Лирико-фантастическая доминанта повести Бориса Рахманина «Часы без стрелок»

ЛИРИКО-ФАНТАСТИЧЕСКАЯ ДОМИНАНТА ПОВЕСТИ БОРИСА РАХМАНИНА «ЧАСЫ БЕЗ СТРЕЛОК»

Русская детская литература 50−80-х годов рой знакомится с дочерью, и далекое будущее, 20 века характеризуется богатством разнообразных явлений синтеза. Это отмечали и критики, и историки литературы. «Как и в других сферах науки, поиски на границе смежных областей сулят литературоведению много нового. Думается, сейчас, как никогда, обнаруживает свою ограниченность узкожанровый подход к творчеству того или иного писателя, при котором оно аккуратно, как очищенный апельсин, разымается на дольки: проза, поэзия, драматургия, публицистика. И если каждая долька апельсина сохраняет вкус целого, то рассечение творчества писателя „на составляющие“ нередко очень существенно обедняет представление о нем» [1. С. 46].

Повести и рассказы Бориса Рахманина построены на тесном синтезе двух начал — лирического и фантастического. Их сочетание и взаимодействие характерно как для стиля эпохи 5080-х годов в целом (В. Крапивин, В. Медведев, Ю. Яковлев и др.), так и для индивидуального стиля Б. Рахманина. Лирическое и фантастическое у Рахманина, можно сказать, взаимообусловлены, так что можно говорить о лирико-фантастической детерминанте его произведений.

В основе повести «Часы без стрелок» (1973) лежит фантастический сюжет «путешествия во времени». По сюжету молодой разведчик Карпов должен сыграть ключевую роль в боях за блокадный Ленинград: ему предстоит взорвать мост, по которому собираются пройти в осажденный город фашистские войска. Выполняя задание, Карпов погибает, и чтобы вернуть его, его друг и любимая женщина создают машину времени. Однако Карпов принимает решение вернуться в 1941 год, чтобы взорвать мост. В повести несколько временных пластов, в которые попадает главный герой: 1941 год, послевоенное время, когда гев котором Карпова встречает его праправнук. Хронотоп произведения построен на единстве места (Ленинград) при наличии разных временных пластов. Меняется время года, формируя семантические парадигмы: зима — война, весна — мир. Колористически подчеркнут контраст между военным и мирным временем, контраст, имеющий для героя особую, эмоциональную значимость. Место действия — не антураж переживания, это само переживание.

Мотив времени связан с образом часов. Это прежде всего реальные часы, — наручные у Васюкова, настенные у Сан Саныча. В военное время они даже идут «размеренно, посолдатски» [5. С. 26]. Это и внутренние часы, по которым живет Карпов, умеющий точно определять время благодаря внутреннему чутью. «Лешка без часов время чувствует, не без гордости объяснил Васюков. Он сам себе часы, хотя и без стрелок (курсив наш — О. Ч.)» [5. С. 28]. Часы в контексте повести — многоплановый образ. Это своеобразная характеристика главного героя Карпова, для которого чувство времени — не просто уникальная способность, а словно электрический ток, проходящий сквозь все существо героя: «Он услышал время. Почудилось, или в самом деле услыхал? Оно звучало так громко, так взволнованно. А может, это звучала в висках кровь?» [5. С. 31]. Образ часов сопрягается с представлением о гражданской совести, о героизме и патриотизме. Часы сопряжены с мотивом человеческой жизни и смерти, выживания и гибели. Часы задают внутренний ритм произведения, его «скрытую музыку» [4. С. 45]. Так, часы в кабинете Сан Саныча стоят: они остановились в тот день, когда умерла от голода его семья. «На стене размеренно, по-солдатски, тикали ходики: ать-два! Ать-два!И еще двое часов висели рядом. Но стрелки на них не двигались.

— Слышь, старшина, а эти ходики чего стоят?

Ответа пришлось ждать долго.

— Я их остановил, когда жена и старший сын погибли… «[5. С. 26].

Часы характеризуют образ трагической эпохи, забвение которой невозможно, ибо, сохраняя память о погибших, мы заботимся о нравственной будущности сограждан.

Вернувшийся из будущего Карпов находит возможность спасти от голода младшего сына Сан Саныча Степу, передав ему пакет с салом. И в следующее свое появление в 1941 году, войдя в комнату, отмечает, что часы идут: «В канцелярию Карпов вошел первым. Взглянул на ходики… Ать-два! Ать-два! Идут!» [5. С. 36]. Часы как образ спасительной жертвенности и ответственности каждого за всех, знакомых, родных, чужих, — сограждан Державы.

Читатель понимает, что сын Сан Саныча жив. Фантастический сюжетный ход становится в данном случае средством создания сюжета по умолчанию, позволяя с помощью яркой детали-символа воссоздать событийный уровень произведения, и одновременно — средством лиризации, заостряющим внимание читателя на эмоционально-психологической стороне произведения, подчеркивающим переживания героев, указывающим на эмоционально значимые для них события.

Образ часов становится и символом остановившейся человеческой жизни. А минуты и секунды, которые непрерывно отсчитывают часы, символизируют непрочность, хрупкость человеческой жизни, слишком легко уходящей в блокадном Ленинграде, когда каждая минута или секунда означала чью-то уходящую жизнь. Часы без стрелок в повести.

— фантастический образ, аккумулирующий в себе лирико-идеологические доминанты произведения: «На высокой башне новенького дворца полной луной светился странный циферблат. Карпов не сразу догадался, почему странный. И вдруг понял — часы показывали время без стрелок. Но тиканья их Карпов, как ни странно, не услыхал» [5. С. 29].

Образ часов без стрелок сопряжен с образом солдата из будущего — праправнука Карпова.

" - Значит… Васюкова, Любы, Тани?. Уже…

• — Нет… — тихо закончил праправнук.
• — Но земля-то цела? — кричал Карпов. — Цела? Есть ли будущее?
• — Все зависит от того… будет ли взорван… мост" [5. С. 39].

У Карпова есть дочь — это его продолжение, его будущее, его бессмертие. Если он не вернется в прошлое — не родится дочь, не будет праправнука. Об этом же говорит Карпов шоферу: «.накроет твою тещу снарядом, и не родится у нее дочка, а дочка не выйдет за тебя замуж. И все потому, что ты меня не подвез.» [5. С. 39]. Вернувшись в военное время, герой видит это место словно двойным взором (как настоящее и через призму будущего). С другой стороны, послевоенное изобилие, беззаботная и радостная жизнь воспринимаются Алексеем как пир во время чумы, ему кажется, что горожане забыли о возможности войны и потому не защищены от ее угрозы. Но оказывается, что люди, даже пируя в ресторане, не перестают помнить о своих родных и близких, умерших от голода. Лиризмом и горечью пронизана сцена в ресторане, в которой узнавшие Алексея люди начинают собирать еду, чтобы он передал ее жителям блокадного Ленинграда: «Заверни съестного что-нибудь, напиши адрес. Как знать, получит она посылочку — и выживет. Рядом еще сидеть будет.

… — А мне можно? — перебив официанта, шагнула вперед одна из подруг невесты. — Я бы только… Вот! Кусок пирога… ребенку!

• — И я прошу! — выкрикнул еще кто-то. — Там, в сорок втором, на Лиговке… «[5. С. 27]. Фантастическое в данном случае звучит лирически, как значимое начало, определяющее духовно-нравственную систему координат защитников Ленинграда и их детей, которая и указывает на будущее, формируемое нравственностью каждого человека и каждого мгновенья человеческой жизни, становится основой художественного психологизма повести, который, по мысли Л. В. Долженко, «в литературе для детей особенно сложен и облечен в специфические формы» [2. С. 167]. Особенную значимость приобретает эпизод возвращения Карпова в прошлое, когда он рассказывает, казалось бы, обреченным людям, умирающим от голода, разлученным со своими близкими и не знающим об их судьбе, об их благополучном будущем, старается морально поддержать их: «Какая-то женщина в грязной потертой шубе катала вдоль стены коляску с ребенком. Закутанное в пестрые тряпки так, что только маленькие круглые очочки были видны, дитя протянуло ручонку ладошкой вверх и ловило снежинки .
• — Ты что это в коляске сидишь? — спросил Алексей. — Заболела?
• — Нет, я не болею, — сказала девочка, — я ходить разучилась, а разговаривать еще могу…
• — Пустое, — вздохнула женщина, — пустое.
• — Это вы зря, — рассердился Карпов. У нее еще муж будет, и двое детишек, здоровых и послушных. Она еще в кандидаты наук выйдет!..

Женщина недоверчиво улыбнулась» [5. С. 31]. Фантастическая временная ретроспектива создает лирический катарсисный план переживания трагедии.

Городской пейзаж напоминает декорации: и в прошлом, и в будущем времени герой видит одни и те же улицы, предметы, встречает одних и тех же людей. Меняется эмоционально-смысловое наполнение этих декораций, что высвечивает лирическую и духовно-нравственную их наполненность. Параллелизм ситуаций, событий, происходящих с героем в двух временных плоскостях, позволяет подчеркнуть меняющееся душевное состояние героя в меняющемся мире. Интересна перекличка, «диалог» двух ситуаций, двух эпох, когда герой идет вдоль Невы — в послевоенное время, и в 1941 году. В мирное время Карпов не может забыть об опасности и напоминает спящему городу о том, что возможна война: «Обманчивыми казались ему и тишина, и беспечная голубая ночь, и колеблющее легкие занавеси сонное дыхание людей.

— Спят. Как же так? Так все на свете проспать можно. — Сознание Алексея сопротивлялось тишине, требовало каких-то немедленных действий. Нельзя спать, опасно. — Не спите! — вырвалось у него. — Эй, люди! Война!.." [5. С. 29]. Карпов в данном случае наделяется свойствами часов без стрелок, в нем живо и прошлое, и настоящее, и будущее. Образ живых часов несет в себе идею о спасительной силе человеческой ответственности, с одной стороны, и, с другой стороны, о том, что никакие механические часы, отсчитывающие часы нашей жизни, не обладают фантастическими возможностями Человека. В блокадном Ленинграде Карпов, напомним, испытывает чувства противоположные: «Карпов с изумлением огляделся по сторонам. Узнал улицу, на которой мирной белой ночью там, в будущем, кричал о войне и разбудил спящих.

Волна какой-то мучительной, самого Карпова удивившей любви прилила к его сердцу. Он почувствовал себя намного старше самого города, этой улицы, всезнающим, всемогущим.

— Люди-и-и! — закричал он, и крик его, ударяясь о стены, полетел по продутому ветрами Ленинграду. — Люди, живите! Не умирайте! Будет тепло и весело! Будет хлеб, молоко, свет!.. Только потерпите, не умирайте! Я знаю!".

Фантастическое дает автору возможность высветить идею: пусть давно нет в живых людей, которые знали Карпова, но земля сохранена, жертвами ушедших сохранена жизнь на ней. По мысли автора, ради будущего всей планеты необходимо победить глобальное зло, которое противоречит самой жизни, — фашизм.

С мотивом самоотверженного подвига ради бесконечности самой жизни сопряжен заглавный образ часов без стрелок — символ вечности солдатского подвига, бытия во вневременном измерении.

«И уже издалека, из безмерной дали будущего времени донесся ответ:

— Будь бессмертен!" [5. С. 35].

Подвиг Карпова словно изменяет характер самого времени, лишает его смысла невозвратно уходящих человеческих жизней. Часы без стрелок вырастают в символ вечно живой планеты, ее мирного будущего, которое, тем не менее, зависит от победы над фашизмом, а по сюжету повести — от того, сможет ли главный герой остановить фашистов на пути к Ленинграду.

Стрелки на часах символизируют в произведении человеческую жизнь, висящую на волоске, когда секунды могут оказаться решающими. Часы без стрелок — символ настоящего и будущего всей планеты, символ бессмертия. Воплощением бессмертия становится и фигура Карпова. Образ часов без стрелок формирует философско-космический пласт содержания повести. Эпизоды из истории России и ее граждан возвышаются до уровня «бытийного, горнего» [3. С. 128].

Звучание часов также важно, в повести оно выполняет как формально-поэтическую, так и смысловую функцию. Прежде всего, размеренный звук ходиков, напоминающий солдатский шаг («Ать-два! Ать-два!»), воссоздает внутренний ритм, родственный ритмике стихотворного произведения, и тем самым подчеркивает и усиливает лиризм повести, вырастает в симфонию: «Уже не одни, не двое, а добрый десяток часов, два десятка, четыре — звучали в его сознании. Тысячи, сотни тысяч живых часов» [5. С. 34].

Многие отрывки произведения звучат как стихотворение в прозе, имеющее внутренний ритм, внутреннюю рифму: «Недавно над городом прошел небольшой дождь, тюльпаны на клумбах стояли, полные воды. И хотя солнце выглянуло снова, люди на улицах недоверчиво держали в руках раскрытые разноцветные зонтики. А может, они делали это нарочно, чтобы порадовать богатством красок себя и друг друга» [5. С. 28].

Синтез лирического и фантастического создает особый характер катарсиса. Фантастический сюжетный ход становится в данном случае средством создания сюжета по умолчанию, позволяя с помощью яркой детали-символа воссоздать событийный уровень произведения, и одновременно — средством лиризации, заостряющим внимание читателя на эмоционально-психологической стороне произведения, подчеркивающим переживания героев, указывающим на эмоционально значимые для них события. Звук идущих часов в последних строках повести символичен, он создает открытый финал, утверждает надежду на будущее, указывает на бессмертие солдатского подвига, совершенного во имя победы над фашизмом и ради будущего Земли.

повесть рахманин часы фантастический.

• 1. Баранов, В. И. Дойти до сути: семидесятые годы в литературе. Горький Волго-Вят. кн. изд-во, 1980.
• 2. Долженко, Л. В. Рациональное и эмоциональное в русской детской литературе 50−80-х годов 20 века. Волгоград: Перемена, 2001.
• 3. Завгородняя, Г. Ю. Стилизация и стиль в русской классической прозе. М.: Литера, 2010.
• 4. Минералова, И. Г. Русская литература Серебряного века: поэтика символизма. М.: Изд-во Лит. ин-та им. А. М. Горького, 1999.
• 5. Рахманин, Б. Л. Теплый ситец: повести и рассказы. М.: Совет. писатель, 1982.