Звукоподрожательная теория. 
Теории возникновения языка

Одна из широко распространенных теорий происхождения языка, развивавшаяся по преимуществу в XVII—XIX вв., но имеющая своих сторонников и в настоящее время, — это так называемая звукоподражательная (ономатопоэтическая) теория. Согласно этой теории, как язык в целом, так и его отдельные слова представляют собой не что иное, как своеобразное звуковое подражание. Так, когда говорят что кошка мяукает, лягушка квакает, лошадь ржет и тому подобное, то в самих названиях этих глаголов (мяукать, квакать, ржать) звукоподражанием передают особенности данных действий. В глаголе мяукать как будто бы слышится мяу-мяу, которое издает кошка. Соответственно воспринимается кваканье лягушки, ржанье лошади и т. п.

Но сторонники звукоподражательной теории обычно очень широко истолковывали самый принцип звукового подражания.

Они не только усматривали его в таких бесспорных случаях, как мяукать или квакать, но и понимали его одновременно символически. Сами по себе звуки, как живые существа, наделялись способностью выражать различные чувства.

Так, уже поздний латинский писатель Августин (V в. н.э.) писал в своих «Началах диалектики», что название теl — «мед» «приятно ласкает слух», так как само это слово выражает «нечто сладкое», точно так же как слово асеr —- «острый, жесткий» соответствует и «неприятному вкусу и неприятному слуховому впечатлению».

Принципы звукоподражательной теории попытался обосновать в конце XVII и начале XVIII в. Лейбниц (1646—1716). Великий немецкий мыслитель рассуждал так: существуют языки производные, поздние, и существует язык первичный, «корневой», из которого образовались все последующие «производные языки». Возникновение «первичного языка» — это история того, как человек научился говорить, как возникла у человека речь; история же «производных языков» — это история возникновения отдельных языков. По мысли Лейбница, звукоподражание наблюдалось прежде всего в «корневом языке» и лишь в той мере, в какой «производные языки» развивали дальше основы корневого языка, они развивали вместе с тем и принципы звукоподражания. В той же мере, в какой производные языки отходили от корневого языка, их словопроизводство оказывалось все менее «естественно-звукоподражательным» и все более символическим.

По сравнению с Августином Лейбниц не только ограничивает сферу действия звукоподражательного принципа на разных этапах развития языка, но и пытается обосновать причину этого ограничения. Звук / может, по Лейбницу, выражать и «нечто мягкое» (leben — «жить», lieben ~ «любить», liegen — «лежать» и пр.), и нечто совсем другое, ибо «нельзя утверждать, что одну и ту же связь можно установить повсюду, так как слова Поп (лев), lynx (рысь), loup (волк) отнюдь не означают чего-то нежного. Здесь, быть может, обнаруживается связь с каким-нибудь другим качеством, а именно скоростью (Lauf), которая заставляет людей бояться и принуждает бежать… В силу различных обстоятельств и изменений большинство слов чрезвычайно преобразовалось и удалилось от своего первоначального произношения и значения».

Таким образом, в интерпретации Лейбница звукоподражательная теория несколько видоизменяется, выступает уже не в столь прямолинейном и наивном виде, как у Августина. Если даже и принять предположение о первоначальной «звукописи» слова, рассуждает Лейбниц, то в дальнейшей истории отдельных языков большая часть слов настолько преобразилась и настолько удалилась от своих первоначальных источников, что в современных языках слова обычно уже не основываются на звукоподражании. Принимая звукоподражание как принцип происхождения языка, как принцип, на основе которого возник «дар речи» у человека, Лейбниц отвергает значение этого принципа для последующего развития языка.

Основной методологический недостаток звукоподражательной теории заключается в том, что ее сторонники рассматривают язык не как общественное, а как естественное (природное) явление. Язык — «дар природы», поэтому само его возникновение было обусловлено стремлением человека подражать звукам той самой природы, которая определяет язык вообще. В действительности язык является продуктом общества, поэтому звукоподражательная теория оказалась неверной уже в своих исходных положениях.

Явная несостоятельность звукоподражательной теории очевидна не только практически (количество слов типа мяукать — квакать в каждом языке обычно бывает ничтожно малым), но и теоретически (абстрактные понятия никак не могут быть выведены из «звукописи»). Тем не менее эта теория, хотя и с известными оговорками, все же до сих пор находит своих сторонников.

Так, например, швейцарский языковед Ш. Балли (1865—1947), уточняя и развивая некоторые положения Соссюра, стремился доказать, что область мотивированных слов (гл. I) в языке шире, чем предполагал Соссюр. Для доказательства данного положения Балли ссылался на звукоподражательные слова в разных языках. Подобного рода слова, по мнению исследователя, свидетельствуют о том, что в языке «не все произвольно». Так, Балли хочет ограничить сферу «немотивированных слов» языка за счет расширения сферы «природных слов», образованных в процессе подражания звукам природы.

Еще дальше в этом направлении идет французский лингвист М. Граммон (1866—1946), который всю вторую половину своей интересной книги о стихе посвящает тому, как звуки своей «живописью передают идею». По его мнению, все это очень напоминает времена, когда человек, овладевая речью, звуками подражал явлениям природы.

Когда говорят о звукоподражании, то следует строго отделять звукоподражательные элементы в языке от звукоподражания в поэзии. Роль первых ничтожна, роль вторых сравнительно велика.

Между тем, как показывают книга Граммона и другие исследования о стихе, различие это далеко не всегда проводится и еще меньше практически соблюдается. Оценка звукоподражательных элементов в языке уже дана была выше. Несколько иную функцию имеют звуки в поэзии. Здесь звуки не только способ существования языка, но и средство, приобретающее большую эстетическую функцию. Наряду со словами звуки особо подбираются и особо «расставляются». Отсюда звукопись в поэзии, о которой писали многие выдающиеся поэты.

По свидетельству Маяковского, его известное стихотворение «Сергею Есенину» представлялось поэту сначала в виде своеобразного ряда организованных звуков:

ma-pa-pa (pa-pa) pa, pa-pa, pa (ра-ра)…

«Потом выясняются слова»:

Вы ушли ра-ра-ра~ра-ра в мир иной.

Было бы легко привести аналогичные суждения других выдающихся поэтов, подтверждающие то же. И это понятно. Стих, передавая мысли и чувства пишущего, передает их, однако, не совсем так, как речь «обыкновенная».

Эта «необыкновенность» стиха определяется рядом факторов, в частности и только что подчеркнутой эстетической функцией звуков. Звукоподражательная теория в поэзии по существу перестает быть чисто звукоподражательной в том смысле, в каком она применялась к возникновению речи. Поэты не только подражают звукам природы, но и внимательно прислушиваются к звукам уже готового, созданного и подчас очень развитого языка. Разумеется, и в поэзии решающая роль принадлежит смысловым элементам языка, однако не следует забывать и об эстетической функции звуков.

Итак, звукоподражание в поэзии нельзя связывать с звукоподражательной теорией происхождения языка. Теории эти различны по своему характеру и еще больше по тому материалу, на основе которого они вырастают.

Чтобы реальнее представить себе, как мог впервые возникнуть язык, лингвисты XIX и XX вв. стали все чаще и чаще обращаться к языку детей, к языкам так называемых нецивилизованных народов и, наконец, к историческим фактам индоевропейских языков.

Привлекая данные языка детей к решению проблемы происхождения языка, лингвисты несколько упрощали вопрос и рассуждали так: онтогенез (развитие отдельного существа) повторяет филогенез (развитие рода). Ребенок, усваивая язык, будто бы проходит в своем развитии все те этапы, которые некогда прошло человечество от первых выкриков до современной высокоразвитой речи. Но аналогия между языком ребенка и языком первобытного человека оказывается шаткой и по существу своему неправомерной. Ребенок растет в языковой среде, слышит речь взрослых, которую он усваивает. Напротив того, человек на заре своего развития никакой готовой речи не слышал, поэтому овладение речью здесь протекало совсем иначе.

Все же изучение детской речи представляет бесспорный интерес для лингвиста. Что сначала начинают понимать дети, какие элементы словаря оказываются им доступными, как протекает процесс осмысления грамматики и ее норм, артикуляция каких звуков речи вызывает у них затруднения? Эти и подобные им вопросы, сами по себе важные и интересные, непосредственного отношения к проблеме происхождения языка, однако, не имеют. Поэтому детской речью филологи и психологи все чаще начинают заниматься как самостоятельной проблемой.

Более важны для проблемы происхождения языка данные тех современных языков, которые в силу тех или иных исторических причин не получили благоприятных условий для своего развития. Эти исторически менее развитые языки сохраняют в своем словаре и грамматическом строе много более старых черт, чем языки индоевропейские. Привлекая, в частности, языки австралийских, американских и африканских племен и народностей, исследователи стремятся установить общие закономерности развития языков в более древнюю эпоху, закономерности развития бесписьменных языков. Однако, рассматривая материал этих языков, нельзя забывать, что сами они уже прошли длительный и сложный путь развития, и часто принципиально отличаются от языков «первобытных».

Наконец, третий источник суждений о «первобытном языке» — наличие отдельных архаических слов, архаических значений и старинных грамматических конструкций в новых высокоразвитых языках. Таковы, например, супплетивные образования в грамматике (с. 322 и ел.), в известных случаях преобладание конкретных значений над абстрактными и т. д. Но, ставя вопрос об источнике этих явлений в новых языках, нельзя сводить их к «первобытному языку», ибо между последним и древнейшими из подобных образований в современных языках лежит огромный промежуток времени, исчисляемый многими тысячами лет. Конечно, старые явления в новых языках представляют известный интерес и для проблемы происхождения языка, однако исследователь должен очень трезво оценивать их значение и не смешивать позднейшие факты с более древними, уходящими в доисторию.

В новейшее время интерес к проблеме происхождения языка не ослабевает, о чем свидетельствуют многочисленные работы, посвященные данной проблеме. Авторами этих работ являются преимущественно психолингвисты.