Заключение. 
Человечество перед альтернативой: быть или не быть?

Историческая ситуация экзистенциального выбора

Синергетическая проблема выбора траектории дальнейшего движения, решающего судьбу человечества, определяет сегодня содержание и направление всей его деятельности. Открывая уже упоминавшийся сборник ЮНЕСКО «Ключи от XXI века», Коиширо Мацуура писал: «На пороге XXI века мы сталкиваемся с третьей индустриальной революцией и новыми формами глобализации, что самым радикальным образом влияет на структуру общества и ставит перед нами огромное количество небывалых по своей сложности задач» [1]. Занятые драматическими обстоятельствами российского бытия, мы далеко не всегда отчетливо осознаем, что происходит сейчас в мире, частицей которого, при всех особенностях нашей жизни, является Россия. А происходит в мире нечто, не имеющее прецедентов во всей прошлой истории рода людского и сопоставимое, пожалуй, лишь с процессом рождения Человечества. Ибо тогда речь шла о его выходе из плена природного бытия, а теперь оно стоит перед реальной угрозой возвращения в царство бездушной материи вследствие экологической катастрофы. Если драматически звучавший вопрос шекспировского героя «Быть или не быть?» касался его личной судьбы, то сейчас, как убедительно показал Н. Н. Моисеев [2], именно этот вопрос встал перед человеческим родом. Поэтому онтологические проблемы соотношения бытия и небытия оказываются не отвлеченно-академическим умствованием любомудров, а прямым теоретическим осмыслением жизненной реальности, можно было бы сказать, проблемой экзистенциальной, но уже не для индивидуального, а для коллективного субъекта — Человечества.

Многие современные ученые, мыслители, политики, по-разному представляющие себе, как надо действовать для того, чтобы «быть», единодушны в одном: «современная миросистема подходит к концу», ибо она «стоит перед точкой бифуркации и перед периодом великих родовых мук и повсеместного хаоса», как сформулировал это на языке синергетики один из самых компетентных экспертов — выдающийся американский социолог и экономист И. Валлерстайн; она преодолеет этот хаос, только сумев «в течение следующих 25—50 лет эволюционировать к новому структурному порядку…» [3].

Популярный американский социолог и экономист П. Кеннеди в исследовании «Вступая в двадцать первый век», пришел к заключению, что «сегодняшнее мировое сообщество в большей степени, чем 60 лет тому назад, сталкивается с задачей примирения технологических перемен и экономической интеграции с традиционными политическими структурами, национальным сознанием, социальными потребностями, укоренившимися структурами и привычным способом действий», но успешное решение этой задачи наталкивается на тенденции, которые «угрожают обострить до предела социальные отношения и даже поставить под угрозу само существование человечества». Каковы же, с его точки зрения, эти тенденции?

«Первая и важнейшая» — демографическая, т. е. «резкий скачок роста населения Земли»; затем экономическая — усиление несоответствия между богатыми и бедными странами; далее — «развитие технологии и замена многочисленных традиционных видов деятельности на совершенно новые системы производства»; наконец, «глобальная революция в области финансов и средств коммуникации» [4]. Перечисленные тенденции, несомненно, существуют, можно было бы добавить и некоторые другие, однако все они имеют производный, вторичный характер, системообразующие же факторы происходящих преобразований бытия человечества лежат глубже — в фундаментальных изменениях отношений современной цивилизации и природы.

Достижения науки и ее основных технико-технологических импликаций — атомной энергетики, химической промышленности и генной инженерии — привели к тому, что культура вышла из-под власти общества, и эффективность его политического самосознания зависит от признания этого факта. Уникальное состояние человечества на рубеже веков и тысячелетий определяется небывалым по возможным последствиям тройным кризисом: экологическим, проблематизирующим само существование жизни на Земле; генетическим, угрожающим деформацией генетического кода человека в результате бесконтрольных экспериментов генной инженерии; террористическим, несущем гибель цивилизации в ее столкновении с фанатическими приверженцами ислама, готовыми использовать любые средства для победы их религии во всем мире. Взаимосвязь главных потенциалов культуры — научно-технического, гносеологического (информационного), аксиологического (нравственного, религиозного, гражданственного, эстетического), образовательно-коммуникативного — становится силой, диктующей политическому руководству жизнью общества новые «правила поведения».

А это означает, что происходит инверсия в отношениях общества и культуры: казавшаяся незыблемой иерархическая структура бытия человечества — доминанта социальных отношений — обнаружила свою неадекватность современной ситуации, ибо возможность преодоления угрожающих существованию человечества экологического, генно-инженерного и террористического кризисов заключена не в экономике и политике, а в самой культуре — в превращении популяции землян, политически и конфессионально раздробленной и продолжающей разрешать свои противоречия военным и революционным способами, в единого субъекта деятельности в его взаимоотношениях с природой — космической, земной и своей собственной. Если популяция землян на протяжении всей своей предшествовавшей истории была конгломератом эгоистичных и эгоцентричных, потенциально враждебных друг другу и реализовывавших эти потенции в непрерывном кровавом противоборстве различных своих частей — рас, наций, государств, сословий, классов, конфессиональных групп, политических партий, профессиональных объединений, — даже в конфронтации полов и поколений, то сейчас она либо найдет в себе силы для объединения во имя самосохранения, либо неотвратимо скатится в пропасть небытия. Отсюда, а не из коварных замыслов американского империализма, проистекают идея и практика глобализма. Приведу суждение ученого, доктора геолого-минералогических наук В. А. Зубакова: «Как биологический лидер эволюции человечество сможет выжить, только если сумеет создать… гомеостаз людей с биосферой, но уже не отдельных племен с кормящими их биоценозами, как это было в течение двух миллионов лет каменного века, а всего объединенного человечества с биосферой в целом… Таким образом ясно, что человечество само решает свою судьбу, и решает ее в ближайшие 15 лет!» [5].

Вместе с тем, нельзя не видеть, что идея глобализма встречает упорное сопротивление не только в массе невежественных и фанатичных приверженцев традиционных форм бытия и быта, но и в определенных кругах идеологов, и на Западе, и в России. Один из достаточно выразительных примеров — книга английского политолога Дж. Грея «Поминки по Просвещению. Политика и культура на закате современности», переведенная и изданная у нас его единомышленниками; ее автор пытается доказать, что «такие опоры Просвещения, как рационалистическое обоснование морали и утверждение авторитета науки по отношению к другим формам знания» себя исчерпали, и противопоставляет им идеи Ницше и «позднего периода творчества Хайдеггера, а именно настроение, называемое им Gelassenheit (отрешенность)», а также идеи, «заимствованные у немецких мистиков, в частности у Майстера Экхарта, призывавшего отстраняться от воли и открываться вещам, позволяя им быть»; естественно, что образцами для подражания объявляются «незападные» культуры, отдающие предпочтение не «науке и философии», а «некоторым видам поэтического творчества и мистицизму»; поэтому апологии либерализма в работах Дж. Раца, И. Берлина, Ф. Фукуямы и даже «антимодернизму» А. Макинтайра и «антифундаментализму» Р. Рорти противопоставляется антиглобалистская концепция «политического плюрализма» [6], позволяющая сохранить нынешнюю раздробленность человечества, раз уж с западной цивилизацией и ее либералистскими устоями ничего не поделаешь. В ряде глав я приводил примеры аналогичных рассуждений некоторых наших соотечественников, воскрешающих славянофильские поиски некоей мифической «русской идеи», противопоставляющей нашу страну всему остальному миру, но если в XIX в. их можно было расценивать как порождение романтически-утопического идеализма, то в наши дни они являются серьезным препятствием на пути к самосохранению человечества.

На протяжении нескольких столетий научные открытия и технические изобретения имели геополитическую локализацию, что порождало идеологические, военные и революционные конфликты, приводившие к подчинению сильным слабого; однако у термоядерного оружия и даже у мирной атомной энергетики нет географической локализации, равно как у внедрения в современное производство химикатов, вызывающих тотальное отравление земли, воды и воздуха и изменение теплового режима планеты; нет такой локализации и у начавшихся в конце прошлого века манипулирований структурой гена — достижения современной биотехнологии ученые рассматривают как «угрозу изменения природы человека» и наступления «постчеловеческой стадии истории» [7]. Показательно, что при Президенте США создан Совет по биоэтике, однако проблема эта не национальная, а глобальная, и раз уж нельзя остановить научно-технический прогресс (а сделать это, как свидетельствует вся история человечества, невозможно!), необходимо выявить в нем самом нравственные регуляторы, единственно способные возвысить интересы различных групп людей до интересов человечества. Иначе говоря, в нынешних условиях бытия людей на нашей планете нет альтернативы необходимости преодолеть сопровождавший всю их историю синдром «мы — они» и осознать свое общечеловеческое единство.

Само понятие «общечеловеческое», казавшееся в прошлом пустой абстракцией, противопоставляемой реальностям племенного ли, кланового, сословного, классового, расового, национально-патриотического, конфессионально-исключительного и даже гендерного бытия и сознания, а в советское время считавшееся проявлением «абстрактного гуманизма» и «буржуазного космополитизма», впервые становится содержательным и ключевым в социальной философии. Претензия христианства на общечеловеческий масштаб ее мифологии и веры оказалась несостоятельной, поскольку, действительно возвышаясь над социальными, расовыми и национальными различиями, оно не могло, как всякое религиозное сознание, преодолеть свою несовместимость с другими религиями, не говоря уже о его непримиримом противостоянии миропониманию индифферентных а-теистов и принципиальных безбожников анти-теистов; более того, история экуменического движения, неизживаемый антагонизм протестантизма и католицизма, равно как православия и обеих ветвей западного христианства, обеих ветвей ислама, ислама в целом и индуизма, ислама и иудаизма, ислама и христианства, наглядно показывают неспособность любой разновидности религиозного сознания объединить все человечество. Об этом говорит и попытка Баха-Уллы создать новое религиозное учение, названное по его имени «бахаизмом», которое достигло бы не только духовного, но и политического объединения всего населения планеты (его создатель обратился с посланием ко всем правителям и царям: «Объединяйтесь, о цари небесные, ибо тогда утихнет буря разногласий меж вами и народы ваши обретут покой…»; идеи Баха-Уллы оказали большое воздействие на М. Ганди, а Л. Толстой видел в них «высшую и чистейшую форму религиозного учения»; на Западе оно сохраняет влияние по сей день — ряды его сторонников насчитывают несколько миллионов человек).

Единственной формой ценностного сознания, способной быть всеобщей, общечеловеческой, глобальной, является нравственность, что и объясняет стремление всех других его форм — религии, политики, эстетики — подчинить ее себе на уровне теоретическом и противопоставить себя ее нормам на уровне практически-поведенческом: напомню кажущуюся объективным законом общественного бытия формулу «политика — грязное дело» (грязное — значит безнравственное). В коммерческой деятельности издавна господствовал аналогичный принцип, ставший в России народным присловьем «Не обманешь — не продашь», а в наше время откровенно сформулированный одним из крупнейших американских бизнесменов Дж. Соросом: «Если бизнесу навязывать нравственность, это все равно как заставлять вас работать со связанными за спиной руками: успеха быть не может».

[8]. Религия, которая выдает себя за источник и гарант нравственности, в действительности на протяжении всей своей истории и во всех своих разновидностях руководствовалась принципом иезуитов «Цель оправдывает средства», реализуя его и в насильственных, кровавых процедурах крещения народов на Руси, в Америке, в Африке, и в раздиравших Европу много веков религиозных войнах самих христиан, а ныне в мусульманском терроризме. Педагогику, имевшую в не слишком далеком прошлом своей главной целью воспитание входящих в жизнь людей, сколь бы односторонне оно ни понималось: как чисто религиозное в его конфессиональной узости, как сословно-политизированное, как классово или расово идеологизированное, — логика индустриальной цивилизации превратила в процесс физико-математического образования, отказавшись не только от всех форм идеологического, но и от нравственно-эстетического воспитания детей. Наука подчиняется своим критериям развития, главный из которых — получение нового и адекватного реальности знания, подобно документально-хроникальному описанию реальности, она «добру и злу внимает равнодушно»; приведу суждение академика Н. В. Карлова: «…Следует помнить, что наука, как, впрочем, в отличие от воспитания, и содержательная составляющая научного образования, сама по себе ни хороша, ни плоха; она не имеет души.

Это люди должны думать о том, как уберечься от использования мощных сил науки во зло, как заставить науку и ее плоды служить только добру… Ответы на моральный, нравственный вызов науки всегда лежали вне науки" [9].

Отсюда следует, что нравственное воспитание — именно нравственное, а не религиозное, или политическое, или эстетическое — должно приобрести главенствующее значение в школе XXI в. А это определяет и необходимость радикального изменения ее отношения к искусству как одному из самых мощных средств нравственного воспитания.

Со времен исповедовавшегося в древности принципа «калокагатии» искусство воплощало сформулированное греками в этом понятийном кентавре «единство красоты и добра», и на протяжении более чем двух тысячелетий оно неразрывно связывало эстетические ценности с этическими. Только в XVIII в. концепцией стиля «рококо» была провозглашена свобода искусства от нравственности, а сто лет спустя эта позиция постулировалась идеологией «эстетизма», программой «чистого искусства» и уайльдовским парадоксальным утверждением, что прекрасное по сути своей безнравственно; в XX в. «массовая культура» стала осознанно-целенаправленным разрушителем элементарных норм нравственности, а культура элитарная довела в абстракционистской беспредметности до возможного предела отрицание самой возможности художественного выражения нравственного сознания и применения к искусству нравственных критериев. Наконец, в тех случаях, когда развитие науки и техники начало приводить их к столкновениям с позициями нравственными (в средствах массовой коммуникации, в формах массовой «индустрии развлечений», в экспериментах генной инженерии, не говоря уже об использовании атомного, химического, бактериологического оружия), победу одерживали коммерческие, политические, военные интересы, а отнюдь не соображения этического характера.

Такое тотальное поражение нравственности в развитии западной цивилизации явилось закономерным следствием лежащего в ее основе дошедшего до крайности индивидуализма персоналистского типа сознания, поскольку человек, эгоистически абсолютизирующий ценность собственного индивидуального существования и тем самым разрывающий свою связь с Другим, становится безнравственным, аморальным существом, уподобляясь животному, но, в отличие от животного, он уже лишен врожденных инстинктов, регулирующих поведение по отношению к другим особям своего же вида, в частности табуирующих убийство и поедание сородича. Примечательно, что если изначально, и в филогенезе, и в онтогенезе, человек переносил на животных собственно человеческие качества и даже в Новое время сохранял такое очеловечивание зверя в жанровых структурах сказки, басни, притчи, то в XX в., начиная, быть может, с Ф. Кафки и кончая (кончая ли?) современным художником О. Куликом, происходит обратное — превращение человека в насекомое, в свинью, в дикого пса, по резкому слову художника, «скотомизация» (так названа книга его бесед с журналистом). В стремлении вскрывать суть складывающейся в истории культуры ситуации искусство не останавливается перед ее гиперболизацией и «гротескизацией» и, изображая подобные превращения, указывает на опасность утраты человечеством обретенной им в драматически трудной истории субстанции «вочеловеченности», сердцевиной которой является основная форма выражения духовности — нравственное сознание. Один из самых известных в современном мире писателей М. Уэльбек десять лет тому назад в интервью, опубликованном в одном из французских журналов, сказал: нужно «решительно отвергнуть мир, как он есть, и признать существование понятий „добро“ и „зло“. Захотеть вникнуть в эти понятия, определить границы их действия, в том числе и внутри собственного „я“» [10].

В XIX в. надежда социалистов-утопистов на нравственное воспитание человечества казалась трезво мыслящим современникам иллюзией романтического типа, отчего Маркс и противопоставил ей программу революционно-политического пути к социализму. Однако сейчас ситуация изменилась радикальным образом, поскольку такой путь выявил на практике, что пролетарская революция и диктатура пролетариата — это дорога не в будущее, а в прошлое, в феодальный или рабовладельческий тип социального устройства, а научно-технический прогресс столь же убедительно показал жизненную необходимость духовно-нравственного объединения всего человечества: атомное разрушение Хиросимы и авария Чернобыльской электростанции, террористическое нападение «воинов Аллаха» на Нью-Йорк и первые эксперименты генной инженерии с организмом человека, наконец, возможная встреча с инопланетянами (исключить такую возможность, как она ни мала, было бы легкомысленно) ставят население нашей планеты перед выбором — достижение единства планетарного масштаба или перспектива самоуничтожения тем или иным ведущим к этому способом.

Нельзя в данной связи не вспомнить, что некоторые выдающиеся отечественные мыслители осознавали складывавшуюся в XX в. новую историческую ситуацию еще до Второй мировой войны; так, В. И. Вернадский писал, что в XX в. произошел такой «перелом в научном сознании человечества», который не имеет равных себе в истории, — превращение научной мысли во «вселенскую» по своему масштабу и объединяющему людей воздействию: «впервые в истории человечества мы находимся в условиях единого исторического процесса, охватившего всю биосферу планеты» [11]. Потому научную мысль В. И. Вернадский назвал «планетным явлением», а мир, преобразуемый коллективным Разумом человечества, — «ноосферой». Представления русского ученого совпадали с тем, что в это же время говорили крупнейшие западные мыслители П. Тейяр де Шарден, А. Швейцер, классики философской антропологии, однако их прозрения казались очередной гуманистической утопией, и свое обоснование они, как правило, получали в божественной санкции — другого источника нравственности идеалистическое мышление найти не может. Между тем, несоответствие этого убеждения реальному историческому опыту человечества выразилось в весьма характерном заключении В. Франкла (не могу вспомнить, где именно им высказанного): «Тысячи лет назад человечество создало монотеизм. Сегодня нужен следующий шаг. Я бы назвал его монантропизмом. Не вера в единого Бога, а сознавание человечества, единства человечества». Но «сознавание единства человечества» — это и есть духовный фундамент нравственности.

О кризисе религиозного осмысления происходящего в европейской цивилизации свидетельствовала и необыкновенная популярность фрейдизма, основатель которого еще в 1930 г., до явления миру атомного оружия, до экологического кризиса и мусульманского терроризма, в ставшей широко известной, но и поныне не осмысленной адекватно статье «Неудобства культуры» на свойственном ему языке метафорических образов сформулировал современную социально-историческую коллизию, исходя из своего представления о вечной борьбе в истории человечества «между Эросом и Смертью, между стремлением к жизни и влечением к разрушению». Эта «схватка гигантов», которую «наши нянюшки, — иронизировал он, — хотят заглушить „колыбельной песенкой о небесах“!», привела к постановке «рокового вопроса рода человеческого»: «Ныне люди так далеко зашли в овладении силами природы, что с их помощью они легко могут уничтожить друг друга вплоть до последнего человека. Они знают это, отсюда — значительная доля их теперешнего беспокойства, их несчастья, их чувства страха. И теперь следует ожидать, что другая из двух „небесных сил“, вечный Эрос, приложит усилия, чтобы утвердиться в борьбе со своим столь же бессмертным противником. Но кто может предвидеть чей-то успех в этой борьбе?» [12].

Разумеется, если возлагать надежды на Эрос, исход этой борьбы не может не вызывать сомнений, но для прогнозирования возможного преодоления данного кризиса существуют более серьезные основания — развитие производительных сил и, как это ни парадоксально, разрушительных сил военной техники, сделавшее необходимым для выживания обитателей Земли их объединение в планетарном масштабе. Ибо наука, в полном соответствии с предвидением Маркса [13] (странно лишь, что он не видел заключенного в этом прогнозе опровержения его веры в спасительную роль пролетарской революции!), действительно стала производительной силой в обществе, нынешнее состояние которого и определяют поэтому понятиями «постиндустриальное», «информационное» или, по М. Кастельсу, «информациональное» (поскольку, разъяснял он эту терминологическую новацию, «информация в самом широком смысле, т. е. передача знаний, имела критическую важность во всех обществах», тогда как в наше время речь идет о «специфической форме социальной организации, в которой благодаря новым технологическим условиям… генерирование, обработка и передача информации стали фундаментальными источниками производительности и власти» [14]). Во всяком случае, именно она, наука, обусловила в XX в. небывалое по содержанию и темпам развитие техники и технологии производства и военных действий (подтверждая, кстати, и еще одно предвидение создателя диалектического материализма — невозможность глобальной войны на высоком уровне развития техники), но одновременно поставила человечество перед необходимостью по-новому осмыслить отношения науки и нравственности, что одним из первых и сделал уже не раз цитированный в этой книге Н. Н. Моисеев, назвав этическую концепцию, призванную решить данную проблему, «новой нравственностью», поскольку она заключает осознание индивидом «своей принадлежности не только к своей семье, стране, нации, но и ко всему планетарному сообществу. Он должен почувствовать себя членом этого сообщества, принять на себя ответственность за судьбу всего человечества» [15].

Произнесенные буквально в канун XXI века, в 1999 г., эти слова могли бы стать лозунгом всех живущих на нашей планете людей, потому что лишь на такой основе возможно продолжение самого их бытия в новом тысячелетии. Между тем, небывалое в истории человечества развитие индивидуализма в цивилизации Запада парализует нравственность как таковую, и в результате личность — это великое завоевание цивилизации! — обезличивается, ибо крайний индивидуализм обрекает ее на полное одиночество, на непонимание Другим, на «некоммуникабельность», что гротескно показано в театре абсурда. Об этом написано столько книг, и философских, и научных, и публицистических, и художественных, что я могу лишь напомнить трагическую формулу одного из персонажей Сартра «Ад — это другие» и приведу выразительную цитату из ночного разговора супругов в повести Э. Хэмингуэя «Райский сад»:

" — Зачем ты здесь?

• — Тут мое место.
• — Только и всего?
• — Я подумал, тебе, должно быть, одиноко.
• -Да.
• — Нам всем одиноко, — сказал Дэвид.
• — Ужасно. Лежать в одной постели и быть одиноким.
• — Выхода нет, — сказал Дэвид".

Если в частной сфере межличностных отношений можно удовольствоваться печальным заключением «выхода нет», то для бытия человечества выход следует искать, и задача современной философии — на современном же уровне научного мышления обосновать перспективное направление такого движения и его оптимальные формы. Философия способна это сделать, если вернет себе былое положение в культуре, утраченное в эпоху господств хаоса субъективистских и позитивистских течений.