобы доказать, что теория народного суверенитета ничего общего не имела с демократией в понимании французских мыслителей, тем более с демократией, так как «только сочетание монархии, аристократии и демократии могли обеспечить реальную стабильность учреждений»^[42]. Следует иметь в виду, что Э. Берк сам имел четкую концепцию политики, которая была построена на строгой социальной структуре общества, сохранении собственности, постепенном структурном реформировании политических институтов, без кардинального изменения их функций, почтительного отношения к труду^[43].

Принцип разделения властей, сложившийся к тому времени в Англии, больше всего отвечал потребностям общества в управлении государством. В его концепции не было места тирании толпы, которая по своей сути была не лучше тирании абсолютной монархии. Чтобы не произошло непредвиденных ситуаций, необходимо прислушиваться не к демагогам, говорящим о возможности управления государством посредством всего народа, а к тем, кто говорит о том, как лучше исправить острые проблемы в рамках политической системы: «Лицемерие не может быть правом повелевать человеком в гражданском обществе»^[44].

Наиболее удачным решением государственного строительства может служить Англия, где палата общин выражала мнение народа. Корона, палата лордов и палата общин представляли народ Англии, что было отражено в Конституции и законах^[45], вновь повторяет Э. Берк. Он отвергал французское понимание свободы, так как не может быть «свободы без собственности, без морали, без порядка, а также грамотного государственного управления, гарантии жизни»^[46]. На этом основании Э. Берк противопоставил понимание свободы, утвердившейся в Англии, где он еще раз подтвердил ранее изложенные принципы свободы в рамках гражданского общества. «Наша революция (Славная революция 1688 года) сохранила наши древние законы и свободы, древнюю Конституцию, где основным ее назначением было сохранение законов и свобод»^[47].

Не мог согласиться Э. Берк и с предлагаемой неограниченной свободой, к тому же построенной на иррациональной основе. Такое понимание и такая свобода могли привести к «злу, глупостям, безумству, различным порокам и отсутствию сдержек в поведении человека». «Я думаю, что свободы достойны все люди. Она досталась нам по рождению за наше трудолюбие, за способность сохранять привилегии, данные нам по праву»^[48].

Таким образом, понимание народного суверенитета Э. Берком отличалось от понимания его французскими философами эпохи революции. Он никогда не увязывал свободу человека с экономическим равенством, а только с политическим. Берковское понимание свободы, свободы личности соотносилось с естественными правами, социальным и общественным положением человека.

Как показывает практическая жизнь, принцип народовластия состоит вовсе не в том, чтобы народ фактически наблюдал за политической и социальной жизнью, — это оказывается невозможным. Необходимо, чтобы народ влиял на принятие законов, согласно известному выражению, в качестве «дремлющего законодателя», за которым сохраняется юридический суверенитет и юридическая возможность проявить свои верховные права через государственные органы.

В век Просвещения теория общественного договора, доминировавшая в политической мысли первой половины XVIII в., не соответствовала взглядам Э. Берка, так как утратила актуальность, о чем уже упоминалось. Он отстаивал идею естественного происхождения общества и государства. Как отмечал Ф. Флетчер, еще в ранние годы своей политической деятельности Э. Берк утверждал, что «существовали определенные социальные связи, послужившие основой формирования общества и государства. В этом отношении целью государства становятся сохранение и гарантия прав человека, где опыт и практика являлись их основой»^[49].

В политических реформах Э. Берк видел положительный фактор, ибо они вели к укреплению, а не к дезинтеграции государства. Реформа, по мнению Э. Берка, заложена в самой природе государства, и его развитие в истории шло по пути создания и совершенствования политических институтов и форм правления. В основе таких взглядов на государство лежала идея сильной исполнительной власти в сочетании с представительной системой, какой была палата общин^[50].

Э. Берк не признавал систему представительства, где доминирует большинство. Он писал о народовластии, учитывавшем мнение всего народа. «Когда народ требует перемен, они должны проходить, но с учетом истории, обычаев и традиции страны. Основное назначение реформы состоит в устранении негативных факторов, вызывающих у населения чувство некомфортности, граничащей с ощущением тревоги»^[51]. При этом следует иметь в виду, что реформу не надо доводить до момента, когда толпа начинает требовать таких реформ, которые выходят за пределы разумного понимания. От реформатора и реформаторов в целом требуется осознанное понимание ситуации, политических и социальных проблем и необходимость их своевременного решения, при этом надо сделать так, чтобы самые низкие элементы общества не могли навязать свою волю реформаторам. Свое мнение он отстаивал, когда все вокруг сомневались в его теоретизировании по поводу значения реформ в обществе и государстве. Что касается восстания, то оно допускалось им только в одном случае — если обществу угрожает лидер или лидеры, ведущее к его гибели.

В отношении Франции Э. Берк не видел, чтобы правительственная политика вела к гибели общество. Такой постановки вопроса во Франции не существовало, поэтому здесь возможно было путем реформ устранить все политические, экономические и социальные противоречия, накопившиеся за прошедшие столетия, ибо, как писал Э. Берк, «путем разрушения всего, а тем более уничтожения собственности и социальной структуры нельзя решить тех проблем, которые существовали во Франции»^[52].

Защита Э. Берком общества носит явно элитарный характер и служит одной из ярких страниц его политической теории. «Естественная аристократия является неотъемлемой частью большого организма. Она сформировалась на законном основании, вызывала уважение к себе. Ее грамотность и компетентность позволяли заниматься наукой, государственным управлением, командовать в армии. Все ее дела, поступки отвечали целям и задачам всего общества, а не ее эгоистическим интересам. Поэтому я говорю, что без нее не было бы общества»^[53].

Социальная структура общества сформировалась в период средневековья. В таком, по сути элитарном, обществе определенную роль, согласно Э. Берку, играли обычаи, традиции, выработанные и передаваемые предыдущими поколениями. Именно в таком обществе каждый индивид, по его мнению, имел свои права, возникавшие и наследуемые естественным путем. Основой элитарного строения общества выступала собственность, так как она давала возможность овладеть знанием, политической властью, что позволяло грамотно и правильно выбирать путь развития общества и государства. Теперь задача состояла в том, чтобы сохранить ее от разрушения радикальной идеологии и встроить в новые политические, экономические и социальные отношения. «Социальные отношения сложились в ходе развития общества и отражали власть и структуру общества. Вряд ли народ за прошедшее время научился управлять государством. При соприкосновении с властью неграмотный народ мог разрушить все, что было создано предыдущими поколениями»^[54]. Социальные связи были установлены на уровне взаимодействия человека с человеком, человека с богом, и иного выбора у человека не существовало. Свою главную задачу Э. Берк видел в том, чтобы поставить прочный заслон на пути к власти радикальным элементам. «Свою задачу я вижу в сохранении монархии, структуры общества и порядка, верю в то, что подобное сохранится как можно дольше»^[55]. Рассуждая об элитарности общества, он не стремился закрыть путь к политической власти представителям других социальных групп. Он был доволен сложившейся социальной системой в Англии и установившимся согласием социальных групп по основным вопросам общества.

Э. Берк не только описал социальную структуру и ее назначение в обществе, он стремился ее сохранить и в дальнейшем «как большую ценность»^[56]. Он защищал данную концепцию потому, что аристократия выступала барьером против маргиналов. С этих позиций приход к власти во Франции якобинцев, олицетворявшихся с маргиналами и добивавшихся власти, стала олицетворением угрозы всем элементам общества и государства. Беда Франции состояла в том, что в ней отсутствовал консенсус аристократии с другими социальными группами, поэтому новое общество унаследовало не демократию, а тиранию, голод, войну и рабство^[57]. Э. Берк защищал «естественную аристократию», потому что она выступала составной частью его концепции социальной стабильности, «почитаемой и привилегированной»^[58].

Оправдывая элитарность общества, Э. Берк был убежден, что народ настолько интегрировался в социальную структуру и привык к собственности, что не видел своего существования без нее. Бездумное разрушение социальной структуры могло привести к кризису самого общества.

Яростные нападки на аристократию во Франции не радовали Э. Берка, хотя он понимал, что во многом вина лежит на ней самой. Но это нисколько не оправдывает действия вождей революции, обрушивших весь свой гнев и гнев народа на аристократию. Устраняя ее из всех сфер жизни общества, они рассчитывали расчистить путь самым низким, грубым элементам общества. Э. Берк пытался, в какой раз, убедить в этом многих людей. Но его доводы не воспринимались или виделись политиками как необоснованные и далекие от истины. Любое общество, в том числе и французское, создано не из случайных и лишних элементов. Устранение одного из них ведет к порче всего элемента^[59], — замечал Э. Берк. Вину в таком отношении к аристократии он возлагает на философию, которая приложила много сил, убеждая народ Франции в паразитарности аристократии, требовавшей удаления ее из общества, якобы во благо народа. «Никто не хотел видеть ни былых, ни настоящих ее заслуг. Все в обществе было смешано. Никто не желал замечать талантливых людей, что стало одним из „открытий“ этой революции. Я вижу бешеные нападки на достойных людей, откуда бы они не происходили. Все были охвачены властью и стремлением управлять, что было не только не оправданным, но и вредным»^[60].

Другая сторона зла революции, о которой говорил и писал Э. Берк, состояла в ее идеологии, нацеленной на разрушение всех структур общества. Ее цель заключалась не в развитии общества и человека, а в грубом переустройстве. «Презрение к собственности, пренебрежение к законам облегчают грабителям грабить, обнажив все грубые и животные инстинкты человека»^[61].

Исследуя историю общества, Э. Берк не видел аналогии французским событиям, происходившим до того в мире. Столь резкий крен в радикализм как идеологию имел больше негативности, чем позитивности, что позволило Э. Берку заметить: «Законы не действуют, промышленность пришла в упадок, народ доведен до нищеты, церковь разграблена и уничтожена, возникшая анархия привела к отмене Конституции королевства»^[62]. К этому злу добавилось еще одно: стремление якобинцев распространить свое господство на всю Европу, что вызвало шок и резкое возмущение во всех европейских государствах. Власть, полученная якобинцами, не была использована для развития свобод человека, развития общества. Установленная власть якобинцев делала все наоборот, чем вызвала презрение к себе как со стороны французов, так и со стороны европейцев. Таким образом, якобинцы стали символом нестабильности в политическом и социальном плане; «мелкие спекулянты и лавочники, торговавшие на бирже награбленным имуществом, сформировали узкую олигархию, управлявшую страной»^[63].

Еще одним элементом общества, на котором Э. Берк остановил свое внимание, была церковь и религия, против которых боролись во Франции в годы революции. Ненависть к себе они вызвали тесным союзом с абсолютной монархией, которой служили преданно. Его критика позиции радикалов в отношении общества и государства дополнилась не менее резкой критикой действий революционеров, направленных против религии и церкви. Это объяснялось его пониманием места религии в жизни общества и каждого человека, признанием ее влияния на формирование определенного мировоззрения, устойчивости, придаваемой ею другим социальным и политическим институтам. Э. Берк рассматривал церковь как нечто естественное, как фундамент государства. Поэтому стремление изгнать церковь и религию из жизни человека вызывало у него резкое неприятие. «Церковь и государство в наших представлениях неделимы, и редко одно упоминается без другого»^[64].

При этом Э. Берк высказывался за союз церкви и государства: «Наше образование построено так, что подтверждает и закрепляет этот принцип — оно практически полностью находится в руках церковников, и это действительно для всех ступеней обучения — от раннего детства до возмужания. Даже когда наша молодежь покидает школы, университеты и вступает в важный период жизни, когда требуется связать воедино опыт и полученные знания, и едет посмотреть другие страны, то отправляются в такое путешествие с юными дворянами домашние учителя и гувернеры — на две трети тоже служители церкви. При этом они выступают не только как духовники и наставники или просто как сопровождающие, а как старшие друзья и компаньоны. Эти связи привязывают наших дворян, многие из которых принимают участие в управлении страной, к церкви. Мы так цепко держимся за старые церковные порядки и институты, что с четырнадцатого — пятнадцатого столетий в них произошли большие изменения. Мы полностью поддерживаем эти старинные институты, ибо они благотворно влияют на нравственность и дисциплину и, не меняя своей основы, способны воспринять любые усовершенствования. Мы считаем, что они могли не только воспринять и усовершенствовать, но и сохранить все достижения науки и литературы в том порядке, в котором они были созданы Провидением. Кроме того, готическое и монастырское образование (так как в основе своей это не что иное) позволили нам внести больший вклад, чем любая другая европейская нация, в развитие наук, искусства и литературы. И все это благодаря тому, что мы не пренебрегали наследственными знаниями, которые оставили нам наши предки»^[65].

Однако Э. Берк высказывался за независимость церкви от государственного финансирования, чтобы на нее не оказывалось давления со стороны политиков. Он указывал на существование конституционных и религиозных факторов, которые требовали отказаться от превращения независимого духовенства в церковных служащих, состоящих на содержании государства, подобно государственным служащим. Зависимость церковника от королевской власти заставила бы его опасаться за собственную свободу. «Церковь должна быть независимой, как король и дворянство. Нерасторжимость религиозных и политических соображений, представления о долге, состоящем в утешении слабых и просвещении темных, определяют единодушное признание нацией церковного достояния, как только ей одной принадлежащего, которым государство не может распоряжаться или пользоваться, но обязательно соблюдать и охранять»^[66], — утверждал Э. Берк.

Осознание значения религии в мировой культуре давало ему повод высказать идею о разрушении французской культуры, образования, в результате приведшем к одичанию человека, где животные инстинкты доминируют над моралью. «Французское Просвещение предреволюционного периода не пошло на пользу французской нации, она оказалась перед своим уничтожением. Атеизм стал похоронным колоколом по французской цивилизации»^[67]. В нападках на религию Э. Берк видел стремление революционеров разрушить основу не только общества, но и семьи, общин, социальных связей, морали, в конечном счете — порядка, установленного в мире.

В своем отношении к религии он исходил из ее социальной полезности. Религия и мораль выступали характеристиками развитости общества, и моралью подтверждалась цивилизованность человека. В церкви Э. Берк видел один из важных институтов государства. Церковь формировала мировоззрение человека и поддерживала социальные связи. Такие задачи, считал Э. Берк, возможны при независимости церкви от государства, так как он был искренне убежден в том, что только такое положение дает ей возможность в полном объеме выполнять свое назначение в обществе. Когда появились разговоры о реформировании церкви, он хорошо осознавал им цену. Реформы церкви могли вызвать разрушение гражданского общества. В одной из своих речей Э. Берк предупреждал о непродуманности мероприятия политиками, ибо результатом такой реформы могли быть «не такие ожидания, о которых говорят»^[68]. В этой связи Э. Берк обращает внимание на компетенцию людей, волею судьбы поставленных проводить реформирование церкви. Задача подобного реформирования состоит в том, чтобы сохранить главное назначение церкви, то есть поддержание социальных связей, и не дать человеку опуститься на более низкую ступень в своем развитии. «Человек чаще должен заглядывать внутрь себя и анализировать свои недостатки»^[69], — предупреждал Э. Берк.

Таким образом, можно утверждать, что теория либерального консерватизма построена на основе эмпирической научной теории.

В основе теории либерального консерватизма лежит биполярность естественного и позитивного права, важнейшей чертой которого считается универсальность. Естественно-правовые нормы относятся ко всем индивидам и призывают следовать содержащимся в них предписаниям, что отвечает критериям высшей, абсолютной справедливости. Эти требования гарантируют индивиду высшую правоту в его ориентационной и регулятивной деятельности.

В основе принципов консерватизма лежит традиционализм. Традиционализм является ключевым элементом политических взглядов Э. Берка. Традиции противопоставляются «Разуму» просветителей. Соблюдать традиции означает действовать в соответствии с естественным ходом вещей, то есть с природой, с вековой мудростью, аккумулированной в традиции. Политика является не столько итогом глубокого размышления, сколько результатом следования природе человека, общества, которая стоит выше рефлексии.

Общество развивается на основе законов природы. В своем органическом развитии общество основывается на состоянии духовной, психической и физической целостности, что дает возможность сохранить социальные связи, идентичность личности и проводить перемены без ущерба для социальной системы. Общество строится на социальной иерархии, что позволяет сохранить его целостность и благополучие. В обществе не существует социального равенства, так как оно может привести к социальной анемии, равенство возможно только в правовом смысле.

Воплощением традиции и естественного права является английская Конституция — драгоценное наследие предков. В ходе естественного развития Конституции сложилась целая система взаимоуравнивающих друг друга элементов, которая обеспечивает равновесие и стабильность политической системы. Это равновесие не должно нарушаться теми, кто заинтересован в сохранении спокойствия и порядка, где нужно, подобно садовнику, время от времени бережно удалять с вечнозеленого дерева Конституции старые, засохшие побеги, пестовать новые. Так медленная, постепенная эволюция сочетается с принципом сохранения традиций, которые дополняются лояльностью к политическим институтам как наследию предков.

Признается необходимость перемен и реформ как естественный ход вещей. Понимание этих изменений осуществляется в традиционалистском выражении. Главное в этой идее состоит в том, чтобы реформы не нарушали «естественные» традиционные устои общества. «Мой ведущий принцип в модернизации государства, — подчеркивал Э. Берк, — использовать имеющиеся материалы. Честный реформатор не может рассматривать страну всего лишь как чистый лист, на котором он может писать все, что ему заблагорассудится. Стандарту государственного деятеля должны быть свойственны: предрасположенность к сохранению и способность к улучшению, взятые вместе»^[70]. Любая модернизация должна опираться на традицию и авторитет.

В основу модернизации был положен принцип превентивности, предназначение которого состояло в предотвращении радикальных преобразований (революции). В то же время в модернизации понятия «изменение» и «реформа» признавались нетождественными и разграничивались: первое меняло сущность субъектов, второе же их сущность не затрагивало, являлось «вынужденным средством», которое приходилось применять.

Личные права, права и свободы в принципе признавались приоритетными, ибо были одним из фундаментальных законов природы, но дополнялись обязанностями человека перед обществом и государством, что позволяет уравновесить негативные и позитивные аспекты. Перед личными правами приоритет отдается обществу, так как в нем концентрируется мудрость поколений. Задача государства состоит в обеспечении и защите естественных прав человека.

В духовном факторе приоритет отдается религии и церкви. В них Э. Берк видит оплот морали, этики, поборника образования и воспитания человека, хранителя культуры, гаранта, обеспечивающего взаимосвязь человека, общества и власти, стабильное государственное развитие.

Таким образом, консерватизм определяется как система воззрений на окружающий мир, тип сознания и политико-идеологических ориентаций, который не всегда ассоциируется с конкретными политическими партиями. Консерватизм вобрал в себя различные идеи и традиции обобщенные Э. Берком в работах «Настоящее положение наций», «Защита естественного общества», «Речь на выборах в Бристоле 1780 года», «Обращение к новым и старым вигам», «История Англии», «Размышление о французской революции», «Три письма к благородным лордам» и других, что составляет его политическое наследие. У Э. Берка эмпирическая теория строилась на основе фактов, получаемых им из различных источников. На основе эмпирической теории Э. Берк сформулировал политические идеи либерального консерватизма:

• — в основе либерального консерватизма лежит теория естественного права. При этом он опирался на существование законов природы и законов права, и их отличие друг от друга. Э. Берк подчеркивал, что законы природы вечны, и их нельзя нарушить, в то время как законы права создаются людьми. Позитивные законы распространяются на всех людей, и Э. Берк призывал к их соблюдению потому, что они гарантируют индивиду безопасность, либеральный компонент;
• — традиционализм как принцип консерватизма служит ключевым элементом. Традиции Э. Берк противопоставлял «Разуму» французских просветителей. Соблюдение традиций означает действовать в соответствии с естественным ходом вещей, то есть с природой, с вековой мудростью, аккумулированной в традиции. Политика является результатом не столько глубокого размышления, сколько исследования природы человека, общества, которое стоит выше рефлексии (принцип торизма);
• — общество развивается на основе законов природы (естественное право). В своем органическом развитии общество основывается на состоянии духовной, психической и физической целостности, что дает возможность сохранить социальные связи, идентичность личности. Общество строится на социальной иерархии, это позволяет сохранить его целостность и благополучие. В обществе не существует социального равенства, так как оно может привести к социальной анемии, равенство возможно только в правовом смысле (принцип торизма);
• — воплощением традиции и естественного права является английская Конституция — драгоценное наследие предков. В ходе естественного развития конституции сложилась целая система взаимно уравнивающих друг друга элементов, которая обеспечивает равновесие и стабильность политической системы. Это равновесие не должно нарушаться теми, кто заинтересован в сохранении спокойствия и порядка, где нужно, подобно садовнику, время от времени бережно удалять с вечнозеленого дерева Конституции старые, засохшие побеги, пестовать новые (компонент, сформулированный Э. Берком);
• — политическое развитие должно осуществляться только с помощью реформ, то есть как естественный ход вещей. Главное в этой идее состоит в том, чтобы реформы не нарушали «естественные» традиционные основы общества. «Мой ведущий принцип в модернизации государства, — подчеркивал Э. Берк, — использовать имеющиеся материалы. Честный реформатор не может рассматривать страну всего лишь как чистый лист, на котором он может писать все, что ему заблагорассудится. Стандарту государственного деятеля должны быть свойственны: предрасположенность к сохранению и способность к улучшению, взятые вместе»^[70]. Любая модернизация должна опираться на традицию и авторитет (принцип торизма);
• — главным в модернизации должен быть принцип превентивности, предназначение которой состояло в предотвращении радикальных преобразований (революции). В то же время в модернизации понятия «изменение» и «реформа» признавались не тождественными и разграничивались: первое меняло сущность субъектов, второе их сущность не затрагивало, являясь «вынужденным средством», которое приходилось применять (принцип торизма);
• — личные права, права и свободы в принципе признавались приоритетными, ибо были одним из фундаментальных законов природы, но дополнялись обязанностями человека перед обществом и государством, что позволяет уравновесить негативные и позитивные аспекты. Перед личными правами приоритет отдается обществу, так как в нем концентрируется мудрость поколений. Задача государства состоит в обеспечении и защите естественных прав человека (либеральный компонент);
• — в духовном факторе приоритет отдается религии и церкви. В ней Э. Берк видит гарант морали, этики. Церковь занимается образованием и воспитанием человека, выступает хранительницей культуры, гарантом власти в качестве взаимосвязи человека, общества и власти, стабильности государственного развития (принцип торизма).

Современные теоретики консерватизма политические идеи Э. Берка сформулировали в следующие концепции: финансовая бережливость, частная собственность, законность, социальный порядок, традиционное общество, традиции, постоянство, преемственность, стабильность политической системы. Эти принципы являются основополагающими при формулировании концепций консервативными теоретиками в рамках национальных школ: англо-американской, немецкой, французской, латиноамериканской, русской.

• [1] Burke Е. Speech on his arrival at Bristol // Works. Vol. 2. P. 25.
• [2] Burke Е. Speech on his arrival at Bristol // Works. Vol. 2. 7.
• [3] Cm.: Burke E. Speech on Conciliation with America // Works. Vol. 1. P. 87.
• [4] Cm.: Burke E. Letter to the marquis of Rockingham, dated January, 1774, on a proposedsecession from Parliament of Members who had opposed American War // Works. Vol. 5.P. 130.
• [5] Cm.: Burke E. Speech on moving resolutions for Conciliation with America // Works.Vol. 2. P. 20.
• [6] Cm.: Burke E. Speech on arrival at Bristol, 1774 // Works. Vol. 2. P. 6.
• [7] Ibid. P. 7.
• [8] См.: Burke Е. Speech on Conciliation with America // Works. Vol. 2. P. 83—85.
• [9] Burke E. Richard Shachleton, 2 August, 1776 // Works. L., 1844. Vol. 2. P. 286—287.
• [10] Cm.: Burke E. A proposed Address to the King, on the some Subject // Works. Vol. 5.P. 144.
• [11] Cm.: Ibid. P. 146.
• [12] Burke E. A Letter from Mr. Burke to the Sheriffs of Bristol // Works. Vol. 2. P. 89.
• [13] Burke E. A proposed Address to the King, on the some Subject // Works. Vol. 5. P. 145.
• [14] Burke Е. Observations on a late Publication, entitled. The Present State of the Nation //Works. Vol. 1. P. 338—340.
• [15] Burke E. Speech on moving resolutions for Conciliation with America // Works. Vol. 2.P. 33—34.
• [16] Cm.: O’Gorman F. Edmund Burke. His Political Philosophy. P. 77.
• [17] Burke E. Observations on a late Publication, entitled. The Present State of the Nation //Works. Vol. 1. P. 377.
• [18] Cm.: Burke E. Observations // Works. Vol. 1. P. 358; Idem. Speech an AmericanTaxation // Works. Vol. 1. P. 340.
• [19] Burke Е. Speech on Conciliation with America // Works. Vol. 2. P. 82.
• [20] Burke E. Reflections on the Revolution in France // Works. Vol. 3. P. 47.
• [21] Парсонс T. Система современных обществ. С. 108.
• [22] Burke Е. Second Letter. On the Jenius and Character of the French revolution as it regardsother nations // Works. Vol. 4. P. 427, 430.
• [23] Burke Е. Reflections on the Revolution in France // Works. Vol. 3. P. 55—56, 84—85.
• [24] Burke E. Letter to a Member of the National Assembly // Works. Vol. 3. P. 309—310.
• [25] Ibid. P. 315—316.
• [26] Burke E. An Appeal from the Old Whigs // Works. Vol. 3. P. 426—427.
• [27] Burke E. Speech on the Quebec Act, 11 May, 1791 // Works. Vol. 4. P. 32.
• [28] Burke E. To William Weddell, 31 January, 1792 // Works. Vol. 7. P. 58.
• [29] Burke Е. Speech on the Quebec Act, 11 May, 1791 // Works. Vol. 4. P. 32.
• [30] Benoist. La crise de l’Etat moderne. P., 1982. P. 22.
• [31] Cm.: Burke E. Appeal from the New to the Old Whigs // Works. Vol. 3. P. 433—434.
• [32] Burke E. To Rivoral, 1 June, 1791 // Works. Vol. 4. P. 268.
• [33] См.: Burke Е. William Weddell, 31 January, 1792 // Works. Vol. 7. P. 58.
• [34] Burke E. W.C., 22 July, 1791 // Works. Vol. 6. P. 303—304.
• [35] Cm.: Burke E. To Charles-Jean Francois Depont, 27 September, 1789 // Works. Vol. 6.P. 25.
• [36] Cm.: Ibid. P. 40—41.
• [37] Ibid. P. 40.
• [38] Burke Е. Reflections on the Revolution in France // Works. Vol. 3. P. 47—48.
• [39] Cm.: Burke E. To Richard Burke Junior, 29 July, 1798 // Works Vol. 7. P. 160.
• [40] Burke E. To Lord Jrenvilli, 18 August, 1792 // Works. Vol. 7. P. 174.
• [41] См.: Burke Е. Reflections on the Revolution in France // Works. Vol. 3. P. 176—177.
• [42] Ibid. P. 229.
• [43] Cm.: Ibid. P. 238—239.
• [44] Burke Е. То Captain Fromas Mercer, 26 February, 1790 // Works. Vol. 4. P. 96.
• [45] Cm.: Burke E. Third letter on a Regicide Peace // Works. Vol. 4. P. 490.
• [46] Ibid. P. 490.
• [47] Burke E. Reflections on the Revolution in France // Works. Vol. 3. P. 76—78.
• [48] Ibid. P. 76.
• [49] Fletcher F. Montesquieu and English Politics, 1750—1800. L., 1939. P. 109—113.
• [50] Cm.: Burke E. Reflections on the Revolution in France // Works. Vol. 3. P. 84—85.
• [51] Burke E. Appeal from the New to the Old Whigs // Works. Vol. 3. P. 436—437.
• [52] Burke Е. Letter to a Member of the National Assembly, 1791 // Works. Vol. 3. P. 313.
• [53] Burke E. Appeal from the New to the Old Whigs // Works. Vol. 3. P. 451.
• [54] Ibid. P. 452—453.
• [55] Burke E. To Captain Mercer, 26 February, 1796 // Works. Vol. 6. P. 95.
• [56] Ibid. P. 72—73.
• [57] См.: Burke Е. Speech at the Opening of the Session 13 december 1792 // Works. Vol. 4.P. 76.
• [58] Burke E Reflections on the Revolution in France // Works. Vol. 3. P. 93—94.
• [59] Cm.: Burke E. To le Clevolier de Rivard, 1 June, 1791 // Works. Vol. 6. P. 268.
• [60] Burke E. Letter to William Elliot // Works. Vol. 4. P. 246.
• [61] Burke E. To Conte Mercy-Argentan circa, 6 August, 1793 // Works. Vol. 7. P. 389.
• [62] Burke Е. Reflections on the Revolution in France // Works. Vol. 3. P. 72—73.
• [63] Ibid. P. 85—86.
• [64] Ibid. P. 114.
• [65] См.: Burke Е. Reflections on the Revolution in France // Works. Vol. 3. P. 115.
• [66] Ibid. P. 116.
• [67] Burke E. On the Overtures of Peace (Letter 1) // Works. Vol. 4. P. 381.
• [68] Burke Е. Speech on the Catholic Dissenters Relief Bill, March, 1791 // Works. Vol. 5.P. 354—355.
• [69] Ibid. P. 355.
• [70] Burke Е. The Works. Vol. 2. Р. 553, 427—428.
• [71] Burke Е. The Works. Vol. 2. Р. 553, 427—428.