Заключение. 
Административная юрисдикция

В качестве одного из несомненных приоритетов юрисдикционной деятельности следует рассматривать административные процедуры, обусловленные рассмотрением правоохранительными органами дел об административных правонарушениях. Частотность возникновения деликтных отношений в административно-юрисдикционной сфере, распространенность публичных проступков, несоизмеримая с количественными показателями преступных деяний, определяют существо и предназначение учебного курса, во всяком случае, его прагматическую составляющую.

Органам административной юрисдикции отведена значимая роль в противодействии противоправному произволу индивидуальных и корпоративных нарушителей федерального законодательства. Ныне к правовым источникам административно-юрисдикционной деятельности относится не только кодифицированное деликтное законодательство, прежде всего КоАП и принятые в соответствии с ним региональные нормативные правовые акты, но и многочисленные федеральные законы, устанавливающие публичные санкции, применяемые наряду с предусмотренными КоАП РФ административными наказаниями. И в этом смысле предпринятая в советское и постсоветское время попытка кодификации законодательства об административных правонарушениях не достигла своих целей. Ныне цивилистическое и публичное законодательство устанавливает правореализационный механизм ad hoc, в соответствии с которым деликтные отношения квалифицируются в соответствии с определенными им юрисдикционными процедурами^[1]. Любые правовые предписания федерального закона устанавливают обязанности субъектов частного и публичного права и уже в силу этого вводят особые правоограничения в сферах цивилистического и административного регулирования. Примечателен в этой связи принцип правоограничений, повсеместно применяемый в законодательстве в соответствии с ч. 3 ст. 55 и ч. 3 ст. 56 Конституции РФ. Эти конституционные предписания не соответствуют реалиям демократического политико-правового развития правового государства. Они ущербны прежде всего с позиций юридической формализации, поскольку фактически отождествляют несовместимые категории правоограничения и лишения права, что особенно наглядно применительно к некоторым нематериальным обременениям декларируемых конституционных прав, осуществление которых влечет за собой прекращение права, но никак не его отмену. В этом смысле попытка истолкования ч. 1 ст. 20 Конституции РФ в контексте вводимого федеральными законами в соответствии с ч. 2 ст. 20 Конституции РФ правоограничения представляет собой умозрительную юридическую конструкцию, никоим образом не совместимую с правоприменительной деятельностью. Независимо от разрешения продолжительной дискуссии о статусе смертной казни как вида уголовного наказания, предусмотренного п. 4 ст. 44 УК, и высказываемых в этой связи суждений о приостановлении его исполнения, его полной отмене или моратории на его применение, существо деликтного отношения остается неизменным; право на жизнь не может быть ограничено, оно насильственно прекращается в случае применения карательной публичной санкции, установленной федеральным законом в соответствии с ч. 2 ст. 20 Конституции РФ.

В контексте вводимых правоограничений невозможно рассматривать и некоторые деликтные цивилистические отношения^[2], прежде всего административное наказание в виде конфискации, с последующим прекращением имущественных прав нарушителя, либо публичную санкцию в виде реквизиции, влекущую за собой те же последствия. Судебная или административная конфискация вещи (п. 2 ст. 243 ГК) влечет за собой полное и бессрочное прекращение всех цивилистических правомочий владения, пользования и распоряжения. Реквизиция имущества, в отличие от конфискации, рассматривается п. 1 ст. 242 ГК в качестве особой меры публичного принуждения, всегда применяемой к легитимному правообладателю, но тем не менее она влечет за собой те же правовые последствия, всегда наступающие при назначении конфискации.

Конфискация и реквизиция различаются только по способам прекращения имущественных правомочий, конфискация представляет собой меру принуждения, установленную судом, хотя гипотетически это наказание может быть применено и на бессудной основе, однако в отличие от него изъятие имущества при его реквизиции рассматривается исключительно как мера административного принуждения. Вместе с тем в контексте рассматриваемой проблемы принципиальное значение имеет то, что ГК рассматривает конфискацию и реквизицию в качестве мер особого публичного принуждения, влекущих полное прекращение права собственности, но не его ограничение, как это предусмотрено ч. 3 ст. 55, ч. 3 ст. 56 Конституции РФ^[3].

Цивилистические правомочия прекращаются также при применении иных имущественных наказаний, прежде всего штрафных санкций, представляющих собой особую разновидность публичного и цивилистического принуждения. В зависимости от существа деликтного отношения имущественные обременения могут быть обусловлены не только применением директивного публичного наказания в виде штрафа, но и использованием иных административных и уголовных санкций, несовместимых с реализацией цивилистического правомочия. Такие правовые последствия наступают прежде всего в случае административных и уголовных наказаний, влекущих за собой прекращение конституционного права на свободу передвижения, обусловленного применительно к административному аресту сроком наказания, либо при назначении судом пожизненного лишения свободы.

Фактическое отождествление категорий «правоограничение» и «прекращение права» противоречит целеполаганию Конституции России, в соответствии с которым права и свободы человека представляют собой неотъемлемый атрибут статуса физического лица, соответствующие конституционные предписания о правах и свободах не могут быть ограничены или тем более отменены федеральным законом. Возникновение политико-правовых предпосылок для внесения корректив в конституционную норму в этих случаях влечет за собой особую процедуру пересмотра конституционных предписаний в соответствии со ст. 134—135, неприменимую в существующих общественно-политических реалиях в связи с отказом Парламента Российской Федерации разработать федеральный конституционный закон, определяющий статус Конституционного Собрания в соответствии с ч. 2 ст. 135 Конституции. Таким образом, повсеместное применение корпусом законодателей ч. 3 ст. 155 Конституции РФ, допускающей при возникновении определенных предпосылок ограничение прав и свобод человека и гражданина, представляет собой грубое нарушение основополагающих предписаний глав 1, 2 Конституции России, закрепляющих в ч. 1 ст. 15 гарантии действенности конституционных норм^[4]. Характерно, что их отмена, влекущая за собой полное прекращение соответствующего правомочия физического лица, Конституцией России не предусмотрена и применена быть не может.

Введение

любых правоограничений в гл. 2 Конституции в форме текущего правотворчества Федерального Собрания допускается только в тех случаях, когда это непосредственно предусмотрено соответствующей конституционной нормой, а именно в случаях, установленных ч. 2 ст. 20, ч. 2 ст. 22, ч. 2 ст. 23, ч. 2 ст. 24, ч. 4 ст. 29, ч. 3 ст. 32, ч. 1 ст. 34, ч. 1, 3 ст. 35, ч. 3 ст. 36, ч. 3, 4 ст. 37, ч. 1, 2 ст. 39, ч. 3 ст. 40, ч. 3 ст. 41, ч. 1 ст. 44, ч. 2 ст. 45, ч. 2 ст. 46, ч. 1, 2 ст. 47, ч. 1 ст. 49, ч. 2, 3 ст. 50, ч. 1, 2 ст. 51, ст. 52, ст. 57, ч. 2, 3 ст. 59, ч. 1, 2, 3 ст. 62 и ч. 2 ст. 63. Однако введение соответствующих правограничений и в этих случаях возможно только при возникновении предпосылок защиты публичных прав, установленных ч. 3 ст. 55 Конституции, и, разумеется, не может повлечь за собой полное прекращение конституционных правомочий физического лица, гарантированных ч. 1 ст. 15, ч. 1 ст. 17 и предписаниями главы 2 Конституции России в целом.

Введение

каких бы то ни было запретов и ограничений в тех случаях, когда это прямо не предусмотрено конституционной нормой, представляет собой практику грубого антиконституционного произвола, запрещенного ст. 52 Конституции России, и недопустимо в условиях правового государства, презюмируемого ч. 1 ст. 1 Конституции РФ.

• [1] Сказанное относится, разумеется, только к федеральным законам, которые не просто декларируют принцип ответственности, как это предусмотреноприменительно к правонарушениям, установленным Федеральным законом"О государственном языке Российской Федерации", но и вводят конкретныеюрисдикционные нормы, позволяющие квалифицировать проступок.
• [2] Цивилистический деликт влечет за собой прекращение гражданско-правового правомочия с последующим возникновением публичного имущественного отношения.
• [3] Обе эти меры публичного принуждения, как об этом свидетельствуетзаглавие гл. 15 ГК, рассматриваются исключительно в контексте полного прекращения всех имущественных правомочий.
• [4] Конституционные гарантии правомочий физических лиц, установленные ч. 1 ст. 15, ч. 1 ст. 17 и гл. 2 Конституции России в целом, применимыи в случаях их реализации in corpore, в силу этого указанные конституционные предписания действенны также и в случае защиты правомочий организаций.