Наплыв заимствований, угрожающих зтноисторическому мировидению

Если в советский период проявления креолизации русского языка во многом обусловливались социальными условиями унитарного государства и определялись национально-русским двуязычием Советского Союза, то в постсоветский период она приобретает другое направление. Не только политический и экономический кризис, но и конъюнктурное принижение культурных достижений всех народов, исторически связанных с Россией, подготовило почву для некритического освоения понятий материальной и духовной культуры Запада. Мощный напор низкосортной телеи кинопродукции с полуграмотным переводом, а также наступление обезличенно-массовой, денационализированной псевдокультуры планомерно и скрупулезно разрушают нашу языковую экологию, обесценивая русское слово, его духовную суть, его генную память о прошлом.

На улицах столичных и провинциальных городов появились шопы, маркеты, супермаркеты, в которых работают уже не продавцы, товароведы и завмаги, а бизнесмены, сейлесмены, трейдеры, сэллеры и менеджеры. В современных офисах и разного рода коммерческих структурах теперь трудятся и вступают в бизнес-контакт клерки, дилеры, дистрибьютеры, франчайзы, консигнаторы, референты, дрессмейкеры, диджеи, имиджмейкеры, спичрайтеры и т. д., которые хранят ноу-хау своего бизнеса друг от друга, а себя, своих чайльдов и тинейджеров, а также свои баксы — от рэкета, киллеров и киднэппинга. Для этого к их услугам филеры и сейфгарды. В выходные дни, которые теперь называются уик-эндом, они вместе со своими брачными партнерами, а также фрэндами и герлами уже не отдыхают, а кайфуют. Они любят посещать бизнес-клабы, дансинг-холлы, гала-концерты, шоу-тусовки и различные презентации. По телевидению мы теперь смотрим Информ-ТВ, Neo-TB, Интерьер-курьер, шоу-сериалы, топ-шоу, ток-шоу, а также хит-парады, брейн-ринги, Мотор-медиа, пресс-экспресс, СтепРибок и множество столь же увлекательных шоу-клипов, обычно оплачиваемых спонсорами. Время от времени мы все вотируем, то есть устанавливаем рейтинг кандидатов и электируем конгрессменов, сенаторов, спикеров из числа людей, которые борются за свой фьючерный рейтинг и наиболее экселентный имидж.

Конечно, в одном тексте, может быть, такие толпы новейших «иноземцев» пока не встречаются, но каждое из приведенных слов почерпнуто нами из современной прессы.

Речемысль в хрустящей импортной упаковке, по наблюдениям канадского ученого И. Грабовски, особенно широко представлена в таких изданиях, как «Комсомольская правда», «За рубежом», «Литературная газета», «Огонек», «Неделя» и др.^[1] Еще опаснее то, что подобное «звонкое иноязычие» ежедневно захлестывает радио и телеэфир, обескровливая родную речь словами-пустышками, смысл которых туманен и большинству слушателей просто непонятен.

Иногда создается впечатление гипнотического воздействия англоамериканских экзотизмов на обывателя: он или оглушен, забит и заторможен таким информационным потоком, или же сам начинает пересыпать свою речь модно-престижными словами, часто перевирая их звучание и лишь отдаленно понимая их смысл. Возникают малограмотные уродцы типа «конценсус», «брейк-ринг», «римэйк фильма», «рэкетмэн», «фрэндировать», «инклюзивное интервью» или же сочетания по типу «масло масляное»: саммит глав государств, киллер убитого, мониторинг госконтроля, служба сервиса, лизинг во временное пользование и т. д. В речи простых людей порою анекдотически смешиваются «брокеры» (банковские деятели) с «бройлерами» (породой кур), а «иеговисты» (члены секты свидетелей Иеговы) — с «йогуртистами» (любителями относительно нового для нас молочнокислого продукта).

Нередко в журналах и газетах звучат отдельные голоса соотечественников, пытающихся хоть как-то приостановить неукротимый энтузиазм радетелей за вступление нашей страны в мировое сообщество таким бездумно-языковым способом. Вот, например, отрывок из фельетона, приведенный Н. В. Новиковой: «Начальнику ЖЭК № 5 от жильца квартиры № 37 Селимонова К. П. Заявление. Пишу вам второй раз, сколько можно. В последнее тайм совсем доконали соседи своей звукоизоляцией… Наша лайф дала трещину… В моей фэмили началось натуральное медицинское заболевание по нервам — заговариваемся. Встанешь монинг — голова полна не нашихуодс, а днем эти выражения из нашего рта так и лезут… Скажите соседям, пусть перестанут хулиганить эт найт. Хэлп ми, а то хана. Отец фэмили трех пипл Селимонофф»^[2].

«Кентаврообразная» речь современных политиков, комментаторов, руководителей различных контор, пересыпанная плохо переваренными американизмами (характерно, например, «шикарное» название газеты «Коммерсантъ-daily»), вызывает у академика В. Г. Костомарова ассоциацию с бытовой речью молокан в Америке: «Иван, закрой уиндоу, а то чилдренята простудятся!»^[3]. Неукротимая американизация, как замечает В. Г. Костомаров, вызывает в нашей прессе не столько негодование, сколько подшучивание, мягкую иронию. Эту журналистскую снисходительность ученый иллюстрирует, в частности, поздравлением «Литературной газеты» к 8 Марта: «Сударыни! Женщины! Гражданочки! Просто леди и железные леди! Миссы и миссисы! Желаем вам счастья в менеджменте, хорошего семейного консенсуса и плюрализма в личной жизни! И чтоб у вас никогда не было стагнации, а наоборот — презентации по всем статьям! Крепкого вам имиджа в труде, красивого фейса и отличного спонсора в быту! Короче, отличной вам альтернативы в семейной жизни…» (ЛГ, 1990, № 10).

Разумеется, нельзя отрицать объективную закономерность и необходимость вхождения в наш язык в новых исторических условиях англоязычных заимствований. Новые политические и экономические реалии не могут не вызывать интернационализации общественно-политической жизни (президент, вице-президент, премьер, вице-премьер, мэрия, парламент и т. п.), появления интернациональных терминов рыночной экономики (маркетинг —"изучение рыночного спроса", инвестиция — «долгосрочное капиталовложение», аваль — «особое поручительство по векселю», эккаутинг — «финансовая информация» и т. п.), расширения товарной номенклатуры за счет наименований неизвестных ранее продуктов зарубежного производства (тефлон, улътравит, гамбургер, спикере, дискета, картридж, плейер, сканер и пр.). Сам по себе этот процесс естественен и не должен вызывать тревоги филологов: и устную речь, и печатное пространство осваивают новые понятия нашей жизни, а потому пуристические сетования здесь неуместны.

Но нельзя не видеть очень опасное и разрушающее начало в нашем современном языковом «доме»: с каждым днем растет количество непереведенных слов-иноземцев, за которыми стоит основанное на невежестве полное равнодушие к родному языку и отсюда — нарастающее грубое вторжение в русскую этнокультурную картину мира чужеродной ментальности. Идет постепенная подмена ключевых слов культурно-исторического сознания нашего этноса — «концептов русской культуры» (как их называют Д. С. Лихачев, В. В. Колесов, Ю. С. Степанов и др.) или же «психоглосс русофона» (в терминологии Ю. Н. Караулова). Результат — множественные разрывы и лакуны традиционной логико-понятийной сети, ее перекраивание по импортным стандартам: консенсус вместо согласие, лад; форум вместо собрание, съезд; шоу вместо представление; сервис вместо служба; спонсор вместо попечитель, благотворитель, меценат, филантроп; брачные партнеры вместо супруги; секс вместо любовь (или блуд); сексапильность вместо чувственность; киллер вместо убийца, уголовник, душегуб; рэкетир вместо бандит, вымогатель; бизнес вместо перепродажа, торговля; бизнесмен вместо торговец, предприниматель; имидж вместо образ или личина, оболочка, маска; гарант вместо поручитель; рейтинг вместо уровень популярности, оценка; человеческий фактор вместо человек; тинейджер вместо подросток; плюрализм вместо разнообразие мнений; визитировать, вокатировать, электировать вместо ездить, голосовать, выбирать; экселентный вместо превосходный и т. д. По подсчетам В. В. Колесова, размываются около тысячи слов — «концептов нашей культуры».

Невозможно не заметить, что при этом существенно видоизменяются ценностные ориентации массового сознания. В каждом из этих случаев выбранное для шика чужое слово вытесняет из повседневного обихода труженика тысячелетней русской культуры, не давая ему равной замены, но выполняя роль речевого протеза, лишенного памяти и нравственного потенциала. В порыве бездумного увлечения модой забывается простая истина: самобытность, интеллектуально-духовная самостоятельность — это неотъемлемая черта общественной и личной свободы, за которую так ратуют приверженцы заемного англоамериканского словаря.

Вытеснение фундаментальных понятий русского этноисторического сознания началось еще в советский период в связи с утверждением государственной идеологии непримиримого атеизма. Так, в годы советской власти ушли в архив и получили словарную помету книжн., устар. слова церковно-славянского происхождения с корнем собор: соборный, соборно, соборность, соборник, соборяне. Вещественное значение «общего начала», заключенное в корне, в этих словах имело и некий иррациональный духовный компонент, всецело обусловленный православным характером русского религиозного сознания. Сравним употребление этих слов в формулах нашей культуры: Земский собор. Вселенский собор (как собрание высшего христианского духовенства). Соборная церковь. Соборное постановление. Соборная молитва. Соборное послание — «принятое, признанное соборной церковью за богодуховенное, Молить Бога соборнЬ(соборно, сообща. —Л. С.) и келейнЪ. Соборник — книга, содержащая слова отцов церкви» (Д., Т. IV. С. 142). Соборяне — в известной одноименной хронике Н. С. Лескова не только «прихожане собора», но и деятельные правдоискатели, носители духовности глубинной России. Слову соборность Малый академический словарь дает толкование «коллективное, общественное начало» и иллюстрирует примером: «В России, — полагал он, — в отличие от Запада, господствует не личное начало, а православная соборность, противостоящая индивидуализму». Ермилов. Ф. М. Достоевский (MAC. Т. IV. С. 238).

Интересны в этом отношении рассуждения Л. Толстого и его комментарий к «Разговору с прохожим»:

• — Где тут Алексей, старик, живет? — спрашиваю.
• — Не знаю, милый, мы нездешние.

Не я нездешний, а мы нездешние. Одного русского человека почти никогда нет. (Нечто, когда он делает что-нибудь плохое, тогда — я.) А то семья — мы, артель — мы, обчество — мы.

• — Нездешние? Откуда же?
• — Калуцкие мы^[4].

Ни коллективное начало, ни коллективизм, вытеснившие из повседневного обихода слово соборность, не представляют собой тождественной ему замены. Между тем понятие, которое стоит за этим традиционным русским словом, активно изучалось и разрабатывалось общественно-философской мыслью и русской художественной литературой^[5] как самобытная и очень существенная черта национального сознания, как «душа православия»^[6]. Развивая идеи А. С. Хомякова о «божественной благодати взаимной любви», связующей людей в «единство свободное и органическое», выдающийся русский философ Н. А. Бердяев определил глубокое различие русского понятия соборность и европеизма коллективизм: «Это есть таинственная жизнь Духа. „Мы“ в соборности не есть коллектив. Коллективизм не соборность, а сборность. Он носит механистический, рациональный характер»^[7]. По В. В. Колесову, соборность — это именно та целостность, которая определяет все особенности русского менталитета. «Поскольку ум эгоцентричен, а душа соборна, постольку именно душа объединяет, а не разъединяет и делает всех участников действия равноправными»^[8]. Как специалист по русской исторической лексикологии В. В. Колесов отмечает организующую роль категории соборности в творческом постижении мира, которая проявляет себя в семантической истории двух параллельных словесных рядов. Так, думать, веселиться, дивиться, а также срам, беда и прочие отражают соборное действие, тогда как соответствующие им слова мыслить, радоваться, чудиться, стыд, горе и другие выражают индивидуальное^[9].

Итак, если коллектив — это соединение людей, то соборность — это соединение душ, неизмеримо более целостное и органичное, и утрата этого слова в нашей повседневной речи не может не сигнализировать об утратах нравственных.

Но вот примеры наступления на этнический менталитет новейшего времени.

В русской словесной культуре традиционно четко противопоставлялись истинная сущность, истинное видение и поверхностное впечатление: быть — казаться, выглядеть; видеть — смотреть (Сравним просторечное слово смотрится); суть — оболочка; лицо —маска; образ, лик — личина и т. д. Но для многих наших журналистов это не имеет значения. Говоря об имиджах выборных лиц, они не чувствуют неуместности иноземного слова с его туманным и загадочным смыслом. Ведь за словом имидж скрываются и понятие личины, маски, расчитанной на публику, и понятие образа. Слово образ в контексте нашей культуры воспринимается, конечно, без всякого отрицательного ореола прежде всего в силу христианского мироощущения: «человек сотворен по образу и подобию Божию», образом называется изображение лика святого; образ, образок — синонимы слов икона, иконка. Неразличение возвышенного образа и отторгаемой маски, личины у какогонибудь лицедея и лицемера в жизни оборачивается болью разочарования. Об этой ситуации народ говорит: «По бороде апостол, а по зубам собака. С личика яичко, а внутри болтун». Пришлое же слово имидж этому обману всемерно способствует.

Для русской национальной речемысли, в частности, показательно, что просторечное выражение хорошо смотрится, которое определяет внешнюю сторону в отрыве от предмета и тем более лица, вызывает насмешливое неприятие у носителей литературного языка своей пошловатостью (Сравним: Эта пара хорошо смотрится). И все же в исконно русском выражении нет туманного коварства заемного слова, чему препятствует сама понятийная сеть нашего языка.

Слово бестселлер (bestseller) в англо-американской культурной среде обозначает понятие рыночной экономики — «книга, пластинка, кассета, лучшая в распродаже, продаваемая большими тиражами». Аналогично поп-музыка (popular — популярная) и поп-концерт — это обозначения соответствующих реалий с точки зрения их ценностей на рынке, их конкурентоспособности. В наш же язык данные слова входят как понятия искусства, а не коммерции. Это сразу же неоправданно резко завышает статус обозначаемых понятий масскультуры (точнее — полукультуры, псевдокультуры) и уводит доверчивую молодежь в сторону от истинных духовных достижений не только России, но и того же Запада. Таким образом, непереведенные слова бестселлер, попмузыка, поп-концерт стирают принципиальное различие между спросом (обычно искусственно организованным) и подлинной ценностью продуктов духовной культуры, искажая картину мира и дезориентируя в нем языковую личность.

Другой пример. Русское слово супруги этимологически обозначает «сопряженные» (однокоренные слова запрягать, упряжка), причем, как показывает употребление этого слова в формулах русской культуры, в нем символизируется «сопряженность духовная, установленная свыше», и неразрывное единство «духа и плоти». Из агиографической традиции в литературном языке утверждается постоянная речевая формула благоверные супруги (Сравним, например, любимую на Руси житийную «Повесть о благоверных супругах Петре и Февронии» XV в.), подчеркивающая сопряженность духовную, установленную свыше. Примечательно, что до развития высокого христианского смысла этого слова наши предки пользовались другим, но тоже очень характерным обозначением мужа и жены по отношению друг к другу — подружие (Сравним род), корень которого выделял дружескую близость супружеской четы как их главное связующее начало. В приписке к Остромирову Евангелию — замечательному памятнику восточнославянской письменности 1056 г. — содержится великолепная старинная здравица, в которой дьяк Григорий, ученый книжник и выдающийся калиграф-художник, желает «многая лета» не только самому Остромиру как заказчику рукописи, но и «подружию его Феофане, и чадам их, и подружиям чад их». Высокое стилистическое созначение слов супруга, супруг в современном русском литературном языке, как и слова дружина в современном украинском, видимо, отражает важную константу мировидения единого в своих истоках этноса. Редкостно чуткий к «народному духу», А. С. Пушкин именно этими языковыми красками изображает в лице Татьяны свой «верный идеал», передавая ее девичьи мечты о будущем: «По сердцу я нашла бы друга, Была бы верная супруга И добродетельная мать».

В наше время слова супруг, супруга в большой степени характерны для официально-делового употребления: «Высокого гостя встречали президент с супругой». Очень точно передал смысловое и стилистическое поле этого понятия Семен Кирсанов в своем замечательном стихотворении «Слова», где в яркой образной форме поэт воспевает богатейший словарь русского языка в органическом единстве смысловых, стилистических, фонетических и словообразовательных возможностей его лексических пластов: «Слова — торжественные, как пироги рождественские, слова как медленные шаги, как лакированные сапоги, с царственными жестами, с протягиваемыми жезлами. Слова уважения, почитания, умиления: жертвоприношение, бракосочетание, благословение, — соединившие руки, как августейшие царствующие супруги».

Появление в средствах массовой информации фразеологического сочетания брачные партнеры в качестве синонима супругов искажает смысл ключевого понятия культуры, низводя его до «соучастника игры». Выражение брачный партнер внедряет в массовое сознание носителей русского языка другую систему ценностей, новое восприятие семейных отношений, свободу без ограничения нравственным долгом перед близкими, то есть нечто прямо противоположное тому, что утверждалось более чем тысячелетней не только книжной, но и устнопоэтической традицией лирических, в том числе свадебных, песен, а также сказок, былин, пословиц, поговорок и т. д.

С этим связана и другая подмена слов — концептов русской национальной этики. Слово любовь в нашем языке выступает культурологическим понятием высшей нравственной ценности. Сравните контексты нашей культуры: Бог есть любовь. ЛюбящихЪог любит. Братская. любовь. Материнская любовь. Любовь к Родине. Любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам (А. Пушкин). Люблю Россию я, но странною любовью (М. Лермонтов). Любовь как страсть, то есть как «страдание, мучение» (саратовские страдания — о любовных частушках, страсти господни — о мучениях Христа) и вместе с тем как «напряженный труд» души, Сравним страда деревенская, летняя страда^[10]). Любовь как высокое и возвышающее душу чувство: Любовь — кольцо, а у кольца нет конца. Любви все возрасты покорны, ее порывы благотворны (ария Гремина из оперы Петра Чайковского «Евгений Онегин»). В моей изменчивой судьбе Твоя печальная пустыня, Последний звук твоих речей Одно сокровище, святыня, Одна любовь души моей (А. Пушкин). Любовь идеальная противопоставляется любви плотской. Сравните народные этические представления: любодеяние, любодейство — то же, что блуд. Любодействовать, любодейничать — впадать в блудный грех. Прелюбодействовать — грешить против седьмой заповеди (Д., II, с. 388).

Обобщая употребление слова любовь в контексте нашей культуры, В. В. Колесов подчеркивает, что для русского менталитета, по-видимому, более характерно понимание этого понятия как отношения, а не как связи^[11]. Можно сказать иначе: в нашей культуре плотское начало земной любви или одухотворяется, или же вообще выводится за рамки понятия любовь. На этом русофоне поистине чудовищно звучит с телеи киноэкрана, тиражируется в молодежных газетах и журналах калька (то есть дословный перевод) англо-американского фразеологического сочетания to make love to… как заниматься любовью. Низведение высшей ценности русской культуры до животного инстинкта, причем не в жаргоне, а в книжно-литературном языке, несет на себе печать цинического пренебрежения этническими культурными традициями. То же разрушительное по отношению к русскому менталитету начало несет на себе широко распространяющееся слово секс, перекраивающее семантическую сеть нашего языкового мировидения и внедряющее термин физиологии как самоценное и отдельное понятие, не ассоциирующееся ни с духовной близостью, ни с отрицательной (пейоративной) оценкой.

Рассматриваемое грубое нарушение лингвоэкологии — проблема русского языка и русской культуры, и в нем, конечно же, ни в коей мере нельзя обвинять язык — источник заимствований.

Стилистические созначения, своеобразные «культурные шлейфы», англо-американских слов и выражений отражают творческий дух своего народа-создателя и его историческую память, которые отсекаются при переходе в новую лексическую систему. Если в русском языке слово имидж безлично-объектированно, «стерильно» от всяческих оценок, то в английском языке это полнокровное, насыщенное глубоким смыслом слово image, в истоке которого лежит христианское значение «образ, подобие» (Божие). Другое англоамериканское слово —sponsor имеет значение «поручитель» (перед Богом), «крестный» (отец или мать). Значение «тот, кто оплачивает программу в обмен на коммерческую рекламу» вторично и воспринимается лишь на исходном фоновом.

Выражение to make love to… в Викторианскую эпоху имело вполне благопристойное значение «проявлять любовь», «ухаживать». Его натуралистический смысл вторичен и появился в англоязычной литературе 20-х гг. в творчестве Хэмингуэя, Олдингтона и других писателей, передающих мироощущение потерянного поколения — солдат, вернувшихся с фронтов первой мировой войны и утративших все романтические иллюзии. Новое физиологическое значение этого фразеологизма актуализировалось и закрепилось в литературном языке 60-х гг. в связи с отражением слэнга молодежного антибуржуазного и антивоенного течения hippy (хиппи) с его известным лозунгом Make love, not war. Калькирование американского выражения to make love to… осуществлено неквалифицированными переводчиками, не учитывающими фоновые знания носителей русского языка.

С другой стороны, в англо-американском лингвокультурном фоне просто иные ценностные ориентации.

Понятие брачных партнеров вполне приемлемо в обществе, где абсолютная свобода личности и ее права исторически представляют наивысшее благо. В контексте же русской культуры понятие свободы на шкале нравственных ценностей ниже, чем понятие воли. Этимологически свобода значило «особица» (однокоренной ряд: собТ, особа, собственный, слобода) и возникло явно позже. Древнейшее же слово воля, образованное от глагола велеть индоевропейской перегласовкой гласных (Сравним делить — доля, везти — воз, плести — плот и т. д.), обладало каузативным оттенком значения и изначально символизировало «веление, повеление свыше», в противоположность самоволию, своеволию. Об этом же свидетельствует этическая оценка слова воля в привычной формуле добрая воля, а также толкование этого понятия и в материалах, собранных В. И. Далем: «И была бы доля, да нет воли. Власть господня, воля Божья. Разум сягает, да воля не берет. Разум — количественная собь души, воля — качественная. Разум отвечает истине и лжи, воля — добру и злу» (Д. I, с. 238). В христианской формуле Божья воля значение «повеления свыше» эксплицируется и книжной, и народнопоэтической традицией: Отче наш… Да приидет царствие Твое да будет воля Твоя… На все Божья воля. Божьей воли не переволишь. Божья воля, а суд царев.

Воля — постоянный атрибут идеалов русского этнического сознания: Вольному воля. Вырваться на волю. На свете счастья нет, а есть покой и воля. (А. С. Пушкин). Узнать, для воли иль тюрьмы на этот свет явились мы (М. Лермонтов). Мне в душу повеяло жизнью и волей (А. Майков). Земля и воля как лозунг крестьянской революции.

В русском православном мироощущении приоритет воли перед свободой связан с приоритетом соборности перед коллективизмом, совести («того, что со-ведает» един Бог) перед честью (по В. В. Колесову, это «часть, исходящая от людей»), стыда (как внутреннего ощущения, «того, что студит душу») перед срамом (позором перед людьми), святости (внутреннего состояния) перед геройством (внешнее поведение).

Таким образом, злоупотребление модными англоамериканизмами, на первый взгляд, достаточно безобидное, — это искусственное внедрение чужеродных элементов в самобытное мировидение этноса. Это влечет за собой утрату этнических ориентиров русской культуры, а значит, вносит свой вклад в разрушение нравственного здоровья нашего общества.

Звон престижного иноязычия бурно поддержали многие коммерсанты и предприниматели, с помощью которых окружающее нас пространство активно и настойчиво дерусифицируется: магазины, фирмы, компании, концерны, как бы соревнуясь друг с другом, пестрят чужеземными наименованиями: AWA, Ortex, Suprimex, Premier-SV, Олбидипломат, Инком-банк, Текобанк, Нордвестбанк.

Например, среди субъектов хозяйственной деятельности, включенных в Государственный реестр Республики Карелии на 1 октября 1994 г., подавляющее большинство (свыше 65%) значилось с нерусскими названиями. При этом среди них не только финские наименования, естественные для карельского региона (типа Пяоярви, Тухкала, Аккала, Айна, Миръя, Кукко, Руна, Укко, Карху и т. д.), но и масса названий непонятного для жителей севера происхождения и мотивации: АО Авюке, Сана, Ревонтулэт, Парзи, Конэ, ТОО Сэтич, Пикар, Сан математик, частные предприятия Риталик, Сиэна, Атон, Ирбис, Гарнэт, фермерские хозяйства Хуанка, Наир, Динара и т. д. Магазины главного города Карелии Петрозаводска, как, впрочем, и других городов России, изобилуют антропонимическими обозначениями самого экзотического характера: Авелла, Зарина, Марианна, Дилора, Эльвира, Энарт, Зуэрил, Ник и т. д., а многочисленные ларьки пестрят загадочными сокращениями типа ИЧП УМУ или ИнЧП ОСКО.

В поисках привлекательного словесного знака учредители различных организаций и фирм обращаются и к своего рода языковому антиквариату (лексическому и даже орфографическому), пытаясь этим путем декларировать возрождение утраченных традиций экономики и культуры: «Банкъ столичный», газета «Коммерсантъ», магазин «Губернаторъ», издательство «М1ръ искусства», фирма «БГлкинъ и К». Такая архаизация носит искусственный, декоративный характер, зачастую отражая неоправданные претензии на знакомство с исторической традицией написания или произношения (например, кафе «БГсГда» в Москве, телепередача «На злобу дневи» по Петербургскому каналу и др.).

Слова разных исторических эпох нередко вступают в оксюморонные сочетания (соединения несоединимого), являя собой идеологическую символику противоположных знаков: папиросы «Ленинград» СанктПетербургской табачной фабрики им. Клары Цеткин; г. Екатеринбург

Свердловской области; Карельская республика, Вепсская волость; прессслужба губернатора Ярославской области; шоу-группа «Вирджиния» из Самары (Куйбышевской области); магазин «Бродвей-2» ТО «Русский характер» в Петрозаводске; вице-президент Российской гильдии риэлторов («Деловой мир» от 23.12.94); руководитель департамента Минэкономики Российской Федерации (там же). Примеры легко умножить.

Конечно же, неупорядоченность и хаотичность используемых языковых средств — производная от хаотичности и неупорядоченности современной социальной жизни. Однако нельзя не видеть, что эти грубые лингвоэкологические нарушения намеренно изымают новую стадию общественной жизни из непрерывного исторического процесса бытия России. Стилистическая пестрота и неразборчивость, естественные при становлении литературного языка, несут в себе разрушительное начало применительно к высокоразвитому литературному языку, затрудняют его эстетическую и познавательную функцию, искажают историческое сознание языковой личности.

Бездумное калькирование словосочетаний англо-американского образца активно насаждает и нарушения грамматического строя русского языка: Сравним настойчиво внедряемые в массовое сознание телезрителей, радиослушателей, читателей таких новообразований, как Горбачев-фонд, МН-фонд, президент-отель, Хопер-классик, бизнессервис, Сома-сервис, бизнес-пенсия, бизнес-контракт, гидравлика-сервис, Агрокоммерц и проч.

Грозными предвестниками дальнейшего снижения речевой культуры является оскудение круга чтения, падение тиражей русской классики, учебников и словарей, вытеснение познавательных передач о родном языке с телеэкрана и из радиоэфира, а в целом — признаки отторжения русского слова от его традиционного культурного пространства. Поэтому и стало возможным и даже не замеченным в средствах массовой информации сенсационное заявление телеведущего «Часа пик» о том, что «сам русский язык, оказывается, придумали болгары».

Самоуверенность полуобразованности и полное равнодушие к взрастившей культуре и родному языку — это замечательно унавоженная почва для воспитания «туземного населения» на евразийском пространстве в границах России.

Рассматривая современную речевую культуру в тесной связи со стилевыми и традиционно-этическими нормами общения, известный исследователь русской разговорной речи проф. О. Б. Сиротинина и другие авторы выделяют четыре типа речи, ориентированных на литературный язык: элитарный, среднелитературный, литературно-разговорный и фамильярно-разговорный^[12]. При этом они отмечают нарастание тревожных признаков оскудения богатейших традиций нашего литературного языка во всех четырех типах.

Явно сокращается число лиц, свободно владеющих высшим (элитарным, хотя этот термин, может быть, не совсем удачен) внутринациональным типом речевой культуры, который призван обеспечивать максимальную целесообразность и выразительность в выборе языковых средств в зависимости от условий, цели, адресата и смыслового содержания общения. По данным саратовских исследователей, многие профессионалы (писатели, журналисты, учителя-словесники) уже не отражают этот тип речевой культуры, будучи носителями среднелитературного типа, который, таким образом, представляет собой, как правило, несостоявшийся высший (из-за плохого обучения в школе, повседневно окружающей среды и урезанного круга чтения оказываются не полностью освоенными нормы литературного языка, нормы поведения и общекультурные ценности). «Прецедентными (то есть играющими роль образца. — Л. С.) текстами для носителей среднелитературного типа, — пишут саратовские ученые, — являются специальные тексты и тексты развлекательной литературы (детективы, фантастика, часто в своих малохудожественных проявлениях), а также средств массовой информации (выделено мной. —Л. С.), на которые носители среднелитературного типа в своей речи и ориентируются. Так как в этих текстах также представлен среднелитературный, а не элитарный тип речевой культуры, получается своеобразный замкнутый круг, способствующий распространению первого»^[13].

Итак, речевой тип телеи радиоэфира — это в массе своей «несостоявшийся элитарный». Современная «элита», точнее те, кто себя причисляет к ней, — прямые духовные наследники «читателей высшего общества», в частности, гоголевских времен: «от них первых не услышишь ни одного порядочного русского слова, а французскими, немецкими, английскими они, пожалуй, наделят в таком количестве, что и не захочешь, и наделят даже с сохранением всех возможных произношений: по-французски в нос и картавя, по-английски произнесут, как следует птице, и даже физиономию сделают птичью, и даже посмеются над тем, кто не сумеет сделать птичьей физиономии. А вот только русским ничем не наделят…» (Н. В. Гоголь «Мертвые души»).

Устами ведущих многих телепрограмм и особенно устами телерепортеров у нас слишком часто озвучиваются нарушения норм произношения, грамматики, лексики. Так, например, вопреки правилам русской орфоэпии, допускающим только христианин (с ударением на суффиксальном и), ходатайство (с ударением на первом а), занялся (с современным ударением на корне, при допустимом несколько устаревшем ударении на ся), валовой (с ударением на окончании), зафм (с произношением [jo] по аналогии с при0м, на0м, объ0м), афера

(с произношением [э] после мягкого), квартал (и в пространственном, и во временном значении с ударением на втором а); нувориш (с ударением на и), дикторы телевидения произносят: Каждый христианин устремляется… («Вести». 17.05.97. 20 ч); Соблюдая заповеди, христианин… («Вести». 18.04.97. 17 ч); возможное ходатайство… («Вести». 16.05.97. 11 ч); валовый доход…(«Вести». 24.03.97. 11 ч); На таких условиях взят займ («Вести». 27.03.97. 11 ч); аф&ра подобного масштаба («Вести». 18.02.97. 20 ч); Вряд ли аф0ра будет раскрыта («Вести». 26.02.97. 20 ч); На финансовом рынке этот квартал ознаменовался падением курса…(«Вести». 17.02.97. 11 ч); Их назвали нувориши, подозревая в нечестном бизнесе («Вести». 26.04.97. 14 ч). Неправильное (побуквенное, с интервокальным j) произношение слов проект, диета; неправильное ударение в глагольных формах прошедшего времени, особенно женского рода, начала, прервала, заняла, клала при орфоэпических вариантах начала, прервала, заняла, но клала; в формах кратких прилагательных во множественном числе глухй, тихй, правы при традиционных глухи, тихи, правы — все это далеко не полный перечень отклонений от произносительной нормы в речи профессионалов телевидения лишь одного канала по наблюдениям одного студентафилолога в течение только четырех месяцев.

Удивительно «не везет» в речи тележурналистов, в том числе и, конечно, других центральных и особенно местных каналов, склонению числительных: трехсот пятидесятые вместо тремястами пятьюдесятью, к двух тысячепятнадцатому году вместо к две тысячи пятнадцатому году, до двух тысячи второго года вместо до две тысячи второго года, из четырех тысяч пятиста рублей вместо из четырех тысяч пятисот рублей; нередко нарушаются лексико-грамматические нормы сочетаний существительных с количественными определителями: шестеро девушек вместо шесть девушек (собирательные числительные не употребляются с существительными женского рода), миллионы человек вместо миллионы людей, сотня человек вместо сотня людей, десятки человек вместо десятки людей, шестьдесят трое суток вместо шестьдесят три дня¹ и т. д. Все более вторгается в сферу телевизионной публичной речи, а из нее и в повседневную речевую практику не очень начитанных россиян предложное управление взамен беспредложного: идея о сотрудничестве, идея о привлечении, идея о встрече руководителей, идея о скидках с акцизов на нефть —выражения, которые ко всему еще, как метко заметил Д. С. Лихачев, отличаются своей «безответственностью», Сравним явно большую определенность родительного падежа без предлога: идея сотрудничества, идея привлечения, идея скидок с акцизов и т. д. Такого же типа отступления от нормы в предложных построениях: требования о возврате вкладов, разъяснение о выплате пенсий или же оплата за проезд в метро, виновники^[14]

за плохой сбор налогов (последний пример, как и три других из общего списка речевых ошибок, взят из телерепортажей сотрудника канала НТВ).

Разумеется, во всех этих нарушениях нормы отражены разговорнопросторечные тенденции, в которых проявляют себя закономерности исторических изменений: касается ли это освоения чужого слова либо дальнейшего развития исконно русских словоформ (например, исторически закономерное слияние частей сложного числительного в одно слово с несклоняемой первой частью или рост аналитизма в сочетаниях существительных). Но именно нормы литературного языка, закрепленные в словарях, справочниках, академических грамматиках и образцовых текстах, обеспечивают культурно-речевую преемственность поколений.

Справедливости ради здесь также следует, безусловно, признать, что полное и всестороннее владение всеми нормами литературного языка не может быть реальностью, — это лишь идеал, к которому все мы должны стремиться. Даже у носителей высшего типа речевой культуры могут встречаться отклонения от нормы, но они носят случайный, единичный характер. Так, по словам крупнейшего нашего специалиста по орфоэпии Р. И. Аванесова, русское литературное произношение — «та „синяя птица“, за которой гонятся мастера устного слова всю жизнь»^[15]. Что же касается письменной речи, то всем хорошо известен пожизненный напряженный труд лучших наших художников слова по изучению богатств родного языка. Об этом, к примеру, говорят не только справочные материалы в личных библиотеках всех наших великих писателей, но и словари, которые составлялись, к примеру, Н. Гоголем, А. Н. Островским, А. Юговым, А. И. Солженицыным и другими известными авторами.

Таким образом, ни недостижимость идеального владения нормами, ни историческая подвижность самих норм литературного языка не могут оправдать излишней самоуверенности, слабого самоконтроля, отсутствия специальной подготовки накануне выхода в эфир, — а значит, снижения профессиональной ответственности тележурналистов перед речевым сознанием многомиллионного телезрителя. Только почтительное и бережное отношение к родному языку — великому национальному достоянию — может помочь в овладении искусством следить за собой и вовремя сверять свои речевые навыки с общепризнанными образцами и с показаниями специальных справочников.

Печально, но факт, что прямые и косвенные цитаты из телевизионных роликов, коммерческой рекламы, отнюдь не самых остроумных «ток-шоу» и всяческих развлекательных программ в массовом сознании телезрителей начинают занимать место подлинных образцов высокохудожественной речи — народных пословиц и поговорок, а также крылатых выражений и эстетически ярких словесных образов, создан;

ных выдающимися живописцами слова и представляющих собой великое достояние русской культуры.

Навязчивая телереклама зачастую приучает не замечать синтаксические обороты, не свойственные русской речи и звучащие явно с чужой интонацией: Кофе Чибо. Давать самое лучшее. Чистота — чисто Тайд. Ваше здоровье. Натюрпродукт. В переводных товарных сертификатах очень часто наблюдается откровенное и полное пренебрежение качеством перевода: см., например, якобы русский текст на пачке турецкого печенья: В продукте не имеетъся (так! — Л. С.) свинское масло ; или же доверительное словесное сопровождение китайского инсектицида: Красьте туда, где вредитель действует и живет. «Заквасительное средство», «кушанье» лекарства, «настеночная краска», «очистительный крем» и даже «мужчинские товары» — все это своего рода царапины на живом и уязвимом «теле» современной русской речи и вместе с тем печальные признаки сдачи русским языком своих культурных позиций.

Даже на русскую графику и орфографические нормы письма ведутся атаки в современной издательской практике. Латинским шрифтом (без транслитерации в кириллический алфавит) стали теперь писать не только не освоенные нашим языком заимствования, но и уже известные русской культуре, давно вошедшие в словари иностранных слов: например, Business, Cross-word (английские заголовки в русских провинциальных газетах) или такие вкрапления в тексте статей, как moderne, аппопсе, parvenu (из французского)^[16]. Творческие потребности некоторых, как говаривал А. П. Чехов, «разбойников пера» перестала удовлетворять русская орфография с ее «рутинными» написаниями фамилий с заглавной буквы. Поэтому, например, авторы газеты «Русский телеграф» подписываются «новаторски»: Михаил брагинский, Семен новопрудный, Георгий литичевский, Майя прицкер (см., например, № 73 «Русского телеграфа» от 24.04.98).

Здесь нельзя не вспомнить образное замечание видного специалиста по культуре русской речи Л. И. Скворцова: «Засорение языковой среды подобно загазованности воздуха, нарастанию токсичности, когда это становится опасным для жизни человека»^[17]. И действительно, ежедневное «загрязнение» и ушей, и очей наших соотечественников, самое малое, притупляют эстетическое чутье языка, а по большому счету — несут прямую угрозу духовной и душевной жизни человека.

Более тонкое, но тоже разрушительное воздействие на нашу лингвоэкологию оказывает следование западным образцам в наименовании людей: депутат Святослав Федоров, экс-премьер Виктор Черномырдин, академик Андрей Сахаров, ректор Санкт-Петербургского университета.

Людмила Вербицкая, учительница Ника Смирнова и т. д. Изымание отчеств из русской речевой практики, широко представленное средствами массовой информации и воспринимаемое едва ли не как «зов времени», далеко не так безобидно, как это может показаться на первый взгляд, и требует особого комментария.

Дело в том, что в русской культуре отчество — это не просто второй компонент полного (официального) имени, но важный социальный знак, за которым стоит тысячелетняя история развития социальных отношений и духовное творчество наших предков по осмыслению этих отношений. Зародившись в великокняжеской среде как наименование отцовского родового наследника, отчество во времена Московской Руси составляло особую привилегию высшего сословия князей и бояр, которая регламентировалась жалованными государевыми указами. В XVI— XVII вв. привилегия называться с -вичем (подчас оспариваемая даже судебными разбирательствами) распространилась на высшие государственные должности думных дворян и придворных сановников^[18]. Постепенно спустившись в более низкие социальные слои и охватив все русское общество, наименование лиц по отчеству хорошо сохранило стилистическое созначение уважительности, почтительности. В народном восприятии память о прошлом еще жива, что отражается, например, в пословицах: «Наши вичи едят одни калачи»; «По имени называют, по отчеству величают». Словарь В. И. Даля фиксирует тонкие различия народного этикета: «Отчество (или бтечье, отёчье)… название по отцу, по отцовскому имени, с изменением окончания его, попросту наов, -ев, -ин и -ова, -ева, -ина, а почетно — на -вич, -ич и на -вна, -ична: Иванов, Ильин; Иванович, Ильич; Сергеева, Никитина; Сергеевна, Никитична и пр. Отчества первого рода часто обращаются в прозванья, второго рода обычно придаются к имени; иногда, как средняя степень почета, говорятся и по себе (то есть самостоятельно. —Л. С.): „Здравствуй, Фоминична!“» (Д., т. II, с. 724). Последний способ употребления отчества, то есть вместо личного имени, и по настоящую пору сохраняет яркую социальную и даже возрастную характеристику и говорящего, и именуемого лица. Так, известный в русской истории ревнитель «словенской» чистоты нашего литературного языка А. С. Шишков иронизировал по поводу случая, когда в Германии встречали императрицу Елизавету Алексеевну, супругу Александра 1, приветственными возгласами «Ура, Алексеевна», «Виват, Алексеевна!», думая тем самым «подделаться под русский язык, потому что у нас отечественное имя в употреблении; но того не могли знать, что без приложения к нему собственного имени оно дико, и только о простых и пожилых женщинах говорится»^[19].

В прошлом веке почетность имени-отчества осознавалась настолько однозначно, что на золотой доске Царскосельского лицея в ряду первых его выпускников имена Ивана Ивановича Пущина и Вильгельма Карловича Кюхельбекера, как запятнавших себя участием в заговоре декабристов, в знак бесчестия были высечены без отчеств.

В современной русской речевой культуре опущение отчества применительно к собеседнику или третьему лицу имеет множество смысловых и стилистических нюансов. Оно может быть знаком равенства — возрастного и социального — или же свидетельствовать о молодом возрасте обозначаемого лица. Опущение отчества допустимо и при наименовании весьма уважаемых людей, если они представляют творческие профессии: обычно это писатели, поэты, артисты, музыканты — именно те, в чьей среде широко распространены псевдонимы. Повышенная условность этих антропонимов, связанная с установкой на уникальность в профессионально-творческой среде, объясняет привычность в таких случаях двучленных именований: Лев Толстой, Иван Бунин, Галина Уланова, Святослав Рихтер… При этом степень известности не играет роли: любой начинающий поэт, в том числе и немолодой, подписывается только именем и фамилией, но не инициалами перед фамилией.

Что же касается людей зрелых лет и другого вида профессиональной деятельности, то именования их без отчества носят фамильярный характер и недопустимы в деловой обстановке. В нашей недавней истории известная фраза «Нет, Борис, ты не прав!», сказанная на официальной партийной конференции перед объективами телекамер, прозвучала как покушение на этикет публичного речевого поведения и оказалась столь выразительной, что вызвала шквал эмоций, положивший начало, в частности, падению одного политического лидера и взлету другого. На фоне литературной нормы такое обращение сразу же высветило панибратский, мнимодемократический характер взаимоотношений высшей партийной номенклатуры.

Таким образом, отчество в русской словесной культуре — это неотъемлемая часть сложной и гибкой антропонимической системы традиционного речевого этикета, насыщенная информацией самого различного свойства и способная адаптироваться к неоднозначным социальным дистанциям говорящих и многообразным стилям речи.

Неоправданное опущение отчеств в речевой практике средств массовой информации (Сравним контексты типа: Указ президента Бориса Ельцина; Ректор Санкт-Петербургского университета профессор Людмила Вербицкая дала интервью нашему корреспонденту; Перед старшеклассниками выступил директор лицея Александр Воронов; Слушателям особенно понравилось выступление солистки хора ветеранов Заслуженного врача России Веры Бондаренко) — одно из проявлений намеренной «европеизации» и американизации русского языка и русского этикета, отражение общей тенденции замкнуть духовное творчество народов в прокрустовом ложе единой, наднациональной и надысторической номинации, в некий усредненный стандарт «общечеловека».

Все сказанное заставляет еще и еще раз вслед за Н. В. Гоголем задумываться над тем «самородным ключом» языка и поэзии, который.

«бьет из груди» каждого народа. Размышления великого писателя «об осторожности в отношении к языкам» продолжают оставаться для нас и ценными, и интересными: «Знать несколько языков недурно, но вообще многоязычие вредит сильно оригинальному и национальному развитию мысли. Ум невольно начинает мыслить не в духе своем, национальном, природном и чрез то становится бледнее и с тем теряет живость постигать предмет. Эта мысль не моя, но я совершенно согласен с нею. Притом в России с каждым годом чувствуется, что меньше необходимо подражания!»^[20]

• [1] Об этом же: Новикова Н. В. Звонкое иноязычие // Русская речь, 1992, № 3 и № 4.
• [2] Там же. № 4. С. 59.
• [3] Костомаров В. Г. Языковой вкус эпохи. М., 1994. С. 102.
• [4] Толстой Л. Н. Собр. соч. в 14 т. Т. 14. М. 1953 С. 257.
• [5] Есаулов Е. А. Категория соборности в русской литературе // Евангельский текств русской литературе XVIII—XIX вв.: Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Петрозаводск, 1994. С. 32—60.
• [6] Булгаков С. Н. Православие: Очерки учения православной церкви. М., 1991. С. 145.
• [7] Бердяев Н. А. Царство Духа и царство кесаря. Париж, 1951. С. 109.
• [8] Колесов В. В. Отражение русского менталитета в слове // Человек в зеркале наук.Л., 1991. С. 123.
• [9] Колесов В. В. Указ. соч. С. 123.
• [10] Наше толкование русского концепта страсть (по его связи со страдание, страда) достаточно резко отличается от его интерпретации Ю. С. Степановым, считающим необходимым рассматривать очень глубокую и далеко небесспорную этимологическую связьрусских слов страх, струя, страсть с индо-европейским корнем *ser, отраженным вульгарным славянским глаголом с основой *sra, древнерусское сьрати (кстати, в реконструкции славянского корня пропущен гласный). См.: Степанов Ю. С. Константы: Словарь русской культуры, М., 1997. С. 672—673. Даже если такая связь и имела местов глубокой древности, она никак не могла сказаться на формировании поздней, русской"константы", о чем свидетельствуют давно разошедшиеся значения этих слов в древнерусском языке.
• [11] Колесов В. В. Отражение русского менталитета в слове. С. 123.
• [12] Гольдин В. Е., Сиротинина О. Б. Внутринациональные типы речевых культури их взаимодействие // Вопросы стилистики. Проблемы культуры речи. Вып. 25. Саратов, 1993. Сиротинина О. Б. Устная речь и типы речевых культур // Русистика сегодня.1995. № 4. Сиротинина О. Б., Гольдин В. Е., Куликова Г. С., Ягубова М. А. Русский языки культура общения для нефилологов: Учебное пособие / под ред. О. Б. Сиротининой. Саратов, 1998. С.45—48.
• [13] Сиротинина О. Б., Гольдин В. Е., Куликова Г. С., Ягубова М. А. Русский язык и культура общения для нефилологов. С. 46.
• [14] Колесников Н. П. Имена числительные в речевой культуре // Русская речь. 1997,№ 6. С. 41—43.
• [15] 2 Аванесов Р. И. Русское литературное произношение. Изд.4. М., 1968. С. 31.
• [16] Слова бизнес, кроссворд, модерн, анонс, а также парвеню в значении «выскочка"зафиксированы, в частности, в «Кратком словаре иностранных слов» под редакциейИ. В. Лехина и Ф. Н. Петрова. М., 1952.
• [17] Скворцов Л. И. Экология слова, или поговорим о культуре русской речи. М., 1996.С. 72.
• [18] Унбегаун Б. Русские фамилии. С. 355—357.
• [19] Цит. по: Унбегаун Б. Там же. С. 356.
• [20] Гоголь Н. В. Письмо к Д. Е. Бенардаки, 1842. Поли. собр. соч. Т. XII. С. 80.