Философские взгляды С.Н. Булгакова

Богатая, напряженная, всегда творчески насыщенная жизнь Булгакова сама по себе замечательна, как исключительный памятник тех духовных исканий, того возврата русской интеллигенции к церкви, который наметился в России еще до революции 1917 г. и который с такой силой проявился в последние годы. Но не менее богато и значительно творчество Булгакова, из которого мы извлечем здесь только его философские взгляды.

Книга С. Н. Булгакова «О рынках при капиталистическом производстве», изданная в 1898 г., написанная с позиций «легального» (точнее «критического») марксизма", подвела итог полемики, которую вели между собой народники и «русские ученики» К. Маркса о необходимости внешних рынков для стран, вступивших на путь капиталистического развития со значительным опозданием по сравнению со странами классического капитализма. Молодому философу и ученому, выступившему со своей первой книгой, удалось убедительно доказать, что судьбы капитализма в России от этого внешнего фактора не зависят. Вместе с тем полемика, развернувшаяся вокруг книги, обозначила линии расхождения между критическими и ортодоксальными марксистами России, которые в будущем будут углубляться, а в начале XX века приведут к окончательному разрыву между ними. В этом же томе помещены еще две книги С. Н. Булгакова — «Краткий очерк политической экономии» и «О земледелии», которые можно рассматривать как первоначальный набросок будущей «Философии хозяйства» .

Однако, коснемся прежде всего тех философских влияний, которые испытал Булгаков. Уже в ранние годы, когда он был в заграничной командировке и стал со вниманием изучать философию, Булгаков примкнул к критическому рационализму Канта. «Должен сознаться, — писал Булгаков в предисловии к книге „От марксизма к идеализму“ , — что Кант всегда был для меня несомненнее Маркса, и я считал необходимым поверять Маркса Кантом, а не наоборот». С. Н. Булгаков хорошо понимал, что марксизм, будучи, но форме интернационально-классовым учением, не может и не должен выполнять роль, которая является неотъемлемым атрибутом философии как формы общественного сознания, — он не может быть теоретическим выражением национального самосознания. В этом проявилось философское чутье Булгакова, в противоположность Плеханову, увлекшемуся французскими материалистами. Однако в эту пору Булгаков еще надеялся «придать положительному учению экономического материализма приемлемую форму, освободив его от абсурда». В дальнейшем процессе философских исканий Булгаков особенно остро ставил для себя вопрос о «теории прогресса». Историософская тема была у него на первом плане, и уже здесь выступала потребность пойти дальше чистого кантианства. Булгаков стал перед вопросом: «Возможно ли средствами одной опытной науки построение такого миросозерцания, которое давало бы теоретическое обоснование активному социальному поведению и идеалам общественного прогресса, короче: возможна ли научная теория прогресса?» В этом именно пункте (теургическом, т. е. в проблеме, «активного социального поведения во имя идеала») Булгаков, уже вышедший на путь трансцендентализма, почувствовал необходимость опереться на религиозно-метафизические предпосылки: «Вопрос о социальном идеале все яснее и яснее, — пишет Булгаков, — формулировался, как религиозно-метафизическая проблема, затрагивающая самые глубокие корни метафизического мировоззрения» , — и здесь-то и началось влияние Вл. Соловьева на Булгакова.

" Я долгое время, — пишет Булгаков в том же предисловии к книге «От марксизма к идеализму» , — держался мнения,… что Кант навсегда закрыл дверь в метафизику и окончательно утвердил господство критического позитивизма", однако, придя (на почве критики теории прогресса) к сознанию неизбежности «религиозно-метафизического обоснования» социального идеала, Булгаков, с присущим ему духовным мужеством, обратился к тому, что так долго отвергал. Найдя в Соловьеве широкий синтез христианских начал с данными философии и науки, Булгаков стал на новый путь религиозной метафизики, как об этом вполне определенно свидетельствует его статья «Что дает современному сознанию философия Вл. Соловьева». У Соловьева Булгаков взял и его основную идею «всеединства» .

Несколько позже Булгаков писал: «Теперь уже ясно, что Соловьев, как мистик с особым, богатым и своеобразным мистическим опытом, значительнее, оригинальнее, интереснее, нежели Соловьев-философ». Но это написано в эпоху, когда Булгаков уже всецело сосредоточился на софиологической теме, которую в эту эпоху Булгаков все же обдумывал лишь в космологическом ее аспекте — София для него в это время «принцип мироздания или совокупность творческих энергий в Божестве». Булгаков даже утверждает в это время, что «учение Соловьева о Софии — наиболее оригинальная черта его философии — осталось незаконченным и недоговоренным». Это все уже относится ко времени огромного влияния Флоренского на Булгакова — влияния, впрочем, скорее личного, чем идейного, а все же, взяв от Соловьева основную концепцию всеединства (со включением софиологической темы), Булгаков, под влиянием Флоренского, целиком уходит в сторону софиологических размышлений.

После издания книги «Свет Невечерний» Булгаков, принявший священство, целиком отдается церковным темам, и все его творчество приняло характер богословствования. Однако и в своих чисто богословских трудах Булгаков остается философом, — синтез трансцендентализма, метафизики всеединства, даже некоторые общие начала философской мысли, усвоенные Булгаковым на заре научной жизни, сохранили свою силу и в годы чистого богословствования.

Вернемся еще к вопросу о трансцендентализме у Булгакова. Если в эпоху написания книги «От марксизма к идеализму» Булгаков, стоя на основе трансцендентального идеализма, признал значение интуиции, которую отожествлял с верой, то в «Свете Невечернем» интуиция по-прежнему связана с защитой трансцендентального реализма, но оказывается совершенно несвязанной с верой. Тут же появляется и новый мотив — для Булгакова ныне познание в своем происхождении оказывается восходящим к «греховной расщепленности бытия». Тем не менее, необходимо признать, что система Соловьева смогла повлиять на Булгакова только потому, что не разрушала в нем основ трансцендентализма, а лишь дополняла их. Критицизм — с разными дополнениями и модификациями — сохранил у Булгакова свое значение до конца дней его.

Влияние Соловьева было решающим в философском развитии Булгакова больше всего в силу синтетического замысла Соловьева — его стремления создать систему, в которой наука, философия и религия внутренне и органически связаны друг с другом, так и для Булгакова, в частности, чрезвычайно характерно то, что он всю жизнь оставался ученым, всю жизнь работал научно — во всей строгости методов научной мысли.

Можно сказать, что потребность научной работы, необходимость чувства реальности видимого мира была существенным элементом в творчестве Булгакова. С другой стороны, в Булгакове очень рано проявился философский дар. В нем нельзя отделить философа от богослова. «Свободное искание истины», которое Булгаков называет «священнейшим достоянием философии», было коренным для Булгакова. Совсем в духе Соловьева Булгаков писал: «Философия неизбежно стремится к абсолютному, к всеединству — или к Божеству, насколько оно раскрывается в мышлении; в конце концов, и она имеет своей единственной и универсальной проблемой — Бога и только Бога». Это написано Булгаковым в 1916 году, когда его миросозерцание приняло определенно религиозный характер, но он оставался философом и тогда, когда его философия стала богословием. Грандиозный синтетический замысел Соловьева тем и покорил себе Булгакова, что соответствовал его собственным исканиям.

Необходимо особо подчеркнуть и влияние Флоренского на Булгакова. Во Флоренском было гораздо более стилизации, чем это было у Булгакова, но когда революция разделила Флоренского и Булгакова (1918 г), Булгаков все более освобождался от того, можно сказать, гипнотического влияния на него Флоренского, которое длилось несколько более десяти лет.

По типу своей мысли, по внутренней логике своего творчества Булгаков принадлежал к числу «одиночек» — он, собственно, не интересовался мнением других людей, всегда прокладывал себе дорогу сам. Анализировать учение Булгакова тем труднее, что книги его насыщены богатым содержанием.

В своей гносеологии Булгаков совершенно не оригинален, его гносеология (трансцендентальный реализм с различными дополнениями) определяла лишь формальную сторону его построений, не влияя на их содержание. Это особенно видно на постоянном подчеркивании антиномизма в мышлении: принцип антиномизма имел коренное значение для Булгакова, но, например, в «Философии хозяйства», где Булгаков так много говорит о «конкретном неразложимом единстве логического и алогического», т. е. о реальной антиномичности жизни, само понятие антиномизма не выдвигается. Только в «Свете Невечернем», с прямой ссылкой на Флоренского, понятие антиномизма получает исключительно широкое применение. Философская система Булгакова в определенной целостности дана в «Философии хозяйства». Рационализм дорог Булгакову лишь как критицизм, он даже подчеркивает в одном месте, что «о нездешних корнях нашего бытия нам может поведать «только откровение…, которое затем уже может получить и философскую обработку». Булгаков говорит даже по отношению к учению, что мир сотворен Богом, что это «аксиома веры»; он упрекает Вл. Соловьева в «чрезмерном дедуцировании» творения, т. е. в рационализме. И утверждает, что «переход абсолютного к относительному бытию не понятен» .

Если говорить о том, что составляет основу философских построений Булгакова, то можно сказать словами его предисловия к «Свету Невечернему»: «поиск пути через современность к православию». Булгаков идет тем же путем «восхождения», что и Флоренский, — и даже больше: основы философских построений Булгакова лежат в его космологии. Религиозный перелом не оторвал его от мира, а определился потребностью глубже понять мир и проникнуть в его сокровенную жизнь, сокровенный смысл. Булгакову чужд «соблазн божественности мира», во всяком случае, различение Абсолютной истины и космоса во всей силе сохранялось у него до конца дней. Исходя из этого Булгаков следует за тем построением, которое впервые установил Филон, стоявший перед такой же антитезой.

Булгаков говорит о мудрости мировой души: «Душа мира, — пишет он в „Невесте Агнца“ , — есть органическая сила, имеющая инстинктивную закономерность бытия в его эволюционном развитии». Эти все размышления Булгакова показывают, как сильно выступает у него космологическая тема. Булгаков идет гораздо дальше Флоренского, — для него единство тварного бытия, его живая мощь, своеобразный «панэротизм» природы — все это формирует его понимание, лучше сказать — его восприятие природы, как «живого существа». Но этому «живому единству бытия» Булгаков, вслед за Вл. Соловьевым и Флоренским, усваивает именование «Софии» — и этим он уже выходит сразу за пределы чисто космологической темы, начинает для себя ряд новых проблем. Ввиду центральности понятия Софии в метафизике Булгакова мы должны несколько подробнее остановиться на нем.

Вслед за Соловьевым и Флоренским, Булгаков центрирует свое внимание на понимании Софии, которая позже становится таким всеобъемлющим понятием, что оно поглощает все иные категории в философских построениях Булгакова.

Проследим разные аспекты идеи Софии у Булгакова. Уже в «Философии хозяйства» «душа мира» именуется Софией, но здесь же мы узнаем, что «мир потенциально софиен, актуально же он хаотичен; в своем вневременном бытии он есть сама София… мир удален от Софии не по существу, но по состоянию». Космологический аспект Софии меняется постепенно уже в «Свете Невечернем». По-прежнему еще «тварь есть всеединство», т. е. понятие всеединства все еще имеет смысл чисто космологический, но тут же проступают и новые мотивы. «Тайна мира, — пишет Булгаков, — в женственности… зарождение мира есть действие всей Св. Троицы, в каждой из Ее Ипостасей простирающееся на восприемлющее Существо, вечную женственность, которая через это становится началом мира. И она есть «четвертая ипостась» .

Одна из современниц Булгакова (Евгения Герцык), знакомая с ним в пору его философского расцвета, пишет, что «цельного представления о его мировоззрении» у нее никогда не было. «Причина может быть и в том, что цельности не было и в нем самом». Булгакову «не хватало мужества пристрастий — или же оно давалось ему нелегко, с мукой» .