Проблемы художественного перевода в критическом наследии Маршака

Проблемы художественного перевода в критическом наследии Маршака Аутлева Ф.А.

Дмитрий Лихачев и Георгий Гачев подчеркивали мысль о сущности национальных культур как явлениях органических, что получило своё отражение в сферах этноэкологии, этнопсихологии, этнокультуры, экологии культуры, экологии души.

В этом контексте актуально рассмотрение художественных переводов выдающихся отечественных поэтов, в частности, С. Я. Маршака. Заметное место в его переводах занимает тема духовности, в которой определяется концепция России как евроазиатского государства, государства между Востоком и Западом. Подобные взгляды содержат в себе научный, культурологический и онтологический смысл.

В ряде лучших его произведений обнаруживается как «Западное» так и «Восточное» восприятие мира. Две эти темы, равноправно существующие в творчестве С. Я. Маршака, подчеркивают двуединство его интересов и ставят вопрос об особенностях позиции поэта-переводчика в оценке разных цивилизаций и культур.

Мерилом всякого художественного перевода, в первую очередь, является, конечно, точность. Но точность — далеко не единственное условие. Забота о буквальной передаче слова еще не дает переводу широких прав и, по замечанию Брюсова, часто может даже обернуться предательством, исказить смысл и дух произведения.

Личная и творческая биография С. Я. Маршака (22.Х. 1887- 4.V. 1964) пришлась на эпоху исключительную в мировой социальной, политической, культурной, этнической и т. д. истории, что дает основание рассматривать различные аспекты его творческой биографии в контексте названного времени. С. Я. Маршак — писатель и человек — сохранил в сложнейших исторических, социокультурных условиях свою индивидуальность, относительную идейную, духовную, креативную независимость, не прибегая к мимикрии и конформизму, не становясь «придворным поэтом» и рупором власти. Одновременно следует отметить в жизненной и творческой позиции С. Маршака отсутствие национальной узости, ксенофобии и наличие того, что обозначается непопулярным, к сожалению, ныне понятием «интернационализм». Причина этого — в пропорциональном сочетании, диалектическом единстве в его многогранном творчестве категорий вечного и современного, общечеловеческого и национального.

В то же время парадоксально то, что он, прославленный, эталонный художник, чьи произведения при жизни вошли в хрестоматии и антологии, не получил достойного объективного освещения в библиографических и исследовательских работах. Начало литературного пути поэта в справочных изданиях обозначалось неверно и датировалось 1907;м годом. Но в зарубежных библиографиях четко указывалось: первое стихотворение С. Я. Маршака «20 таммуза» было опубликовано в журнале «Еврейская жизнь» (1904. № 6), а в отечественных изданиях лишь в пятом томе указателя «Русские писатели и поэты» (Л., 1991) приведены эти сведения, их републикация состоялась в издании «Вестник еврейского университета в Москве"[1: 176].

Его ранние стихи-переводы, опубликованные в альманахах и журналах 1904— 1916 годов, являют библейские мотивы и лирику мироощущения — философскую, любовную, пейзажную. Последние определения недаром поставлены в один ряд: разграничить их поэтическое воплощение в маршаковском творчестве любого периода почти невозможно. Уже на раннем этапе творчества С. Маршака «скрещенность заимствованной, переводной и русской, оригинальной поэтики стала для него не пробой стиля, рифм, интонации, а закладкой того, что в дальнейшем шлифовалось и разветвлялось"[2: 30].

С.Я.Маршак не был профессиональным литературоведом, однако данные метапоэтики, в частности, связанные с теорией, историей и практикой художественного перевода, встречаются и в его «взрослой» поэзии, и в литературно-критических статьях. В статье «Почерк века, почерк поколения» С. Маршак отмечает, что русская литература «сохранила и усыновила» немало «вдохновенных переводов» различных времен [3: 2].

Особое внимание С. Я. Маршак уделяет переводам произведений, обладающих яркой национальной спецификой. По мнению А. А. Фокина и И. Ю. Малыгиной, «концептный анализ произведения позволяет выходить за пределы только языкового наполнения той или иной сферы жизнедеятельности человека и народа: политической, научной, социальной, философской, религиозной, духовной, эстетической"[4:29]. С. Маршак пишет: «Переводя «Гайавату», Бунин отнюдь не занимался механическим переложением поэмы Генри Лонгфелло, простой заменой английских слов и предложений русскими. Он внес в свой труд присущее ему тонкое и свежее чувство природы, поэтическое видение мира и то богатство образов, красок и звуков, которое заключено в самом русском словаре. Оттогото русский «Гайавата» оказался ничуть не слабее английского. Я бы не побоялся сказать больше; русский перевод этой поэмы, при всей его близости к оригиналу, живет своей жизнью и подчас лучше и непосредственнее передает благоуханную прелесть и причудливость народного сказания, чем английский подлинник» [5: 353]. По мнению С. Маршака, поэтпереводчик (стихотворец или прозаик) не может и не должен быть глух к голосу своего времени. Недаром каждая эпоха переводит наиболее близких и созвучных ей писателей. Одно поколение выбирает Байрона, другое — Эдгара По, Бодлера, Метерлинка, третье — Уитмена, Роберта Бернса, Петефи.

«Нельзя перекрашивать писателя другой эпохи в цвет своего времени, — считает С. Я. Маршак, — это было бы фальсификацией, подделкой. Однако художественный перевод — не нотариальный. Он не бесстрастен. Внимательный глаз читателя и критика всегда уловит в нем почерк века, почерк поколения, индивидуальный почерк поэта-переводчика"[5:354]. С. Маршак пишет эмоционально, метафорически, публицистично, считая, что переводчику нужны прежде всего тесное общение с людьми, знание жизни и живого современного языка, богатый опыт чувств.

Методологически ценной и программной в контексте всей переводческой деятельности писателя является статья С. Я. Маршака «Шут короля Лира». Творчество шутов и скоморохов — это особая страница народной культуры, а их образы в русской и европейской литературной традиции отличаются особым смыслом. Здесь С. Маршак раскрывает свою творческую лабораторию переводчика фольклорных жанров — песен, пословиц, шуток. В трагедии Шекспира «Король Лир» песенки шута занимают не слишком большое место, да и вся роль шута невелика, почти ничего не вносит в сюжетное движение шекспировской пьесы. «Шут только откликается на то, что происходит и на сцене, и за пределами сцены — в современном ему обществе, — то краткой эпиграммой, то обличительной тирадой"[5: 402]. Однако С. Маршак признается, что переводить эти песенки нелегко. «Меткость и ясность суждений, продиктованных народным здравым смыслом, сочетаются в них с причудливой, нарочито дурашливой формой» [5: 402]. С. Я. Маршак глубоко оценивает то, что «философское, этическое и даже политическое содержание песенок шута почти всегда замаскировано, упрятано в загадку, в пословицу, в шутку, как будто бы простодушную и ребячливую. По существу же самый взрослый персонаж в трагедии — именно шут, видящий подоплеку всех отношений и трезво их оценивающий"[5: 402].

Для того чтобы перевести его стихотворные реплики, нужно было сначала раскрыть, расшифровать «подчас загадочный смысл подлинника, а потом вновь замаскировать его, облечь в уклончивую, игривую форму прибаутки. Пословица, поговорка трудно поддаются переводу. Они своеобразны и сопротивляются пересадке на чужую почву"[5: 402]. С. Маршак уверен, что буквальный перевод — слово за слово — может их убить. Для каждой шутки, пословицы, присказки нужно найти в своем языке равноценную. Только тогда перевод будет точен не в школьном, а в поэтическом смысле этого слова, и в нем можно будет узнать подлинник. В этом-то и заключалась сложность перевода песенок шута. С. Я. Маршак признается, что он хотел сохранить в переводе «и предельную лаконичность подлинника, и его свободную непринужденность, которая заставляет верить в то, что каждая, иной раз реплики шута направлены не против персонажей трагедии, находящихся тут же на сцене или за кулисами, а «метят дальше и шире"[5: 403]. Живую и разнообразную импровизацию, врывающуюся в текст трагедии Шекспира, С. Маршаку хотелось донести до отечественного зрителя, не утратив ее непосредственности и остроты. В то же время поэт был против того, чтобы чрезмерно вольное обращение с текстом подлинника, так облегчающее работу переводчика, приводило к искажению оригинала, стирающему его индивидуальные и национальные черты. Нивелировкой многих произведений национальных литератур С. Я. Маршак объяснял равнодушие читателей почти «ко всем издаваемым у нас антологиям» [5: 371]. «Прочитав перевод из Гейне, из Шиллера, Горация или Расула Гамзатова, читатель должен быть уверен, что он в самом деле прочел стихи Гейне, Шиллера, Горация и Расула Гамзатова, что поэтпереводчик донес до него подлинные мысли и чувства поэтов, не утеряв ничего главного, основного, существенного. При этом степень вольности и точности перевода может быть различная — есть целый спектр того и другого» [5: 373]. Важнее всего передать подлинный облик реплика шута рождается тут же та сцене, как острое словцо, сказанное вовремя и к месту, как счастливая импровизация"[5: 403]. Шут, не задумываясь, бросает как будто бы первые пришедшие ему на язык слова, но эти слова метко бьют в цель. В его песенках редко можно найти прямое обращение к тому или другому герою трагедии, «но и сценическим персонажам, и зрителям совершенно ясно, кого имеет в виду шут, когда в присутствии неблагодарной королевской дочки он произносит насмешливые стихи:

А та возьми да и убей Приемного отца!

водимого поэта,.

его время и национальность,.

его волю, душу, характер, темперамент.

«Переводчик должен не только знать, что сказал автор оригинальных стихов, — например, Гейне или Бернс — но и что, какие слова этот автор сказал бы и чего бы он сказать не мог» [5: 374]. Переводчик должен как бы «перевоплотиться в автора и, во всяком случае, влюбиться в него, в его манеру и язык, сохраняя при этом верность своему языку и даже своей поэтической индивидуальности. Безличные переводы всегда бесцветны и безжизненны"[5: 374]. Отнюдь не насилуя и не искажая автора, хороший переводчик невольно и неизбежно отражает и свою эпоху, и себя самого. Как пример С. Я. Маршак приводит перевод К. Д. Бальмонта из У.Блейка. Стихи эти — о тигре — написаны четырехстопным хореем. Бальмонт сохранил в своем переводе этот размер, но у Блейка хорей звучит веско, величаво, даже грозно:

маршак литературный переводчик метапоэтика.

Tiger! tiger! burning bright.

In the forests of the night…

Тигр, тигр, жгучий страх,.

Ты горишь в ночных лесах…

почти: «Чижик, чижик, где ты был? На Фонтанке водку пил». И читателю непонятно, почему же «эти легковесные стишки считаются классическими» Перевод стихов невозможен. Второе. [5: 374]. По словам С. Маршака, лучшие Каждый раз это исключение"[5:374]. Образцы переводов русской школы постоянно подчеркивал то, какое дают не только душу, но и форму стихов, значение имеют переводы в сближении форму, которая является их плотью, — национальных культур, как значительна то, что Гейне называет «материей песни».

Примечания

• 1. Маршак С. Я. [Переводы] 20 таммуза и т. д. // Вестник еврейского университета в Москве. 1994. № 2. С. 176−214.
• 2. Колганова. А. А. Неизвестные стихи Маршака // Русская речь 1993. № 2. С. 29−31.
• 3. Маршак С. Я. Почерк века, почерк поколения // Литературная газета. 1959. 4 апр.
• 4. Фокин А. А., Малыгина И. Ю. Антропологические подходы к изучению литературы Северного Кавказа // Вестник Адыгейского государственного университета. Сер. Филология и искусствоведение. Майкоп, 2011. Вып. 1. С. 28−33.
• 5. Маршак С. Я. Избрание сочинений: в 8 т. Т. 6. М., 1972. 671 с.