Прототипы и источники романа

На протяжении всего своего жизненного и творческого пути в письмах к разным лицам (к Полине Виардо, П. В. Анненкову, Я. П. Полонскому, А. А. Фету и другим), в беседах с Л. Н. Майковым, А. В. Половцевым, Н. А. Островской, в комментариях к своим повестям и романам Тургенев неустанно любил повторять, что он никогда не отправлялся от заранее данной идеи при создании художественного образа. Очень ярко эта мысль выражена в статье «По поводу «Отцов и детей»:

«…Я должен сознаться, — пишет Тургенев, — что никогда не покушался „создавать образ“, если не имел исходною точкою не идею, а живое лицо (курсив мой. — П. П.), к которому постепенно примешивались и прикладывались подходящие элементы» [Роман цитируется по академическому собранию сочинений Тургенева (Поли. собр. соч. и писем в 28-ми т. М — Л., 1964, т. 8), но, чтобы дать читателю возможность работать с любым изданием, мы везде указываем не страницы, а главы] (Тургенев, т. 14, с. 97). Тургенев повторяет и разъясняет ту же мысль М. А. Милютиной и М. М. Ковалевскому. Он пишет М. А. Милютиной, что он «преимущественно реалист» и более всего интересуется «живою правдою людской физиономии» (Письма, т. 11, с. 31). М. М. Ковалевскому он объясняет: «Мне всегда нужна встреча с живым человеком, непосредственное знакомство с каким-нибудь жизненным фактом, прежде чем приступить к созданию типа или к составлению фабулы…» (Ковалевский М. М. Воспоминания об И. С. Тургеневе. — Минувшие годы, 1908, № 8, с. 14).

Но встреча с «живым человеком» никогда не приводила писателя к простому натуралистическому копированию. «Не то, что я копирую действительные эпизоды или живые личности, — говорил Тургенев, — нет, но эти сцены и личности дают мне сырой материал для художественных построений. Мне редко приходится выводить какое-либо знакомое мне лицо, так ~как в жизни редко встречаешь чистые, беспримесные типы» (Бойесен X. X. Визит к Тургеневу. — В кн: И. С. Тургенев в воспоминаниях… М., 1969, т. 2, с. 355). И действительно, при создании, например, образа Рудина Тургенев не копировал черты Бакунина, хотя и отправлялся от него как от прототипа. Аналогично поступал художник, когда работал над романом «Накануне». Болгарин Катранов и сосед Тургенева по имению Каратеев были прототипами Инсарова и Шубина. Тургенев руководствовался конкретными наблюдениями над фактами их жизни, но он и здесь не копировал действительные эпизоды ее, не создавал литературных героев по принципу простого слепка.

Наблюдение над «живым лицом» являлось для Тургенева лишь первейшим и необходимейшим условием создания вымышленного лица, толчком для появления реалистического образа. Поэтому как творческое credo Тургенева следует воспринимать его слова: «Я никогда не мог творить из головы. Мне, для того чтобы вывести какое-нибудь вымышленное лицо, необходимо избрать себе живого человека, который служил бы мне как бы руководящей нитью…» (Тургенев в воспоминаниях…, т. 2, с. 80). Здесь Тургенев подводит нас вплотную к вопросу о прототипах его произведений, говорит о связи этого вопроса с творческим процессом художника, о его взаимообусловленности с проблемой метода.

Какое же «живое лицо» или каких «живых лиц» имел в виду Тургенев при создании романа «Отцы и дети»?

Для ответа на вопрос о прототипах романа мы должны обратиться прежде всего к статье «По поводу «Отцов и детей», этому своеобразному автокомментарию романа, затем к письмам Тургенева, в которых он высказывает свои мысли о реальных людях, вдохновивших его на создание романа, наконец, к воспоминаниям современников Тургенева, которые с различной степенью достоверности освещают затронутую проблему.

В статье «По поводу «Отцов и детей» Тургенев пишет: «…в основание главной фигуры, Базарова, легла одна поразившая меня личность молодого провинциального врача. (Он умер незадолго до 1860 года.) В этом замечательном человеке (Тургенев его именует «доктором Д.». — П. П.) воплотилось — на мои глаза — то едва народившееся, еще бродившее начало, которое потом получило название нигилизма» (Тургенев, т. 14, с. 97). По всей вероятности, провинциальный врач произвел на Тургенева очень сильное впечатление, ибо писатель после встречи с ним «напряженно прислушивался и приглядывался ко всему» (Там же), что его окружало, изучал новые стремления молодых людей и все более и более убеждался в том, что перед его глазами в русском обществе рождается новый тип человека.

Воспоминания А. В. Половцева подтверждают значительность встречи Тургенева с прототипом будущего Базарова — провинциальным врачом Д. Кто же такой Д. А. В. Половцев в своих воспоминаниях утверждает, что упоминаемый Тургеневым «доктор Д.» — это, случайный знакомый Тургенева, уездный врач Дмитриев. Мемуарист приводит следующие слова Тургенева: «Вообще я выдумываю мало. Без уездного врача Дмитриева не было бы Базарова. Я ехал из Петербурга в Москву во втором классе. Он сидел против меня. Говорили мы мало, о пустяках. Он распространялся о каком-то средстве против сибирской язвы. Его мало интересовало — кто я, да и вообще литература. Меня поразила в нем базаровская манера, и я стал всюду приглядываться к этому нарождающемуся типу» (Половцев А. В. Воспоминания о Тургеневе. Календарь «Царь-колокол», 1887, с. 77. — См.: Русские писатели о литературном труде. Л., 1955, т. 2, с. 753).

Кроме воспоминания А. В. Половцева, фамилия Дмитриева ни в каком другом источнике не упоминается, однако современники Тургенева пишут то о молодом русском, враче, с которым Тургенев познакомился в поезде во время поездки по Германии (см.: Русский курьер, 1884, № 150), то о молодом докторе, встретившемся Тургеневу в вагоне Николаевской железной дороги (см.: Янжул И. И. Воспоминания о пережитом и виденном (1864 — 1909). — Русская старина, 1910, № 5, с. 308). Все мемуары говорят о краткой встреч е писателя с названным врачом, а между тем Тургенев пишет о своих, по всей вероятности, продолжительных, «наблюдениях» над доктором Д. Это дало основание современному исследователю Н. Чернову подвергнуть сомнению версию А. В. Половцева об «уездном враче Дмитриеве», В публикации «Об одном знакомстве И. С. Тургенева» (Вопросы литературы, 1961, № 8) Н. Чернов отклоняет предположение о том, что «доктором Д.» был Дмитриев, и называет другого молодого провинциального врача, соседа Тургенева по имению, в облике которого было много базаровских черт, — Виктора Ивановича Якушкина — брата известного писателя и этнографа П. И. Якушкина. Вот что пишет Н. Чернов о В. И. Якушкине: «Виктор Якушкин родился в 1829 году в мелкопоместной дворянской семье. Его матерью была крепостная крестьянка, ставшая в 15-летнем возрасте женой старика-помещика. Больше чем кто-либо Якушкин имел основание сказать о себе, что его «дед пахал землю». В медико-хирургической академии Якушкин учился в 1849 — 1854 годах, а затем до конца своей жизни работал врачом, сначала по военному ведомству, а после — в Петербурге и Мценском уезде. Но Якушкин был не только хорошим врачом. Он с увлечением занимался научной деятельностью. В «Северной пчеле» — однажды сообщалось, что доктор Якушкин работает над исследованием новых методов лечения ряда болезней.

По своим убеждениям Якушкин был демократ. Его многолетнее общение с кругами, близкими к революционному движению, и в частности к «Земле и воле» 60-х годов, его знакомство и дружба с В. Курочкиным, Г. Успенским, А. Бенни, А. Ничипоренко и другими свидетельствуют о тесной связи с передовым общественным движением того времени. Бесспорное влияние оказывал на своего младшего брата и Павел Якушкин, активный участник революционной борьбы, сотрудничавший в тот период в «Искре» и «Современнике» (Ч е р-нов Н. М. Об одном знакомстве И. С, Тургенева. — Вопросы литературы, 1961, № 8, с. 191).

На основании письма И. С. Тургенева к Е. И. Феоктистову от 16 февраля 1851 года, в котором упоминается Якушкин, Н. Чернов относит знакомство Тургенева с В. И. Якушкиным к 1851 году и предполагает, что наблюдать жизнь и деятельность молодого провинциального врача Тургенев мог в середине 50-х годов, когда В. И. Якушкин поселился в Мценском уезде вблизи Спасского.

Круг друзей В. И. Якушкина, слухи о нем как о «распространителе нигилизма», «поклоннике Герцена» — все это действительно дает основание говорить о некоторых чертах сходства В. И. Якушкина и героя романа «Отцы и дети», а также согласиться с утверждением Н. Чернова, что «знакомство писателя с мценским уездным врачом… имеет прямое отношение к творческой истории «Отцов и детей» (Там же, с. 193).

Можно было бы принять и гипотезу Н. Чернова о том, что доктор Д. — это и есть В. И. Якушкин, если бы не одно немаловажное обстоятельство: Тургенев в статье «По поводу «Отцов и детей» пишет: «Он умер незадолго до 1860 года» (Тургенев, т. 14, с. 9). В. И. Якушкин же, как известно, умер в январе 1872 года. Тургенев не мог похоронить живого человека за 12 лет до его смерти. И тем не менее разыскания Н. Чернова важны, так как дополняют наши сведения о связях Тургенева с революционной молодежью 60-х годов, характеризуют его манеру изучения конкретного жизненного материала, проливают свет на источники романа.

Итак, первоначальным толчком и в то же время материалом для художественного построения образа Базарова послужило «живое лицо» (доктор Д., В. И. Якушкин или черты того и другого). От него, как от исходной точки, отправлялся писатель, но и здесь, как в предшествующих романах («Рудин», «Накануне»), Тургенев не копировал действительные эпизоды из жизни названных лиц, а извлекал обобщенный художественный смысл. Писатель совершенно недвусмысленно заявлял, что, кроме наблюдений над доктором Д., он пользовался и различными другими источниками, выясняющими политическую и философскую сущность изображенного типа. «Рисуя фигуру Базарова, я исключил из круга его симпатий все художественное, я придал ему резкость и бесцеремонность тона — не из нелепого желания оскорбить молодое поколение (!!!), а просто вследствие наблюдений над моим знакомцем, доктором Д. и подобными ему лицами (курсив мой. — П. П.) (Тургенев, т. 14, с. 100).

Естественно, что в орбиту наблюдений писателя попадали люди демократических убеждений, деловые, прямые и резкие в своих суждениях. Большинство из них в той или иной степени были связаны с общественной или научной деятельностью. Это были типичные представители русской демократической мысли 60-х годов, молодые естественники-материалисты, уже отличившиеся своими научными открытиями, либо только еще начинающие плодотворную экспериментаторскую деятельность. Наблюдая этих людей в жизни, Тургенев устранял все случайные черты и тщательно отбирал все типическое. Он старался, как художник, постигнуть суть философских, политических и научных взглядов нового человека, а это потребовало изучения всей истории демократического движения в России.

Лица, подобные упомянутому доктору, то есть демократы-разночинцы, стали весьма распространенным явлением после 1861 года, вызвав к себе значительный интерес большого круга писателей. В период же работы над романом «Отцы и дети» Тургенев встречал таких лиц не слишком много. Однако, как наблюдательный и чуткий к современности художник, он сумел подметить в них главное. Синтезировать наблюдения над конкретными шестидесятниками Тургеневу помогло обращение к истокам демократического движения в России. Как художник весьма объективный, умевший. смирять свою дворянскую гордость перед неумолимым движением истории, Тургенев откровенно признавался в письме А. П. Философовой от 18 (30) августа 1874 года: «Я бы мог назвать Вам молодых людей с мнениями гораздо более резкими, с формами гораздо более угловатыми — перед которыми я, старик, шапку снимаю, потому что чувствую в них действительное присутствие силы, и таланта, и ума» (Письма, т. 10, с. 281).

Признание силы, таланта и ума в людях противоположного ему, Тургеневу, лагеря явилось весьма существенным моментом для создания правдивого образа молодого демократа-естественника в романе «Отцы и дети». Но одного этого признания было еще недостаточно. Потребовалось глубокое осмысление взглядов тех молодых людей, перед которыми Тургенев готов был «снять шапку». А взгляды их в 60-е годы, как известно, формировались под влиянием учений лидеров демократического и либерального движения 40-х годов (в 40-х годах демократизм и либерализм еще не были так ощутимо расчленены);

И хотя сами эти лидеры не являлись конкретными прототипами героев романа «Отцы и дети», Тургенев не мог не обратиться к их доктринам, как к источникам, питавшим всех участников освободительного движения, прогрессивных разночинцев-естественников, деятелей русской материалистической науки (например, таких, как провинциальный врач Д. или В. И. Якушкин).

Поэтому Тургенев в письме К, — К. Случевскому из Парижа от 14 (26) апреля 1862 года и называет «истинных отрицателей», то есть реальных лидеров демократического (для 40-х годов также и либерального) движения, в учениях которых демократы-разночинцы 60-х годов могли черпать и черпали материал для своих новых теорий, научных гипотез, для построения своих политических и эстетических программ. Тургенев называет «истинными отрицателями» Белинского, Бакунина, Герцена, Добролюбова, Спешнева, отмечая, что «они идут по своей дороге потому только, что более чутки к требованиям народной жизни» (Письма, т. 4, с. 380).

В какой мере можно считать взгляды и действия названных Тургеневым лиц причастными к замыслу романа «Отцы и дети»?

Как известно, роман «Отцы и дети» посвящен памяти Виссариона Григорьевича Белинского. Это посвящение не случайно.

В. Г. Белинский был для Тургенева не только авторитетным критиком, отличавшимся резкостью, верностью и глубиной суждений, но и весьма характерным представителем демократического движения 40-х годов. Об этом свидетельствует пьеса «Месяц в деревне», в которой характерные черты демократа Белинского запечатлены в образе студента Алексея Беляева.

В «Воспоминаниях о Белинском» Тургенев точно передает многие существенные черты великого критика. Резкие высказывания Белинского против «чистого искусства», против аристократизма в искусстве, элементы скепсиса по отношению к будущему в суждениях Белинского — все это в значительной мере послужило Тургеневу материалом для создания образа демократа Базарова [Сравните высказывание Базарова в XXI главе романа о будущем: «Да вот, например, ты сегодня сказал, проходя мимо избы нашего старосты Филиппа, — она такая славная, белая, — вот, сказал ты, Россия тогда достигнет совершенства, когда у последнего мужика будет такое же помещение, и всякий из нас должен этому способствовать… А я и возненавидел этого последнего мужика…» и т. д. с высказыванием Белинского: «Что мне в том, что я уверен, что разумность восторжествует, что в будущем будет хорошо, если судьба велела мне быть свидетелем торжества случайности, неразумия, животной силы» (Пыпин А. Н. В. Г. Белинский. — Вестник Европы, 1875, февраль, с, 660)]. В тех же «Воспоминаниях» Тургенев, например, так говорит о возмущении Белинского пушкинскими строками: «Помню я, с какой комической яростью он (Белинский. — Я. Я.) однажды при мне напал на — отсутствующего, разумеется, — Пушкина за его два стиха в «Поэт и чернь»: ;

«Печной горшок тебе дороже:

Ты пищу в нем себе варишь!".

— И, конечно, — твердил Белинский, сверкая глазами и бегая из угла в угол, — конечно, дороже. Я не для себя одного, я для своего семейства, я для другого бедняка в нем пищу варю, — и прежде чем любоваться красотой истукана — будь он распрефидиасовский Аполлон, — мое право, моя обязанность накормить своих — и себя, на зло всяким негодующим баричам и виршеплетам!" (Тургенев, т. 14, с. 45 — 46).

Итак, имя Белинского, как «истинного отрицателя», не случайно названо Тургеневым в письме Случевскому. Плебейство и демократизм критика послужили в какой-то мере источником аналогичных качеств Базарова.

Однако взгляды Базарова настолько сложны и так противоречивы, что считать их единственным источником наблюдения автора над Белинским было бы слишком примитивно. Тургенев в образе Базарова сгруппировал и многие другие черты, свойственные как современникам Белинского, так и его ученикам — разночинцам-демократам 60-х годов. Писатель сам называет этих лиц: Бакунин, Герцен, Добролюбов, Спешнев…

Наше литературоведение не располагает документами и материалами, которые подтвердили бы сказанное Тургеневым в отношении Бакунина и Спешнева. Бакунин, как в свое время указывалось критиками-современниками Тургенева и как это признавал сам писатель, нашел свое более или менее точное отражение в образе главного героя романа «Рудин». А рудинский и базаровский типы почти не имеют между собой никаких точек соприкосновения. Тем критикам, которые пытались установить какую-то общность между Базаровым и Рудиным, Тургенев со злой иронией отвечал: «Что было сказать? Рудин и Базаров — один и тот же тип!» (Тургенев, т. 14, с. 98).

Единственное, пожалуй, что могло дать повод к сближению Бакунина с героем «Отцов и детей», это их обоюдное стремление к отрицанию. Но ведь и цели и объекты отрицания у них разные. Кроме того, базаровское отрицание глубже и последовательнее, чем анархистское отрицание Бакунина. Что же касается Герцена, то последний не раз отводил попытку сближения его взглядов со взглядами Базарова. Вместе с тем он называл людей, взгляды которых наиболее близки к взглядам тургеневского Базарова: Чернышевского и Добролюбова. Так, в письме Тургеневу от 21 апреля (3 мая) 1862 года Герцен, выражая свое недовольство «Tendenz-Schrift'-ами Тургенева, пишет: «Если б, писавши, сверх того — ты забыл о всех Чернышевских в мире — было бы для Базарова лучше» (Герцен, т. 27, кн. 1, с. 217). В письме Тургеневу лее от 29 ноября (11 декабря) 1862 года Герцен противопоставляет нигилизм «устали, отчаяния» нигилизму «задора и раздражительности» у Чернышев и Добро-л и пр, (Т, а м же, с. 266).

Герцен определенно считает, что черты «задора и раздражительности» появились в Базарове именно благодаря наблюдениям Тургенева над деятельностью Чернышевского и Добролюбова.

Откуда же тогда появились черты «устали и отчаяния»? Ведь они не были свойственны лидерам революционно-демократического движения, которые смотрели оптимистически на общественное развитие и всегда ощущали полезность и необходимость своей деятельности для будущего освобождения России.

Можно лишь высказать предположение, что черты «устали и отчаяния», пессимистические высказывания Базарова во второй половине романа, наконец, его фраза: «Я нужен России… — Нет, видно, не нужен!» — все это не только следствие классовой тенденциозности писателя, но и плод его наблюдений над деятельностью некоторых других представителей лагеря демократии (Николая Успенского, частично — Н. Г. Помяловского), в мировоззрении которых на определенных этапах их творческого развития проскальзывали пессимистические нотки по отношению к народу, к будущему страны. Поэтому они и героев своих художественных произведений склонны были наделять пессимистическими мыслями и высказываниями: Достаточно вспомнить, например, Череванина, героя повести Н. Помяловского «Молотов» с его скептическим взглядом на будущее или творческую эволюцию Николая Успенского, который в 50 — 60-х годах печатал в «Современнике» в качестве программных для журнала очерки и рассказы из народного быта, получившие высокую оценку Н. Г. Чернышевского, а к 70 — 80-м годам утратил веру в высокие демократические идеалы и пришел к весьма пессимистическим выводам относительно будущего развития общества (см. его «Юрскую формацию»), за что его справедливо критиковал Салтыков-Щедрин.

В воспоминаниях Н. А. Островской о Тургеневе есть, предположение, что прототипом и Базарова и Рахметова послужило одно и то же лицо. К сожалению, имени efb H. А. Островская не называет.

Она приводит утверждение, якобы высказанное Тургеневым:

«В Базарове есть черты двух людей: одного медика (ну, да на того он мало похож, больше внешностью, да и медик этот побаловался, побаловался — и кончил тем, что все бросил и стал медициной заниматься).

Главный материал мне дал один человек, который теперь сослан в Сибирь (курсив мой. — Я. Я.). Я встретился с ним на железной дороге и, благодаря случаю, мог узнать его. Наш поезд от снежных заносов должен был простоять сутки на одной маленькой станции. Мы уж и дорогой с ним разговорились, и он меня заинтересовал, а тут пришлось даже ночевать вместе в каком-то маленьком станционном чуланчике. Спать было неудобно, и мы проговорили всю ночь" (Тургенев в воспоминаниях…, т. 2, с. 69).

Из дальнейшего повествования Н. А. Островской становится ясным, что «человек, сосланный в Сибирь», — не сам Н. Г. Чернышевский, как это можно было подумать, а конкретный прототип Рахметова. Островская пишет: «А этот господин, сосланный в Сибирь, — спросила я, — не тот ли самый, которого Чернышевский желал представить в „Что делать?“?» — «Да, кажется, он хотел его изобразить в Рахметове, — ответил Тургенев» (Там ж е, с. 70).

Таким образом, Н. А. Островская, во-первых, считает роль медика (очевидно, доктора Д.) как прототипа весьма незначительной. С этим нельзя согласиться уже по одному тому, что Тургенев в своих письмах, «Литературных и житейских воспоминаниях» неоднократно и настойчиво говорит о нем, как о прототипе. Во-вторых, предположение об общем прототипе для образов Базарова и Рахметова не покоится ни на реальных фактах, ни на документальных данных. О названном Н. А. Юстровской таинственном «одном человеке, сосланном в Сибирь», ни Тургенев, ни многочисленные его современники нигде не упоминают. Сам же факт некоторой действительной общности типов (то есть героя «Отцов и детей» и героя «Что делать?»), хотя и отмечен правильно, не может быть основным аргументом в пользу заключения об общности прототипов. Если мы вслед за Д. И. Писаревым (см. его статьи «Посмотрим!», «Новый тип») обнаруживаем много общего. во взглядах Базарова и Рахметова на жизнь, на труд, в их теориях, наконец, в их поступках, то для этого вовсе не обязателен был общий прототип: новые взгляды, теории, системы в 60-х годах возникали повсеместно, они охватывали довольно заметный круг лиц и могли быть обнаружены художниками различных политических ориентации в разных по своим психологическим качествам людях. Для Тургенева был весьма значительным и важным тот факт, что он лично знал автора «Что делать?», что он мог изучать его взгляды, его. теории и его практику не по каким-то вторичным или косвенным их проявлениям, а непосредственно .по первоисточнику. В этом смысле (а не в смысле использования самого Чернышевского как прототипа) значение философских и политических взглядов Чернышевского для уяснения многих черт тургеневского Базарова нельзя недооценивать.

Современники Тургенева не без оснований усматривали во взглядах Базарова отдельные яркие черты и другого лидера демократического движения — Н. А. Добролюбова. И действительно, многие выпады Добролюбова против либерализма, против фальшивой дворянской филантропии, бесплодных, словесных споров об общественном благе, гласности и прочих так называемых либеральных свободах были использованы Тургеневым для политической характеристики главного героя романа. Так, например, Добролюбов в статье «Литературные мелочи прошлого года» (Современник, 1859, № 1) писал: «…нам и всей молодой, свежей публике кажутся так мелки и смешны декламации пожилых мудрецов об общественных язвах, адвокатуре, свободе слова и т. д. и т. д.» (Добролюбов, т. 4, с. 76), а в статье «Из Турина» (Современник, 1861, № 3) резко высказывался о парламентаризме: «Европа, как вы знаете, превратилась теперь в «говорильню», как перевел бы покойный Шишков слово «парламент» (Там же, т. 7, с. 7). Базаров же в X главе романа почти текстуально повторяет Добролюбова, усиливая лишь приговор пресловутым либеральным свободам: «А потом мы догадались, что болтать, все только болтать о наших язвах не стоит труда, что это ведет только к пошлости и доктринерству… что мы занимаемся вздором, толкуем о каком-то искусстве, бессознательном творчестве, о парламентаризме, об адвокатуре и черт знает о чем…».

Итак, политические и философские взгляды Чернышевского и Добролюбова, составлявшие в сущности идеологическую платформу журнала «Современник», послужили материалами и источниками для создания идейного облика Базарова. Отражение идеологической платформы журнала «Современник» в романе «Отцы и дети» признается представителями самых крайних флангов русской журналистики 60 — 70-х годов: от М. Е. Салтыкова-Щедрина до консерватора М. Н. Каткова, который вынужден был согласиться с тем, что Базаров наиболее умно и толково выражает мысли сотрудников «Современника», Каким бы рьяным охранителем ни являлся Катков, какие бы ретроградные идеи он ни высказывал о тургеневском романе, данное его признание о Базарове должно быть принято, ибо детальное изучение и сопоставление публицистики и беллетристики журнала «Современник» за 1855 — 1860 годы (напомним, что действие романа «Отцы и дети» относится к 1859 году) с высказываниями. Базарова убеждает нас в том, что тургеневский герой действительно умно и толково, с присущей ему лаконичностью высказывает то, что писали Н. Чернышевский и Н. Добролюбов в своих статьях, а Н. Успенский — в рассказах, являвшихся программными для «Современника».

В перечне «истинных отрицателей» (в том же письме К. К. Случевскому от 14 (26) апреля 1862 года) Тургенев не упоминает Д. И. Писарева. А между тем деятельность этого яркого и талантливого критика в значительной мере послужила весьма благодатным материалом для создания образа русского нигилиста Базарова. Мы отнюдь не собираемся утверждать, что Писарев был прототипом тургеневского героя (как мы этого не делали по отношению к Чернышевскому и Добролюбову), но Тургеневу были известны многочисленные статьи и рецензии критика, в которых высказывались мысли, близкие к эстетической платформе и политической программе Чернышевского и Добролюбова.

В 1857 — 1859 годах Писарев опубликовал в журнале В. А. Кремпина — «Рассвет» ряд статей о воспитании, рецензии об «Обломове», «Дворянском гнезде», о рассказе Л. Толстого «Три смерти», в которых твердо отстаивал демократические убеждения и пропагандировал передовые идеи «Современника». В те же годы Писарев напечатал в «Журнале для воспитания» и в «Русском педагогическом вестнике» ряд статей о женской эмансипации, развивающих идеи Добролюбова.

С 1861 года, когда критик стал постоянным сотрудником «Русского слова», он печатает одну за другой статьи на философские и литературные темы, выступая против идеализма, либерального доктринерства, псевдонародности, ложных авторитетов и отстаивая материалистическое учение Чернышевского от различных нападок (см. статьи: «Идеализм Платона», «Схоластика XIX века», «Московские мыслители», «Стоячая вода», рецензии: «Народные книжки», «Несоразмерные претензии» и др.) — Так, в статье «Схоластика XIX века» (Русское слово, 1861, т. V, IX) критик писал о дутых авторитетах: «Словом, вот ultimatum нашего лагеря: что можно разбить, то и нужно разбивать; что выдержит удар, то годится, что разлетится вдребезги, то хлам…» (Писарев, т. 1, с. 135). Есть все основания усматривать в этой писаревской дилемме некоторые истоки базаровского нигилизма.

В той же статье Писарев говорит о материализме как единственной философии, которая привьется к русскому народу, поможет уничтожить всякое умственное и нравственное рабство, оправдываемое гегелевской философской системой, а также призывает к слиянию материалистической философии с опытом, с естественными науками.

Писарев утверждал, что человека формируют обстоятельства и то положение, которое он занимает в обществе. Вспомним рассуждения Базарова в XVI главе романа: «…нравственные болезни происходят от дурного воспитания, от всяких пустяков, которыми сызмала набивают людские головы, от безобразного состояния общества, одним словом. Исправьте общество, и болезней не будет». С позиций передового просветителя 60-х годов Писарев призывал лечить нравственные болезни человека.

Что же касается естественнонаучных опытов Базарова, то они — следствие многочисленных наблюдений писателя над экспериментальной деятельностью русских естественников-материалистов, примыкавших по своим философским и научным взглядам к лагерю журнала «Современник».

Как образованнейший человек своего времени, Тургенев, разумеется, не мог обойти вниманием талантливых русских ученых (физиков, химиков, физиологов, биологов), которые ко времени создания романа стали известными не только в России, но и за пределами ее. Отдельные черты этих ученых были типизированы в Базарове.

Из воспоминании Е. Н. Водовозовой мы узнаем об огромной тяге молодежи 60-х годов к естественным наукам: «В шестидесятых годах благоговение к естествознанию распространилось в огромном кругу русского общества и носило особый характер… Первым средством для самообразования, для. подготовки себя ко всякого рода деятельности и к настоящей полезной общественной жизни считалось тогда изучение естественных наук, на которые смотрели как на необходимый фундамент всех знаний без исключения» (Водовозов а, т. 2, с. 89).

Об огромной роли естествознания в 60-е годы пишет П. Кропоткин в «Записках революционера»: «Годы 1859 — 1861 были временем расцвета точных наук… То было время всеобщего научного возрождения. Непреодолимый поток мчал всех к естественным наукам, в России вышло тогда много очень хороших естественнонаучных книг в русских переводах. Я скоро понял, что основательное знакомство с естественными науками и их методами необходимо для всякого, для какой бы деятельности он ни предназначал себя» (Кропоткин, с. 134). Характеризуя 60-е годы, И. И. Мечников в «Этюдах оптимизма» раскрывает излюбленную шестидесятниками мысль, «что прогресс обусловливается более всего успехом положительного знания», и пишет далее о том, как «молодежь с особенным рвением принялась за изучение естественных наук» (Мечников, с. 5).

К. А. Тимирязев в предисловии ко второму изданию своих сочинений, написанном в 1895 году, так характеризует роль естествознания в XIX веке: «Если меня спросят: какая область знания наложила неизгладимую печать на весь умственный облик XIX века? — я отвечусмело: естествознание» (Тимирязев, т. 5, с. 50), а в статье «Праздник русской науки» называет конкретные имена выдающихся русских естественников: «Лобачевские, Зинины, Ценковские, Бутлеровы, Пироговы, Боткины, Менделеевы, Сеченовы, Столетовы, Ковалевские, Мечниковы — вот те русские люди, которые в области мысли стяжали русскому имени славу и за пределами отечества» (Т, а м же, с. 41).

И. С. Тургенев знал многих русских естественников того времени. Он был также все время в курсе жизни русских студентов-естествоиспытателей, живших в Гейдельберге — городе, называемом «научной Меккой», который в 60-х годах превратился в первый заграничный центр, «где русская молодежь свободно знакомилась с произведениями Герцена, Огарева, Бакунина и органами вольной русской прессы» (С в, а тиков С. Г. Русские студенты в Гейдельберге. — Новый журнал для всех, 1912, № 12, с. 71). В курсе гейдельбергской жизни держала Тургенева украинская писательница М. А. Маркович (Марко Вовчок), которая в то время жила в Гейдельберге и с которой он переписывался. В 1859 — 1860 годы в Гейдельберге были химики Д. И. Менделеев и А. М. Бутлеров, физиолог И. М. Сеченов, медик С. П. Боткин, естествоиспытатель Н. Д. Ножин и другие (см.: Сватиков С. Г. Русские студенты в Гейдельберге. — Новый журнал для всех, 1912, № 12; его же. И. С. Тургенев и русская молодежь в Гейдельберге (1861 — 1862). — Новая жизнь, 1912, № 12; его же. Николай Дмитриевич Ножин. — Голос минувшего, 1914, № 10). В конце 50-х годов появилась, как известно, книга Дарвина «Происхождение видов». Увлечение естествознанием стало всеобщим. «Новое направление захватило собою все, — писал И. И. Мечников в статье об А. Ковалевском, — что было наиболее отзывчивого и чуткого среди молодого поколения. Оно проникло не только в гимназии и университеты, где естествознание преподавалось систематически и более или менее в полном виде, но и в такие учебные заведения, где место его было гораздо более скромно» (Мечников И. И. Александр Онуфриевич Ковалевский. Очерки из истории науки в России — Вестник Европы, 1902, № 12, с. 773 — 775).

В исследовательской литературе о Тургеневе существует мнение, что одним из прототипов Базарова являлся Лев Толстой. В статье «К вопросу о замысле «Отцов и детей» исследователь А. И. Батюто пишет: «Во всяком случае, есть данные, на основании которых можно предполагать, что в общей сумме черт характера сурового разночинца-«нигилиста» Базарова нашли какое-то отражение некоторые черты характера и поведения Л. Н. Толстого (Батюто А. И К вопросу о замысле «Отцов и детей». — И. С. Тургенев (1818 — 1883 — 1958). Статьи и материалы Орел, 1960, с. 80 — 81).

О каких же «чертах характера и поведения Л. Н. Толстого» идет речь? О склонности к суровой критике, о резких и безапелляционных приговорах Толстого тем или иным произведениям искусства, о пренебрежении к авторитетам и т. п. Все эти психологические черты отмечены верно, они действительно могли быть использованы Тургеневым, как выражается А. И. Батюто, в качестве «жизненного материала» и трансформированы в романе, но это еще не дает оснований подводить личность Толстого под категорию прототипа Базарова, как это делает А. Батюто (Там же, с. 84), ибо природа так называемого нигилизма у Толстого и у Базарова, в сущности, диаметрально противоположна. Это вынужден признать и сам Батюто, когда он делает оговорку: «Разумеется, социально-политическая основа базаровского поведения не совпадает с тем, что имеется на этот счет у Толстого» (Там же).

Заметим, кстати, что, когда Тургенев говорит об «Исповеди» Л. Толстого: «Это тоже своего рода нигилизм», он делает ударение на словах «своего рода», то есть имеет в виду иной тип нигилизма, чем у Базарова.

Подводя итог всему вышесказанному, можно заключить, что Тургенев располагал огромным и ярким жизненным материалом, солидной суммой источников для создания образа русского естественника-материалиста, каковым и вышел из-под пера автора Базаров.

Что же касается прототипов и источников других героев романа, то и о них мы находим некоторый материал в мемуарной и публицистической литературе того времени. Например, Е. Н. Водовозова в своих воспоминаниях пишет о людях, примазавшихся к подлинным естественникам и напоминавших тургеневских псевдонигилистов Кукшину и Ситникова. Мемуаристка называет некую нигилистку Сычову, озлобленную старую деву, и «развивателя и пропагандиста.» Петровского («Экзаменатор»). «Обучаясь акушерству и всегда надевая одно и то же платье, грязное и истрепанное, она (Сычова), — пишет Е. Водовозова, — видимо, находила, что этого совершенно достаточно для того, чтобы считать себя особой передовой и прогрессивной» (Водовозова, т. 2, с. 48 — 49).

Если вспомнить, что действие романа происходит вдали от Петербурга, в. русской провинции, порождавшей уродливое подражание нигилистам, следует предположить, что Тургенев не мог не воспользоваться местным материалом, обобщив наблюдения над реальными ситниковыми и кукшиными Орловской губернии (см. об этом: Чернов Н. Литературные места Орловского края. 2-е изд., доп. Орел, 1961).

Эти неуклюжие подражатели революционным демократам в сущности стремились дискредитировать настоящее, большое дело Базаровых. Писатель ввел в свой роман эти превосходно нарисованные типы с целью рельефнее оттенить образ настоящего нигилиста Базарова. Салтыков-Щедрин метко называл этих псевдонигилистов «вислоухими и юродствующими» и писал о том, как они «с ухарскою развязностью прикомандировывают себя к делу, делаемому молодым поколением; и, схватив одни наружные признаки этого дела, совершенно искренно исповедуют, что в них-то и вся сила» (Салтыков-Щедрин, т. 6, с. 321).

Об источниках и прототипах Николая Петровича, Павла Петровича Кирсановых и вообще представителей либерального лагеря Тургенев говорит в письмах К. К. Случевскому и А. А. Фету. Так, в письме К. К. Случевскому от 14 (26) апреля 1862 года Тургенев пишет: «-Графиня Сальяс неправа, говоря, что лица, подобные Ню Пу и Пу Пу — наши деды: Н П — это я,. Огарев и тысячи других; П П — Столыпин, Есаков, Россет тоже наши современники. Они лучшие из дворян — и именно потому и выбраны мною, чтобы доказать их несостоятельность» (Письма, т. 4, с. 380).

В письме А. А. Фету от 6(18) апреля 1862 года Тургенев пишет о том же: «Вы упоминаете также о параллелизме; но где он, — позвольте спросить, — и где эти пары, верующие и неверующие? Павел Петрович — верит или не верит? Я этого не ведаю — ибо я в нем, просто хотел представить тип Столыпиных, Россетов и Других русских ех-львов» (Письма, т. 4, с. 371).

Таким образом, и герои либерального лагеря не были выдуманы автором или произвольно сконструированы по абстрактным характеристикам. В их образах Тургенев воплотил наиболее характерные черты известных ему реальных представителей дворянства. Опираясь на богатейший жизненный материал 60-х годов, Тургенев отбирал и синтезировал в своем творческом воображении наиболее характерные черты противоборствующих друг другу общественных типов. Среди демократов это был формирующийся тип массового деятеля осрободительного движения (со всеми его странностями и угловатостями, присущими любому провозвестнику новых веяний). В. В. Боровский об этом сказал: «…одно несомненно: в основу характеристики нигилиста он (Тургенев. — П. П.) положил действительные черты реального общественного типа (курсив мой. — П. П.), развернувшегося вскоре пышным цветом и заполнившего своей проповедью рационализма и индивидуализма целое десятилетие» (Боровский, с. 195). Среди либералов это были «лучшие из дворян», так сказать, сливки дворянского общества. Но, несмотря на это, Тургенев сделал их главным объектом развенчания.