Ольга Федоровна Берггольц (1910-1975)

Биография Родилась 16 мая (3 по старому стилю) 1910 в Петербурге в семье врача жившего на рабочей окраине Петербурга в районе Невской заставы. Мать — Мария Тимофеевна Берггольц, младшая сестра — Мария. Детские годы прошли на окраине Невской заставы, и мало чем отличались от жизни множества других юношей и девушек в первые годы после Октябрьской революции.

В 1920;х росла и училась в трудовой школе.

В 1924 году в заводской стенгазете были опубликованы первые стихи Ольги Берггольц.

В 1925 пришла в литературное объединение рабочей молодежи — «Смена», где встретилась с Борисом Корнилова (1907;1938) — молодым поэтом, незадолго до этого приехавшим из приволжского городка и принятым в группу. Борис Корнилов принадлежал к старшей ветви т.н. «комсомольских поэтов». Его кумиром в поэзии был Сергей Есенин.

В 1925 году губком комсомола направил молодого поэта на учебу в Ленинград, где тогда же и было опубликовано его первое стихотворение. Через некоторое время они с Ольгой поженились, и родилась дочь Ирочка. В 1926 году Ольга и Борис стали студентами Высших государственных курсов искусствоведения при Институте истории искусств. Здесь преподавали такие учителя, как Тынянов, Эйхенбаум, Шкловский, выступали Багрицкий, Маяковский, И.Уткин. Борис на курсах не задержался, а Ольга несколько лет спустя была переведена в Ленинградский университет,.

В 1930 году Ольга Берггольц окончила филологический факультет Ленинградского университета и по распределению уехала в Казахстан, где стала работать разъездным корреспондентом газеты «Советская степь», о чем сама позже рассказала в книге «Глубинка» (1932).

В это же время Берггольц и Корнилов развелись («не сошлись характерами») и Ольга вышла замуж за Николая Молчанова, с которым училась вместе в университете.

Вернувшись из Алма-Аты в Ленинград, Ольга поселилась вместе с Николаем на улице Рубинштейна, 7 — в доме, называвшемся «слезой социализма». Тогда же была принята на должность редактора «Комсомольской страницы» газеты завода «Электросила», с которой сотрудничала в течение трех лет. Позднее работала в газете «Литературный Ленинград» .

Литературный дебют Ольги Берггольц пришелся на начало 1930;х годов. В эти годы выходят ее рассказы для детей и юношества — сборники.

" Как Ваня поссорился с баранами" (1929),.

повесть «Углич» (1932) и другие.

В 1933;1935 годах выходят очерки.

" Годы штурма" ,.

сборник рассказов «Ночь в Новом мире» ,.

а затем ее лирические стихи, в т. ч. первые сборники:

" Стихотворения" (1934).

" Книга песен" (1936),.

с которых начинается поэтическая известность Берггольц.

Ее стихотворения, с воодушевлением и искренностью рассказывающие о «республике, работе и любви», «счастливой комсомольской семье» с одобрением встретили С. Маршак, К. Чуковский, А. Ахматова, М.Горький.

Но вот только в личной жизни не все шло гладко. Умерла младшая дочь Ольги Берггольц — Майя, а спустя два года — старшая Ирина.

В 1936 году Бориса Корнилова исключают из Союза Советских писателей, а 19 марта 1937 года он был арестован — по обвинению в написании и распространении «контрреволюционных произведений». Что пришлось ему перенести в ходе предварительного следствия — неизвестно, но 20 февраля 1938 года состоялось короткое слушание его дела. Военной коллегией Верховного суда СССР Борис Корнилов был приговорен и в тот же день расстрелян. Вся страна распевала «Песню о встречном», написанную Шостаковичем на слова Бориса Корнилова, но упоминание его имени оставалось под строжайшим запретом еще два десятка лет. Он был реабилитирован 5 января 1957 года — «за отсутствием состава преступления». Его могилы не существует.

Тяжелые испытания выпали на долю и самой Ольги Берггольц. В 1937 году ее исключили из партии, а 13 декабря 1938 года и ее обвинили «в связи с врагами народа» и заключили в тюрьму. Беременная, она 197 дней провела в тюрьме, где после пыток родила мертвого ребенка. В декабре 1939 года она писала в своем тщательно скрываемом дневнике: «Ощущение тюрьмы сейчас, после пяти месяцев воли, возникает во мне острее, чем в первое время после освобождения. Не только реально чувствую, обоняю этот тяжелый запах коридора из тюрьмы в Большой Дом, запах рыбы, сырости, лука, стук шагов по лестнице, но и то смешанное состояние обреченности, безвыходности, с которыми шла на допросы… Вынули душу, копались в ней вонючими пальцами, плевали в нее, гадили, потом сунули ее обратно и говорят: «живи» .

3 июля 1939 была освобождена — полностью реабилитирована и вернулась в пустой дом. Но, не успела она оправится от ареста, не успела еще зарасти душевная рана, как грянула Великая Отечественная война.

В годы блокады 1941;1943 годов Ольга Берггольц находилась в осажденном фашистами Ленинграде. В ноябре 1941 ее с тяжело больным мужем должны были эвакуировать из Ленинграда, но Николай Степанович Молчанов умер, и Ольга Федоровна осталась в городе. «В. К. Кетлинская, руководившая в 1941 Ленинградским отделением Союза писателей, вспоминала, как в первые дни войны к ней пришла Ольга Берггольц, Оленька, как ее все тогда называли, видом — еще очень юное, чистое, доверчивое существо, с сияющими глазами, „обаятельный сплав женственности и размашистости, острого ума и ребячьей наивности“, но теперь — взволнованная, собранная. Спросила, где и чем она может быть полезна.» Кетлинская направила Ольгу Берггольц в распоряжение литературно-драматической редакции ленинградского радио. Из черных «тарелок» радио звучали патриотические песни, летели в эфир призывы, обращения. Активная пропаганда дикторов оправдала себя. Город не поддался панике. Народ верил в то, что фашисты будут с позором отброшены от стен Ленинграда. Голос Ольги Берггольц источал небывалую энергию. Она делала репортажи с фронта, читала их по радио. Ее голос звенел в эфире три с лишним года, почти ежедневно обращаясь к героическому городу. Ее голос знали, ее выступления ждали. Ее слова, ее стихи входили в замерзшие, мертвые дома, вселяли надежду, и Жизнь продолжала теплиться.

Спустя самое недолгое время тихий голос Ольги Берггольц стал голосом долгожданного друга в застывших и темных блокадных ленинградских домах, стал голосом самого Ленинграда. Это превращение показалось едва ли не чудом: из автора мало кому известных детских книжек и стихов, про которые говорилось «это мило, славно, приятно — не больше», Ольга Берггольц в одночасье вдруг стала поэтом, олицетворяющим стойкость Ленинграда. В Доме Радио она работала все дни блокады, почти ежедневно ведя радиопередачи, позднее вошедшие в ее книгу «Говорит Ленинград». Можно было подумать, что с горожанами беседует человек, полный сил и здоровья, но Ольга Федоровна существовала на таком, же голодном пайке, как и все горожане. Только в конце 1942 года ее уговорили ненадолго слетать в Москву. Ольга Берггольц вспоминала: «Я не доставила москвичам удовольствия видеть, как я жадно ем… Я гордо, не торопясь, съела суп и кашу…» И при первой же возможности — назад, в Ленинград, в блокаду.

Из ее «московского» письма: «Тоскую отчаянно… Свет, тепло, ванна, харчи — все это отлично, но как объяснить им, что это вовсе не жизнь, это сумма удобств. Существовать, конечно, можно, но жить — нельзя. Здесь только быт, бытие — там…» Ольга Берггольц была внесена немцами в список лиц, подлежащих после взятия города немедленному уничтожению. Но город выстоял. Вера в победу никогда не умирала в сердцах детей и взрослых. И вот 18 января 1943 года у микрофона — Ольга Берггольц: «Ленинградцы! Дорогие соратники, друзья! Блокада прорвана! Мы давно ждали этого дня, мы всегда верили, что он будет… Ленинград начал расплату за свои муки. Мы знаем — нам ещё многое надо пережить, много выдержать. Мы выдержим всё. Мы — ленинградцы. Уж теперь-то выдержим, теперь-то мы хорошо почувствовали свою силу.

Ольга Берггольц была награждена орденом Ленина, орденом Трудового Красного Знамени и медалями. Во всём мире люди старались услышать радиопередачи из Ленинграда, когда его сжимало безжалостное кольцо, и с самого начала блокады в эфире звучал уверенный и спокойный голос Ольги Берггольц, не оставляющий сомнения в нашей победе. Она представлялась жителям блокадного города богиней Сострадания и Надежды, говорившей с ленинградцами стихами. Потому что в иссушённом организме душа, страдающая и униженная голодом, тоже искала себе пищи.

В годы Великой Отечественной войны Берггольц, оставаясь в родном городе все 900 дней блокады, работала на Ленинградском радио. Часто, обессиленная от голода, она ночевала в студии, но никогда не теряла силы духа, поддерживая свои обращения к ленинградцам доверительными и мужественными стихами.

" Письма на Каму" ,.

" Разговор с соседкой" ,.

поэмы «Памяти защитников», 1944,.

" Твой путь", 1945;

сборники.

" Ленинградская тетрадь", 1942,.

" Ленинград", 1944,.

в которых картины блокадного города соседствуют с раздумьями о героизме, верности и любви, побеждающими страдания и смерть. Выступления и радиопередачи 1941;1943 годов из осажденного фашистами Ленинграда после войны вошли в книгу Берггольц «Говорит Ленинград» (1946). Книге не повезло — первое издание было изъято в связи с т.н. «ленинградским делом» после разгрома журналов «Звезда» и «Ленинград». Позднее, правда, пьеса Берггольц «Они жили в Ленинграде», написанная в 1944 году, была поставлена в театре А.Таирова.

Бессмертные слова: «Никто не забыт, ничто не забыто», сказанные Ольгой Берггольц, относятся, впрочем, не только к Великой Отечественной, но и к другой, подлой войне против собственного народа, выбивавшей не только детей из животов, но и веру в прижизненную справедливость.

Во время ленинградской блокады создала впрочем, свои лучшие поэмы, посвященные защитникам Ленинграда:

" Февральский дневник" (1942),.

" Ленинградскую поэму" .

После войны выходит книга «Говорит Ленинград» о работе на радио во время войны.

В 1950 году Ольга Берггольц написала героико-романтическую поэму «Первороссийск», посвященную петроградским рабочим, в 1918 году отправившимся на Алтай для создания там коммуны. За эту поэму поэтессе в 1951 году была присуждена Государственная премия СССР. В 1952 году О. Ф. Берггольц написала цикл стихов о Сталинграде.

В 1952 — цикл стихов о Сталинграде.

После командировки в освобожденный Севастополь создала трагедию «Верность» (1954).

О своей судьбе, неразрывно связанной с судьбой страны и народа, рассказала Берггольц в автобиографической повести «Дневные звезды» (1959), которая явилась Новой ступенью в творчестве Берггольц и над которой она работала до последнего часа, мечтая сделать своей главной книгой, позволяющей понять и почувствовать «биографию века», судьбу поколения В 1968 году по этой повести был снят одноименный фильм.

В середине 1950 — начале 1960;х несколько стихотворений Берггольц были распространены в самиздате.

. В 1960;е вышли поэтические сборники: «Узел» ,.

" Испытание" ,.

в 1970;е — «Верность» ,.

" Память" .

" Углич" (1932; повесть).

" Глубинка" (1932; сборник очерков, написанных в Казахстане).

" Стихотворения" (1934; сборник лирики).

" Журналисты" (1934; повесть).

" Ночь в «Новом мире» (1935; сборник рассказов).

" Зерна" (1935; повесть).

" Книга песен" (1936; сборник).

" Февральский дневник" (1942; поэма).

" Ленинградская поэма" (1942).

" Ленинградская тетрадь" (1942; сборник).

" Памяти защитников" (1944).

" Они жили в Ленинграде" (1944; пьеса; написана совместно с Г. Макогоненко).

" Твой путь" (1945).

" Ленинградская симфония" (1945; киносценарий; совместно с Г. Макогоненко).

" Говорит Ленинград" (1946; сборник выступлений Ольги Берггольц по радио в годы блокады Ленинграда; первое издание книги было изъято в связи с «ленинградским делом»).

" У нас на земле" (1947; пьеса).

" Первороссийск" (1950; героико-романтическая поэма о петроградских рабочих, строивших в 1918 на Алтае город-коммуну; в 1951 — Государственная премия СССР).

цикл стихов о Сталинграде (1952).

" Верность" (1954; поэма о Севастопольской обороне 1941;1942 годов).

" Дневные звезды" (1959; автобиографическая книга лирической прозы; в 1968 был снят одноименный фильм).

" Узел" (1965; сборник стихов 1937;1964 годов).

Дневники, которые поэтесса вела много лет, при её жизни не были опубликованы. После смерти Ольги Берггольц её архив был конфискован властями. Фрагменты дневников и некоторые стихотворения появились в 1980 в израильском журнале «Время и мы». Большинство не публиковавшегося в России наследия Берггольц вошло в 3-й том собрания её сочинений (1990).

Именем Ольги Берггольц названа улица в Невском районе Санкт-Петербурга. На улице Рубинштейна, 7, где она жила, открыта мемориальная доска. Ещё один бронзовый барельеф её памяти установлен при входе в Дом радио. А сама она похоронена на Литераторских мостках Волковского кладбища.

Умерла Ольга Федоровна Берггольц 13 ноября 1975 в Ленинграде, как и для ля многих, справедливость оказалась действительно только посмертной. После XX съезда наконец-то вышли многие стихи Берггольц о ее личной трагедии и о трагедии всего народа, но кое-что напечатали только посмертно. Похоронена она на Литераторских мостках. Несмотря на прижизненную просьбу писательницы похоронить ее на Пискаревском мемориальном кладбище, где высечены в камне ее слова «Никто не забыт и ничто не забыто», «глава» Ленинграда г. Романов отказал писательнице. Долгое время найти место упокоения великой поэтессы на Волковском кладбище было непросто. В первые годы после смерти Ольги Федоровны памятник на ее могиле так и не появился. Но никакого креста там не было и в помине, ни деревянного, ни каменного. Все, что там было, — это несколько досок штакетника, сколоченных в форме мольберта, на котором укрепили рамку с застекленным портретом поэтессы. И через 30 лет после смерти место ее захоронения поражало убожеством. Найти земляной холмик с небольшой табличкой «Ольга Берггольц. 1910;1975» было не так-то просто. Впрочем, это тот редчайший случай, когда в равнодушии к памяти женщины, ставшей символом блокадного Ленинграда, винить власти невозможно. Установить надгробие на могиле Ольги Берггольц пытались дважды — сначала советские власти сразу после похорон, затем российские, но оба раза неудачно. В первый раз все закончилось на стадии конкурса — сестре поэтессы Марии Федоровне не понравился ни один из предложенных вариантов. Позднее, 3 октября 1994 года президент России Борис Ельцин издал указ N1968 «Об увековечении памяти О.Ф. Берггольц». Согласно этому документу памятник поэтессе должны были поставить на ее могиле в первом полугодии 1995 года. Дело дошло до изготовления памятника скульптором Трояновским, но сестра Ольги Берггольц вновь не захотела ничего менять на могиле. Там так и остался убогий мольберт да кустики клубники, посаженные Марией Федоровной. А отвергнутый памятник поставили на Манежной площади у Дома Радио. В августе 2003 года в возрасте 91 года скончалась Мария Федоровна Берггольц, та самая Машенька, которой посвящено не одно замечательное стихотворение. Через год после этого печального события власти решили предпринять третью попытку поставить памятник поэтессе. Решили, что хотя бы в год 60-летия Победы могила Ольги Берггольц должна, наконец, принять достойный вид. В бюджете Петербурга на 2005 год на эти цели даже выделили деньги. Наконец, 3 мая 2005 года на Литераторских мостках Волковского кладбища, на могиле поэтессы была установлена скульптурная композиция в граните и бронзе, которую венчает контур окна, напоминающий четырехконечный крест (работа петербургского скульптора Владимира Горевого). Ольга Берггольц изображена такой, какой запечатлена на фотографиях 1941;1944 годов, когда ее голос звучал из репродукторов ленинградского радио.

Ольга Берггольц — прижизненная легенда. Ее называли и называют «музой блокадного города», «Мадонной блокады» и просто «нашей Олей» … Ее трагический голос обрел силу в осажденном Ленинграде. «Писать честно, о том именно, что чувствуешь, о том именно, что думаешь, — это стало и есть для меня заветом» , — сказала Берггольц в начале своего творческого пути и осталась верна себе до конца.

Отзывы.

Дарина Тимофеева о Ольге Бергольц.

16 ноября во дворце Белосельских-Белозерских две белые хризантемы были возложены к портрету Ольги Федоровны. Даниил Гранин был первым, кто произнес слова в память поэтессы: «Ольга Берггольц — особое явление, особая боль, любовь, гордость и ленинградцев, и петербуржцев. Она была красивым человеком. А голос ее — поразительный голос». Ольгу Федоровну вспоминали и народный артист Андрей Толубеев, и критик Александр Рубашкин. Студенты Института управления и экономики читали произведения блокадной поэтессы и возлагали цветы. Вспоминали человека, который все 900 дней блокады постоянно выступал по ленинградскому радио, помогая людям бороться со смертью. Она была и поддержкой, и утешением для блокадников. Осенью 41-го, страшной осенью для осажденного Ленинграда, Ольга Федоровна пишет в дневнике строки: «Я никогда с такою силой, как в эту осень, не жила. Я никогда такой красивой, как в эту пору не была».

Не так давно при участии сестры поэтессы Марии Федоровны и Института управления и экономики была издана новая книга Ольги Берггольц «Встреча». В ней опубликован самый полный текст одного из главных ее произведений «Дневные звезды», первая часть и фрагменты незавершенной второй части. Читатель найдет в книге полные пронзительных откровений письма, отрывки из дневников, различные документы, а также текст четырех передач об Ольге Берггольц, прочитанных по ленинградскому радио. В книге опубликованы стихи, помеченные датами «1939, февраль. Камера 33», «Март 1939. Одиночка 17», и другие.

Борис Ельцин Акты Президента РФ 1992;95 гг.: Об увековечении памяти О. Ф. Берггольц (Указ от 03.10.94 N 1968).

Об увековечении памяти О. Ф. Берггольц (Указ от 03.10.94 N 1968).

Александр Рубашкин о Ольге Бергольц В моем городе [Санкт-Петербург] есть три памятника Ольге Берггольц — один на доме, где она жила в тридцатые, на улице Рубинштейна, второй у входа в Дом радио, на тогдашней улице Пролеткульта (угол Ракова), бывшем в блокадные дни и ночи и ее домом: «здесь жили дикторы и репортеры, поэт, артистки, всех не перечесть…» и третий — на литераторских мостках Волкова кладбища… В промозглый ноябрьский день 1975 года мы прощались с Ольгой Федоровной Берггольц, сначала в Доме писателя на Воинова, а потом на литераторских мостках Волкова кладбища. В мае нынешнего довелось снова прийти к ее могиле: отмечали 90-летие со дня рождения поэтессы. Из тех, кто провожал Берггольц, почти никого уже не осталось — ни Федора Абрамова, ни Михаила Дудина, ни Майи Борисовой. Но была младшая — на два года — сестра, которой посвящены известные стихи сентября 1941 года «Машенька, сестра моя, москвичка…», выступили литераторы, знавшие «блокадную музу», какой она осталась и в памяти блокадников, и в портретах художников и скульпторов, запечатлевших автора «знаковых стихов» о блокаде. Это она сказала: «Сто двадцать пять блокадных грамм, с огнем и кровью пополам». И на стене Пискаревского мемориального кладбища запечатлены ее же слова, рожденные не только памятью о сотнях тысяч жертв блокадной беды: «Никто не забыт и ничто не забыто».

Она стала знаменитой, прежде всего благодаря своим радиоречам, которые приобщили к стихам людей, находившихся на самом краю и далеких от поэзии. Говорили — и справедливо — о доверительном тоне этих обращений к «Дарье Власьевне, соседке по квартире», к сестре-москвичке, к солдатам переднего края — и до них доходили передачи ленинградского радио. Но больше всего этот голос ждали в холодных, заледеневших квартирах голодные, ослабевшие люди. Доходили до них и тексты стихов и поэм Берггольц, прежде всего «Ленинградской поэмы», «Февральского дневника». Она говорила (и писала) «по праву разделенного страданья», ее слову верили: «Какие я могла найти слова, я тоже ленинградская вдова».

Помню, в бумагах Берггольц, тогда даже не в архиве, а в диване ее квартиры на Набережной Черной речки, еще при ней, я нашел письмо будущего профессора Бориса Ивановича Бурсова с Карельского фронта. Он писал, что фронтовые товарищи не верят в его знакомство с таким поэтом. Да, ее блокадный подвиг был отмечен самой высокой наградой — народным признанием. Она это чувствовала, говоря, кем стала для города и горожан: «И гордости своей не утаю, что рядовым вошла в судьбу твою, мой город, в званье твоего поэта».

Писали другие, и я тоже писал о гражданском и поэтическом ее подвиге в книге, посвященной блокадному радио («Голос Ленинграда»). Первое издание книжки вышло при ее жизни, в 1975;м. Среди фотографий, помещенных в этом издании, был и портрет Ольги Берггольц (1942). Молодая женщина, исхудавшая, печальная, смотрит строго и решительно (см. фото в прложении). Она уже сказала свое слово, чувствует себя одной из блокадниц, многое пережившая, но несломленная. И еще: она вопреки всему по-женски хороша, видно, что не только горе держит ее, но и большое чувство. В конце войны в лучшей, на мой взгляд, ее поэме «Твой путь» (1945) Берггольц скажет сдержанно и прямо: «Что может враг? Разрушить и убить. И только-то. А я могу любить…» Я знаю: она любила эту фотографию, из-за нее заказала 30 экземпляров моей книжки, дарила свой портрет друзьям (тогда ведь ксероксов не было, да и легкой возможности переснять тоже, а книжка стоила недорого).

Оборву рассказ, потому что, отдавая дань блокадной поэзии Берггольц, все писавшие о ней, даже автор пронзительной, исповедальной статьи-воспоминания Алексей Павловский, невольно как бы отодвинули другую часть ее дарования, выразившуюся в гражданской и особенно в любовной лирике. Верно, испытания подняли Берггольц как поэта, но проявилось это не только в блокадную пору, не только на радио и в газетах военных дней.

И тут время вернуться к словам, высеченным на камнях Пискаревки, вспомнить не мной высказанное суждение о 7-й (Ленинградской) симфонии Д. Шостаковича. Она была рождена частично в осажденном городе, частично уже за блокадным кольцом. В Ленинграде прозвучала в августе 1942;го. Ее воспринимали как вызов фашизму, как ответ на вражеское насилие. Но побудительным мотивом было не только это. Композитор бросал вызов любому насилию, продолжая высокие традиции мировой музыки. И Берггольц, конечно же, помнила близких ей людей, вырванных из жизни репрессивной машиной, когда говорила свое «Никто не забыт». Прежде всего своего первого мужа, первую любовь — поэта Бориса Корнилова, расстрелянного в неполных тридцать. И собственные страдания, пережитые в тюремных застенках, остались с ней навсегда. Книга «Узел» (1965), вобравшая стихи двадцати с лишним лет (1937;1964), — один из примеров потаенной литературы, всегда существовавшей. В «Узле» сплелись мотивы гражданские и личные, любовные. Книга проходила трудно. Время тогда снова переменилось, и мы, издательские работники, это сразу почувствовали. Сидевший со мной в одной комнате редактор Ленинградского отделения издательства «Советский писатель» И. Кузьмичев получал то одно, то другое замечание начальства по книге «Узел». Все было «пессимистично», всюду видели «зацикленность автора» на уже решенных партией вопросах (о репрессиях!). Книга все-таки, одной из последних в ту пору начавшегося «застоя», проскочила. Вместе со свидетельствами Солженицына, а также пришедших к читателям позднее Ахматовой, Шаламова, Домбровского она стала литературным событием.

В «Узле» были напечатаны произведения, не входившие в прежние сборники, зачастую совсем неизвестные. Они долго ждали своего часа и все-таки оказались обжигающими. Вот голос из 1939;го:

О, грозный вечер возвращенья,.

когда, спаленная дотла,.

душа моя не приняла.

ни мира, ни освобожденья.

А вот и 1940;й:

Оболганный, обманутый,.

ни в чем не виноват, Иванушка, Иванушка, воротишься ль назад.

Несладко пришлось бы автору, если бы эти стихи попали тогда в известные учреждения.

В послеблокадной поэме «Твой путь» Берггольц сказала о своих стихах: «Из недр души я стих свой выдирала, не пощадив живую ткань ее». Это в полной мере относится к «Узлу», особенно разделам «Память» и «Испытание». Вершинными здесь стали любовные стихи — «Взял неласковую угрюмую, с бредом каторжным, с темной думою…», «Я тайно и горько ревную…», «Ни до серебряной и ни до золотой, всем ясно, я не доживу с тобой…». Эти стихи подняли всю книгу над документом, их исповедальный тон сделал «Узел» вехой в развитии русской лирической поэзии. Были у Берггольц, помимо «разделенного страданья» (с городом, с народом), включая боль за Ахматову, чье неправедное поношение она глубоко переживала, и огромные личные переживания. «Двух детей схоронила/я на воле сама/. Третью дочь погубила/ - до рожденья — тюрьма». А еще — «не спетый над дочкой напев колыбельный/, задуманный ночью блокадной, метельной». Были и потери других дорогих ей людей: одного — в ГУЛАГе, другого — в первую блокадную зиму, наконец, последняя семейная драма, болезни…

Страдания, беды то обрекали ее на долгое молчание, то снова давали творческую силу. Тем горше было ей понимать, что самые сокровенные стихи не дадут (как уже случалось) напечатать. Они оказывались «не в духе времени», требовавшего героических нот. В начале пятидесятых, обращаясь к песне («Очнись, как хочешь, но очнись во мне…»), она просила песню вернуться: «Хотя бы шепот только или стон, хотя б цепей твоих негромкий звон». А в конце пятидесятых, вроде бы совсем в другое время, с болью было выкрикнуто ею, но не услышано (не напечатано): «Рассыпали набор — тягчайших дней…» Не потому ли Берггольц не написала вторую часть своей лирической прозы «Дневные звезды», что она и ей казалась непроходимой через цензуру? Мои друзья — литературовед А. Е. Горелов и его жена Роза Рафаиловна, отдавшие тюрьмам и ссылкам 17 лет, — рассказывали, как Оля (иногда они говорили — «Ляля») провела в конце шестидесятых с ними вместе новогоднюю ночь, читая наизусть вторую часть «Дневных звезд», и они, многое повидавшие, были потрясены…

«Ничто не забыто» касалось всей ее жизни, а не какого-то одного, пусть и очень важного отрезка. «А я вам говорю, что нет напрасно прожитых лет…» — настаивала она. Так или иначе, даже блокада не закрыла в ее душе того, с чем поэтесса столкнулась перед войной. Отсюда и «негромкий звон цепей» ее песни и «любовь, как конвойный, со мною». В 1952;м в одном из любовных «Писем с дороги» она пишет (с Волго-Дона!): «Сердце мое обвивает, глубоко впиваясь, колючка, и дозорная вышка над нею встает».

Любовь у Берггольц проходит через все. «И краешек счастья, как знамя целую» — так о высочайшем человеческом чувстве до нее никто не говорил. И Цветаева по-другому. И Ахматова. Отношение Берггольц к герою (будь то Б. Корнилов, Н. Молчанов или Г. Макогоненко) могло меняться, но поэтический напор был искренен и велик, как в приятии — «Тебе бы меня, но иную, не знавшую этих пустынь», так и в отторжении — «Не смущай же меня, не забытый, /не достойный моей строки, /неоплаканный,/ не убитый,/ не подавший в беде руки». Редкий случай отчетливой ахматовской интонации искупается поразительной открытостью раненого и гордого женского сердца.

Поэты следующих поколений решительно рвут с прошлым, проявляя порой непостижимое неведение и непонимание подлинных ценностей. Не у всех хватает силы признать свои ошибки. Недавно это сделал Е. Евтушенко, давший стихам Берггольц (большой подборке в авторской антологии «Строфы века») такое предуведомление: «Уважая гражданское имя Берггольц, я тем не менее относился к ее мастерству снисходительно… Однако, перечитав… все ее наследие, я был неожиданно… для себя поражен тем, как много стихов я в результате выбрал». Что ж, спасибо и за признание, и за выбор. В прошлом категоричный в своих суждениях поэт стал осмотрительней. Однако же «сбрасывание с поэтического корабля» продолжается. С большим ущербом для репутации русской поэзии ХХ века, в которой трагическая и все-таки состоявшаяся (вопреки всему) судьба Берггольц заслуживает быть отмеченной и вне связи с памятными датами.

Не будем исправлять и выпрямлять путь Ольги Берггольц. Она верила в светлые идеалы отцов. Слова о коммунизме, всеобщем братстве так же естественны в этих стихах (и поэме «Первороссийск»), как и едва ли не полное их отсутствие у Ахматовой, не знавшей (лично), что такое «школа, елка, пионеротряд». Тем важнее увидеть в поэзии Берггольц не временно и наносное, не повторение штампов и клише своего времени, а то, что выразило ее сомнения и боль. Вслед за О. Мандельштамом («Мы живем, под собою не чуя страны…») вырвалось у нее ставшее формулой литературы тоталитарной эпохи, да и во многом следующей за ней:

Нет, не из книжек наших скудных, Подобья нищенской сумы, Узнаете, как жили трудно, Как невозможно жили мы.

Поэзия Берггольц была преодолением этой «невозможности». В стихах книги «Узел», в «Твоем пути», в цикле «Волго-Дон» Берггольц, как мы видели, не обманулась в главном, она увидела, к примеру, какова «стройка коммунизма», на которой рядом со строителями «в огонь неподвижные смотрят овчарки». Эти же стихи позволяют понять, почему именно Берггольц стала «блокадной музой» и не сломилась от стольких бед, а еще и поддразнивала своих недругов: «Не вбит еще крюк, на котором повешусь. Не скован…». Она была одарена от Бога. А победить обстоятельства ей помогла собственная щедрость: «Я сердце свое никогда не щадила: ни в песне, ни в горе, ни в дружбе, ни в страсти…».

В мае 1970 года я был на шестидесятилетии Ольги Федоровны. Выглядевшая нездоровой, она собрала полный зал гостей. Приглашения были от ее имени. Помню, как встал перед ней на одно колено старик Антокольский, как читали ее стихи, выступали друзья-поэты. А потом на сцену поднялась одна ее давняя приятельница с девочкой, своей внучкой, державшей в руке корзинку… с луком. Оказалось, что в блокаду Берггольц дала своей знакомой луковицу. И вот теперь ей вернули драгоценный подарок «сторицей».

Отдадим же сегодня, и мы свой долг дорогой нашей ленинградке, петебурженке (по рождению) за все, что она сделала для своего города, для России, для русской поэзии Источник: Литературная газета, No. 47 (5812) 22−28 ноября 2000.

Вера Ермолина о Бергольц Выдающейся поэтессе современности Ольге Берггольц сегодня, 16 мая 2000 года, исполнилось бы 90 лет.

Ее нет с нами уже четверть века…

Эта дата Отмечая 55-летие Великой Победы, можно ли не вспомнить Поэта-Солдата, так много сделавшего для Победы?

С первого до последнего для войны провела Берггольц в Ленинграде. Здесь в тяжелейшую пору блокады расцвело, достигнув наивысших вершин, ее творчество, справедливо названное «Поэзией подвига». Здесь родились ее бессмертные поэмы: «Февральский дневник», «Твой путь», «Ленинградская осень» и еще целая обойма блестящих стихотворений, которые даже неловко перечислять через запятую. Здесь Ольга Берггольц, ежедневно выходя в радиоэфир со своими вдохновенными стихами, словами поддержки и надежды, превратилась в «Музу» и стала «Мадонной блокады» и просто «нашей Олей» …

Нелегкая судьба досталась Ольге Берггольц, как, впрочем, и всему ее поколению. Сполна познала она горечь невосполнимых утрат — гибель трех дочерей, дорогого человека — мужа и друга — Николая Молчанова, того самого, который «своей любовью небывалой меня на жизнь и мужество обрек…» .

Много раз бывала Берггольц в Крыму. Здесь родились чудные стихи: «Севастополь», «Карадаг». Она очень любила Севастополь.

Белый город, синие заливы,.

на высоких мачтах огоньки…

Нет, я буду все-таки счастливой,.

многим неудачам вопреки.

Ни потери, ни тоска, ни горе.

с милою землей не разлучат,.

где такое трепетное море.

кропотливо трудится ворча,.

где орлы и планеры летают,.

где любому камешку сиять,.

где ничто — ничто не исчезает.

и не возвращается опять.

Узы дружбы связывали Ольгу Берггольц с севастопольским театром им. А. В. Луначарского, где в 1964 году в честь 20-летия освобождения города от фашистских захватчиков режиссером Б. Ступиным была поставлена ее пьеса «Верность» с участием ведущих актеров — К. Волковой, А. Балтер и других. Дружила Ольга и с работниками Херсонесского музея, особенно с заведующим отделом средневековья А. К. Тахтаем, который стал прообразом Хмары в ее трагедии «Верность» .

Недавно в Москве в издательстве «Русская книга» («Поэтическая Россия») вышел новый сборник стихов и поэм Ольги Берггольц, приуроченный к знаменательным датам — 55-летию Победы и 90-летию со дня рождения поэта.

В книге много стихотворений, ранее не публиковавшихся (по цензурным соображениям), которые ярко дополняют новыми красками как образ Берггольц, так и картину судьбы целого поколения, судьбы трагически-сложной и вместе с тем прекрасной, овеянной небывалым трудовым энтузиазмом и героикой Подвига. Автор-составитель книги — родная сестра Ольги Федоровны — Мария Федоровна Берггольц — та самая Машенька, которой посвящено не одно замечательное стихотворение.

Машенька, сестра моя, москвичка!

Ленинградцы говорят с тобой.

На военной грозной перекличке.

слышишь ли далекий голос мой?" …

Мне посчастливилось встречаться с Ольгой и четыре года вместе с Машей работать в одном театре, после чего мы навсегда остались добрыми друзьями. Великолепная, разноплановая актриса после смерти сестры целиком посвятила себя святому делу увековечивания памяти о поэтессе. При ее непосредственном участии издавались и издаются теперь все книги Ольги Берггольц.

Анализ Раннее творчество Берггольц было полно патриотических, прославляющих новый тогда еще коммунистический строй стихотворений, ведь большое влияние на начальном пути на нее оказывало время пост революционное обещающие перемены и новую лучшую жизнь для нового современного передового человека.

Мы отдадим всю молодость ;

за нашу.

Республику, работу и любовь.

Гласили строки стихотворения «Порука», а «Ленинградский большевик», вторил им, обличая молодую полную энергии и жизнерадостности поэтессу.

Наиболее ярко предают нам образ и внутренний мир Ольги стихи-размышления, воспоминания, вроде этого:

Я сердце свое никогда не щадила:

ни в песне, ни в дружбе, ни в горе,.

ни в страсти…

Говорит она, показывая нам свое отношение к жизни, а именно свою удивительную способность отдавать себя всю без остатка, не признавая полумеров, особенно если это касалось чувств.

А я вам говорю, что нет напрасно прожитых мной лет,.

Каждое мгновение, каждый день каждое событие наделено в глазах Ольги смыслом и имеет для нее особое значение и важность, с одинаковой стойкостью и упорством она принимает удары судьбы, не ропща на нее. Однажды после поездки в Севастополь она скажет «Нет, я буду все-таки счастливой, многим неудачам вопреки», истинно сильная русская женщина пережив много ужасных горестных моментов множество потерь близких и любимых людей она, не сломившись по прежнему открыта новому и светлому.

Нашла в ее творчестве отражение и любовно-дружеская лирика, Часть из любовных стихотворений особенно раннего периода была посвящена ее первому мужу Борису, с которым она встретилась совсем в юном возрасте.

Однако союз их был не прочен, не долговечен, так как два поэта не смогли ужиться, и расстались, при том уже позже, будучи замужем за другим она посвятила ему стихотворение «к Борису Корнилову» где сказала:

Но если — я верю — вернешься обратно, но если сумеешь узнать,-;

давай о взаимных обидах забудем.

Из чего мы можем сделать вывод: первая любовь по-прежнему занимает немаловажное место в ее сердце, что поэтесса изливает в своих стихах.

В размышлениях своему второму мужу она посвятит совсем иные строки вроде «Взял неласковую, угрюмую» или «Тебе бы меня, но иную, не знавшую этих пустынь», ведь обожженное людской жестокостью сердце все еще болит.

Свой отпечаток на ее поэзию наложили и страшные воспоминания о тюрьме. Ужасы застенок, побои, холод и бесчеловечная жестокость, которые находили отражение в её стихах таких как, например «Нет, не из книжек наших скудных…», «Испытание». Упорная борьба одного человека и целой системы, ломающей выворачивающей душу и сердце на изнанку. Бергольц хрупкая женщина, находившая в себе мужество противостоять ей, описывала происходящее, словно в календаре делая пометки к стихам такой-то день, такая-то камера.

«Ото всего, чем жил, не отрекаюсь, нет!» — твердит она. Не способная на предательство, всегда радеющая за идею и лишь по печальному стечению обстоятельств оказавшаяся в тюрьме, она не могла переступить через свою гордость и убеждения.

Как она скажет в одном из стихотворений той поры: «Голос твой, полный любви и жалости, Голос отчизны моей больной…» — были единственной опорой и поддержкой в тесных, дурно пахнущих, сырых камерах, они помогали бороться, не сойти с ума и выжить.

И голубь пророчит за темным окном, Что ты — умрешь… — а эти до холодные, но полные, тоски, обиды, отчаянья строки будут посвящены другой трагедии случившейся с ней в тюрьме, а именно гибели не рожденного ребенка, которого она тогда носила в своей утробе. Будут у нее и другие стихотворения посвященные дочерям, которые также умерли детьми, как-то «Два стихотворения дочерям», «Моей дочери».

Но по настоящему переломила и изменила Бергольц как поэта Великая Отечественная война, и если до этого она больше писала для детей и молодежи, или посвящала бумаге свои думы, то теперь лирика Ольги отражала суровую военную действительность, впитывая в себя атмосферу пустого вымирающего голодного, но не павшего и не сломленного города и его народа.

Известие о начале войны застало Ольгу Берггольц в Ленинграде. Уже в июне 1941 года она пишет стихи о Родине, той самой, которая совсем недавно убила ее ребенка и первого мужа, той самой, которая едва не убила ее саму:

Мы предчувствовали полыханье.

этого трагического дня.

Он пришел. Вот жизнь моя, дыханье.

Родина! Возьми их у меня!

Можно сказать что в эту трудную для всей страны минуту она забыла или по крайней мере простила все обиды и страданья которые ей довелось пережить.

ИЗ БЛОКНОТА СОРОК ПЕРВОГО ГОДА.

В бомбоубежище, в подвале, нагие лампочки горят…

Быть может, нас сейчас завалит, Кругом о бомбах говорят…

…Я никогда с такою силой, как в эту осень, не жила.

Я никогда такой красивой, такой влюбленной не была.

Становится ясно война Бергольц не испугала, а лишь закалив стала какой о неотъемлемой частью ее жизнь и души, словно слилась с ней воедино, даже имея возможность покинуть блокадный Ленинград она этого не делает, но не от того что ей близка военная романтика, а просто потому что Бергольц осознает как необходима народу, какое большое значение имеют ее уверенные спокойный речи, и какую надежду она дает людям одним лишь своим присутствием в городе, ведь за время блокады она стала почти знаменем осажденных, символом стойкости и борьбы.

О, детская немыслимая стойкость!

Проклятье разжигающим войну!

Скажет она в поэме «Пусть голосуют дети», мы понимаем, она призирает войну, и ненавидит эту бессмысленную жестокость ради выгоды, денег власти, искренне сопереживая миллионам искалеченных судеб.

Немногим удалось с такой невероятной силой воспеть мужество защитников Ленинграда, рассказать об их страданиях, «которым не найти ни меры, ни названья, ни сравненья» :

…Враги ломились в город наш свободный,.

крошились камни городских ворот…

Но вышел на проспект Международный.

вооруженный трудовой народ.

Он шел с бессмертным возгласом в груди:

" Умрем, но Красный Питер не сдадим!..

Трудно далась Победа, стоившая колоссальных жертв, невероятных усилий, но она пришла.

Я клянусь так жить и так трудиться,.

чтобы Родине цвести, цвести…

Чтоб вовек теперь ее границы.

никаким врагам не перейти.

Пусть же твой огонь неугасимый.

в каждом сердце светит и живет.

ради счастья Родины любимой,.

ради гордости твоей, народ.

Пообещает она от лица всего советского народа, впредь не допускать подобных не сравнимых ни с чем по масштабам трагедий.

Еще острей передает нам желание простого народа во все века и во всех землях жить в мире и покое, радуясь светлому солнцу и ясному небу, не опасаясь бомбежек и артобстрелов стихотворение «Побратимы», где путем передачи на первый взгляд неприметной сцены описывающей два памятника в разных концах света, Ольга показывает что мы простые люди земли не такие уж и разные. Похожий мотив звучит и в стихотворение «Осень сорок первого».

Где есть такие строки:

Умру, — а ты останешься как раньше, и не изменятся твои черты.

Над каждою твоею черной раной лазоревые вырастут цветы.

И к дому ковыляющий калека над безымянной речкою лесной опять сплетет черпак берестяной с любовной думою о человеке…

посвященные родине и миру, который обязательно должен наступить, как и эти строки:

И звенит, звенит струна в тумане, о великой радости моля…

Всю в крови,.

в тяжелых, ржавых ранах, я люблю, люблю тебя, земля!

«ЕВРОПА. ВОЙНА 1940 ГОДА!» — это подборка стихов, один из которых оканчивается такими строками:

«Так будь же готова.

на подвиг ратный -;

освобожденье всея земли!", словно обращающимися к родине, к Росси и призывающими ее к выполнению своего долга, ради мира и спасения жизней жителей всего мира.

По истине знаковым в творчестве Ольги стало стихотворение «Разговор с соседкой». В нем отражен разговор двух простых женщин блокадниц, встретившихся после тяжелого дня и за разговором о самом дорогом и желанном в ту пору о мире — «Знаешь, будем говорить о мире, о любимом мире, о своем». И как бы тяжело и страшно им не было, как бы ни хотелось сдаться под ударами судьбы и врага опустить руки, они не отчаиваются, а верят в победу и ждут «пролетит последняя тревога и последний прозвучит отбой». Ведь они русские женщины сильные и смелые терпеливые и гордые и смелые, как и она сама.

Этой силе имя есть — Россия.

Стой же и мужайся, как она! Как и сама Россия.

Конечно, и к ней порою приходило отчаяние и усталость но, не позволяя себе падать духом, Ольга отражала это в таких стихах как «29 ЯНВАРЯ 1942», и искала силы, надежды даже в мелочах — «БЛОКАДНАЯ ЛАСТОЧКА» Ведь жить стоило непременно, ради победы и Одно из немногих предвосхищающих сладкий миг послевоенной жизни стихотворение Ольги «МЕЖДУНАРОДНЫЙ ПРОСПЕКТ» гласит:

И я доныне верить не устала и буду верить — с белой головой, что этой жесткой светлой мостовой, под грозный марш «Интернационала» .

сойдемся мы на Праздник мировой.

или:

Я иду по местам боев.

Я по улице нашей иду.

Здесь оставлено сердце мое в том свирепо-великом году…

Да, идет по местам боев поколенье твое и мое, и — еще неизвестные нам -;

все пройдут по тем же местам, так же помня, что было тут, с той железной молитвой пройдут… — Напишет она уже после победы, как призыв к потомка помнить, и чтить ибо нет ничего страшнее чем забвение, а забыв мы рискуем вновь пройти этот страшный путь.