О некоторых особенностях языка Киприана (в сопоставлении с языком книжников Тырновской школы и Епифания Премудрого)

О некоторых особенностях языка Киприана (в сопоставлении с языком книжников тырновской школы и Епифания Премудрого)

В.Д. Петрова.

Выдающемуся церковному деятелю и талантливому книжнику митрополиту Киприану принадлежит особое место в древнерусской книжности конца XIV—XV вв. С именем Киприана связывается процесс перенесения традиций Тырновской школы в Московскую Русь; Киприан считается первым писателем в древнерусской литературе, сочинения которого представляют собой образцы новой эстетики, поэтики и стилистики, созданной и утвержденной в Тырновской школе патриархом Евфимием [1, 2]. Таким образом Киприан оказывается у истоков восточнославянского «плетения словес», получившего свое дальнейшее развитие в творчестве древнерусского агиографа Епифания Премудрого. В этой связи большой интерес представляет вопрос о том, в какой степени традиции Тырновской школы получили отражение в книжной деятельности Киприана, в частности в языке его сочинений.

Реформированный язык книжников Тырновской школы обладает рядом специфических особенностей, вызванных прежде всего следованием греческому языку; последнее представляет собой одно из основных положений реформы языка, которым руководствовались книжники Тырновской школы. Грецизация славянского текста, в переводах проявляющаяся в буквальной передаче греческих образцов, из переводческого правила превращается в Тырновской школе в нормативное руководство [3]. Язык высокой книжности Тырновской школы формируется с ориентацией на чуждый образец, что делает его весьма далеким от языка кирилло-мефодиевских переводов.

Сопоставление языка сочинений Киприана с языком сочинений книжников Тырновской школы, с одной стороны, и с языком древнерусского агиографа Епифания Премудрого, образцом языка высокой книжности Московской Руси конца XIV—XV вв. — с другой, дает возможность выявить степень преемственности между Киприаном и книжниками Тырновской школы и ответить на вопрос: продолжает ли Киприан находиться в русле традиций этой школы и можно ли говорить о воздействии языка Киприана на формирование языка русской агиографии нового стиля? Материалом для анализа послужили «Житие митрополита Петра» и «Похвальное слово митрополиту Петру», два самых значительных, по мнению исследователей, произведения, которые прежде всего свидетельствуют о стремлении Киприана остаться верным художественным принципам Тырновской школы, следовать литературному стилю Евфимия [1]. Кроме того, используется материал посланий. Для сопоставления привлекаются сочинения патриарха Евфимия и Григория Цамблака; среднеболгарский перевод «Жития Григория Синаита» патриарха Каллиста и «Житие Стефана Пермского» древнерусского агиографа Епифания Премудрого.

Специфические особенности языка книжников Тырновской школы, как уже было отмечено, во многом обусловлены сознательным стремлением к грецизации, что проявляется в их языке в регулярном использовании морфологических форм и синтаксических конструкций, воспроизводящих особенности соответствующих греческих моделей. Ниже рассматриваются некоторые характерные для языка тырновских книжников черты, выявление особенностей использования которых в языке Киприана должно способствовать решению поставленной задачи.

Интенсивное употребление конструкций с местоимениями иже, еже, яже, соответствующих греческим конструкциям с артиклем, составляет одну из самых ярких особенностей языка Евфимия Тырновского и Григория Цамблака. Специфика использования субстантивных сочетаний с местоимениями в сочинениях тырновских книжников заключается в регулярном воспроизведении греческой модели с препозицией зависимых членов и дистантным их расположением: «блженыи онь старець не тъкмо #же wm добродэтэли въспремь мъзды и ч#сти достоины» (Похв. Евф. 14.1). Киприан, в целом следуя тырновским образцам, значительно реже обращается к дистантному расположению компонентов: «Начну убо еже о немь повесть» (Жт. Петр. 76). Епифаний в «Житии Стефана Пермского» употребляет сочетания, созданные по евангельской модели с постпозицией зависимых членов и контактным расположением компонентов: «брашны еже wm плод земных» (Жт. Ст. 736 об). Если в использовании субстантивных и причастных сочетаний с местоимениями иже, яже, еже проявляется следование тырновской традиции, то отмечаемая в сочинениях тырновских книжников субстантивация инфинитива в сочинениях Киприана практически отражения не находит. У патриарха Евфимия и Григория Цамблака встречаются и примеры калькирования греческого предложного инфинитива с членом (такие примеры отсутствуют в кирилло-мефодиевских переводах, но встречаются в среднеболгарских, в том числе и в «Житии Григория Синаита»): «Котораа 6w боудеть болшаа ревность WU еже бога любити и того почитати оугодникы? (Жт. Пар. 61). У Киприана подобных примеров нет. Нет таких сочетаний и в «Житии Стефана Пермского». Тырновские книжники используют и характерные для среднеболгарской книжности конструкции с предлогом перед целевым инфинитивом с местоимением еже (во еже, за еже, по еже + инфинитив). Единственный пример такого рода, отмечаемый у Киприана: «но ты ми слово даруй, въ еже о тебе начати слово» (Похв. Петр. 100), представляет собой заимствование из «Похвального слова Константину и Елене» Евфимия Тырновского: «и сли>во дароуй, въ еже о тебі начети сли>во» (Похв. К. и Е. 104). У Епифания Премудрого нет ни одного примера подобной структуры. В сочинениях патриарха Евфимия и Григория Цамблака встречаются редкие случаи ввода цитаты по греческому образцу при помощи местоимения еже. У Киприана нет такого употребления; отсутствуют у него и отмечаемые у тырновских книжников случаи субстантивации целых выражений. Нет таких примеров и у Епифания Премудрого. В отношении использования конструкций с местоимениями иже, яже, еже, таким образом, следует отметить существенную разницу между тырновскими книжниками и Киприаном. Тырновские книжники регулярно употребляют конструкции, калькирующие соответствующие греческие образцы. Что же касается Киприана, то он отказывается от явных грецизмов, максимально копирующих все формальные особенности греческих конструкций. Епифаний в использовании конструкций с местоимениями иже, яже, еже не выходит за рамки кирилло-мефодиевской традиции.

В отличие от тырновских книжников, Киприан непоследователен в использовании конструкций, воспроизводящих греческие образцы. Устранение родительного падежа при отрицании, принятого в кирилло-мефодиевских переводах, и замена его винительным находит последовательное применение в языке тырновских книжников: и гласъ оубо людіе не слышахоу (Похв. Евф. 45.7). Отмечается такая замена и у Киприана: и наказание словес его не храним (Похв. Петр. 106), однако он использует и формы родительного падежа: ничтоже не сътвори ему зла (Жт. Петр. 82). В соответствии с кирилло-мефодиевской традицией Епифаний сохраняет родительный: «пооученіа не приемлеть» (Жт. Ст. 713).

Тырновские книжники, следуя греческому употреблению, избегают двойного отрицания. Киприан, не ограничиваясь одинарным, достаточно последовательно допускает двойное отрицание: николи же просящаго оубога или странна не отпоусти тъща (Жт. Петр. 76). В кирилло-мефодиевских переводах преобладает двойное отрицание (при возможном одинарном), эту традицию, воспринятую древнерусской книжностью, удерживает Епифаний: «никто же насъ не просв^тилъ стымь крщеніемь» (Жт. Ст. 663 об).

Отличительной чертой языка тырновских книжников является употребление форм настоящего времени глагола в соответствии с греческим praesens historicum, причем в некоторых сочинениях патриарха Евфимия они допускаются в качестве отдельных вкраплений («Житие Филофеи», «Похвальное слово Константину и Елене»), а в других применяются систематически («Житие Иоанна Рыльского»). Григорий Цамблак последователен в употреблении настоящего исторического («Житие Стефана Дечанского», «Похвальное слово Евфимию»). Киприан в данном случае следует тырновской традиции и/или, скорее, непосредственно византийским образцам («Житию Григория Синаита»), настоящее историческое и в житии Петра, и в Похвальном слове представляет собой регулярное явление: Исходить ибо от обители и обьходить окрЦг места она пустынна, и обретаеть место безмолвьно на реце, нарицаемой Рата, и ти жилище себе въдрХжаеть, и трЦцы многы подъемлеть, и болезни к болезнемь прилагает, и поты пролиет (Жт. Петр. 78) (см. также: Жт. Петр. 77, 79, 80; Похв. Петр. 102, 103). Эта грамматическая категория, не получившая отражения в афонских правленых текстах, систематически применяется в Чудовской редакции Нового Завета, русском переводе, предшествующем афонской редакции [4]. Можно предположить, что Киприан мог опираться и на эту традицию. У Епифания зафиксировано всего два случая (Жт. Ст. 671 об; 680 об), и они не объясняются южнославянским воздействием — единичные примеры можно встретить и в ранних древнерусских памятниках, например в «Житии Феодосия Печерского».

В новых афонских переводах (в отличие от кирилло-мефодиевских) при передаче греческого аориста и перфекта предпочтение отдается аористу, а не перфекту, что связано со стремлением сохранить в славянском переводе количество слов оригинала [5]. В языке тырновских книжников очень мало форм перфекта, преимущественно это формы 2 лица, характерные для похвальных частей. Перфект всегда со связкой, включая и редкие случаи 3 лица: «яко кто себе очистил есть» (Жт. Фил. 83). Киприан намного чаще, чем тырновские книжники, использует перфект, и не только в похвальной части, но и в повествовательной (интересно отметить, что в цитате (Евр. 2.13): «Се азъ и д^ти, #же ми еси дал» (Жт. Петр. 81, Похв. Петр. 102) Киприан сохраняет форму перфекта, в то время как у Цамблака перфект замещен аористом: «Се азь и д^ти, #же ми дасть бгъ» (Жт. Ст. Д. 712 а; также: Похв. Кипр. 420). У Киприана есть несколько примеров перфекта без связки, причем во всех лицах (и даже при отсутствии формально выраженного подлежащего): «несмы мощни благо что сътворити въ день преставлении твоего и положения в раце, #же самъ истроилъ, якоже прежде слово сказал» (Похв. Петр. 106); «Тогда и он тамо прилЦчилст «(Жт. Петр. 84; также 76). Особенности использования форм без связки у Киприана полностью соответствуют тому, что характерно для древнерусских памятников XIV в. всех жанров, в которых наряду с устойчиво сохраняющимися аналитическими формами перфекта широко употребляются формы, представленные только причастием нал. Такие формы выступают во всех лицах как при наличии формально выраженного подлежащего, так и без него, когда лицо устанавливается только по контексту [6, с. 103—105]. Поэтому в данном случае с полной уверенностью можно говорить о русском влиянии на Киприана, об этом красноречиво свидетельствуют и довольно многочисленные примеры перфекта как со связкой, так и без связки из «Послания к игуменам Сергию и Феодору». Киприан свободно допускает формы без связки, и не только в 3 л.: «А се ныне без вины мене обещестил, пограбил, заперев, держал голодна и нага, а черньци мои на другом месте. СлЦг моих опричь мене заточил в ночи» (Посл. 2.200; также: 196, 197, 199); «Новый Городок литовьскыи давно отпал, и яз его оправил и деситини доспел к митрополии же и села» (Посл.2.200); (следует отметить и русскую форму плюсквамперфекта: «и нынече поехал есмь был со всем чистосердечием и с доброхотением к князю великом^» (Посл. 2.196) (в посланиях немало синтаксических особенностей, обязанных своим появлением воздействию русского языка). Епифаний Премудрый употребляет перфект в соответствии с древнерусской книжной традицией, для которой характерно использование бессвязочного перфекта 3 л. при последовательном сохранении связки в 1 и 2 л.; перфект без связки встречается уже в самых ранних русских памятниках [7, с. 479]. В «Житии Стефана Пермского» формы 1 (за единственным исключением) и 2 л. всегда со связкой, более половины форм 3 л. без связки. Форма 3 л. без связки (при сохранении ее в 1 и 2 л.) представляет собой регулярное явление в Чудовском Новом Завете. По мнению Т. В. Пентковской, одной из причин такого употребления можно считать влияние русской диалектной среды [8].

Греческим воздействием обусловлен специфический порядок слов тырновских книжников, для которого характерна регулярная дистантность расположения компонентов высказывания, связанных между собой в смысловом и грамматическом отношении. Усложненный «тырновский порядок слов», «неестественный» с точки зрения не только современного, но и древнего славянского синтаксиса [3], в сочинениях Киприана получает косвенное отражение. Порядок слов Киприана не столь «неестественен», некоторая зависимость от порядка слов, выработанного под греческим воздействием, ощущается в риторическом введении, в повествовательной части она не столь заметна. Что же касается Епифания, то в области порядка слов он очень далек от тырновских книжников и свободен от греческого влияния.

Итак, рассмотренный материал позволяет прийти к следующим выводам. Киприан во многом сохраняет верность тырновским книжным традициям, однако с очень существенной поправкой — он адаптирует свой язык к языку высокой книжности Московской Руси. Язык тырновских книжников близок к грецизированному языку перевода «Жития Григория Синаита»; переводческие приемы, реализованные в среднеболгарском переводе Жития, находят применение в языке тырновских книжников. Киприан, который в качестве образца опирается не только на сочинения патриарха Евфимия, но и непосредственно на «Житие Григория Синаита» (об этом свидетельствуют заимствования из этого жития), к этим переводческим приемам подходит избирательно. В языке Киприана явственно прослеживается тенденция к отказу от явных грецизмов, и эта тенденция в определенной мере проявляется даже в киприановских редакциях богослужебных текстов, которые демонстрируют большую зависимость от греческого текста, чем афонские. Псалтырь Киприана и редакция Литургии Преждеосвященных Даров более грецизированы, чем соответствующие афонские редакции [9, 10]. Большей грецизацией, чем афонские, отличаются и редакции патриарха Евфимия, однако сравнение редакций Киприана и Евфимия показывает, что переводческие установки книжников совпадают не во всем. Особенностью всех редакций Евфимия является максимальная зависимость от греческого оригинала, крайний буквализм перевода; редакции Диатаксиса, Иерусалимского Типикона и Литургии Преждеосвященных Даров Евфимия Тырновского изобилуют грецизмами, максимально точно воспроизводящими греческие образцы [8, 10, 11]. Русская редакция Диатаксиса, предположительно киприановской редакции, менее зависима от греческого текста [11]. Редакции Киприана отличаются тем, что при правке текстов он в определенной мере принимает во внимание русскую книжную традицию. Так, в редакции Литургии сохранены лексико-словообразовательные варианты, свойственные древнерусской редакции Литургии, малоупотребительные южнославянские слова заменены русскими [10]. Переводческие принципы, которыми руководствуется Киприан, сопоставимы с теми принципами, которых придерживаются русские переводчики. Характерной особенностью русских переводов богослужебных текстов XIV в., обладающих чертами, общими для правленых текстов, является ориентация на собственную книжную традицию предшествующего периода [8].

Если в переводах Киприана стремление к грецизации текста выдерживается последовательно, то в языке оригинальных сочинений эта тенденция выглядит значительно более умеренной, в то время как в языке патриарха Евфимия отмечается обратное. Язык оригинальных сочинений Киприана свидетельствует о том, что он не столь строго и последовательно придерживается основных принципов реформы тырновских книжников — отталкивания от живого языка и следования греческому языку. Он допускает формы, свойственные живому языку, и предпочитает не употреблять явные грецизмы. Сопоставление сочинений Киприана с произведениями Евфимия Тырновского и Григория Цамблака показывает, что язык Киприана лишен самых ярких, составляющих специфику языка тырновских книжников, особенностей. Это вполне соответствует тому, что и в отношении стиля киприановское житие значительно отличается от агиографии тырновских книжников [12, с. 69]. Специфические особенности языка и стиля тырновских книжников у Киприана значительно сглажены, а это значит, что Киприан не может рассматриваться как типичный представитель Тырновской школы, а его сочинения не могут претендовать на статус эталонных образцов Тырновской школы. Киприан занимает серединное положение между тырновскими книжниками и древнерусским агиографом Епифанием Премудрым. Язык Киприана, как показывает проведенный анализ, не мог служить образцом для Епифания, который сохраняет верность кирилло-мефодиевской традиции древнерусской книжности; следовательно, воздействие языка Киприана на формирование языка русской агиографии стиля «плетение словес» исключается. Язык самого Киприана в определенной мере испытывает воздействие русского языка. Сохраняя некоторую ориентацию на греческий, Киприан учитывает отсутствие этой тенденции в языке высокой книжности Московской Руси, ведущей тенденцией в формировании которого выступает архаизация. Особенности языка и стиля Киприана не свидетельствуют о его стремлении утвердить в древнерусской книжности основные принципы языковой реформы патриарха Евфимия, скорее наоборот — Киприан попадает под влияние восточнославянской книжной традиции.

киприан тырновский епифаний язык.

Источники

• 1. Дончева-Панайотова Н. Цикъл произведения за митрополит Петър от Киприан // Търновска книжовна школа. Т. 2 / Великотърновски университет «Кирилл и Методий», Институт за балканистика при БАН. София: БАН, 1980. С. 143—145.
• 2. Данчев Г. Традициите на Търновската книжовна школа и литературата на Древна Русия (към вопроса за началото на пренасянето им) // Славянска филология. Т. 18. Литературознание и фолклор / Българска Академия на науките. София, 1983. С. 43−50.
• 3. Иванова-Мирчева Д. Евтимий Търновски — писател-творец на литературния български език от късното средновековие // Търновска книжовна школа / Великотърновски университет «Кирилл и Методий», Институт за балканистика при БАН. София: БАН, 1974. С. 197—210.
• 4. Пентковская Т. В. Чудовская редакция Нового Завета и ее взаимоотношение с другими редакциями // Palaeobulgarica/ Старобългаристика. 2003. Т. ХХУІІ. № 3. С. 18—46.
• 5. Тасева Л., Йовчева М. Езиковите образци на атонските редактори // Българска филологическа медиевистика. Научни изследвания в чест на проф. д.ф.н. Иван Харалампиев. Велико Търново: Веста, 2006. С. 221—237.
• 6. Историческая грамматика русского языка. Морфология. Глагол / под ред. чл.- корр. АН СССР Р. И. Аванесова, д-ра филол. наук В. В. Иванова / АН СССР, Институт русского языка. М.: Наука, 1982. 436 с.
• 7. Колесов В. В. История русского языка: учеб. пособие для студ. филол. фак. высш. учеб. заведений. СПб.: Филол. фак. СПбГУ; М.: Изд. центр «Академия», 2005. 672 с.
• 8. Пентковская Т. В. К истории исправления богослужебных книг в Древней Руси в XIV веке: Чудовская редакция Нового Завета. М.: МАКС Пресс, 2009. 296 с.
• 9. Чешко Е. В. Об афонской редакции славянского перевода Псалтыри в ее отношении к другим редакциям // Язык и письменность среднеболгарского периода; АН СССР, Институт славяноведения и балканистики, Болгарская академия наук, Институт болгарского языка. М.: Наука, 1982. С. 60—93.
• 10. Афанасьева Т. И. Славянская Литургия Преждеосвященных Даров XII—XV вв. Текстология и язык. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2004. 213 с.
• 11. Панова С. И. К проблеме происхождения русской редакции Диатаксиса патриарха // Древняя Русь: Вопросы медиевистики. 2008. № 1. С. 31—44.
• 12. Дмитриев Л. А. Литературно-книжная деятельность митрополита Киприана и традиции Великотырновской школы // Търновска книжовна школа. Т. 2 / Великотърновски университет «Кирилл и Методий», Институт за балканистика при БАН. София: БАН, 1980. С. 64—71.

Сокращения

Жт. Ио. Р. — Евфимий Тырновский. Житие Иоанна Рыльского // Kaluzniacki E. Werke des Patriarchen von Bulgarien Eutymius (1375—1395). Wien, 1901. S. 6—26.

Жт. Син. — Каллист. Житие Григория Синаита // Сырку П. А. Житие Григория Синаита, составленное константинопольским патриархом Каллистом. СПб., 1909. С. 1—47.

Жт. Ст. — Епифаний Премудрый. Житие Стефана Пермского. ГИМ, Синод. собр., № 91. Л. 650—777.

Жт. Ст. Деч. — Житие Стефана Дечанского // Рилски манастир. № 4/8 (61). Л. 699а—712а.

Жт. Пар. — Евфимий Тырновский. Житие Параскевы // Kaluzniackii E. Werke des Patriarchen von Bulgarien Eutymius (1375—1395). S. 78—99.Жт. Петр. — Киприан. Житие митрополита Петра // Седова Р. А. Святитель Петр, митрополит московский, в литературе и искусстве Древней Руси / науч. ред. Г. М. Прохоров. М.: Русский мир, 1993. С. 76—87.

Жт. Фил. — Евфимий Тырновский. Житие Филофеи // Kaluzniacki E. Werke des Patriarchen von Bulgarien Eutymius (1375—1395). S. 59—77.

Похв. Евф. — Григорий Цамблак. Похвальное слово Евфимию // Похвално слово за Евтимий от Григорий Цамблак. София: БАН, 1971. С. 112—232.

Похв. Кипр. — Григорий Цамблак. Надгробное слово Киприану // ДончеваПанайотова Н. Григорий Цамблак и българските литературни традиции в Източна Европа. Велико Търново: Веста, 2004. С. 415—420.

Похв. К. и Е. — Евфимий Тырновский. Похвальное слово Константину и Елене // Kaluzniacki Е. Werke des Patriarchen von Bulgarien Eutymius (1375—1395). S. 103—146.

Похв. Петр. — Киприан. Похвальное слово митрополиту Петру // Седова Р. А. Святитель Петр, митрополит московский, в литературе и искусстве Древней Руси. С. 96−107.

Посл. — Киприан. Послание игуменам Сергию и Феодору. Второе послание (от 23 июня 1378 г.) игумену Сергию и игумену Феодору // Прохоров Г. М. Повесть о Митяе. М.: Наука, 1978. С. 195—201.