Революция и насилие в творчестве христианских либералов

Революция и насилие в творчестве христианских либералов

В 1905;1908 гг. происходило становление концепции религиозной революции видных представителей христианского либерализма — З. Н. Гиппиус и Д. С. Мережковского. С одной стороны, эта концепция вобрала в себя те идеи, которые возникли еще в 1890-е гг. и разрабатывались в начале 1900;х, с другой — являла собой результат осмысления общественно-политических событий 19 051 907 гг. в России. Одним из немаловажных факторов, повлиявших на общественно-политические взгляды христианских либералов, стало их общение с И. Фондаминским и Б. Савинковым в период пребывания в Париже (19 061 908 гг.).

«Совершенно естественно, — писала З. Н. Гиппиус, — что темой наших разговоров сделался вопрос „о насилии“» [1. С. 261]. Действительно, Д. С. Мережковский и З. Н. Гиппиус не могли оставить в стороне проблему насилия, разрабатывая вопросы революции, борьбы с самодержавием. Споры с Б. Савинковым, необходимость определить свою позицию по отношению к революционному террору предельно заострили тему насилия, сделали ее краеугольной в творчестве христианских либералов. В воспоминаниях З. Н. Гиппиус говорила об этом следующее: «Уклониться от вопроса о насилии мы не могли, — ведь мы же были за революцию? Против самодержавия? Легко сказать насилию абсолютное „нет“. В идеях Д.С. [Мережковского] не могло не быть такого отрицания. Не толстовского, конечно, ведь Толстой не сгонял мух, облеплявших его лицо во время работы (пример русской безмерности). Но тут дело шло не о принципах, не об абсолютах: перед нами был живой человек и живая, еще очень далекая всем абсолютам — жизнь» [1. С. 261].

Обратим внимание, что данная запись — из позднего сочинения З. Н. Гиппиус, в котором имела место не просто фиксация сиюминутных впечатлений, а их осмысление с учетом ряда предшествующих и последующих событий.

Воеводина Анастасия Анатольевна — кафедра российской истории Самарского государственного университетаНа наш взгляд, приведенная цитата довольно точно характеризует специфику подхода автора к рассматриваемой проблеме. В частности, становится очевидно, что в творческих исканиях христианских либералов тема насилия имела двоякое толкование: с точки зрения их идеалов, «абсолютов» и применительно к определенной ситуации, условиям «жизни». Оба этих аспекта требуют специального рассмотрения.

Обратившись к религиозно-философским основаниям общественно-политических позиций З. Н. Гиппиус и Д. С. Мережковского — пониманию исторического процесса как смены религиозных эпох, идее разрешения существовавших антиномий в совершенном синтезе, «Царстве апокалиптического христианства», нетрудно заметить, что насилие здесь однозначно толковалось как олицетворение государственной власти. С точки зрения «нового религиозного сознания», все общественные формы, существовавшие в рамках Второго Завета, так или иначе были связаны с насилием над личностью. В представлении З. Н. Гиппиус и Д. С. Мережковского идеальное общество, основанное на «новом религиозном сознании» — «вселенская церковь», «Царство Третьего Завета» — в противоположность государству как царству насилия, необходимости, олицетворяло царство любви и свободы. И здесь, действительно, имело место то «абсолютное отрицание» насилия, о котором говорила З. Н. Гиппиус в своих воспоминаниях.

Однако необходимость оценки конкретных общественно-политических ситуаций требовала иного подхода к рассматриваемой проблеме. Она предельно заострилась, приобрела явную общественно-политическую направленность в лекциях «О насилии» и статье «Бес или Бог?» Д. С. Мережковского, статьях З. Н. Гиппиус «Тоска по смерти», «Революция и насилие» и коллективной драме «Маков цвет». Именно в этих трудах нашли отражение те мучительные поиски, которыми сопровождались попытки мыслителей решить проблему возможности оправдания революционного насилия.

Эта проблема воплотилась в своеобразной «формуле» «нельзя и надо», проходившей рефреном через все указанные работы. Подобные мысли появились у З. Н. Гиппиус и Д. С. Мережковского под непосредственным влиянием разговоров с Б. В. Савинковым. На это указывают записи из «ажанда» З. Н. Гиппиус: «Вечером с Б. Сав. [Савинковым] тяжелый и страшный разговор. Д.Ф. [Философов] против — но и я говорю абсолютное „нет“. Нельзя передать режущего впечатления, которое теперь нами владеет. Да? Нет? Нельзя? Надо? Или „нельзя“, но еще „надо“?..» [1. С. 261].

Герои пьесы «Маков цвет», сознавая «всеобщую вину», приняли решение совершить самоубийство. Здесь смысл формулы «нельзя и надо» ограничивался сентенциями «нельзя жить», «нельзя убить», «надо умереть». Наиболее полно пафос идеи «надо и нельзя» — «нельзя и надо» раскрывается в статье З. Н. Гиппиус «Революция и насилие». Именно эта работа была положена в основу лекций «О насилии», прочитанных Д. С. Мережковским в Париже в 1908 г. В статье нашли отражение идеи, которые представляются чрезвычайно важными для понимания того, почему христианские либералы считали возможным моральное оправдание насилия. «С абсолютной точки зрения, божеской и человеческой, — писала З. Н. Гиппиус, — убийство невозможно», «простить» его «нельзя» [2. С. 108, 118]. Однако этой «абсолютной», «идеализированной» позиции здесь вновь противопоставлены «жизненные», «исторические» условия: «на деле исторически невозможность убийства не может вдруг воплотиться; она проявляется постепенно, по мере того как относительное приближается к абсолютному» [2. С. 118]. И в тот период, когда человек и общество еще несет на себе печать несовершенства, «в час смены старого новым», по мнению З. Н. Гиппиус, оправдание убийства, совершенного «во имя будущего», не только возможно, но и необходимо. На наш взгляд, пафос статьи раскрывается в следующей мысли: «Да, да, насилие не право, но оправдано! Не надо проливать кровь, это невозможно. Но чтобы эта невозможность стала реальной, это необходимо!» [2. С. 128].

Те же идеи были сформулированы Д. С. Мережковским в статье «Конь бледный». Он воспринимал максиму «нельзя и надо» как антиномию, считая, что «это не противоположность добра и зла, закона и преступления, кощунства и святости, а противоречие в самом добре, в самом законе, в самой святыне» [3, С. 132]. Выход из этого противоречия, с точки зрения автора, возможен только вне пределов сложившегося государственного порядка, основу которого составляет принцип насилия. В то же время внутри этого порядка человеческий разум «считает своим собственным верховным законом» «закон государственный», который есть звено в «цепи причинности, необходимости» [3. С. 133]. Таким образом, Д. С. Мережковский возвращается к «абсолютизированному» пониманию проблемы насилия. В таком ключе этот вопрос мог быть решен лишь в пределах Царства Свободы, но никаким образом не в Царстве Необходимости: «Только смертью смерть Победивший, Воскресший и Воскрешающий может сказать: не убий; может упразднить насилие в свободе, царство от мира сего в царстве Божьем, государство в Церкви» [3. С. 133−134].

Эти размышления, на наш взгляд, созвучны идеям В. Чернова о существовании «морального максимума» и «морального минимума». С его точки зрения, безусловная ценность человеческой жизни — это конечная цель, идеал, «моральный максимум». Однако, так как это время еще не настало, «ради его осуществления в будущем» революционеры, живя в «полузоологическом мире», должны были руководствоваться «моральным минимумом» — «ради ближних» приносить в жертву «самую душу, ее чистоту» [8. С. 121−125, 136].

И статья В. Чернова, в которой нашли отражение эти мысли, и упомянутая выше работа Д. С. Мережковского «Конь бледный» являлись откликом на одно и то же произведение — повесть Б. В. Савинкова «Конь бледный», опубликованную под псевдонимом В. Ропшин. «Конь бледный» отразил впечатления автора от событий, в которых он принимал непосредственное участие (основу сюжета повести, по-видимому, составило убийство великого князя Сергея Александровича, совершенное И. П. Каляевым под руководством Б.В. Савинкова). Главными героями произведения выступили Ваня и Жорж, олицетворявшие различные типы террористов — террориста-праведника «религиозножертвенного типа» и террориста-профессионала, «мастера красного цеха» [7].

Повесть создавалась при ближайшем участии и идейном влиянии Д. С. Мережковского и З. Н. Гиппиус, а образы, воплощенные Б. В. Савинковым в «Коне бледном», как нельзя лучше соотносились с представлениями христианских либералов. Так, Д. С. Мережковский выразил свое первое впечатление от прочтения «Коня бледного» следующим образом: «Относительно „идеи“, что сказать. Вы ведь знаете, она мне родная. Это наша общая мука» [5. С. 154]. З. Н. Гиппиус прямо указывала на то, что «идея всего романа — взята из тезисов Д.С. [Мережковского] к его лекции „о насилии“» [1. С. 273].

В пользу того, что идеи, высказанные в «Коне бледном», были плодом их совместных с Б. В. Савинковым размышлений, свидетельствует своеобразная «раздвоенность» автора как писателя. М. Могильнер показала, что Б. В. Савинков — автор «Воспоминаний террориста», которые подвергались предварительной партийной цензуре, «оставался типичным писателем подполья», в то время как автор «Коня бледного» В. Ропшин «выпадал из сферы влияния подпольной России», разрушал радикальную мифологию [4. С. 105−107].

Показательно в этом смысле, что религиозно-революционная направленность идейных поисков Б. В. Савинкова не нашла поддержки в партийной среде. Социалисты-революционеры отказывались признавать типичность и реалистичность героев повести. Так, В. Чернов обвинял автора в том, что он превратил «образы партийных людей в какие-то почти карикатуры». Лидер эсеров считал, что «абсолюты», «бездны», представленные фигурами Жоржа и Вани, несовместимы с реальной жизнью [8. С. 136, 139].

Тем не менее, В. Чернов вынужден был признать важность моральной проблемы, поставленной в «Коне бледном». Невозможно отрицать, что это произведение стало одним из значимых рубежей в развитии мировоззрения русских радикалов. О масштабах влияния повести В. Ропшина свидетельствует, к примеру, тот факт, что ее ставили в один ряд с таким явлением, как «дело Азефа» [6. С. 222]. Как отметила М. Могильнер, «Конь бледный» сыграл «решающую роль в развенчании героики Подпольной России» [4. С. 102].

Таким образом, можно утверждать, что щирокий общественный резонанс литературных опытов, ставших результатом идейных связей З. Н. Гиппиус, Д. С. Мережковского и Б. В. Савинкова, свидетельствовал о плодотворности этих отношений. Кроме того, степень идейно-теоретической близости христианских либералов и Б. В. Савинкова и характер ее практического выражения позволяют оценить эксперименты «религиозно-общественной» направленности — попытки создания в 1911 г. «религиозно-революционной» организации, «ордена», в котором бы нашло отражение соединение практического опыта революционеров и философии «нового религиозного сознания».

Библиографический список

христианский либерал гиппиус мережковский.

• 1. Гиппиус, З. Н. Дмитрий Мережковский // Гиппиус З. Н. Живые лица. Воспоминания. — Тбилиси: Мерани, 1991. — Т. 2. — 384 с.
• 2. Гиппиус, З. Н. Революция и насилие // Мережковский Д. С. Царь и революция. М.: ОГИ, 1999.
• 3. Мережковский, Д. С. Конь бледный // Мережковский Д. С. «Больная Россия». — Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1991. — С. 122−137.
• 4. Могильнер, М. Мифология «подпольного человека»: радикальный микрокосм в России начала XX века как предмет семиотического анализа / М. Могильнер. — М.: Новое литературное обозрение, 1999. — 207 с.
• 5. «Религиозная общественность» и террор. Письма Д. Мережковского и З. Гиппиус к Борису Савинкову (1908;1909) / публ. Е. И. Гончаровой // Русская литература. — 2003. — № 4.
• 6. Ропшин, В. Письмо в редакцию / В. Ропшин // Заветы. — 1912. — № 8.
• 7. Савинков, Б. В. Конь бледный // Савинков Б. В. Воспоминания террориста. Конь бледный. Конь вороной. — М.: ООО «Изд-во АСТ»; ООО «Транзиткнига», 2004. — С. 357−440.
• 8. Чернов, В. Две бездны / В. Чернов // Заветы. — 1912. — № 8.