Петербург в 1980 г

В то время город был наводнен извозчиками. В потоке затрапезных ванек мелькали резвые лихачи, щегольские экипажи, тяжелые кареты. По нескольким линиям — по Невскому, по садовой, на Васильевский остров, на Выборгскую сторону — по рельсам неторопливо бегала конка: упряжка в две лошади, большой фонарь спереди, узенькая лестница винтом на открытый империал. Проезд в вагончике стоил пятак, наверху, на вольном воздухе — три копейки. Как ни медлительна была конка, а все же случались дорожные происшествия. В назидание зевакам в журнале помещается картинка: «Раздавили!» — дородный мужчина в богатой шубе лежит на снегу и озабоченно спешит к нему городовой в кепи и башлыке. Белым, раскаленным светом, потрескивая, светили газовые фонари. Подальше от центра потемнее мигали керосиновые. На наплавном Дворцовом мосту уже ослепительно сияли свечи Яблочкова. В городе много и беспорядочно строили. Бок о бок со стройным чертогом Александрийского театра только что возвели пятиэтажную махину в петушином «русском стиле».

Впрочем, петербургская сторона и большая часть Васильевского острова все еще оставались необжитыми: пустыри, овраги, огороды, одиноко стоящие домики позади чахлых палисадников. Все теснее охватывало город кольцо фабричных труб. Они вырастали за всеми заставами — за Нарвской, за Невской, за Московской, поднимались за большой Невкой.

Пришедшие в столицу на заработки крестьяне и мастеровые, кухарки и прачки, всякая бездомная гольтепа — многоликий горластый люд, готовый на любую работу и на любое темное дело, — от зари до зари толпились, божились и бранились у засаленных столов Обжорного ряда, что обдавал прохожих жаром и вонью возле Никольского рынка. Герои романа Достоевского попадались на каждом шагу. В газетах писали, что слишком много народу в столице помирает, примерно по 500 душ в неделю, и все больше от чахотки и желудочно-кишечных заболеваний. Это — не считая самоубийств, которые все учащались.

Мельком упоминали о голодающих губерниях. Несколько подробнее — о том, как черногорцы воюют с турками. Еще подробнее о пожаре барок на Неве и о том, что в жаркие дни Сенная площадь с Вяземской лаврой, приютом босяков, превращается в зловонную клоаку. В газетах — множество объявлений. Врачи пользуют от секретных болезней, рекламируется «целебное мальц-экстрактное пиво», демонстрируются дамские туалеты: талия в рюмочку, турнюры, трены, рюши, оборки. Последний крик моды — резиновое пальто «Макинтош».

Вышли в свет сборники стихов Случевского и Буренина. Анонсируется «недопетые песни» какого-то Чаского.

«Пятьсот штук канареек только что привезены из Калуги, отлично поют днем и при огне…».

«Мемуары пишет по рассказам ветеранов молодой человек, обладающий литературным слогом…».

«Молодая экономка ищет место к одинокому пожилому господину…».

«Все средства истощены. Две служительницы высших женских курсов ищет каких бы то ни было занятий…».

Суетная, мелочная, примелькавшаяся жизнь.

«Прошло одно, идет другое, Проходит пестрый ряд картин».

И вместе с тем было страшно тревожно. Никто не мог избавиться от ощущения: что-то должно случиться, и очень скоро — со дня на день.