Выброшенные на обочину

Самый банальный вариант — становление нового уклада жизни после смерти супруга, определявшего основные смыслы существования. Примитивные умом и инфантильные личностно люди, оставшись без многих ролей-функций, принадлежащих им как бы на общих основаниях (за годы совместного сосуществования), вынуждены привыкать к общению с собой, что требует навыков отчуждения. Чаще всего какое-то время наблюдается регресс к детским манерам, интересам и способам мыслить. Человек как бы отступает на исходные позиции, с которых предстоит выстраивать новые отношения с окружающими. Сейчас мистическое смешение реальности с фантазией очень ощутимо. Капризы явно доминируют над рассудком. И если не удается «взять билетик на второй сеанс» (по образному выражению В. Шукшина) и вернуться к прежним навыкам с другим человеком, приходится в качестве внутренних смыслов искать ценности тех, кто жил не как ты, а по-иному. Входить в круг общения людей с другими традициями. Образно говоря, формировать слой ролей-функций заново. Естественно, какое-то время ощущение изгоя будет преследовать основательно.

Перевод в невостребованную группу населения (упраздненные, демобилизованные, пенсионеры, освобожденные из заключения и т. п.) — многочисленное сообщество тех, кто оказался не нужен и вынужден приноравливаться к обществу с известным усилием. «Мы вернулись с победой с великой войны / и узнали, что мы никому не нужны», — писал в свое время Б. Слуцкий. Отмена институтов, на которых базировалось представление о социальных гарантиях, вызывает ощущение ролевой обнаженности, но, в отличие от предыдущего случая, где весь конфликт упирался в когнитивные навыки (привычки, взгляды, предпочтения) и, максимум, эмпатийную растерянность, у этих людей задета и аффилиативная основа. Утрата чувства принадлежности на эмоциональном уровне вызывает сильное отчуждение, особенно если человек еще и попадает в число неприветствуемых. Как заметила В. Токарева, «раны солдат непопулярной в обществе войны болят иначе». Естественно, люди тянутся «к своим» и видят в их обществе возможность социальной защиты. В этом нет ничего особенного, и такая тяга вполне конструктивна, если не ведет к отрыву от социальной среды в целом. На то и существуют ассоциации, объединения, движения, чтобы люди имели возможность отождествлять себя с теми взглядами, ценностями и интересами, с которыми хочется. Напротив, попытки оторваться от своих, чтобы в одиночку вернуться в отринувшее тебя общество, как правило, заканчиваются неудачей. Упраздненный младший научный сотрудник ищет сообщества молодых, где его опыт имеет хоть какое-то значение (и быстро всем надоедает). Демобилизованный полковник женится на девице, которая годится ему в дочери, игнорируя не только разницу в возрасте, но и прочие различия, опускаясь до ее уровня воспитания и образования. Вспоминается случай, когда писатель Виктор Ерофеев (уже в солидных летах, но не имеющий еще опыта теледебатов) в ответ на настойчивые вопросы аудитории, почему он так много сквернословит в своих произведениях, и предложении самому зачитать публично вслух отрывок из собственной книги, выделенный оппонентом, неожиданно ляпнул, что его юная жена другого языка не понимает. Освобожденный из заключения, как правило, более или менее долго пьянствует. Примеров множество. Маргинализация начинается, когда сообщество начинает противопоставлять себя традициям, сложившимся в народе. Тогда возрастает риск криминогенной мотивации поведения (содружество ветеранов войны в Афганистане дало для такого предположения довольно веские основания). В реабилитационных центрах для освобожденных из мест лишения свободы при неумелом подходе нередко устанавливаются нравы, отличающиеся корпоративной сплоченностью, замешенной на социальной враждебности. Всякая организация, считающая себя обиженной обществом и потому свободная от ответственности, изначально несет в себе фактор риска организованной преступности. Два других способа социального отчуждения — пьянство и бродяжничество реализуются людьми из числа невостребованных (вытолкнутых, «как колодник в степь») чаще всего в индивидуальном порядке и зависят от прочих личностных установок.

Мигранты по стечению обстоятельств, даже если они уходят с насиженного места в поисках лучшей доли, на чужбине некоторое время чувствуют себя не в своей тарелке. Тем более когда они беженцы или вынужденные переселенцы. Это всем известно. Хотя есть нюансы, на которые следует обратить внимание. Люди, которые ищут своего в более развитой культуре (обычно из цивилизованных стран в примитивные миграции не наблюдается, разве что из России), не могут быть свободны от тревожности и враждебности, вызванных вполне нормальным страхом когнитивного диссонанса. 3. Фрейд считал это одной из закономерностей социализации человека, а К. Маркс называл попросту «ненавистью варвара к чужеземцу».

Правда, здесь возможны варианты. В XIX веке активно обсуждалась психологическая особенность русской миграции — быстро приноравливаться к национальным особенностям того народа, жить в котором привела судьба. Как заметил В. Г. Белинский, француз везде француз, англичанин везде англичанин, а русского через несколько лет жизни в Европе перестаешь отличать от коренного населения. У других народов иначе, они предпочитают держаться своей диаспоры, традиции которой могут сильно отличаться от общепринятых. Тогда конфронтация переходит из зоны взаимодействия человека с обществом в зону взаимодействия среды с обществом, а ценностные конфликты выпадают на долю тех, кто хотел бы быть и с теми, и с другими. Невольно вспоминается метафора, отражающая специфику адаптации в природе, когда теплокровные не зависят от климата, а холоднокровные следуют за ним, подгоняя температуру тела под состояние окружающей среды. Перенося ее (метафору) на социальные отношения, можно считать, что народы, где культура личностно ориентирована, адаптируются индивидуально; где личность не культивируется образом жизни — сохраняют идентичность в диаспоре, некоторые же могут вести себя как земноводные.

Жители природосообразно ориентированных народностей в цивилизованном мире сталкиваются с проблемами интеграции, схожими с теми, которые есть у мигрантов. Если в обществе нет каких-то вариантов жизни промежуточного характера, люди обязаны сделать выбор, отдавать ребенка с раннего детства в интернат и не влиять на формирование личности или оставлять его при себе, но тогда оставить надежду на успешную адаптацию за пределами своего поселка. В частности, американские индейцы, предпочитающие жить в резервации, ставят условие тем, кто возвращается после учебы, забыть, чему учили в большом мире, или уходить и не возвращаться, а жить со своими учителями. В современном мире идет медленный и болезненный процесс интеграции культур. В нашей стране он также не лишен многих проблем. Останавливаться на них у нас нет возможности, так как это увело бы изложение в сторону, но напомнить о них следует.

Именно на стыке культур возникают проблемы социальной адаптации, которые переливаются в личностное пространство, формируя большое количество людей с ненадежной интеграцией. Технологические, социальные и культурные сдвиги последних десятилетий придали проблеме маргинальности качественно новые очертания. Урбанизация, массовые миграции, интенсивное взаимодействие между носителями разнородных этнокультурных и религиозных традиций, размывание вековых культурных барьеров — все это привело к тому, что маргинальный статус стал в современном мире не столько исключением, сколько нормой существования миллионов людей. На переломе 70—80-х гг. выявилось, что стало невозможно выражать и отстаивать привычные формы социального управления (государственные институты, политические партии, церковные иерархии и т. п.), используя интересы этих огромных людских масс и вставших на их сторону интеллигентов. В мире начался бурный рост и процесс становления так называемых неформальных общественных движений — просветительских, правозащитных, культурных, религиозных и др., смысл которых во многом связан с подключением к современной общественной жизни именно маргинализированных групп населения. С этим приходится считаться как одной из самых заметных особенностей того, что принято называть глобализацией.

И наконец, к числу маргиналов с проблемами интеграции в общество можно смело отнести тех, кто затрудняется при переходе из подростково-молодежной субкультуры с присущими ей социальными ориентациями к жизненному укладу современного человека, где нужно полагаться на себя, иметь убеждения и принимать ответственность не только за действия, но и за слова. Для обычных людей этот шаг дается без особых затруднений и делается сам собой, но кое-кто из числа аутсайдеров, засидевшихся на промежуточной стадии личностного развития, продолжает цепляться за иллюзии самоутверждения. Новое поколение бесцеремонно отбрасывает их в направлении общества.

Так выглядят проблемы дезинтеграции при давлении обстоятельств на более или менее сформированную личность, где отчуждение воспринимается и перерабатывается более или менее конструктивно. Во всяком случае, выбирая неконструктивную позицию, человек может отдавать себе отчет в своих действиях и намерениях. Остается рассмотреть варианты, когда оттеснение от ценностей системы и семьи начинается в возрасте, когда они воспринимаются как единственно возможный способ существования (единственно доступный).