Территории Юрьевского, Дмитровского, Галицкого и Стародубского княжеств в XIV в

Предпринятые в предыдущих главах работы локализации волостей и поселений Тверского и Нижегородского княжеств и установление, хотя и примерное, их границ в известной степени помогают определить пределы тех государственных образований на русском Северо-Востоке, которые не играли значительной роли в политическом развитии Руси XIV столетия и сведения о которых, по высказанной причине, носят довольно случайный и малочисленный характер.

На протяжении XIV в. в Волго-Окском междуречье продолжали существовать такие сформировавшиеся в первой половине XIII в. княжества, как Юрьевское, Дмитровское, Галицкое (Галицко-Дмитровское) и Стародубское. Из них первые три утратили свою самостоятельность в том же XIV в. Четвертое княжество — Стародубское — оставалось формально независимым и в XV в., и только в указанном столетии его суверенитет был ликвидирован. К сожалению, в распоряжении исследователей нет или почти нет историкогеографического материала, который прямо относился бы к периоду самостоятельного развития названных княжеств и который позволил бы охарактеризовать их территорию в тогдашнее время. Поэтому для такой характеристики приходится прибегать к косвенным данным и использовать более поздние факты, дающие возможность реконструировать территории Юрьевского, Дмитровского, Галицкого и Стародубского княжеств.

Судить о пространстве, которое занимало Юрьевское княжество в период правления в нем потомков пятого сына Всеволода Большое Гнездо Святослава, можно на основании ряда свидетельств духовных грамот московских великих князей XIV — первой четверти XV в. Так, местоположение упомянутого в обеих духовных грамотах Ивана Ивановича Красного с. Романовского на р. Рокше [1], относившегося к Переяславлю и отстоявшего примерно на 33 км по прямой на северо-запад от г. Юрьева, показывает, что на западе граница Юрьевского княжества не достигала Рокши. Здесь лежали переяславские земли. Названное в духовной грамоте Симеона Гордого с. Семеновское «Володимерьское волости» находилось блиэ р. Колачки, или Колочки, — левого притока основной водной артерии Юрьевского княжества р. Колокши [2]. Следовательно, и на юго-восток владения юрьевских князей простирались не более чем на 40 км от главного города княжества. На востоке границы владений юрьевских князей подходили, видимо, к верхнему течении" Ирмеса, соприкасаясь здесь с суздальскими землями.

Данные о собственно юрьевских селах, перечисленных в завещаниях московских князей, позволяют несколько четче наметить пределы Юрьевского княжества. Речь, конечно, должна идти не о всех селах, упоминаемых Иваном Калитой и его потомками, а лишь о тех из них, которые были наиболее удалены от стольного Юрьева. К числу последних относится названное во второй духовной грамоте 1339 г. Ивана Калиты с. Матфеищевское [3]. Оно было расположено к северо-западу от г. Юрьева и, согласно данным XIX в., отстояло на 22 версты от него [4]. В духовной грамоте 1389 г. Дмитрия Донского фигурируют юрьевские села Богородицкое «на БогонЪ» и Олексинское «на ПЪкшЪ» [5]. Река Богона, или Богана, как она называется на некоторых картах XVIII в. [6], впадает слева в р. Большой Киржач, в ее верхнем течении. Река Пекша является левым притоком Клязьмы. Картографические материалы XVIII—XX вв. фиксируют на Богоне с. Богородское [7], которое с полным правом вслед за В. Н. Дебольским можно отождествлять с селом Богородицким XIV в. [8] Это село было расположено на запад от Юрьева и отстояло от него примерно на 32 км. Юго-восточнее Богородицкого, на Пекше находилось с.Олексинское. Его местоположение выяснил В. Н. Дебольский, использовавший для идентификации древнего села с современным ему поселением материалы Списка населенных мест Владимирской губернии [9]. И в этом случае исследователь также был прав. Помимо завещания 1389 г. Дмитрия Донского, с. Олексинское упоминается в первой и третьей духовных грамотах сына Дмитрия Донского великого князя Василия Дмитриевича [10], что указывает на существование села и в первой четверти XV в. Видимо, под названием «пустошь Алексина» оно зафиксировано в межевых книгах 1638 г. [11] Под последним названием, но уже как село, оно занесено в Список населенных мест Владимирской губернии. Согласно этому Списку, Алексино (древнее Олексинское) на Пекше отстояло на 20 верст от Юрьева [12].

В свою очередь, восточнее с. Олексинского было расположено относившееся к юрьевской территории с.Богоявленское. Это село впервые упоминается в духовной грамоте серпуховского князя Владимира Андреевича, которую, согласуя различные ученые мнения о времени ее составления, можно с полным основанием отнести к первому десятилетию XV в. [13] Еще С. М. Соловьев отождествлял Богоявленское село в Юрьеве начала XV в. с одноименным селом XIX в. Юрьевского уезда, расположенным на юг от Юрьева [14]. Вывод С. М. Соловьева повторил В. Н. Дебольский, который использовав Список населенных мест Владимирской губернии [15], более точно определил положение древнего Богоявленского — на р. Бавленке, в 13 верстах от Юрьева [16]. Отождествление двух поселений, разделенных промежутком времени в 400 лет, по сходству их наименований не является вполне надежным, хотя в XIX в. в Юрьевском уезде и было единственное село с названием Богоявленье. Однако и другие факты говорят за то, что в данном случае заключение С. М. Соловьева и В. Н. Дебольского было верным. О древности указанного обоими исследователями с. Богоявленского косвенно свидетельствует зафиксированное в XIX в. второе название этого села — Бавленье, а также название реки, на которой стояло Бавленье, — Бавленка. Оба наименования являются стяжением первоначального названия села — Богоявленское, измененного затем в Богоявленье — Бавленье. Такое стяжение обычно происходит при достаточно длительном бытовании топонима. Отсюда и можно сделать заключение, что с. Бавленье — Богоявленье существовало исстари. Предложенный вывод может быть подкреплен прямыми свидетельствами документов XV—XVI вв.

Согласно духовной грамоте Владимира Андреевича Серпуховского, с. Богоявленское вместе с тремя другими юрьевскими селами — Варварским, Поеловским и Федоровским — было отдано его второму сыну, Семену Боровскому [17]. Названия трех из четырех упомянутых сел, а именно Поеловское, Богоявленское и Федоровское, встречаются в документах московского митрополичьего дома третьей четверти XV в. [18] По сообщению летописей, князь Семен Владимирович скончался от моровой язвы в 1426 г. [19]. Видимо, после смерти этого князя некоторые его вотчинные села в Юрьеве перешли в руки митрополичьей кафедры [20]. Следовательно, митрополичье село Богоявленское — это прежнее владение Владимира Серпуховского. Акты, данные великокняжеской властью русским митрополитам, пйсцовые описания владений последних конца XV — начала XVI вв. позволяют совершенно точно установить местоположение с.Богоявленского. Земли этого села захватывали течения рек Кучки и Калинки [21], а вблизи Богоявленского было расположено селище Семендюково [22]. Все перечисленные географические объекты ведут именно к тому селу Бавленью — Богоявленью, на какое и указывали С. М. Соловьев и В. Н. Дебольский [23]. Таким образом, устанавливается, что юрьевская территория, по меньшей мере в начале XV в., простиралась километров на 15 почти на юг от самого Юрьева.

В первой духовной грамоте великого князя Василия Дмитриевича, составленной во второй половине 1406 г. или в первой половине 1407 г. [24], упоминаются юрьевские села Чагино и Иворово [25]. На основании Списка населенных мест Владимирской губернии В. Н. Дебольский отождествил эти села с одноименными селами XIX в., отстоявшими на 21 версту (Чагино) и 17 верст (Иворово) от Юрьева [26]. Хотя в источниках до начала XVI в. оба села не встречаются, предложенная В. Н. Дебольским идентификация, по-видимому, верна. Юрьевское Иворово — единственное село с таким названием во всей Владимирской губернии XIX в., а с. Чагино — единственное в бывшем Юрьевском уезде. Редкость топонимов дает основание идентифицировать поселения XV и XIX вв. Чагино наводилось к западу от Юрьева, близ р.Шахи. Иворово располагалось на север от Юрьева и, судя по картам XVIII—XX вв. [27], представляло собой поселение па границе ополья с лесом. К северу от Иворова по среднему и нижнему течению р. Селекши и ее притокам начинались глухие лесистые и болотистые места, где поселений уже не было. Граница лесного массива служила, вероятно, естественным пределом Юрьевского княжества, и не случайно, что поселения в данном районе, в частности то же Иворово, начинают упоминаться только с XV в. В более раннее время они, видимо, еще не существовали. Появление таких сел в XV в. знаменовало собой расширение хозяйственно освоенной территории в период, когда Юрьевом уже распоряжались князья московского дома.

Помимо приведенных данных, есть еще одно свидетельство, позволяющее наметить пределы Юрьевского княжества. В завещании 1389 г. Дмитрия Донского упоминается юрьевское Красное село с относящимися к нему селами Елизаровским и Проватовым [28]. Красное село В. Н. Дебольский ошибочно помещал близ г. Переяславля [29]. На самом деле это село стояло рядом с г. Юрьевом [30], примерно в 2,5 км [31] на северо-запад от него [32]. Однако источники более поздние, чем упомянутая духовная грамота Дмитрия Донского, не фиксируют рядом с Красным селом ни с. Елизаровского, ни с.Проватова. Интересен и другой факт, связанный с поселением, приписанным к Красному селу. В том же завещании 1389 г. великого князя Дмитрия Ивановича упоминается починок за р. Везкою, который ранее принадлежал Красному селу, но завещателем был придан к юрьевскому селу Кузьмодемьянскому [33]. Последнее находилось близ г. Юрьева, в двух верстах на юг от него, на р. Колокше [34]. Следовательно, села Красное и Кузьмодемьянское были расположены по разные стороны г. Юрьева, но тем не менее починок одного из них приписывался к другому селу. Это обстоятельство указывает на то, что оба подгородных юрьевских села в XIV в. были крупными административными центрами великокняжеского землевладения в Юрьеве и что приписанные к ним селения совсем необязательно должны были находиться рядом с ними. Поэтому трудно согласиться с М. К. Любавским, полагавшим, что села Елизаровское и Проватово вместе с Красным селом стояли рядом с г. Юрьевом [35]. Более приемлемой представляется мысль В. Н. Дебольского, отождествлявшего село Елизаровское духовной 1389 г. Дмитрия Донского с известным в XIX в. с. Елизаровым, стоявшим на р. Шахе [36]. Мнение В. Н. Дебольского, правда без ссылки на его исследование, было поддержано известным переяславским краеведом М. И. Смирновым, который указал, что с. Елизарово находилось близ границы Переяславского и Юрьевского уездов [37]. Сопоставляя сведения о с. Елизаровском с приведенными ранее данными о с. Чагине, следует прийти к выводу, что древней западной границей Юрьевского княжества служила, скорее всего, р.Шаха. Она разделяла переяславские и юрьевские земли.

В целом произведенная локализация некоторых юрьевских сел, зафиксированных источниками преимущественно конца XIV — первой четверти XV в., показывает, что юрьевская территория в указанное время была небольшой. Так, очевидно, обстояло дело и раньше, в период самостоятельного существования Юрьевского княжества. Владения юрьевских князей простирались в радиусе 25−35 км от их стольного города. Общая площадь Юрьевского княжества едва ли превышала 4000 кв. км, скорее всего, она была и того меньше. Занимаемая Юрьевским княжеством территория более чем в пять раз уступала территории, например таких княжеств, как Тверское или Московское. (См. рис. 8).

Данное обстоятельство в конечном итоге не могло не сказаться на политической роли в общерусских делах юрьевских князей. И действительно, их влияние на ход развития Северо-Восточной Руси в XIV в. было крайне незначительным. Обычно потомки Святослава Всеволодовича выступали послушными союзниками великих князей Владимирских. А в 1340 г., или вскоре после того, Юрьевское княжество, как уже говорилось в главе III, вообще было присоединено к Владимирскому великому княжению. Впрочем, в составе великокняжеской территории юрьевские земли сохраняли определенную обособленность. Эта обособленность выражалась, конечно, не в том, что в Юрьеве и относившихся к нему селах стала действовать особая великокняжеская администрация в лице наместника, волостелей, приставов, данщиков и т. п. Такая администрация была и в других центрах великого княжества Владимирского. Известное отличие юрьевских земель от остальных великокняжеских проявилось в той политике, какую проводило в Юрьеве московское правительство. Весьма симптоматично, что в своем завещании 1389 г. Дмитрий Донской наделил юрьевскими селами всех своих сыновей [38]. Получила земли в Юрьеве и жена Дмитрия великая княгиня Евдокия [39]. Таким образом, обнаруживается, что в конце XIV в. Юрьев являлся единственной территорией бывшего великого княжества Владимирского, где имели владения все наследники Дмитрия Донского. К этому надо добавить, что несколько сел в Юрьеве принадлежали и главе другой ветви московского княжеского дома — Владимиру Андреевичу Серпуховскому [40]. Наличие в Юрьеве в конце XIV — начале XV в. земельных владений всех представителей московской княжеской фамилии заставляет думать, что великие князья-Калитовичи учитывали в своей политике неадекватное историческое прошлое Юрьевского и Владимирского великого княжеств и, опасаясь возможной реставрации Ордой политической самостоятельности Юрьевского княжества, стремились закрепить юрьевские земли не за одним каким-нибудь представителем своего дома, а за всем домом в целом, создавая тем самым коллективную заинтересованность в удержании Юрьева за династией московских князей.

К западу от Юрьева, отделенное от него переяславскими и отчасти московскими землями, лежало Дмитровское княжество. В 1247—1280 гг., а может быть и позже, это княжество составляло единое целое с Галичем, но известия XIV в. заставляют считать, что прежнее Дмитровско-Галицкое княжество распалось надвое. Под 1334 г. в Никоновской летописи сообщалось, что «преставися во ОрдЪ князь Борисъ Дмитровьский» [41], а под следующим 1335 г. приводилось краткое известие о смерти Федора Галицкого [42]. Оба известия, читавшиеся только в чреватом многими хронологическими и фактическими ошибками позднем Никоновском своде, могли возбуждать сомнения, но находка в начале XX в. Рогожского летописца, список которого относится к 40-м годам XV в., устранила возможные подозрения. В этом памятнике под тем же 1334 г., что и в Никоновской летописи, читалось, что «князь Борисъ Дмитровьскыи въ ОрдЪ мертвъ» [43], а под 1335 г. говорилось, что «преставися князь Феодоръ Галицькии» [44]. Наделение в столь раннем источнике, как Рогожский летописец, соответствующими прозвищами князей Бориса и Федора должно быть расценено как свидетельство политического раздела Дмитровско-Галицкого княжества и обособления его центров — Дмитрова и Галича.

Территория, подвластная этим центрам, почти не поддается определению, поскольку достоверные данные о волостях и поселениях, административно подчиненных Дмитрову или Галичу, относятся только (или почти только) к XV в. [45], т. е. к периоду как минимум лет в 50 после потери Дмитровом и Галичем своей самостоятельности. Возможны лишь некоторые попытки наметить пределы обоих княжеств, используя данные о соседних территориях.

Из свидетельств о местоположении московских волостей Сурожик, Мушковой горы, Радонеж и Бели, в свое время завещанных Иваном Калитой своей жене с меньшими детьми, вытекает, что на юго-западе границы дмитровских земель проходили по верховьям рек Маглуши (Малогощи) и Истры, а на востоке и юго-востоке — по верховьям рек Яхромы, Вори и Талицы [46]. На юге дмитровские земли подходили, вероятно, к истокам рек Клязьмы и Учи. В их верховьях стояли села, причислявшиеся к собственно московскому «уезду» [47]. Не следует, однако, забывать, что местоположение названных пограничных с Дмитровом московских волостей и сел определяется по документам XV—XVI вв., т. е. того времени, когда границы дмитровских и московских земель подверглись изменениям. Возможно поэтому, что в первой половине XIV в., когда Дмитровское княжество еще существовало как суверенное государственное образование, его юго-западные, южные и восточные границы не простирались до верховьев указанных выше рек, а были расположены ближе к самому Дмитрову.

С этой точки зрения определенный интерес представляет география тех дмитровских (по данным XV—XVI вв.) сел, существование которых можно отнести к XIV в. М. Н. Тихомиров, посвятивший специальную работу истории дмитровских поселений, полагал, что в XIV в. уже существовали села Ртищево-Протасьевское и Гавшино. Село Гавшино стояло на р. Яхроме и до наших дней не сохранилось. М. Н. Тихомиров сближал название Ганшина села с Гавшиным двором в Москве, упоминаемым в различных летописных сводах под 1368 г. [48] Кремлевский Гавшин двор был назван так по имени своего владельца, московского боярина Гавриила Андреевича Кобылы [49]. Если бы ему принадлежало и указанное М. Н. Тихомировым с. Гавшино на р. Яхроме, то можно было бы говорить или о границе московских земель с дмитровскими, или о раннем захвате московскими боярами дмитровских сел. Однако никаких данных о принадлежности упомянутого села Г. А. Кобыле, кроме совпадения уменьшительного имени этого боярина с названием села, нет. Топоним же Гавшино был распространен достаточно широко, чтобы можно было все села с таким названием считать селами Гавриила Кобылы и на этом основании относить их существование к XIV в.

Но в отношении с. Ртищева-Протасьевского М. Н. Тихомиров был прав. В 1650 г. владелец этого села В. М. Ртищев показал, что оно принадлежало роду Ртищевых «болши полутретьяста лет», т. е. еще с конца XIV в. [50] Конечно, в абсолютной точности свидетельства вотчинника XVII в. приходится сомневаться, но тем не менее оно интересно и подтверждает наблюдения, сделанные С. Б. Веселовским. Последний обратил внимание на то, что некоторые села по р. Уче, такие, как Даниловское, Федоскино, Семенищево, Аксаково, в XVI в. считались старинными вотчинами Вельяминовых [51]. Близ указанных сел было расположено с. Ларево, к которому относились пустошь Воронцово и д.Фоминская. В их названиях отразились имена представителей того же рода Вельяминовых. К северу от Ларева на р. Черной Грязи лежала д. Ивановская [52]. Как установил М. Н. Тихомиров, эта деревня, бывшая в XVI в. селом, располагалась на дмитровской границе и принадлежала Ивану Шадре (Вельяминову) [53]. С. Б. Веселовский полагал, что весь очерченный земельный массив исстари был вотчиной рода Вельяминовых. Село Ртищево-Протасьевское находилось поблизости от этого массива, к северо-западу от Черногрязского села Ивановского [54]. Возможно, оно также относилось к старинным владениям Вельяминовых, тем более что родоначальником последних считался тысяцкий Ивана Калиты Протасий [55]. Если с. Протасьевское принадлежало самому Протасию, тогда нужно признать, что в первой половине XIV в. московские владения с юга довольно близко подходили к самому Дмитрову, а территория Дмитровского княжества была меньше территории Дмитровского уезда XV—XVI вв.

Западные, северные и северо-восточные границы Дмитровского княжества поры его самостоятельного существования определяются еще более условно. На западе дмитровская территория захватывала, очевидно, земли по верхнему течению Сестры и все течение Лутосны и Яхромы. Здесь источники фиксируют дмитровскую волость Лутосну с отъездцем (духовная грамота 1389 г. Дмитрия Донского) [56], в этом районе проходил дмитровско-кашинский рубеж 1504 г., о котором подробно говорилось в главе о территории Тверского княжества. На севере и северо-востоке пределы Дмитровского княжества ограничивались, вероятно, левобережьем р. Вели и левобережьем р. Дубны от устья р. Вели до границ кашинской Гостунской волости. На правом берегу Вели, в ее верховье лежали земли переяславской Мишутинской волости [57], а далее к северо-западу от Мишутина по тем же правым берегам Вели и Дубны располагались другие переяславские волости — Бускутово и Серебож [58]. Таким образом, территория Дмитровского княжества должна была быть весьма скромных размеров [59].

Данных о территории Галицкого княжества еще меньше, чем историко-географических сведений о княжестве Дмитровском. К тому же все они относятся ко времени, когда Галич стал наследственным владением московских великих князей. Так, летописи сообщают об аресте в 1381 г. великим князем Дмитрием Ивановичем переяславского архимандрита Пимена, самовольно добившегося в Константинополе сана русского митрополита, и ссылке его в Чухлому [60]. Сохранившееся в Ермолинской летописи, в сводах 1497 и 1518 гг. известие о Пимене: «ведоша его… въ Галичь и посадиша его на Чюхлому» [61], дает основание полагать, что в XIV в. в административном отношении Чухлома была подчинена Галичу. В 70-х годах XIV в. этой территорией распоряжался Дмитрий Московский. Но вероятно, что Чухлома входила в состав Галицкого княжества и ранее, когда последнее еще было самостоятельным [62].

Судя по названию, к Галичу относилась и Соль Галицкая.

В духовной грамоте 1389 г. Дмитрия Донского упоминаются два села, Борисовское и Микульское, которые ранее считались костромскими селами, но по завещанию Дмитрия Ивановича передавались вместе с Галичем его второму сыну Юрию [63]. Очевидно, оба села находились близ галицко-костромского рубежа, который, согласно духовному распоряжению 1389 г. московского великого князя, должен был измениться. С какими же более поздними поселениями можно отождествлять Борисовское и Микульское XIV в. Район поисков обоих сел можно сузить, если принять во внимание не только их весьма вероятное пограничное положение, но и то, что они, скорее всего, относились к одному определенному месту. Едва ли Дмитрий Донской «отписывал» к Галичу два никак не связанных между собой географически костромских села. Речь в духовной этого князя шла, по-видимому, о каком-то едином комплексе костромских территорий, передаваемых Галичу. С указанных точек зрения весьма подходящими для локализации древних Борисовского и Микульского являются позднейшие д. Борисовская и с. Никольское пограничного с Галичем Шачебольского стана Костромского уезда. Оба поселения зафиксированы переписной книгой Костромского уезда 1678 г. [64].

Сам факт придачи Дмитрием Донским двух костромских сел к Галичу является показателем того, что в 80-х годах XIV в. галицкая территория была заселена и освоена слабо. По наблюдениям М. Н. Тихомирова, и в значительно более позднее время Галипкий уезд представлял собой лесистое и болотистое пространство с редкими точками селений, группировавшихся главным образом вокруг городских центров [65]. Несомненно, что в период самостоятельного существования Галицкого княжества во главе с потомками Константина Ярославича его население и уровень хозяйственного развития были еще меньше, чем при Дмитрии Донском. Далеко не полностью была освоена и весьма скромная по своим размерам территория Дмитровского княжества. Недостаток людских и материальных ресурсов у галицких и дмитровских князей не мог не сказаться на политическом значении и весе Галича и Дмитрова в общерусских делах.

В последнем отношении весьма показательны записи в двух псковских рукописях начала XIV в. Одна из книг была написана «Въ лъто 6000-ное, индикта въ мЪсяца ноября въ 19 день на память святого пророка Авдия… при архиепископЪ новгородьскомъ ДавыдЪ, при великомь князе новгородьскомь Михаиле, а пльскомь Ивань Федоровици, а посадниче Борисе…» [66]. Давыд стал новгородским владыкой 20 июля 1309 г. [67] Псковский посадник Борис умер 1 июля 1312 г. [68] Следовательно, рукопись была закончена 19 ноября одного из трех годов: или 1309, или 1310, или 1311. Запись на другой рукописи несколько моложе. Она помещена в паримейнике и свидетельствует о том, что работа над ним была завершена «Въ лЪто 6921… мЪсяца майя въ 17 день… при архиепископЪ ДавыдЪ Новгородьскомь, при великомъ князи МихаилЪ, при князи Борисоу при Пльсковьскомь, том же лЪтЪ въшьлъ въ Пльсковъ» [69]. Как уже говорилось в главе о территории великого княжества Владимирского, здесь неправильно проставлена цифра сотен: 900 вместо 800. Паримейник был написан 17 мая 1313 г., что подтверждается указаниями записи на тех лиц, во времена которых была изготовлена рукопись. Из записей следует, что в Пскове между 19 ноября 1309 г. и 19 ноября 1311 г. сидел князь Иван Федорович, а в мае 1313 г. городом и волостями управлял князь Борис, причем его правление началось где-то между 1 марта и 17 мая 1313 г., поскольку он «том же лЪтЪ въшьлъ въ Пльсковъ», а началом года в то время считалось 1 марта. Рассмотрение всех русских князей Иванов Федоровичей и Борисов, которые могли жить в начале второго десятилетия XIV в., приводит к заключению, что в записях упоминаются сын скончавшегося в 1335 г. галицкого князя Федора Иван и умерший в 1334 г. дмитровский князь Борис [70]. Таким образом, выясняется, что уже в начале XIV в. галицко-дмитровские князья служили в богатом торговом Пскове в качестве наместников великого князя Владимирского. Очевидно, что при княжении во Владимире Михаила Ярославича Тверского Дмитровское и Галипкое княжества были поставлены в какую-то зависимость от великокняжеской власти.

Об ограничении территориальных владений дмитровских князей, а следовательно, и о продолжавшемся упадке их власти, свидетельствует факт покупки села в Дмитрове Иваном Друцким [71]. Князь Иван Друцкий упоминается среди участников похода на Смоленск, организованного Иваном Калитой по приказу Орды. Поход состоялся зимой 1339/40 г. [72] По-видимому, приобретение дмитровского села Иваном Друцким имело место около названного времени. Позднее это село выкупил у друцкого князя Симеон Гордый [73]. Перекупка села говорит о том, что дмитровские князья были не в состоянии восстановить контроль над своей территорией и что этой территорией, по крайней мере ее частями, пытались, и притом успешно, завладеть московские великие князья.

Последние стремились поставить под свое управление также и территорию Галицкого княжества. Правда, в исторической литературе существует твердое мнение, что Галицкое княжество вплоть до 1363 г. сохраняло свою самостоятельность и только в 1363 г. его территория перешла под власть московского великого князя. Это мнение основывается на приводившейся уже летописной заметке 1335 г. о смерти галицкого князя Федора, а также на известии 1360 г., согласно которому «прииде изо Орды отъ царя князь Дмитрей Борисовичь пожалованъ на княжение въ Галичь» [74]. Данное сообщение, долгое время читавшееся только в позднем Никоновском своде, воспринималось исследователями как вполне достоверное в своей основе и служило показателем непрерывного существования независимого галицкого стола. Смущало только отчество Дмитрия — Борисович. Составители средневековых русских родословцев, а вслед за ними и ученые-генеалоги XVIII—XX столетий считали, что последний самостоятельный князь Дмитрий был сыном не Бориса, а Ивана, внуком уже упоминавшегося князя Федора. Поэтому относительно известия 1360 г. Никоновской летописи А. В. Экземплярский, например, писал следующее: «…принимая в соображение то обстоятельство, что в Никон. летописи часто встречаются ошибки и в хронологии и в генеалогии, позволительно усомниться и здесь в правдивости ее известия, тем более, что во всех без исключения родословных изгнанный из Галича Димитрий считается сыном Ивана…» [75]. В существовании у галицкого князя Федора сына Ивана в настоящее время сомневаться не приходится. Иван Федорович упомянут не только в записи на псковском паримейнике 1313 г., но и в статье 1345 г. Рогожского летописца, где сообщалось, что на дочери князя Ивана Федоровича Марии женился младший сын Ивана Калиты Андрей [76]. Что касается последнего галицкого князя Дмитрия, то вопрос о его отце решился с обнаружением Рогожского летописца. В этом раннем источнике приведено то же отчество Дмитрия, что и в Никоновской летописи, — Борисович [77]. Становится очевидным, что все известие 1360 г. о галицком князе Никоновской летописи является достоверным и что последний галицкий князь, вопреки показаниям позднейших родословцев, был сыном не Ивана, а Бориса.

Согласно известию 1363 г. ростовского летописного источника, у Дмитрия Борисовича была жена [78]. Следовательно, к 60-м годам XIV в. это был уже взрослый, сложившийся человек. Определяя, сыном какого князя Бориса мог быть севший в 1360 г. на галицкий стол Дмитрий, приходится остановиться на князе Борисе Дмитровском, скончавшемся в Орде в 1334 г. Думается, чти именно такое родство объясняет, почему один из внуков Дмитрия Борисовича в первой трети XV в. владел вотчиной в Дмитрове [79]. Последний факт свидетельствует и о том, что традиции владельческого единства Галича и Дмитрова дожили даже до XV в. Естественно, такие традиции были живучи и в XIV в. Их существование обусловило в определенной степени передачу в 1360 г. ханом галицкого стола сыну дмитровского князя.

Красноречива сама дата этой передачи. Посажение Дмитрия на стол в Галиче произошло с помощью Орды в тот самый год, когда на великое княжение Владимирское садится из той же монголо-татарской руки суздальский князь Дмитрий Константинович, а весь Ростов получает, скорее всего по ханскому ярлыку, местный князь Константин Васильевич [80]. Все три события, несомненно, взаимосвязаны. Суть их довольно прозрачна. Посажение на владимирский стол суздальского, а не московского князя, закрепление в Галиче дмитровского князя, передача всего Ростова местному князю отразили крупную политическую акцию Орды, направленную на подрыв объединительных достижений московских князей. Для вступившей в полосу смут Орды очень важно было удержать в подчинении богатый русский «улус», но для этого было необходимо приостановить усиление стремившейся к национальному освобождению Москвы. Поэтому передача Галича Дмитрию Борисовичу должна была преследовать антимосковские цели. А если так, то это означает, что в предшествующий период московские князья в отношении Галича чего-то добились.

И эти свои достижения московское правительство терять не хотело. Уже через три года после ордынских нововведений 1360 г. москвичи окончательно согнали с великокняжеского стола суздальского князя; поддержав своего ставленника, заставили удалиться из Ростова Константина Васильевича, а из Галича выгнали Дмитрия [81]. Таким образом, источники указывают на то, что в 1360—1363 гг. Галицкое княжество было реставрировано с помощью ордынской силы. И то обстоятельство, что в 1360 г. Галич получил не прямой потомок галицкого князя, а его племянник, подчеркивает своеобразие момента. Весьма характерно, что даже при поддержке монголо-татар Дмитрий Борисович уже не претендовал на свою отчину — Дмитров. Но ему удается получить дедину — окраинный Галич. Видимо, Дмитрий Борисович еще живет воспоминаниями о прежнем владельческом единстве Дмитрова и Галича. У него есть определенные права на эти города с их волостями, но реализовать их самостоятельно ему уже не под силу. Очевидно, до 1360 г. в политическом статусе Дмитрова и Галича произошли какие-то изменения. Какие же?

Летописная статья 1368 г., повествуя о первом походе литовского великого князя Ольгерда на Москву, наряду с московской и коломенской упоминает и дмитровскую рать. Все три рати были в распоряжении московского великого князя Дмитрия Ивановича [82]. Становится ясным, что к 1368 г. Дмитров уже был в руках Москвы. Принадлежность Дмитрова к владениям московского князя вырисовывается и из анализа событий 1372 г., когда враждовавший с Дмитрием Ивановичем Московским тверской князь Михаил Александрович взял и сжег Дмитров [83]. С другой стороны, в последней духовной великого князя Ивана Ивановича Красного Дмитров еще не упоминается в составе московских владений. Эта духовная датируется 1359 г. Следовательно, превращение Дмитровского княжества в вотчину московских князей произошло между 1359 и 1368 гг. Поражение в 1360 г., т. е. как раз в названный промежуток времени, сына дмитровского князя на стол не в своей отчине, а в Галиче подсказывает дату присоединения Дмитрова к Москве. Это — 1360 г. Очевидно, что московский великий князь, за которого по причине его малолетства действовали его бояре, лишившись в первой половине 1360 г. владимирского стола и оказавшись обладателем весьма скромных по размерам территорий в собственно Московском княжестве [84], компенсировал это захватом соседнего с Москвой небольшого Дмитровского княжества. Захват совершился, видимо, без особых потрясений. Дмитровские князья были слабы, а в самом Дмитровском княжестве уже ряд лет существовали владения князей московского дома и распространялось их влияние.

Что касается Галицкого княжества, то тут уместно вспомнить то место из духовной Дмитрия Донского 1389 г., которое около полутора столетий служит предметом обсуждения историков. В своей духовной Дмитрий Иванович сослался на «купли» деда — Ивана Калиты. Среди этих «купель» (Белоозера, Углича) был и Галич «со всЪми волостми и съ селы и со всЪми пошлинами» [85]. Недоумения и споры исследователей по поводу утверждений завещания Дмитрия Донского объясняются двумя моментами, которые в свое время четко сформулировал А. Е. Пресняков [86]. Во-вторых, ни в духовных самого Ивана Калиты, ни в духовных его сыновей — преемников на московском и владимирском великокняжеских столах Симеона Гордого и Ивана Ивановича Красного — «купли, и в их числе галицкие земли не фигурируют» [87]. Во-вторых, считалось, что во времена Донского по крайней мере на Белоозере и в Галиче продолжали править князья местных династий. Однако, как показал предшествующий анализ, в отношении Галича дело обстояло много сложнее, чем считали прежние исследователи, ибо присутствие на галицком столе представителя боковой линии галицких князей и посажение его в Галиче в тот год, когда Орда активно вмешалась в русские дела, указывают скорее всего на восстановление независимого Галицкого княжества. Поэтому второе основание для споров должно отпасть, но первое остается.

Расхождение между завещаниями Дмитрия Ивановича и его предшественников комментировалось учеными по-разному. Н. М. Карамзин, первый обративший внимание на это несоответствие духовных грамот московских князей, сглаживал противоречие указанием на то, что Галич и другие «купли» «до времени Донского считались великокняжескими, а не московскими: потому не упоминается об них в завещаниях сыновей Калитиных» [88]. В то же время, несколько противореча себе, он подчеркивал зависимость «купель» от Московского княжества: они «не были еще совершенно присоединены к Московскому княжеству» [89]. Это сделал лишь Дмитрий Донской.

Н.М.Карамзину возражал С. М. Соловьев. По его мнению, присоединять «купли» к территории великого княжества Владимирского Ивану Калите не имело смысла, так как великим князем по его смерти мог стать не только представитель московского княжеского дома, но и князь тверской или нижегородский. «Это значило бы обогащать других князей за свой счет», — писал С. М. Соловьев [90]. Такое соображение С. М. Соловьева, разрушающее гипотезу Н. М. Карамзина, нельзя не признать резонным, хотя и с некоторыми оговорками.

Дело в том, что, как было показано в главе III, князья, занимавшие в XIV в. стол великого княжения Владимирского, стремились к расширению подвластной им территории и превращению ее в свое наследственное владение. Существование такой тенденции указывает на то, что великие князья XIV в. смотрели на управляемые ими земли несколько иначе, чем историк XIX в. Они больше заботились о том, чтобы, увеличивая территорию великого княжества, закрепить ее за собой и своим ближайшим потомством, чем угнетались постоянными опасениями (хотя такие опасения и появлялись) относительно возможного перехода в будущем владимирского стола в руки представителей иных династий. Поэтому вопрос, поднятый С. М. Соловьевым, должен решаться в иных плоскостях. Чтобы дать на него ответ, необходимо выяснить, во-первых, достигалось ли вообще расширение владимирской территории путем прикупов целых княжеств и, во-вторых, допускала ли Орда значительный территориальный рост великого княжения.

В отношении первого приходится констатировать, что никаких аналогичных или сходных случаев в XIV в. источники не отмечают. Данных, которые заставляли бы предполагать, что сыновья Александра Невского, князья тверского или московского домов (свидетельство о «куплях» Ивана Калиты как предмет анализа здесь, естественно, во внимание принято быть не может) увеличивали Владимирскую территорию какими-либо земельными покупками, не говоря уже о покупках соседних княжеств, нет. С другой стороны, как отмечали исследователи и как это было подтверждено выше, в XIV в. над землями великого княжества Владимирского установила свой контроль Орда, которая по мере возможности стремилась законсервировать размеры владений владимирских князей и контролировать сами посажения на великокняжеский стол. Политика Орды в русских землях в первой половине XIV в. показывает, что условий для «купель» в том их понимании, как предлагал Н. М. Карамзин, на Руси не было, и здесь С. М. Соловьев был прав.

Однако объяснение загадочных «купель» духовной грамоты 1389 г. Дмитрия Донского, предложенное самим С. М. Соловьевым, и повторявшее, кстати, другую мысль Н. М. Карамзина, в свою очередь страдало уязвимостью. По мнению С. М. Соловьева, «Калита купил эти города у князей, но оставил еще им некоторые права владетельных, подчиненных, однако, князю Московскому, а при Дмитрии Донском они были лишены этих прав» [91]. Догадка С. М. Соловьева не снимает недоумений. Непонятным остается характер отношений между московскими князьями и князьями «купленных» княжеств (С.М.Соловьев пишет только о городах, что неточно), причем отношений длительных, существовавших по меньшей мере на протяжении двух десятков лет.

Поэтому Б. Н. Чичерин решал задачу более просто и прозаично. Он полагал, что «купли» Ивана Калиты действительно имели место, что территориально Галич, Углич и Белоозеро не сливались ни с Московским княжеством, ни с великим княжеством Владимирским, там сидели свои князья, но… «неизвестно на каких правах» [92].

По-своему пытался разрешить проблему В. И. Сергеевич. Принимая аргументы С. М. Соловьева против Н. М. Карамзина, он в то же время указывал на недостаточность позитивных доводов автора «Истории России с древнейших времен». Если «купли» Калиты действительно имели место, то, по мнению В. И. Сергеевича, князь Иван должен был все-таки сказать о них в своей духовной, тем более что мелкие приобретения (село Богородское, купленные люди, бортники, даже кусок золота) были аккуратно перечислены в его завещании. «Итак, — подводил итог В. И. Сергеевич, — молчание завещаний Калиты и его детей остается необъясненным, а возбуждаемые им сомнения неустраненными. Несомненно только следующее: Галич, Белоозеро и Углич в состав московской территории вошли при Дмитрии Донском» [93]. Последнее обстоятельство, казавшееся В. И. Сергеевичу несомненным, дало ему повод подозревать ссылку духовной Дмитрия Донского. Полагая, что внук Калиты присоединил Галич силой, В. И. Сергеевич делал вывод о «несоответствии языка официальных актов с действительными способами приобретения» земель московскими князьями, а поэтому указание Донского на «купли» деда расценивал как своего рода пропагандистский прием, вызванный «желанием замаскировать» насильственные действия [94]. Эту мысль В. И. Сергеевича позднее разделял и А. Н. Насонов [95]. В последнее время ее поддержал также французский исследователь В. А. Водов [96].

Значительное внимание вопросу о «куплях» Ивана Калиты уделил А. Е. Пресняков. Он внимательно разобрал все аргументы своих предшественников, сделал ряд интересных частных наблюдений, но в целом его толкование вопроса эклектично, и к твердому выводу он так и не пришел. С одной стороны, А. Е. Пресняков согласился с той точкой зрения Н. М. Карамзина, что «купли» князя Ивана имели отношение к великому княжению, а не к собственно Московскому княжеству [97]. А. Е. Пресняков даже попытался подкрепить заключение Н. М. Карамзина указанием на структуру завещания Дмитрия Донского, где, по его мнению, было проведено четкое разграничение между старыми вотчинами (московскими) и великокняжескими владениями [98]. К последним А. Е. Пресняков отнес и «купли» Ивана Калиты. Однако ссылка духовной на характер приобретения Галича, Углича и Белоозера заставила А. Е. Преснякова все-таки выделить «купли» из общего комплекса великокняжеских волостей [99]. Даже при довольно искусственном членении завещания Дмитрия Ивановича [100] содержание сделок, названных в нем «куплями» Калиты, а также судьбы Галича, Углича и Белоозера до их слияния с вотчиной московских князей продолжали быть для А. Е. Преснякова неясными, и он вынужден был воспользоваться объяснением С. М. Соловьева об оставлении Калитой некоторых владельческих прав за местными князьями [101]. «Уступка княжеских владений великому князю с сохранением права владельца „ведать“ их пожизненно встречается и позднее в московской практике», — писал А. Е. Пресняков, пытаясь дополнить объяснение С. М. Соловьева ссылкой на передачу белозерской княгиней Феодосией земель своему племяннику Дмитрию Донскому [102]. Но разбирая указанный им же случай, А. Е. Пресняков вынужден был констатировать, что речь в нем идет только о части княжеских белозерских волостей, а не обо всем княжении, и что «купли» Калиты — «владения иного типа и судьба их иная» [103]. В итоге решения вопроса о «куплях» так и не последовало.

Весьма ценные соображения о «куплях» были высказаны М. К. Любавским. Он отверг мысль С. М. Соловьева о том, что в результате сделок Калиты за местными князьями могли оставаться права самостоятельных правителей. «…Такая сделка, — считал, и основательно, М. К. Любавский, — была бы мыслима в форме предоставления княжеств в пожизненное владение продавшим князьям, а не до поры до времени, со включением и преемников» [104]. Сам М. К. Любавский полагал, что «купли» действительно имели место, что Калита купил Галич, Углич и Белоозеро, заплатив ордынский выход за местных князей (здесь М. К. Любавский последовал за догадкой, высказанной еще С. М. Соловьевым [105]), которые в результате такой операции перешли на положение князей служебных [106]. Но если М. К. Любавский прав в определении юридического статуса утративших свою власть галицкого, углицкого и белозерского вотчичей, то его мнение о характере «купель» Калиты вызывает серьезные сомнения. Оно не находит аналогий в фактах русской истории XIII—XIV вв. Непонятным остается и отсутствие упоминаний «купель» в духовной самого Калиты и его сыновей.

Поэтому Л. В. Черепнин высказался за существование недошедшего завещания Ивана Даниловича, в тексте которого упоминания о «куплях» имелись. По предположению Л. В. Черепнина, эта духовная Калиты не была утверждена в Орде, и ее пришлось отставить. Лишь полвека спустя Дмитрий Донской вспомнил о ней и в своей «душевной» грамоте сослался на «купли» деда [107].

Нужно сказать, что мысль Л. В. Черепнина о третьей духовной грамоте Ивана Калиты не является оригинальной. Впервые она была высказана В. И. Сергеевичем, который сам же отверг ее по весьма веским соображениям [108].

На другой недостаток изложенной концепции указал А. И. Копанев, отметивший, что Л. В. Черепнин под «куплями» понимает «обычные приобретения сел на территории Белоозера, Галича и Углича», тогда как в духовной Донского речь идет о «купле» его дедом целых княжений [109]. Под «куплями» А. И. Копанев предложил понимать «определенный успех политики Ивана Калиты, который давал право внуку указать на купли как на основание своих политических действий» [110]. Нельзя не видеть, что подобный «определенный успех» не разъясняет существа дела. «Определенность» страдает неопределенностью. Не случайно поэтому, что, говоря о Белоозере, А. И. Копанев «куплей» Калиты считает … брак белозерского князя с дочерью Ивана Даниловича, в результате которого княжество будто бы было подчинено Москве [111]. Думается, что искусственность подобного понимания очевидна.

С.М.Каштанов предположил, что Иван Калита купил только города Галич, Белоозеро и Углич, а их волости были захвачены уже Дмитрием Донским, примирив при таком решении вопроса мнения С. М. Соловьева и В. И. Сергеевича [112].

Подводя итог высказанным в исторической литературе точкам зрения на «купли» Ивана Калиты, упомянутые только в завещании 1389 г. Дмитрия Донского, приходится констатировать, что все рассмотренные выше ученые мнения загадки не решили. На старом материале о политической судьбе Галича остается говорить только в самой общей форме. Ясно, что Галич попадает под власть сидевших на владимирском великокняжеском столе московских князей, но произошло ли это при Дмитрии Донском или значительно раньше, при Иване Калите, выяснить без дополнительных данных невозможно.

Такие дополнительные данные содержит запись на галицком евангелии 1357 г.: «В лЪто 6865 индикта 10-е, кроуга солнечного 6-е мЪсяца февраля 22 на память святого отца Офонасья написано бысть святое еуаггелие въ град (Ъ) в ГаличЪ при княженьи великого князя Ивана Ивановича рукою грешного Фофана, оже боуду не исправил в коемь мЪcтЪ, исправя бога дЪля чтите, а не кленЪте» [113].

Современность и достоверность записи не вызывают сомнений [114]. Из нее явствует, что самостоятельного Галицкого княжества в 1357 г. не существовало. Галицким князем считался занимавший стол великого княжения во Владимире второй сын Калиты Иван Иванович Красный. Этот факт, во-первых, подтверждает высказанную ранее мысль о том, что в 1360 г. Галицкое княжество получило независимость с помощью Орды; во-вторых, становится ясным, что князья московского дома владели Галичем еще до Донского и ссылка последнего в своей духовной на «купли» деда отражала реальность, Очевидно, что первым из московских Даниловичей, распространивших свою власть на Галицкое княжество, был Иван Калита.

Почему же, однако, Дмитрий Донской называл это «куплей»? Для выяснения поставленного вопроса необходимо решить предварительную задачу. Она заключается в определении того, слилось ли территориально Галицкое княжество с Московским, а может быть с великим княжеством Владимирским, или же сохранило территориальную целостность. Духовная Дмитрия Донского дает основание полагать, что слияния не было. Показания духовной находят подтверждение во второй договорной грамоте Дмитрия Ивановича с его двоюродным братом Владимиром Андреевичем. В XV веке знали, что указанный договор был заключен при жизни митрополита Алексея [115], т. е. до 12 февраля 1378 г., когда умер этот церковный и политический деятель [116]. С другой стороны, договор не мог быть составлен ранее начала 1372 г., поскольку в его тексте упоминаются дети Владимира Андреевича [117]. Такое упоминание было бы бессмысленным, если князь Владимир не был бы женат. Женился же он в начале 1372 г. на дочери великого князя Литовского Ольгерда Елене [118]. Следовательно, соглашение было заключено между началом 1372 г. и 12 февраля 1378 г. Эти хронологические рамки можно сузить. Сохранившийся текст договора упоминает сына великого князя: «…тоб (е), брата своег (о) старЪишег (о), князя великого), соб (Ъ) отцемъ, а сына твоег (о)…», «а ци б (ог)ъ размыслить о с (ы)ну о твоем, о братЪ…» [119]. Речь может идти только о сыне Дмитрия Ивановича Василии, родившемся 30 декабря 1371 г. [120] Следующий сын Дмитрия Юрий родился 26 ноября 1374 г. [121], но он в договоре не упоминается. Отсюда вытекает, что последний составлен между началом 1372 и 26 ноября 1374 г. В тексте договора наблюдается двойственное решение вопроса о территории великого княжения Владимирского. С одной стороны, Владимир Андреевич обязывался «вотчины м (и), г (о)с (поди)не, твоее и великог (о) кня[женья] ми под тобою не искати», из чего можно сделать вывод, что великое княжение принадлежало Дмитрию Московскому. С другой — в грамоте сохранилась фраза «пожалуетъ нас б (ог)ъ, наидемъ тоб (ъ), княз (ю) великому, великое…» [122]. А. В. Экземплярский, а вслед за ним и другие исследователи, дополнили фразу словом «княжение», что представляется бесспорным [123]. В таком случае необходимо прийти к заключению, что в момент составления договора Дмитрий Московский не обладал всей полнотой власти во Владимирском великом княжестве.

Отмеченное противоречие находит свое объяснение в той ситуации, которая сложилась в Северо-Восточной Руси в 1371—1373 гг. 10 апреля 1371 г. из Орды на Русь с ханским ярлыком на великое княжение Владимирское вернулся Михаил Александрович Тверской, но закрепиться на территории великого княжения из-за сопротивления москвичей ему не удалось [124]. Чтобы положить конец проискам тверского князя, в Орду отправился Дмитрий Московский. За большие деньги ему в свою очередь удалось получить от Мамая великокняжеский ярлык [125], однако монголо-татары не отобрали при этом ранее выданного ярлыка у Михаила Тверского. С осени 1371 г., жогда Дмитрий Иванович возвратился из Орды, на Руси по сути дела сложилось двоевластие. И московский, и тверской князья стремились закрепиться в городах и волостях великого княжения. Почти весь 1372 г. прошел под знаком ожесточенной борьбы между ними. В итоге перевес оказался на стороне Дмитрия Ивановича, но Михаил Тверской сумел удержать за собой некоторые великокняжеские территории, в частности в Торжке и Бежецком Верхе. Лишь после 20 декабря 1373 г., т. е. в самом конце 1373 г. или начале 1374 г., по словам летописи, «створишеться миръ» между соперниками [126]. Очевидно, что после этого мира все великое княжение и формально и фактически принадлежало уже одному Дмитрию Московскому. Следовательно, колебания в вопросе о судьбах великого княжения, отраженные во второй договорной грамоте Дмитрия Ивановича с Владимиром Андреевичем, могли иметь место только до конца 1373 — самого начала 1374 г. Таким образом, хронологические рамки оформления данной договорной грамоты еще более сужаются: начало 1372 г. — начало 1374 г. Скорее всего, она была составлена в 1372 г., когда между Москвой и Тверью шла особенно напряженная борьба.

Сам документ дошел в очень дефектном состоянии. Правый и левый края его оборваны, осталась только средняя часть. В ней читается следующая фраза: «А рубежь Галичю и Дми… при ИванЪ и при наших отцЪхъ при великих князЪхъ…» (многоточием отмечены утраченные места) [127]. Фраза представляет собой шаблонную формулу. Пропуск в ее середине может быть реконструирован на основании подобных же формул других княжеских договорных грамот XIV в. В целом фраза должна читаться так: «А рубежь Галичю и Дми[трову как былъ при нашемь дЪдЪ при великом князи] при ИванЪ и при наших отцЪхъ при великих князЪхъ…» [128]. Восстановленный в таком виде текст договора 1372 г. свидетельствует, во-первых, о наличии четких границ Галича и Дмитрова, из чего можно заключить, что их территории не сливались с другими, оставались обособленными; во-вторых, возводит эти границы ко времени Ивана Калиты, который как раз и совершил пресловутые «купли»; в-третьих, ясно указывает на неприкосновенность установленных при Калите галицких и дмитровских рубежей вплоть до вокняжения Дмитрия Ивановича. Таким образом, необходимо признать, что в результате «купли» Калиты Галич сохранился как определенная территориальная единица. Никакого присоединения к Москве или Владимиру не произошло [129].

Зафиксировав это обстоятельство, можно теперь вернуться к вопросу о самой сути «купли» Галича. Уже семантика слова «купля» подсказывает, что речь должна идти о какой-то покупке. Но мысль о приобретении Калитой Галича у местного князя за внесенный ордынский выход, отчетливо высказанная М. К. Любавским, неприемлема. Русская история XIV в. подобных сделок не знала. В те времена русские князья получали княжества по ханским ярлыкам, которые можно было купить. Так, в частности, был приобретен великим князем Василием Дмитриевичем в 1392 г. Нижний Новгород. По словам летописи, этот сын Дмитрия Донского, раздав «дары великии» в Орде, «взя Нижний Новъградъ златомъ и сребромъ, а не правдою» [130]. Подобным образом, видимо, поступал еще прадед Василия Иван Калита, за большие деньги получая в Орде ярлыки на мелкие княжества, в частности на Галич. Такую операцию Дмитрий Донской, скорее всего, и называл «куплей» своего деда. Местные же князья, видимо, служили великокняжескими наместниками в Новгороде, Пскове или крупных центрах Владимирского великого княжества (например, в Костроме).

Предложенное объяснение характера «купель» Ивана Калиты снимает все те недоумения историков, о которых говорилось выше. В самом деле, получение ярлыка на Галицкое княжество подразумевало существование княжества как определенной территориальной единицы. Ярлык на галицкий стол мог быть передан ордынским ханом не только князю-москвичу, но и любому другому русскому князю. Так, кстати говоря, оно и случилось в 1360—1363 гг. Подобная возможность делает понятной ту феодальную юридическую тонкость, почему, владея Галичем, Калита и его сыновья не могли считать его территорию частью территории своей московской вотчины или великого княжества Владимирского. Тем самым проясняется отсутствие упоминаний о «куплях» в их духовных грамотах.

Итак, удается установить, что в политическом статусе Галича до 1360 г. произошли серьезные изменения. Оказывается, галицкая территория весьма продолжительное время находилась под контролем московских князей. Вполне возможно, что Иван Калита начал править в Галиче вскоре после смерти в 1335 г. Федора Галицкого [131]. Московские князья занимали галицкий стол до самого конца 50-х годов XIV в., когда, как уже говорилось, Орда передала ярлык на этот стол дмитровскому князю Дмитрию Борисовичу.

Пример с Галичем вскрывает явления более широкого и общего порядка в формировании государственной территории Северо-Восточной Руси. Политический упадок ряда мелких северо-восточных русских княжеств в начале XIV в. вполне логично завершился во времена Ивана Калиты его «куплями», т. е. управлением их территорией без права наследственного владения. Наряду с попытками расширения пределов великого княжества Владимирского, стремлением сделать отчинными приобретенные на чужих территориях села, «купли» были проявлением, хотя и своеобразным, того общего центростремительного процесса на русском Северо-Востоке, который ясно обнаруживается в XIV в.

В этот процесс оказались вовлеченными и дмитровско-галицкие территории. Они все более и более подпадали под контроль великих князей владимирских, а в конце 50 — начале 60-х годов XIV в. превратились уже в наследственные земли великого князя Дмитрия Ивановича Московского. Всякие остатки политической самостоятельности Дмитровского и Галицкого княжеств, их потенциальные возможности возвращения в число суверенных государственных образований были ликвидированы.

К концу XIV в. распалось на уделы долгое время бывшее единым Стародубское княжество. Свидетельства о его дроблении содержатся в актах XIV—XV вв., а также в более поздних источниках — родословных книгах. Согласно этим документам, у князя Андрея Федоровича Стародубского было четыре сына: Федор Стародубский, Василий Пожарский, Иван Ряполовский и Давыд Палецкий [132]. Прозвища сыновей Андрея Федоровича, полученные ими по центрам владений, помогают определить местоположение их уделов и вместе с тем очертить ту основную территорию, которую занимало Стародубское княжество в XIV в.

Самым крупным из четырех образовавшихся уделов был сооственно Стародубский. Его центром стала столица княжества г. Стародуб, располагавшийся на правом берегу Клязьмы на месте современного Кляземского Городка [133]. В состав территории удела входило стоявшее к северо-востоку от Стародуба близ оз. Горшкова с.Алексино, в конце XIV — первой четверти XV в. бывшее центром одноименного стана [134]. Принадлежность других селений к Стародубскому уделу определяется по их названиям, соответствующим прозвищам потомков князя Федора Андреевича Стародубского. Так, младший сын этого князя Василий носил прозвище Ромодановского [135]. Известно расположенное к востоку от Стародуба с. Ромоданово [136] — очевидно отчина князя Василия. По всей вероятности, оно входило в Стародубский удел. Один из внуков князя Ф. А. Стародубского Петр Федорович носил прозвище Осиповского [137]. Оно было дано ему по с. Осипову, стоявшему на юг от Стародуба [138]. По-видимому, и это село нужно относить к территории Стародубского удела. Другой внук князя Федора князь Михаил Иванович Голибесовский около середины XV в. владел вотчинным селом Троицким [139]. Поскольку оно принадлежало еще его отцу, можно считать, что Троицкое также относилось к Стародубскому уделу. Местоположение с. Троицкого устанавливается на основании раздельной грамоты 1490 г. на это село между князьями Ф.Ф. и В. Ф. Пожарскими, сыновьями князя Ф. Д. Пожарского, купившего Троицкое у князя М. И. Голибесовского, и старых карт. В раздельной упоминается «Черневская сторона» Троицкого села [140]. На картах примерно в семи км на юг от г. Коврова показано с. Троицкое, а в двух км юго-западнее Троицкого — д. Чернева [141], которая, очевидно, и дала название «Черневской стороне». Все это позволяет отождествлять села Троицкое XV в. и Троицкое XIX в. В меновной грамоте, относимой примерно к 40—70-м годам XV в., князей Ф. Д. Пожарского и М. И. Голибесовского на с. Троицкое упомянуты соседние владения «брата» князя Андрея [142]. Карта фиксирует рядом с с. Троицким д.Андреевскую [143], в которой по сходству названий и расположению следует видеть владение князя Андрея. Речь должна идти не о князе Андрее Даниловиче Пожарском [144], как полагал И. А. Голубцов, такой князь неизвестен, а о князе Андрее Федоровиче Кривоборском, троюродном брате Ф. Д. Пожарского и внуке Ф. А. Стародубского. То, что владения А. Ф. Кривоборского находились в районе д. Андреевской, подтверждается фактом принадлежности ему с. Рождественского (будущего г. Коврова) [145] и упоминанием в раздельной грамоте 1490 г. на с. Троицкое «рубежа» князя Василия Коврова — единственного сына А. Ф. Кривоборского [146]. Очевидно, участок д. Андреевской, а также с. Рождественское должны быть отнесены к территории Стародубского удела. Возможно, в этот удел следует включать также села Татарово и Шустове — вотчинные владения князя Ивана Васильевича Ромодановского, правнука Федора Андреевича Стародубского [147]. Село Татарово стояло на правом берегу р. Мстеры, левого притока р. Тары; село Шустове — на левом берегу р. Тары, правого притока Клязьмы [148].

География перечисленных сел показывает, что Стародубский удел занимал довольно значительное пространство по обоим берегам Клязьмы, главным образом по ее правобережью, простираясь примерно от нижнего течения р. Нерехты, правого притока Клязьмы, на западе до реки Мстеры и Клязьмы на востоке, где последняя круто поворачивает на юг. Южная граница удела шла по Таре, примерно до середины этой реки, где стояло с.Сарыево. На левом берегу Клязьмы западная граница удела захватывала низовье Уводи, пересекая, видимо, верховье р. Тальши, правого притока Уводи. Так можно думать на основании двух актов 50—60-х годов XV в. В одном из них содержится указание на Усольцы — владение князя Федора Федоровича Стародубского [149]. Федор Федорович — старший сын Федора Андреевича Стародубского [150]. Усольцы следует отождествлять с позднейшим с. Усольем на правом берегу Уводи в ее нижнем течении [151]. Несколько выше этого села в Уводь впадает р. Тальша, на которой или близ которой, согласно другому акту, находились владения князей Петра Стародубского, другого сына Ф. А. Стародубского, и Федора Давыдовича и Федора Федоровича Палецких-Пестрых [152]. Существование владении стародубских иняэей около с. Усолье косвенно подтверждает верность идентификации Усолец с Усольем.

Территория трех остальных уделов Стародубского княжества определяется менее четко. Правда, центры владений Ивана Ряполовского и Давыда Палецкого устанавливаются легко. Это стоявшее к северо-востоку от Стародуба на р. Унгаре, левом притоке Тезы, с. Ряполово и расположенное еще дальше на северо-восток, на р. Палежке широко известное ныне с. Палех [153]. Благодаря обнаруженной В. Д. Назаровым меновной грамоте князей Даниила Васильевича Пожарского и Дмитрия Ивановича Ряполовского выясняется, что в удел первого ряполовского князя Ивана Андреевича входило Мугреево [154]. Так называлась территория по правому берегу Луха, несколько выше впадения в Лух р. Талицы [155]. Что касается границ Палецкого удела, то на основании известных ныне источников точно провести их линию невозможно.

До настоящего времени не было известно местонахождение центра владений князей Пожарских. Хотя исследователи производили их прозвище от с. Пожар или Погар [156], а источники XVI в. даже упоминают волость Пожар в Стародубе Ряполовском [157], но ни таких сел, ни такой волости историко-географы не нашли [158]. Когда во второй половине XIX — начале XX в. был опубликован ряд грамот князей Пожарских, выяснилось, что большинство владений представителей этого рода сосредоточивалось в Мугрееве [159]. На этом основании С. Ф. Платонов писал о том, что территория по верхнему течению рек Луха и Тезы была «родиной» Пожарских [160]. Однако теперь с обнаружением меновной грамоты XV в. князей Д. В. Пожарского и Д. И. Ряполовского стало очевидным, что Мугреево было исконной отчиной Ряполовских. Первоначальным же владением князей Пожарских была волость Пожар. Как свидетельствует меновная, князь Даниил «променил князю Дмитрею свою отчину Пожар со всем и с тем, што к нему потягло, как было за моим отцом за князем за Васильем за Ондреевичем» на Мугреево [161]. Следовательно, древний удел Пожарских был не в Мугрееве.

Местоположение Пожара выясняется благодаря духовной грамоте 1521/22 г. князя И. В. Ромодановского. В документе описываются границы владений этого князя, в том числе и с Пожаром: «А с Пожаром за Де[б]рью и Озерскую рубеж от реки отто Тары по закладницу по Сарыевскую по потесом к Бондаром от Пожара, а от Бондар да к Полтинину починку по потесом ото Осипова и от Пожара; и от Осипова за рубежом к Городищу да к Харятинскому рубежю — левая сторона к Пожару и к Осипову, а правая сторона к Полтинину починку, да к Пазухину Углу, да к Петровскому селу з деревнями и за Дебрью к деревням» [162]. Из перечисленных географических названий большинство локализуется по данным XIX в. Село Сарыево стояло на левом берегу Тары, в ее среднем течении. На северо-запад от Сарыева по обе стороны оврага Крондровского, спускавшегося слева к Таре, были расположены деревни Дебря и Озерки [163]. К северо-западу от Дебри и Озерок находился Кляземский Городок, в процитированном отрывке, видимо, названный Городищем. Справа от этой линии стояли села Петровское и Харятино, а слева — с. Осипово [164]. Пожар был расположен в той же стороне, что и Осипово. Следовательно, древний Пожарский удел лежал на юг и юго-запад от Стародуба.

Таким образом, Стародубское княжество в целом занимало территорию от рек Нерехты и Талыпи на западе до среднего течения Луха на востоке и от р. Тары на юге до с. Палех на севере. (См. рис. 9).

Возвращаясь к владельческому дроблению Стародубского княжества в конце XIV в., следует указать па некоторые особенности этого дробления. Оказывается, князья Пожарские, Ряполовские и Палецкие владели землями не только вокруг своих удельных центров. Так, сын Василия Пожарского Даниил имел земли около оз. Смехро [165], расположенного по соседству со Стародубом на другом, левом, берегу Клязьмы [166]. Деревенькой около того же озерка владел в XV в. сын первого ряполовского князя Семен Хрипун [167]. Источники XVI в. указывают на вотчину князей Тулуповых — с. Воскресенское на р. Шижехте [168]. Тулуповы были потомками князя Давыда Палецкого. Но с. Воскресенское стояло гораздо ближе к Стародубу, чем к Палеху. Концентрация отдельных владений различных ветвей стародубских князей около их стольного города говорит о том, что при образовании первых уделов в Стародубском княжестве к уделам младших князей добавлялись села и угодья на территории собственно стародубской округи. Очевидно, феодальное дроблеиие незначительного Стародубского княжества начиналось так же, как и княжеств крупных — Тверского или Московского. Такое распределение владений способствовало (до известных пор) политическому единству княжества, поскольку делало удельных князей заинтересованными в сохранении за собой сел, деревень и угодий, расположенных близ главного центра княжества, а этот центр оставался в руках старшего представителя местного княжеского дома. Заботой об «единачестве» в политических делах своих сыновей под руководством старшего из них было продиктовано и наделение Андреем Федоровичем Стародубским своего первенца Федора большим по сравнению с остальными уделом. Показательно, что в наиболее ранних стародубских актах владения князя Федора Андреевича характеризуются как находящиеся в «старЪишинъствЪ», «в старишом пути» [169].

Общие черты, прослеживаемые в формировании территорий уделов Стародубского и других княжеств, думается, следует объяснить одинаковыми закономерностями их развития, именно проявлением определенных центростремительных политических тенденций.

Если обратиться к истории Стародубского княжества до периода его распада на уделы, то проявление таких тенденций можно, кажется, усмотреть в некоторых ее фактах.

Под 1330 г. летописи сообщают об убийстве в Орде князя Федора Стародубского [170]. Сопоставляя смерть Федора с целой серией казней русских князей во времена хана Узбека, по аналогии можно прийти к выводу о политической подоплеке этого убийства, подоплеке, которая заключалась, по-видимому, в стремлении Стародубского князя сохранить целостность своих владений от посягательств извне [171].

Князю Федору наследовал сын, по всей вероятности — старший, Дмитрий. Летописи относят кончину Дмитрия Федоровича Стародубского к лету 1355 г. [172] Преемник Дмитрия, его брат Иван сел «на княжение въ СтародубЪ» только зимой 1356/57 г. [173] Почему же в течение примерно полутора лет стародубский стол оставался незанятым?

Отрывочные известия летописных сводов за последующие годы дают некоторый материал для ответа на поставленный вопрос. Так, летописи отмечают, что во время похода великого князя Литовского Ольгерда на Москву в 1368 г. в пределах «области Московьскыя» литовцами был убит князь Семен Дмитриевич Стародубский, по прозвищу Крапива [174]. Очевидно, это сын Стародубского князя Дмитрия Федоровича, но он уже не княжил в Стародубе, где правил, скорее всего, его дядя Андрей, а служил московскому князю [175].

Иван Стародубский, по-видимому, поддерживал суздальского князя Дмитрия Константиновича в его борьбе за Владимирское великое княжение с Дмитрием Московским. Поэтому, когда в 1363 г. великокняжеский стол окончательно перешел к московскому князю, Иван был изгнан из Стародуба [176]. Его преемником стал не племянник, сын княжившего в Стародубе Дмитрия Федоровича Семен, а младший брат Ивана Андрей, который действовал уже в русле московской политики [177]. Ориентация Ивана Федоровича Стародубского не на Москву и более поздний факт службы московскому князю сына Дмитрия Стародубского Семена говорят о том, что между летом 1355 г. и зимой 1356/57 г. в Стародубе, по-видимому, произошло столкновение среди членов тамошней правящей династии за верховную власть в княжестве. В итоге владельческая целостность Стародубского княжества была сохранена. Очевидно, и в данном случае дали знать себя местные центростремительные тенденции.

Если заключения о таких тенденциях верны, то нужно говорить об их существовании в XIV в. не только в крупных княжествах Северо-Восточной Руси, но и в княжествах мелких, игравших второстепенную роль в политической жизни той поры. Наличие объединительных устремлений на местах объясняет ту общую тягу к созданию единого национального государства, которая достаточно четко проявляется на русском Северо-Востоке в XIV столетии.

Дробление же Стародубского княжества на уделы произошло в период, когда Дмитрий Московский добился слияния Московского и великого княжества Владимирского в единое целое и когда стало ясным, что существование по соседству независимого Стародубского княжества препятствует более широким объединительным планам московских князей. В этих условиях сохранение прежней целостности Стародубского княжества стало невозможным, и оно начинает дробиться на уделы, которые в XV в. мельчают настолько, что быстро сводят положение некогда суверенных князей стародубских к положению служебных князей московского дома.

Территории Ростовского, Углицкого, Ярославского, Моложского и Белозерского княжеств в XIV в.

Обширными территориями, главным образом за Волгою и на Севере, продолжали владеть в XIV в. потомки старшего сына Всеволода Большое Гнездо Константина. Представление о размерах их владений дает летописное известие 1394 г. о смерти ростовского архиепископа Федора, который был Церковным иерархом «града Ростова и Ярославля, БЪлаозера и Устюга, Углича Поля, Мологи» [1]. Здесь перечислены те самые города, которые Всеволод Большое Гнездо еще при своей жизни отдал в управление своему первенцу Константину и большинство которых после смерти последнего стало центрами отдельных владений его сыновей и внуков. Простиравшиеся на много сотен километров с запада на восток и с юга на север земли Константиновичей долгое время были подвластны только им, но в XIV в. здесь появляются и владения князей — потомков Ярослава Всеволодовича.

Ростов, бывший стольным городом Константина, в XIV в. уже не имел того политического значения, какое было у него прежде. Только в церковном отношении Ростов оставался центром всех княжеств, на которые распалась отчина старшего Всеволодовича. Во владельческом же отношении даже собственно Ростовское княжество не сохранило в XIV в. своей целостности. Намек на его политический и территориальный раздел содержится в летописном известии 1316 года. В Софийской I и Новгородской IV летописях сообщается, что в том году «прииде изо Орды князь Василей Костянтиновичь, а съ нимъ татарьские послы Сабанчей и Казанчий, и много зла сътвориша Ростову» [2]. Это известие, отсутствующее в других более ранних летописных памятниках, следует возводить, согласно исследованию А. А. Шахматова, к ростовскому своду начала XV в. архиепископа Григория, послужившему источником свода 30-х годов XV в. — общего источника Софийской I и Новгородской IV летописей [3]. В ростовском своде конца XV в. под 1316 г. также читается сообщение о приходе с послами из Орды князя Василия, но фразы о «зле» в Ростове нет [4]. Между тем эта фраза является важным свидетельством о борьбе внутри Ростовского княжества: ведь упомянутый князь Василий Константинович был младшим сыном ростовского князя Константина Борисовича и должен был наследовать по крайней мере часть княжества [5]. Но если он с монголо-татарами творит «зло» в Ростове, это означает, что Ростов принадлежал не ему одному. Кому же еще?

Здесь возможны два предположения. В 1316 г. был жив племянник Василия, сын его старшего брата Александра Юрий, которого летопись называет «Ростовским» [6]. Допустимо, что был жив еще и сам князь Александр Константинович, а также их двоюродный брат Иван Дмитриевич [7]. Между этими князьями и мог произойти (или быть закреплен) после смерти в 1305 г. Константина Борисовича Ростовского [8] раздел собственно Ростовского княжества.

Но может быть предложено и иное толкование известия 1316 г. В ростовском летописании отмечалось, что за год до прихода из Орды Василия Константиновича оттуда же пришел на Русь великий князь Владимирский Михаил Ярославич Тверской и привел с собой послов Таитемеря, Мархожу и Индыя, которые «в РостовЪ, быша и много зла подЪяша» [9]. Не исключено поэтому, что действия Василия Ростовского в 1316 г. были направлены не против ближайших родственников, а против великого князя, стремившегося распространить свой контроль на ростовские земли, как позднее это удалось Ивану Калите. Но при всех предположениях несомненным будет вывод о делении власти и, весьма вероятно, также территории в Ростовском княжестве в начале XIV в. Вопрос только заключается в том, владели ли частями Ростовского княжества представители местного княжеского дома или на некоторые части распространила свой контроль великокняжеская власть или же было то и другое вместе. Данные за последующие годы дают более ясные свидетельства о феодальном дроблении Ростова.

Василию Константиновичу Ростовскому наследовали его сыновья Федор и Константин [10]. Родословные росписи ростовских князей свидетельствуют, что между братьями произошел раздел: Федору досталась Стретенская половина Ростова, а Константину — Борисоглебская, и с той поры «родъ князей Ростовскихъ пошолъ надвое» [11]. Хотя княжеские родословные росписи составлялись едва ли ранее последней четверти XV в., скорее всего в XVI в., показания этих источников о владельческом делении Ростова в XIV в., по-видимому, верны. В некоторых родословных книгах указывается даже точная дата этого события: 1328 (6836) год [12], которую исследователи склонны принимать за достоверную и делать на ее основании ряд далеко идущих исторических выводов [13]. Между тем такая дата отсутствует в ранних родословных росписях [14]. Она, следовательно, привнесена в эти источники позднее и не является элементом старинного родословного предания о делении Ростова [15]. Основываться на ней нельзя, хотя раздел между Федором и Константином Васильевичами и произошел около указанного времени, во всяком случае, не позднее 1331 г., когда умер старший из братьев Федор [16]. Из комментария составителей родословной росписи к факту владельческого раздела Ростова, что «оттоле» род ростовских князей «пошолъ надвое», историки заключают о постоянно множившемся па протяжении XIV—XV вв. дроблении Ростовского княжества. «Постепенно нарастает это вырождение в XIV и XV столетиях, но поворотный пункт в истории ростовских князей агиограф Епифаний правильно отметил в дни в.к. Ивана Даниловича» , — писал А. Е. Пресняков [17], Известные в настоящее время факты рисуют дело несколько в ином свете.

В исторической литературе уже давно было обращено внимание на два свидетельства. Одно из них — летописное и относится к 1474 г. Под этим годом летописи сообщают, что «тое же зимы продаша великому князю Ивану Васильевичю князи Ростовьские свою отчину, половину Ростова съ всЪмъ, князь Володимеръ АндрЪевичь и братъ его князь Иванъ Ивановичь и съ всЪми своими дЪтми и з братаничи; князь же великий, купивь у нихъ, дасть матери своей ту половину, великой княгини Марьи» [18]. Другое свидетельство более раннее. Оно содержится в духовной грамоте великого князя Василия Васильевича, составленной между 3 мая 1461 года и 27 марта 1462 года. В своем завещании Василий Темный передавал своей жене, т. е. той же Марии Ярославне, «Ростов и со всЪмъ, что к нему потягло, и с селы своими, до eЪ живота. А князи ростовские, что вЪдали при мнЪ, при великом князи, ини по тому и деръжат…» [19]. Из сопоставления известий следует, что уже великий князь Василий Васильевич владел половиной Ростова [20]. Но какой? Двоюродные братья Владимир Андреевич и Иван Иванович Ростовские были правнуками Константина Васильевича [21]. Следовательно, отчиной братьев являлась Борисоглебская половина Ростова, которая и была уступлена Ивану III. Отсюда вытекает, что Василий Темный владел Стретенской половиной города.

Долгое время существовала догадка, будто Стретенская половина Ростова была впервые приобретена великим князем Василием Дмитриевичем [22]. Но А. Н. Насонов нашел летописец, в котором после известия о продаже части Ростова в 1474 г. пояснялось, что «первая же половина Ростова к МосквЪ соединися при великомъ князЪ Иване ДаниловичЪ» [23]. Получение Иваном Калитой половины Ростова следует датировать временем около 1332 г. и связывать с теми внутренними изменениями в Ростовском княжестве, которые последовали за смертью в 1331 г. князя Федора Васильевича и привели к возвышению его брата Константина [24]. С конца 30-х и по начало 60-х годов XIV в. Константин Васильевич постоянно упоминается в летописях с прозвищем «Ростовский», только он возглавляет ростовские полки, преимущественно он присутствует на междукняжеских съездах и ездит в Орду [25], т. е. ведает всеми военными и дипломатическими делами княжества.

Стретенская половина Ростова не стала наследственным достоянием московских князей. Ростов не упоминается как московская отчина в духовных грамотах Ивана Калиты, его сыновей и внука Дмитрия [26]. Очевидно, обладание Стретенской половиной Ростова было привилегией только великого князя Владимирского. Но поскольку стол великого княжения во Владимире с начала 30-х по конец 50-х годов XIV в. занимали исключительно князья московского дома, они и распоряжались этой частью Ростова. Как следствие такого положения следует рассматривать приобретение в Ростове Иваном Калитой с. Богородичского, превратившегося уже в отчинное владение его сыновей [27].

Итак, в 30 — начале 60-х годов XIV в. в Ростовском княжестве, с одной стороны, создаются очаги великокняжеских и собственно Московских владении и усиливается влияние великого князя [28], с другой — упрочивается власть Константина Васильевича, который долгое время выступает единственным главой своей земли [29]. Происходит нечто подобное тому, что ранее отмечалось в истории Нижегородского княжества, где союз Дмитрия Константиновича старшего с Москвой привел на первых порах к стабилизации внутреннего положения в княжестве.

Но объединительные тенденции в Ростове, отражавшиеся в деятельности местного князя, вступали в противоречие с объединительной политикой московских князей. И когда в 1360 г. малолетний Дмитрий Московский не получил ханского ярлыка на Владимирское великое княжение, князь Константин Ростовский захватил город. Краткое известие об этом («князя Костянтина весь Ростовъ») помещено в летописных сводах сразу же за сообщением о приходе из Орды с пожалованием в Галич князя Дмитрия Борисовича [30], что наводит на мысль о передаче «всего Ростова» Константину по ханскому ярлыку. Под «всем Ростовом» следует разуметь, видимо, не только собственно город Ростов, но и все Ростовское княжество в целом, где были владения московских князей. Решившись на столь крутой шаг внутри княжества, Константин Ростовский изменил и свою политическую ориентацию в общерусских делах. Теперь он выступает заодно с великим князем Владимирским Дмитрием Суздальским [31] — соперником московского князя.

Но когда в 1363 г. Москва окончательно взяла верх над Дмитрием, настала очередь и его ростовского союзника. В одном из ранних летописных сводов после рассказа об изгнании москвичами Дмитрия Суздальского из Владимира было записано: «Тако же надъ Ростовьскымъ княземъ» [32]. Хотя фраза очень лаконична, она позволяет строить некоторые догадки относительно каких-то акций правительства Дмитрия Московского против Константина Васильевича. Более определенные сведения на этот счет сохранились в ростовском летописании. Под тем же 1363 г. там сообщалось, что «князь АндрЪй Федоровичь приЪха изъ Переяславля въ Ростовъ, а съ ним князь Иванъ Ржевский съ силою» [33]. Комментируя это известие, А. В. Экземплярский писал, что «Ржевские, как известно, служили московским князьям, следовательно, и „великая сила“, шедшая с кн. Ржевским, была силою московскою, данною Андрею в помощь против его дяди» [34]. Хотя довод А. В. Экземплярского о службе Ржевских Москве и слаб [35], его основной вывод верен. Переяславль с 1362 г. был под контролем Дмитрия Московского, он являлся частью его великокняжеской территории, и потому приход оттуда князей Андрея, сына ростовского князя Федора Васильевича, и Ивана Ржевского в Ростов ясно показывает, что за их спиной стояла Москва [36]. Да и «сила великая» не могла быть самостоятельно собрана ни Андреем Ростовским, ни Иваном Ржевским.

Появление в Ростове Андрея Федоровича с московской ратью привело к политическим переменам в княжестве. Под 1364 г. в ростовском летописании сообщалось, что «того же лЪта поЪха князь Костянтинъ Василиевичь на Устюгъ» [37]. После этих событий определение «Ростовский» прилагается в источниках уже ко князю Андрею Федоровичу [38], из чего становится ясным, что именно он стал ростовским князем. О судьбе Константина Васильевича речь пойдет ниже. Здесь же следует подчеркнуть, что при Андрее Федоровиче княжество не стало единым. Есть несомненные свидетельства о феодальном дроблении Ростова в правление этого князя, скончавшегося в 1409 г.

Так, среди участников похода на Тверь в 1375 г. летопись называет наряду с Андреем Федоровичем князя Василия Константиновича Ростовского и его брата Александра Константиновича [39]. Очевидно, у каждого из них был свой особый полк, что делает весьма вероятным предположение о существовании у братьев самостоятельных уделов, с которых они собирали войско. Известны также ростовские двуименные монеты князей Андрея Федоровича и Александра Константиновича [40]. Как ни интерпретировать их двуименность, несомненным будет то, что такая особенность ростовского денежного чекана отразила деление власти, а также территории Ростова в конце XIV — начале XV в. [41].

События 1363 г., вероятно, вернули Москве Стретенскую половину Ростова. Духовная грамота 1389 г. Дмитрия Донского вновь фиксирует в Ростове владение московских князей с. Богородичское, впервые упоминаемое во втором завещании Ивана Калиты [42]. По-видимому, сам Дмитрий Донской приобрел в Ростове с. Василевское [43].

Таким образом, приведенный материал ясно свидетельствует о том, что в Ростовском княжестве на протяжении XIV в. шел процесс феодального дробления, который заключался как в образовании уделов членов ростовской княжеской фамилии, так и в возникновении на территории княжества великокняжеских и московских владений. Однако этот процесс протекал иначе, чем представлялось А. Е. Преснякову. Постепенного нарастания вырождения ростовских князей не было. Владельческое членение ростовской территории шло скачкообразно. В 30—60-е годы XIV в. в Ростове окрепли силы, поддержавшие своего князя в борьбе за централизацию княжества. И лишь с начала 60-х годов XIV в. верх окончательно берут центробежные тенденции, и процесс распада Ростовского княжества на отдельные мелкие владения быстро нарастает. Такая судьба ростовской территории была тесно связана с основным фактором, характеризовавшим развитие всей Северо-Восточной Руси в то время: крупными политическими успехами московских князей, добившихся слияния территорий Московского княжества, великого княжества Владимирского и некоторых более мелких княжеств в одно целое и препятствовавших консолидации других княжеств.

Установив факт феодального членения ростовской территории уже со второго десятилетия XIV в., необходимо перейти к выяснению того, где именно находились инокняжеские и удельнокняжеские земли в Ростове.

География владений московских князей в Ростовском княжестве XIV в. определяется в исследовательских трудах по-разному. Так например, С. М. Соловьев, касаясь вопроса о местонахождении с. Богородичского, глухо писал о том, что это село было расположено к югу от Ростова [44]. В. Н. Дебольский, указав, что в его время в Ростовском уезде существовало два с. Богородицких, отказался от отождествления с одним из них с. Богородичского XIV века [45]. Не определил местоположения этого села и М. К. Любавский [46], хотя на карте и поместил Богородицкое на юго-восток от Ростова, т.о. в ином месте, чем предполагал С. М. Соловьев. Все приведенные суждения основывались на сходстве названия древнего села с наименованиями поселений XIX — начала XX вв. Такое основание довольно шатко, что наглядно демонстрирует разбираемый случай. При существовании в позднее время нескольких населенных пунктов с одинаковыми достаточно распространенными названиями правильно отождествить один из них с более ранним оказывается невозможным. Приходится прибегать поэтому к данным иного рода.

Писцовые описания первой половины XVII в. фиксируют в Ростовском уезде Богородский стан. Он располагался по правому берегу р. Устьи, в ее верхнем течении и по правому притоку Устьи р. Ильме, т. е. к западу от Ростова [47]. Название стана явно произошло от названия поселения. Картографические материалы конца XVIII в. фиксируют с. Богородское к юго-западу от Ростова [48], а писцовое описание 1646 г. упоминает это село в составе Богородского стана [49]. С с. Богородским XVII в. и следует идентифицировать с. Богородичское второй духовной грамоты Ивана Калиты.

Относительно географии с. Василевского С. М. Соловьев писал, что оно было расположено к северо-востоку от Ростова [50]. В. Н. Дебольский предположительно отождествлял Василевское с с. Василевым, находившимся в 15 верстах от Ростова на р. Устье [51]. Основанием для такого решения ему послужило сходство названий сел [52]. Не ссылаясь на С. М. Соловьева, В. Н. Дебольский, видимо, повторил его догадку о местоположении древнего Василевского, посвольку к северу от Ростова по материалам XIX в. известно только одно село с похожим названием. Не отвергая в принципе заключений С. М. Соловьева и В. Н. Дебольского, необходимо указать и на возможность иного решения вопроса о местонахождении Василевского.

В списке с писцовой книги 1646 г. Ростовского уезда упоминается крупное село Василево, относившееся к Верхоустецкому (Верхоусецкому) стану [53]. К с. Василеву тянул ряд деревень, многие из которых сохранились и в XIX в. [54] Их география свидетельствует о том, что с. Василево XVII в. — позднейшее село Василево, центр второго стана Углицкою уезда [55]. Стояло Василево близ правого берега Устьи, в ее верхнем течении [56]. Недалеко от Василева было расположено упоминавшееся выше с. Богородское — центр Богородского стана Ростовского уезда. Таким образом, намечается довольно скромный по своим размерам район, говоря несколько условно — по правому берегу р. Устьи, где по данным первой половины XVII в. находились села с теми же названиями, что и принадлежавшие в XIV в. московским князьям. Это обстоятельство дает некоторые основания полагать, что село Василевское духовной грамоты 1389 г. Дмитрия Донского — позднейшее село Василево близ Устьи. Если археологические данные подтвердят существование названного села в XIV в., тогда можно утверждать, что проникновение московских князей на росювскую территорию началось, скорее всего, со стороны великокняжеского Переяславля, земли которого подходили очень близко к верховьям рек Устьи и Ильмы [57]. Можно будет наметить и переяславско-ростовский рубеж.

По-видимому, во второй половине XIV в. в руки московских князей попала ростовская слобода Святославль-Караш. Свидетельство об этом содержится в грамоте Ивана III от 17 марта 1483 г. В документе есть ссылка на предшествующую грамоту великого князя Василия Дмитриевича, променявшего митрополиту Киприану Святославлю слободку па Алексин. При оформлении меновной грамоты со стороны великого князя и со стороны митрополита присутствовал ряд бояр. В числе великокняжеских послухов назван боярин Данил Фофанович [58]. Этот видный сподвижник великого жнязя Василия Дмитриевича умер 13 февраля 1392 г. [59]. Следовательно, меновная грамота между великим князем и митрополитом была составлена до 13 февраля 1392 г. С другой стороны, она не могла быть оформлена ранее 6 марта 1390 г., когда впервые при вокняжившемся Василии митрополит Киприан прибыл в Москву [60]. Иными словами, в период между 6 марта 1390 г. и 13 февраля 1392 г. слободой Святославль-Караш уже владел великий князь Василий Дмитриевич. Ссылка же Ивана III в грамоте 1483 г. на то, что названной слободой «благословил прадед мой деда моего великого князя» [61], относит время владения Карашем московскими князьями к периоду правления Дмитрия Донского. Поскольку в последней духовной этого князя Караш прямо не упоминается [62], необходимо признать, что он принадлежал к территории великого княжения Владимирского и в качестве части великокняжеских владений в Ростове стал достоянием Дмитрия Московского.

Как показал С. Б. Веселовский, территория древней Карашской слободы почти соответствовала территории Карашской волости Ростовского уезда XIX в. [63]. Последняя достаточно точно очерчена в работе А. А. Титова [64]. Судя по материалам второй половины XV в., древняя слобода Святославль-Караш лежала по левому берегу р. Нерли Клязьминской рядом с юрьевскими и переяславскими землями [65], т. е. территориями, бывшими во второй половине XIV в. под контролем великого князя владимирского. Отсюда, видимо, и шло великокняжеское проникновение в порубежные владения ростовских князей.

Основываясь на названиях некоторых поселений Карашской волости XIX в. (Астрюково, Караш), А. А. Титов предположил, что прежде эти поселения были монголо-татарскими [66]. С. Б. Веселовский, сначала оставив эту мысль А. А. Титова без внимания [67], впоследствии развил ее и написал, что «Караш некогда была татарской слободой, вероятно, первого полустолетия татарского завоевания Руси» [68]. Между тем древнейшим названием слободы является Святославль, или Всеславль [69]. А замечание А. А. Титова о том, что из всех ростовских волостей XIX в. Карашская «самая богатая лесом» [70], косвенно свидетельствует о позднем по сравнению с другими ростовскими волостями и слободами заселении территории Караша. Думается, само возникновение Карашской слободы надо относить к XIV в., скорее — к его середине, и связывать с тем ростом феодальноосвоенной территории Северо-Восточной Руси, какой ясно прослеживается в 40—50-е годы XIV в. на примере Московского княжества [71].

Если география владений московских и великих князей в Ростовском княжестве XIV в. еще поддается некоторому определению, то выяснить, какими центрами и территориями распоряжались на протяжении этого столетия удельные ростовские князья, необычайно трудно. Имеются косвенные данные, позволяющие назвать лишь один удельный город Ростовского княжества XIV в. — Устюг. В XIII в. после распада отчины князя Константина Всеволодовича Устюг вошел в собственно Ростовское княжество и оставался в его составе, как показано было в главе II, до начала XIV в. Так продолжалось и позднее. Справедливость сказанного в известной степени подкрепляется уже приводившимся летописным известием 1364 г. о поездке «па Устюгъ» князя Константина Васильевича, до 1363 г. княжившего в Ростове. Из данного свидетельства следует, что Устюг по-прежнему был связан с Ростовом. Правда, в таком раннем источнике, как Новгородская I летопись старшего извода, сообщалось, что в 1324 г. при походе на Заволочье князь Юрий Данилович Московский вместе с новгородцами «взяша Устьюгъ на щитъ, и придоша на Двину, и ту прислаша послы князи устьюжьскыи къ князю и к новгородцемъ и докончаша миръ по старой пошлинЪ» [72]. А под 1329 г. в том же источнике отмечено, что «той же зимы избиша новгородцевъ, котории были пошли на Юргу, устьюжьскыи князи» [73]. Упоминание устюжских князей дало повод некоторым исследователям считать, что Устюг был «независимым владением в Ростовском уделе» [74]. Но если поставить вопрос о том, кто были по своему происхождению упомянутые в новгородском летописании «князи устьюжьскыи», то придется признать, что ими должны были быть представители ростовского дома. А в 20-е годы XIV в. из ростовских князей могли жить только Иван Дмитриевич и Василий Константинович и, несомненно, здравствовали дети последнего — Федор и Константин. О потомстве Ивана Дмитриевича ничего не известно. Вероятно, он умер бездетным. Поэтому если он и имел владения в Устюге, то не один, т.к. в летописи речь идет об устюжских князьях во множественном числе. Скорее, Устюгом управляли сыновья Василия Константиновича (одни или вместе с Иваном Дмитриевичем), те самые, которые поделили между собой Ростов. А поскольку они имели владения в самом Ростове, становится ясным, что в то время Устюг политически и территориально не обособлялся от Ростова.

Центром удела он стал, по-видимому, с 1364 г. Комментируя известие об отъезде в 1364 г. на Устюг князя Константина Васильевича, А. В. Экземплярский писал, что ростовский князь отъехал туда затем, чтобы «не быть на виду у своих врагов, чтобы не накликать на свою голову еще горших неприятностей» [75]. Однако такое объяснение, чисто психологического характера, возбуждает сомнения. И порождает их документ, относящийся ко времени более чем на сотню лет позднее упомянутого события.

Речь идет об известном Списке Двинских земель, составленном в 70-е годы XV в. В этом документе упоминаются некоторые бывшие владения ростовских князей: «Емьская гора да Лель рЪка с верховна до устиа по обЪ стороны, а от устиа от Ледского по ВазЪ вниз Шоговаръ, Боярьскои наволок до усть-Сюмы, а по другой сторонЪ Ваги от устиа от Ледского Кошкара, Молонда, КЪрчала с наволоком; а от Сюмы по ВазЪ вниз по обЪ стороны Ваги до устиа Сметанин наволок, Онтрошиев наволок, БЪлои пЪсок, Тавно озеро, да Сюмачь, да Сенго со всЪми угодии — то была вотчина княжа Иванова Володимировича Ростовского»; «А Заостровие Соколово, да селцо по Козлову врагу, да на Безатскую сосну, да Кодима, да Пучюга, да Иксоозеро, да Плесо, да Юмышъ от устиа и до верховиа до обЪ стороны вотчина была княжа Федорова Андреевича Ростовского»; «А Веля да ПЪжма рЪки по обЪ стороны от устеи и до верховеи и до Ярославского рубежа и с малыми рЪчками, которые в них втекли, — Тявренга, Подвига, Шоноша, Синега, слободка Морозова, слободка Косткова, — то земли были княжи Ивановы Александровича Ростовского»; «А от усть-Кулуя вверхъ по ВазЪ до Ярославского рубежа, по рЪкЪ по ТерменгЪ вверхъ и по ДвиницЪ вверхъ Жары, Липки, Шолаты, — то земли были княжи Ивановы Александровича Ростовского»; «А Каменная гора по рЪцЪ по КокшенгЪ, по обЪ стороны Кокшенги до устиа Пукюма, Савкино, Ракулка, Пустынка… А земли то были княжи Ивановы Александровича Ростовского»; «А рЪка Колуи от устиа и до верховна по обЪ стороны, да волок от Кокшенги — то была отчина княжа Иванова Володимеровича Ростовского; а тянула къ Емскои горЪ»; «А за рЪкою за Двиною Хавры-горы, Задвиние, Пингиш, Челмахта, рЪчка СЪя, — то было княже Костянтиново Володимировича Ростовского» [76]. Всего в документе XV в. перечислено семь районов русского Севера, которыми в свое время владели четыре ростовских князя. География этих районов выясняется на основании данных XVII—XIX вв.

Владения князя Ивана Владимировича простирались по обе стороны р. Леди, от ее верховьев до впадения в р. Вагу, и далее вниз по обоим берегам Ваги до ее устья. Река Ледь — левый приток Ваги в ее нижнем течении [77]. Картографические материалы XVIII в. фиксируют и р. Сюму, впадающую слева в Вагу, несколько ниже Леди. Справа в Вагу выше сюмского устья впадает р.Мулонда. Это, несомненно, Молонда XV в. А южнее Мулонды (Молонды) на карте показана р. Коскара, берущая свое начало из оз. Лум [78]. Река Коскара отождествляется с Кошкарой Списка Двинских земель. Следовательно, подвластная князю Ивану Ростовскому территория охватывала низовья р.Ваги. Центром очерченной территории служил погост Емьская гора, стоявший в нижнем течении Леди [79]. К этому же погосту административно относились и другие земли князя Ивана Владимировича Ростовского: по обоим берегам р. Колуя на всем протяжении реки, а также волок, связывавший Колуй с р.Кокшенгой. Река Колуй Списка XV в. называлась также Кулоем [80]. Под последним наименованием она известна и позднее [81]. Это правый приток Ваги в ее верхнем течении. Река Кокшенга также является правым притоком Ваги, но впадает в нее гораздо ниже Кулоя [82]. Следовательно, эта часть отчины Ивана Владимировича не граничила с его владениями в низовьях Ваги.

Местоположение земель князя Федора Андреевича Ростовского определяется прежде всего по р. Юмышу, принадлежавшей этому князю с верховьев до устья. Эта река является левым притоком Северной Двины [83]. Л. А. Зарубин отождествил и все другие гидронимы и топонимы на территории, некогда подвластной князю Федору Андреевичу [84]. Оказывается, отчина этого князя простиралась на довольно значительное пространство по левому берегу Северной Двины, на западе гранича с землями князя Ивана Владимировича.

Весьма обширны были владения князя Ивана Александровича Ростовского. Ему принадлежали земли в бассейнах рек Вели и Пежмы — левых притоков Ваги [85]. Кроме того, ему принадлежало верховье Ваги вплоть до впадения в нее р. Кулоя, а также земли по правым притокам верхней Ваги рекам Терменге и Двинице [86]. На юге в самом верховье Ваги и на западе между истоками рек Вели и Кубены земли этого ростовского князя граничили с землями ярославских князей. Князь Иван Александрович владел территорией и по Кокшенге: от Каменной горы до устья Пукюмы и до впадения Кокшенги в Вагу [87]. Каменная гора была расположена на левом берегу Кокшенги, почти посередине ее протяженности [88]. Следовательно, владения Ивана Александровича Ростовского соприкасались с землями князя Ивана Владимировича по Кулою, охватывая их широкой подковой с запада, севера и отчасти востока.

Наконец, отчина ростовского князя Константина Владимировича протянулась на довольно значительное пространство по левому и правому берегам Северной Двины и ее притокам: р. Сие (левому притоку), рекам Пингише и Челмахте (правым притокам) [89]. На юге земли князя Константина по правому берегу Северной Двины близко подходили к владениям князя Ивана Владимировича.

В целом, по данным 70-х годов XV в., владения ростовских князей в Двинской земле образовывали два крупных территориальных комплекса: один по верхнему и среднему течению Ваги, включая бассейны ее левых и отчасти правых притоков; другой — по нижнему течению Ваги и среднему течению Северной Двины [90]. Составляли ли оба комплекса в свое время единое целое, сказать трудно, но очевидно, что само существование таких комплексов свидетельствует о том, что ранее каждый из них не был раздроблен и принадлежал какому-то одному князю. Чтобы выяснить личности этих князей (или личность одного кпязя — предка), необходимо определить родословие упоминаемых в Списке Двинских земель ростовских князей.

Поскольку каждый из них родился до 70-х годов XV в., круг поисков резко сужается и родословные всех четырех князей устанавливаются сравнительно легко. Так, князь Иван Александрович, — очевидно, отец того Ивана Ивановича Долгого, который вместе со своими родственниками продал Борисоглебскую половину ростова Ивану III в 1474 г. Отец князя Ивана Александровича — Александр, сын Константина Васильевича [91]. Князь Иван Владимирович, владения которого по р. Кулою граничили с владениями Ивана Александровича, несомненно, двоюродный брат последнего, сын младшего из сыновей Константина Васильевича Владимира [92]. Князь Константин Владимирович, земли которого на Северной Двине, видимо, соседили с землями Ивана Владимировича на нижней Baге, был родным братом Ивана [93]. Он умер 9 января 1415 г. [94] Остается определить генеалогию последнего князя — Федора Андреевича. До 70-х годов XV в. с таким именем и с таким отчеством известны два ростовских князя. Один, более старший, был внуком Федора Васильевича [95]. Другой являлся внуком Александра Константиновича [96]. Поскольку три ростовских князя, упоминаемые в Списке Двинских земель, принадлежали к потомству Константина Васильевича, надо полагать, что и названный там Федор Андреевич принадлежал к той же линии князей, т. е. приходился правнуком Константину Васильевичу.

Происхождение всех четырех ростовских князей, владевших землями по Baге и Северной Двине, от одного родоначальника, соседство их владений дают основание считать, что прежде эти владения принадлежали одному лицу — именно Константину Васильевичу Ростовскому, тому самому, который в 1364 году отъехал в Устюг. Среди ростовских владений на русском Севере XIV—XV вв. Устюг оставался единственным крупным центром. Ему и должны были административно подчиняться ростовские волости по Baге и Северной Двине.

Таким образом, благодаря данным XV в. открывается возможность интерпретировать известие 1364 г. о поездке князя Константина «на Устюгъ» совершенно иначе, чем предлагал А. В. Экземплярский. Становится очевидным, что после успеха в 1363 г. опиравшегося на Москву князя Андрея Федоровича Ростовского в споре с Константином Васильевичем последний потерял ростовский стол и вынужден был отправиться па княжение в Устюг. Устюг и относившиеся к нему земли стали с 1364 г. удельными владениями Константина [97] и его сыновей, а позднее и внуков.

Помимо Устюга может быть названо еще одно удельное ростовское княжество XIV в. Оно определяется на основании решения одной историко-географической загадки, до сих пор не находившей в литературе своего объяснения. Речь идет о владениях неких князей Юрия Ивановича и его сына Семена, выдавших жалованные грамоты властям Покровского Дионисиева Глушицкого монастыря. В третьем томе «Актов социально-экономической истории Северо-Восточной Руси» эти документы напечатаны с подзаголовком «сомнительные». Составитель тома И. А. Голубцов так мотивировал свое решение: «Сомнение проистекает из того, что все они (т.е. акты. — В.К.) говорят… о кн. Юрии Ивановиче и об его сыне Семене Юрьевиче, из которых первый был якобы современником Дионисия Глушицкого, т. е. жил в первых десятилетиях и, м.б., середине XV., а второй тогда приходился бы на середину и примерно вторую половину XV в. Между тем ни Экземплярский, ни кто-либо другой до сих пор не могли, сколько ни старались, найти для того времени князей с такими именами…» [98]. Всего публикатор напечатал 5 актов неизвестных князей, причем только один акт к настоящему времени сохранился в подлиннике [99]. Из содержания этого документа с бесспорностью вытекает, что существовали князья Юрий Иванович и его сын Семен Юрьевич. А ознакомление со всей группой грамот убеждает в том, что это были суверенные князья, земли (или по крайней мере часть земель) которых находились рядом или поблизости от полей и угодий, принадлежавших Глушицкому монастырю. В Житии основателя этого монастыря Дионисия, составленном не позднее конца XV в. [100], имеется особая статья, рассказывающая о князе Юрии Бохтюжском. Последний будто бы предлагал материальную помощь Дионисию, на что тот уклончиво отвечал: «яко же въсхощеть твое дръжавство» [101] — намек, что Юрий обладал самостоятельной «державой», т. е. был владетельным князем. Далее в Житии рассказывается, что Юрий «заповЪда сыновом своимъ не преобидЪти, яже суть монастырю потребна» [102]. Исследователи уже давно отождествляли князя Юрия Бохтюжского Жития Дионисия Глушицкого с князем Юрием Ивановичем, фигурирующим в грамотах Глушицкому монастырю [103]. Такое отождествление нельзя не признать верным. Оно позволяет сделать ряд других выводов.

Рассказ о Юрии Бохтюжском помещен в Житии Дионисия после рассказа о событии 1422 г. и до рассказа о событии 1427 г. [104], из чего можно заключить, что князь Юрий жил в 20-х годах XV в. К тому времени у него уже было несколько сыновей. Принимая Юрия Бохтюжского и Юрия Ивановича «сомнительных» грамот за одно лицо, можно приблизительно рассчитать время, когда жили отец Юрия, князь Иван, сам Юрий и его сын Семен. Очевидно, что Юрий родился где-то в конце XIV или начале XV в. Его отец, Иван, жил во второй половине XIV в., а сын Юрия Семен мог родиться в начале XV в. и жить во второй половине XV в. Судя по прозвищу Юрия, Бохтюжский, его владения лежали по р. Бохтюге, левому притоку Сухоны [105], а судя по грамотам Дионисиеву монастырю, эти владения захватывали течение протекавшей восточное Бохтюги р. Глушицы [106], на которой стоял сам монастырь, а также, вероятно, и верхнее течение Сухоны [107], куда впадали обе реки. расположение «державы» князя Юрия Бохтюжского, соседство его земель с отчинами ярославских Заозерских князей [108] заставляли исследователей видеть в князе Юрии, его отце и сыне представителей той же ярославской княжеской фамилии. Но среди ярославских князей не известны жившие во второй половине XIV—XV вв. князья Иван, Юрий и Семен. Это и приводило к серьезным сомнениям в подлинности указанных актов Дионисиева Глушицкого монастыря и, следовательно, в существовании особого Бохтюжского княжества.

Однако три князя, которые носили те же имена, что и князья грамот, находились между собой в тех же степенях родства и жили в определенное выше время, могут быть названы. Это старший сын ростовского князя Андрея Федоровича, потомка Василия Константиновича, Иван, старший сын Ивана Юрий Немой и единственный сын последнего Семен [109]. Поскольку Андрей Федорович вступил в брак в 1350 г. [110], князь Иван Андреевич явно жил во второй половине XIV в., а его сын и внук вполне могли жить в XV в. Такие совпадения трудно признать случайными. Поэтому можно с полным основанием утверждать, что Бохтюжское княжество существовало реально. Принадлежало оно ростовским князьям.

Возникает, однако, вопрос, почему старшая ветвь Андрея Федоровича, в 1363 г. ставшего первым среди ростовских князей, княжила в малоизвестном уделе. Ответ может быть только один. Очевидно, старший сын князя Андрея Иван получил Бохтюжский удел еще при жизни отца, а отец передал ему то, чем владел сам до своего утверждения в Ростове. Тем самым открывается возможность объяснить, хотя и гипотетически, где находился князь Андрей Федорович в 30—60-е годы XIV в., когда в Ростовском княжестве правил его дядя Константин Васильевич.

Какими уделами владели в XIV в. другие ростовские князья, в частности упомянутый под 1375 г. Василий Константинович, сказать невозможно из-за отсутствия данных. По этой же причине нельзя установить и точных границ Ростовского княжества на всем его протяжении в названном столетии. Но на отдельных участках эти границы определяются достаточно четко. На юге рубеж Ростова с Юрьевским княжеством и великим княжеством Владимирским совпадал с пределами Карашской слободы. Участок ростовско-тверской границы на западе рассматривался в главе четвертой.

Единичны сведения об Углицком княжестве в XIV в. В начале XIV в. оно еще сохраняло свою самостоятельность, поскольку есть известие, что севший в 1294 г. на углицкий стол князь Александр Константинович в 1302 г. женился [111]. Следовательно, в указанное время этот князь был жив, и нет оснований думать, что он перестал княжить в Угличе.

Под 1320 г. летописи, как уже отмечалось, сообщают о смерти Юрия Александровича Ростовского [112], в котором А. В. Экземпляркий справедливо видел сына Александра Константиновича [113]. Сохраненное летописными сводами прозвище князя Юрия — Ростовский — дало основание А. В. Экземплярскому утверждать, что этот князь занимал собственно ростовский стол [114]. Такой вывод кажется слишком решительным, но несомненно, что прозвище Юрия говорит о его княжении не в Угличе, а где-то в Ростове. Из последнего факта можно заключить, что к 1320 г. самостоятельного Углицкого княжества уже не существовало. Поскольку и раньше Углич был связан с Ростовом, надо полагать, что примерно в первом-втором десятилетиях XIV в. Углицкое княжество вошло в состав Ростовского.

По свидетельству духовной грамоты 1389 г. Дмитрия Донского, Углич был «куплен» Иваном Калитой [115]. Видимо, судьба Углича была похожа на судьбу Галича: Калита получил на Углич особый ярлык, отдававший княжество под его временное управление. «Купля» князя Ивана Даниловича произошла, очевидно, не ранее конца 20—начала 30-х годов XIV в., когда Калите досталась сначала половина великого княжества Владимирского, а затем и все княжество в целом. То, что Углич от ростовских князей перешел к Ивану Калите, косвенно свидетельствует о существовании углицкой территории как особой административной единицы в рамках Ростовского княжества в 10—20-х годах XIV.

По-видимому, в руках великих князей из московского дома Углич оставался и после смерти Ивана Даниловича. Может быть, какой-то перерыв наступил в 1360—1362 гг., когда великокняжеский владимирский стол занимал суздальский князь Дмитрий Константинович. После утверждения во Владимире в 1362 г. Дмитрия Ивановича Московского, объявившего великое княжество своим наследственным владением, такая же судьба постигла, вероятно, и Углич. Во всяком случае, боровшийся за Владимирское великое княжество с Дмитрием Московским тверской князь Михаил Александрович в 1371 г. сжег Углич [116], что говорит о распространении власти князя Дмитрия на этот город. А в духовной грамоте 1389 г. Дмитрий Донской уже законодательно закрепил Углич и углицкую территорию за своим потомством [117].

Никаких данных о размерах и пределах Углицкого княжества в XIV в. в распоряжении исследователей нет. Можно лишь указать на восстанавливаемую по сведениям XV—начала XVI в. часть углицко-тверского рубежа, видимо, имевшего значительную древность.

С севера и северо-востока к землям Ростова и Углича примыкала территория Ярославского княжества. В XIV в. это княжество было самым значительным из всех, на какие распалась древняя отчина Константина Всеволодовича. Не случайно, что именно здесь во второй половине XIV в. был основан Романов [118] — единственный город в пределах бывших Константиновых владений, поставленный в послемонгольское время [119].

В существующей литературе характеристика ярославской территории в XIV в. основывается главным образом на сведениях родословных книг. Дело в том, что росписи ярославских князей содержат их прозвища, которые нередко происходили от географических названий, и это позволяло определить входившие в состав Ярославского княжества и с течением времени становившиеся удельными владения местных князей. Есть в росписях и прямые упоминания ярославских уделов.

Основываясь на родословных книгах, исследователи приходили к выводу о том, что Ярославское княжество было единым до начала третьего десятилетия XIV в. В 1321 г., когда умер ярославский князь Давыд Федорович [120], княжество распалось. Старший сын Давыда Василий остался княжить в Ярославле, а младший Михаил перешел в Мологу [121]. При детях Василия Давыдовича Василии, Глебе и Романе Ярославское княжество раздробилось еще более. Василий наследовал отцу, Глеб и Роман получили уделы, расположение которых устанавливалось уже по прозвищам их потомков [122].

Однако родословные росписи ярославских князей являются источником поздним, а потому не вполне надежным при воссоздании процесса развития и членения государственной территории Ярославского княжества в XIV в. Необходима корректировка данных росписей свидетельствами летописных сводов и актов, а в отдельных случаях — и синодика московского Успенского собора, сообщающего прозвища некоторых ярославских князей [123].

Известия летописей заставляют внести поправки прежде всего в представление о раннем феодальном дроблении ярославской территории. Хотя умерший в 1299 г. Федор Ростаславич Черный имел двух сыновей, Давыда и Константина, последний, по-видимому, княжеского стола не занимал [124]. Ярославль принадлежал одному Давыду Федоровичу. О старшем сыне последнего, Василии, имеется несколько известий в летописных сводах. В 1340 и 1342 гг. Василий Давыдович вместе с другими русскими князьями ездил в Орду, очевидно, для получения или подтверждения там ярлыка на свое княжество [125]. Зимой 1340/41 г. он участвовал в общерусском съезде в Москве и походе на Торжок [126]. Перечисленные политические акции, в которых выступал Василий Давыдович, по меньшей мере говорят о том, что именно этот князь стоял во главе Ярославского княжества. Если к сказанному добавить, что Иван Калита выдал за внязя Василия свою дочь Евдокию [127], то первенствующее положение старшего сына Давыда Федоровича в ярославском княжеском доме станет вполне очевидным. Поэтому естественным будет предположение о сосредоточении в руках князя Василия власти над всей территорией Ярославского княжества.

Правда, на эту территорию, по-видимому, покушался Иван Калита. Новгородская летопись сохранила известие о том, что, когда в 1339 г. Василий Ярославский отправился в Орду, Калита выслал большой отряд «въ 5 сот переимать, нь отбися их» [128]. Ярославский князь пошел к хану вместе с белозерским князем Романом [129]. Такая совместная поездка, стремление Калиты помешать ей наталкивают на мысль, не был ли вызван междукняжеский конфликт расширением владений великого князя Ивана Даниловича в районе Вологды, что ущемляло интересы как Романа Белозерского, так, а Василия Ярославского, владевшего Кубеной и Заозерьем, т. е. землями, прилегавшими к Кубенскому озеру.

Что касается младшего брата Василия Давыдовича, Михаила, то впервые он упоминается в летописи под 1340 г., причем не как ярославский или моложский князь, а как наместник великого князя в Торжке [130]. И это свидетельство в сочетании с приведенными фактами, рисующими главенствующую роль князя Василия Давыдовича, позволяет утверждать, что феодального дробления территории Ярославского княжества в тот период еще не было. Под рукой князя Василия оно сохраняло свое единство.

Василий Давыдович умер в 1345 г. [131] Судя по родословным книгам, ему наследовал его старший сын Василий [132]. Однако в летописных сводах Василий Васильевич как ярославский князь впервые (и единственный раз) упоминается только в 1375 г., т. е. 30 лет спустя после смерти отца, среди участников похода на Тверь [133]. В промежутке между 1345 и 1375 гг. с прозвищем Ярославский на страницах летописей выступает иной князь, именно Михаил. «Князь Михаило Ярославскии» назван в числе русских князей, которые в 1361 г. ходили в Орду к только что провозглашенному там ханом Хызру, чтобы тот утвердил их на своих столах [134]. Речь несомненно идет о князе Михаиле Давыдовиче, младшем сыне Давыда Федоровича. И прозвище этого князя, и право его непосредственного сношения с Ордой указывают на то, что он владел не Мологою, как обычно считают, а самим Ярославлем. Очевидно, по смерти князя Василия ярославский стол перешел не к старшему сыну последнего, а к брату Михаилу.

Ко времени правления Михаила относится древнейшее свидетельство об уделе в Ярославском княжестве. Видимо, еще при жизни Михаил передал старшему из своих сыновей Мологу [135], которая вскope стала центром самостоятельного княжества. Возможно, какие-то уделы получили и три сына Василия Давидовича. Но это только предположение. Ясно проследить деление территории собственно Ярославского княжества удается лишь со времени внуков Давыда Федоровича, т. е. примерно с 60-х годов XIV в. Бесспорное, хотя и косвенное, свидетельство о существовании ярославских уделов содержится в описании тверской войны 1375 г., где среди участников похода — союзников Дмитрия Московского — названы Василий и Роман Васильевичи Ярославские, а также Федор Михайлович Моложский [136]. Правда, свидетельство это довольно абстрактно. Конкретные владения Васильевичей могут быть определены на основании данных об уделах и вотчинах, принадлежавших уже их потомкам. Но даже такие поздние данные позволяют составить представление как о территориях первых ярославских уделов, так и о территории Ярославского княжества в целом.

Согласно показаниям родословных росписей ярославских князей, старший сын Василия Давидовича Василий «был на большем княженье на Ярославле» [137]. У Василия было 5 сыновей: Иван, Федор, Семен Новленский, Дмитрий Заозерский и Иван Воин [138]. Ярославль наследовал старший сын — Иван [139]. Однако известий o землях Ивана не сохранилось. Есть лишь некоторые сведения о владениях его сыновей и внуков.

В составленной в XVII в. Кормовой книге ярославского Толгского монастыря упоминается князь Роман, который «дал вкладу… деревню Куколцыно и со всеми угодьи по своей душе и по своих родителех в вечное поминание…» [140]. На эту же деревню сохранилась жалованная грамота Толгскому монастырю князя Федора Федоровича, подписанная князем Семеном Федоровичем [141]. Изучение грамоты показывает, что это подлинник, написанный, судя по палеографическим признакам, в самом конце XV или начале XVI в. [142] Единственные ярославские князья с именами Федор и Семен, жившие в тот период и находившиеся между собой в близкой степени родства, — это Федор Федорович Алабыш и его сын Семен [143]. Дедом князя Ф. Ф. Алабыша был первенец Ивана Васильевича, князь Роман [144], который упоминается в Кормовой книге. Ему, а возможно и самому князю Ивану, принадлежала д.Кукольцыно.

Относительно местоположения этой деревни И. А. Голубцов писал, что она стояла там, где находилась д. Куклино XIX в. — в 9 верстах к юго-востоку от г. Рыбинска [145]. Основанием для такого заключения послужил Список населенных мест Ярославской губернии, в котором Кукольцына нет, а есть близкое к нему название Куклино [146]. Но Кукольцыно фигурирует не только в Кормовой книге. В Выписи из дозорных книг 1612/13 г. Юрия Редрикова и подьячего Михаила Нестерова на вотчины Толгского монастыря среди его владений названо сельцо Хиново и указано, что «к той же деревне [147] припущено в пашню пустошь Куковцыно» [148]. Куковцыно — единственное наименование в Выписи, которое сходно с названием Кукольцыно. Некоторое расхождение в топонимах объясняется, скорее всего, небрежностью копиистов XVII в., принявших выносную букву «л» за «в». В палеографии XVII в. такие случаи нередки. Согласно Выписи, Кукольцыно находилось близ сельца Хинова. Последнее, в XV в. бывшее деревней [149], существовало и в XIX в. [150] Стояло Хиново близ верховьев р. Шиголости, левого притока Волги [151]. По соседству с ним, а вовсе не под Рыбинском, была расположена д.Кукольцыно. По-видимому, это владение князя Романа Ивановича входило в число земель, составлявших административную округу Ярославля.

Сохранились сведения о некоторых владениях сыновей князя Романа. Так, князю Федору Романовичу принадлежало с. Семеновское Мишакова, которое он пожертвовал в монастырек св. Николая на р. Которосли, «на Глинищах» [152]. Местонахождение с. Семеновского Мишакова осталось неизвестным издателю грамоты Николаевского «на Глинищах» монастыря И. А. Голубцову [153]. Между тем в Выписи из ярославских книг «письма и дозору Андрея Игнатьевича Вельяминова да подьячего Ермолая Кашина» 1620 г. упомянута вотчина ярославского Спасского монастыря «село Меленки на реке на Которосли на Глинищах, а в нем церковь Никола Чюдотворец», к которой была приписана д. Семеновская [154]. Очевидно, эта деревня была ранее селом Семена Мишакова. Стояла она рядом с деревнями Копосова, Башарина, Березовая, Бурцева, Тивигина на первом ямском рубеже от Ярославля, в семи верстах к юго-западу от города [155].

В первой половине XV в. князь Федор Романович выступил послухом при оформлении данной грамоты в Троице-Сергиев монастырь на пустошь Гилевскую [156]. Позднее пустошь стала деревней [157]. Расположено было Гилево в 8 км к югу от Нерехты [158]. Близ Гилева и сейчас проходит граница между Ярославской и Костромской областями [159]. Едва ли она колебалась в больших пределах на протяжении столетий. И то, что князь Федор был свидетелем при составлении данной грамоты на близкие к Нерехте земли, косвенно свидетельствует о том, что его собственные владения располагались где-то рядом, очевидно в порубежном с Нерехтой районе Ярославского княжества.

В уже упоминавшейся Выписи из ярославских писцовых книг А. И. Вельяминова и Е. Кашина 1620 г. названо принадлежавшее ярославскому Спасскому монастырю с. Борщовское, бывшая деревня Борщовка, или Жабинская слобода, оно же Поречье Глазеево на р.Иневеже. К нему был приписан ряд деревень и пустошей, в том числе д. Василевская на р. Шакше [160]. О всем комплексе земель с центром в Борщовском сказано, что монастырь владеет им по «княж Федоровы Романовича княини Анастасии да ее детей по княж Федорове да по княж Олександрове по данои грамоте» [161]. Из записи становится очевидным, что в свое время с. Борщовское принадлежало князю Федору Романовичу. Местоположение Борщовского, относившихся к нему деревень и пустошей в научной литературе до сих пор выяснено не было [162]. Однако карты XVIII в. фиксируют на юго-восток от Ярославля р. Иневежу (Инивишку) — левый приток р. Кисмы, протекавшую несколько западнее р. Шакшу (Шокшу) — левый приток р. Туношны (Туношмы), а также д. Жабино, стоявшую на безымянном ручье по левому берегу р. Инивишки [163]. Очевидно, д. Жабино и есть старая Жабинская слобода, она же д. Борщовка и с. Борщовское — бывшее владение князя Федора Романовича.

Младшему брату Федора князю Семену Романовичу принадлежало 15 пожен по р. Которосли [164]. Местонахождение этих пожен определяется по стоявшей на той же реке позднейшей д. Медведково, наименование которой повторяет название одной из пожен [165]. Деревня была расположена в 14 верстах от Ярославля, следовательно, речь должна идти о пригородных угодьях князя Семена. Ему же принадлежали острова Полник и Малой на Волге, которые в 1503/04 г. он отдал ярославскому Спасскому монастырю [166]. Оба острова также находились вблизи Ярославля [167].

Важное значение для определения территории и рубежей не только удела XIV в. князя Василия Васильевича, но и самого Ярославского княжества имеет география владений XVI в. князей Сисеевых — потомков князя Семена Романовича. Сисеевым принадлежали обширные земли к востоку от Соли Малой и Соли Большой между реками Солоницей и Черной, правыми притоками Волги, по рекам Княгининке, Вокшеданке (Вокшенданке), Долматовке, Сордашке, Бузлойке и Черной с центрами в селах Левашове и Красном [168].

Точно такой же смысл приобретает и локализация родовых вотчин князей Троекуровых — потомков родного брата Федора и Семена Романовичей, второго сына князя Романа Ивановича Льва [169]. Согласно писцовой книге Ярославского уезда 1626—1629 гг., за князем Борисом Ивановичем Троекуровым была записана вотчина его отца, князя Ивана Федоровича Троекурова. Эта вотчина, в 20-х годах XVII в. состоявшая из 3 сел, 1 слободки, 71 деревни, 3 починков и 38 пустошей, лежала в бассейне Туношны (Туношмы), правого притока Волги, захватывая часть волжского правобережья [170].

Наконец, одному из внуков князя Ивана Васильевича князю Даниилу Васильевичу, принадлежало с. Вышеславское [171]. И. А. Голубпов предположительно отождествлял это село с находившимся в 30 верстах от Ярославля с. Вышеславским XIX в. [172] Заключение исследователя надо признать не гипотетическим, а вполне точным. Дело в том, что по актам XV в., в межах с землями с. Вышеславского находились земли сел Ставатинского [173] и Унемерского [174]. На картах все три села показаны рядом в среднем течении Которосли, в ее правобережье [175]. Следовательно, Вышеславское XV в. — именно то, о котором писал И. А. Голубцов.

О двух сыновьях князя Ивана Васильевича — Якове-Воине и Семене — известно, что первый из них владел Курбой, а второй имел прозвище Курбского [176], из чего следует, что их земли лежали по р. Курбе, правому притоку р. Пахны [177].

Таким образом, судя по ряду владений потомков князя Ивана Васильевича, этот старший сын Василия Васильевича Ярославского, помимо собственно Ярославля, владел землями, расположенными, говоря обобщенно, к югу от этого города. Вероятно, отдельные владения были у него и на левом берегу Волги, к северо-востоку от Ярославля.

Второй сын князя Василия Васильевича, Федор, сменил брата Ивана на ярославском столе [178]. Следовательно, в его распоряжении были какие-то села и деревни, по крайней мере близ Ярославля. Ему же принадлежали земли в одном небольшом районе между р. Кубеной и оз. Кубенским, включая среднее течение правого притока Кубены р. Кихты, все течение другого правого притока Кубены р. Сонболки и левое побережье р. Яхренги, правого притока Кихты [179].

Третий сын князя Василия, Семен Новленский, владел волоком и лесом между оврагами Чернским и Стариковским близ дороги из Ярославля на Углич [180]. Угодья князя Семена располагались около р. Которосли и примыкали к городским ярославским землям [181]. Овраг Стариковский находился на юго-западной окраине г. Ярославля. Он тянулся от дороги на Углич до Которосли [182]. По его правую сторону (в этом направлении) и лежали владения князя Семена. Конечно, названные подгородные места не могли быть основной отчиной Семена Новленского, и исследователи искали ее в иных районах княжества. Так, А. В. Экземплярский, основываясь на Житии Александра Куштского, полагал, что «уделы сыновей кн. Василия Васильевича лежали в бассейне р. Шексны и Кубенского озера. В Пошехопском уезде и теперь есть два селения, носящих название «Новленское» «[183].

Указав далее даже не два, а три села Новленских (два в Пошехонье, в 1 и 42 верстах от уездного города, и одно в Сямской волости Вологодского уезда), историк предложил видеть в одном из них центр Новленского удела [184]. Однако территория, на которой возник г. Пошехонье, ранее была территорией Белозерского княжества. Поэтому с. Новленское на р. Соте в 1 версте от г. Пошехонья [185] не могло относиться к Ярославскому княжеству. Другое пошехонское Новленское имело второе (и основное) название — Новое [186]. Оно лежало в непосредственной близости к землям, которые в XVI в. были вотчинным владением князей Согорских — потомков белозерских князей [187]. Даже если село Новое — Новленское XIX в. существовало в XIV—XV вв., в чем приходится серьезно сомневаться, поскольку это село не отмечено на картах XVIII в., оно все равно должно было принадлежать тому же Белозерскому, а не Ярославскому княжеству. Что касается третьего Новленского, указанного А. В. Экземплярским, то Сямская волость, где находилось это село, согласно духовной грамоте 1389 г. Дмитрия Донского, считалась наследственным достоянием московских князей [188]. Понятно, что сямское Новленское не могло иметь никакого отношения к ярославскому Повленскому уделу.

Ошибочным оказывается и общее представление А. В. Экземплярского о местонахождении вотчин новленского князя близ оз. Кубенского и в бассейне р.Шексны. Обратившись к Житию основателя Успенского монастыря на р. Куште, близ Кубенского озера, Александра, А. В. Экземплярский встретил там упоминание князя Семена, который давал вклады в Куштский монастырь, и решил, что речь в памятнике идет о Семене Васильевиче Новленском. Отсюда и последовало заключение о географии удела этого князя [189].

Однако обращение к Житию Александра Куштского, умершего 9 июня 1439 г. [190], не подтверждает выводов А. В. Экземплярского. Прежде всего нужно отметить, что это Житие было составлено не ранее 1575 г. [191] Столь позднее происхождение агиографического сочинения уже внушает подозрения относительно точности и достоверности передаваемых в нем сведений о жизни Александра Куштского и фактах его времени. Такие подозрения остаются и при ознакомлении с известием Жития о ярославских князьях в Заозерье. Известие это помещено в статье «О князи Димитрии, иже на Оустии» и говорит о том, что «в то же время владЪша в Заозерие отчиною округъ езера великаго, глаголемаго Кубеньскаго, князь Димитреи и князь Семенъ, ярославские князи» [191a]. Можно убедиться, что в источнике сказано лишь о Заозерье. О Пошехонье же речи нет вообще. Что касается князя Семена, упомянутого в Житии Александра Куштского и принимаемого А. В. Экземплярским за князя Семена Новленского, то имя его является позднейшей вставкой. Как подметил уже В. О. Ключевский, при составлении Жития Александра Куштского было использовано Житие Дионисия Глушицкого [192]. Оказывается, вся статья «О князи Димитрии, иже на Оустии» Жития Александра Куштского заимствована из Жития Дионисия. И фраза о ярославских князьях в Заозерье в своей основе выписана оттуда же [193]. Но там князь Семен не фигурирует. Становится ясным, что он появился в тексте под пером работавшего при Иване Грозном составителя Жития Александра Куштского. На каких же исторических данных основывался писатель XVI в., вводя в свое изложение ярославского князя Семена? Несомненно, что у составителя были некоторые документы Успенского Куштского монастыря, в частности жалованные грамоты [194], и он знал какие-то предания об Александре. Помимо князя Семена, в Житии упоминаются только князь Дмитрий и его жена Мария [195]. Известно, что самого младшего сына Дмитрия и Марии Заозерских звали Семеном и что он оказался единственным продолжателем этого рода ярославских князей [196]. Семен должен был наследовать владения отца и, братьев и должен был по меньшей мере подтверждать грамоты Куштскому монастырю на земли, отданные туда его родичами. Имя Семена, очевидно, упоминалось в тех монастырских актах, которые были в распоряжении составителя Жития Александра Куштского. Поэтому составитель и вставил его имя в свое произведение. Тем самым отпадают всякие основания видеть в князе Семене Жития Александра Кушсткого князя Семена Васильевича Новленского и искать его отчину в Заозерье.

В свое время была высказана мысль, что князь Семен Васильевич получил свое прозвище по с. Новленскому, находившемуся на р. Паже, в 23 верстах от Ярославля и в двух верстах от с. Курбы — центра владений князей Курбских [197]. Но столь близкое соседство центров двух уделов представляется весьма сомнительным. К тому же в районе указанного с. Новленского не обнаруживается каких-либо владений ни князя Семена, ни его потомков.

А.П.Барсуков основным владением князя Семена Новленского считал Юхоть [198]. Мысль исследователя представляется верной. Известно, что внук князя Семена князь Иван Данилович носил прозвище Юхотского [199], очевидно по своим владениям в бассейне р. Юхоти — правого притока Волги. Во всяком случае, его сын князь Федор владел деревнями и починками, стоявшими на устье Юхоти и по правому берегу Волги [200]. Центром Юхотской волости на протяжении XVI—XIX вв. было с. Новое [201], стоявшее на Юхоти в ее среднем течении [202]. Поскольку названия Новое и Новленское синонимичны (ср.: Новленское — Новое в Пошехонье), центр владений князя Семена Васильевича Новленского, от которого он и получил свое прозвище, следует усматривать в с. Новом позднейшей Юхотской волости. Сказанное дает основание полагать, что в свое время всей территорией бассейна Юхоти распоряжался князь Семен Новленский.

Наконец, четвертый сын Василия Васильевича, Дмитрий, владел Заозерьем — землями близ Кубенского озера и в бассейне р. Кубены [203]. Село Устье, стоявшее на Кубене, несколько выше ее впадения в Кубенское озеро, было центром его отчины [204].

О владениях пятого сына Василия Васильевича, князя Ивана-Воина, никаких сведений нет. Возможно, он умер малолетним и не успел получить удела.

Суммируя сведения о географии владений потомков наследовавшего после отца «большое княженье на Ярославле» князя Василия Васильевича, можно прийти к выводу, что, помимо самого Ярославля, этому князю достались все земли Ярославского княжества, расположенные по правому берегу Волги до границ с Моложским княжеством на западе, Угличем и Ростовом на юге, великим княжеством Владимирским (Нерехтой и Костромой) на востоке; отдельные места на левом берегу Волги, к северо-востоку от Ярославля, а также заозерско-кубенская территория.

Пользуясь теми же приемами ретроспективного анализа, можно определить географию владений второго сына князя Василия Давыдовича Глеба.

Сохранились сведения о вотчинах потомков этого князя. Так, один из сыновей князя Глеба, Константин Шах [205], около 1392 г. передал в ярославский Спасский монастырь «село свое» Головинское, Григорьевский луг, починки Шостаков и Скоморохов [206]. Эти владения Спасский монастырь удерживал за собой и в XVII в. [207] Деревни Головинское, Григорьевское и Скоморохово сохранились и в XIX в. Стояли они в 10—12 верстах от Ярославля, на р. Шиголости или около нее [208]. Речь, следовательно, должна идти о владении Константина Шаха близ стольного города княжества. Но основные земли князя Константина лежали в ином месте.

В правой грамоте, выданной 20 января 1501 г. властям ярославского Толгского монастыря, упоминается Шаховская волость [209]. Она существовала и в XV в. [210] В этой волости были угодья, принадлежавшие князю Юрию Константиновичу [211]. Юрий был сыном Константина Шаха [212], и это делает понятным его отношение к Шаховской волости. Поскольку и другой сын князя Константина, Андрей, имел прозвище Шаховского [213], надо думать, что Шаховской волостью владел еще сам Константин. Шахов локализуется по уже упоминавшейся д. Хиново [214], близ верховьев р.Шиголости.

Дополняют географию владений князя Константина Шаха сведения о вкладе, сделанном в 60—70-е годы XV в. в Троице-Сергиев монастырь его упоминавшимся уже сыном Юрием. Последний дал троицким властям пожню Черевковскую «от устья от Рыбничнаго на низъ подлЪ Волгу до Тунбы» [215]. В составленных С. Б. Веселовским «Пояснительных примечаниях к актам», опубликованных в первом томе «Актов социально-экономической истории Северо-Восточной Руси», относительно жалованной данной грамоты Юрия Константиновича на пожню Черевковскую говорится, что «пожня Черевковская вошла в состав владений, данных м-рю кн. шехонскими и кн.Ив. Андр. можайским» [216]. Вероятно поэтому, при публикации в заголовке грамоты указано, что Черевковская пожня находилась в Пошехонском уезде. Однако приведенное утверждение основано на недоразумении. Пожня Черевковская вовсе не упоминается в грамотах Шехонских князей и Ивана Можайского Троице-Сергиеву монастырю [217]. И искать ее надо не в Пошехонье.

В Списке населенных мест Ярославской губернии упоминается стоявшая на Волге д. Тюмба, а несколько ниже указана речка Рыбинка. Речь идет о районе, расположенном к северо-востоку от Ярославля [218]. Совпадение географических наименований грамоты Троице-Сергиеву монастырю с почти рядом стоящими названиями Списка населенных мест свидетельствует, что князь Юрий Константинович владел участком на левом берегу Волги, близ позднейшей деревни Тюмбы. А поскольку эти его земли находились сравнительно недалеко от д. Хиновы Шаховской волости, можно думать, что все они образовывали единый территориальный комплекс и Шаховская волость достигала Волги.

Есть сведения о вотчинах и другой ветви рода князя Глеба Васильевича. Его правнук князь Василий Щетинин, происходивший от сына Глеба Федора, владел волостью Кастью [219]. Очевидно, волость получила свое название во р. Касти, правому притоку р. Соти [220].

Из документа последней четверти XV в. можно извлечь некоторые данные о географии владений другого потомка князя Глеба Васильевича.

В одной правой грамоте, полученной в 1483/84 г. митрополичьим посольским Григорием Пятиным на Андреев наволок на р. Соти, упомянут крестьянин д. Городище Ивашка Порывка, который оказался «у князя Ивана у Жирого в холопех» [221]. Как «Иван Жирого» этот князь зафиксирован в «Указателе личных имен» первой части «Актов феодального землевладения и хозяйства», но издатель сборника Л. В. Черепнин не пояснил, к какому княжескому роду принадлежал князь Иван [222]. Очевидно, речь должна идти о князе Иване Ивановиче Младшем Жировом-Засекине, правнуке князя Глеба Васильевича [223]. Поскольку живший близ р. Соти крестьянин перешел ко князю Ивану в холопы, следует думать, что земли Жирового-Засекина лежали близ р. Соти, к северу от р.Касти. В XVI—XVII вв. князья Жировые-Засекины и их близкие родичи владели землями по рекам Роге и Сонгобе — левым притокам р. Ити, впадающей слева в Волгу, и левому берегу Ити [224]. Характерно, что на правом берегу Ити владений потомков князя Глеба не было.

Таким образом, по реконструированным владениям князей Константина Глебовича, его сына Юрия, Василия Щетинина и Жировых-Засекиных можно примерно воссоздать и географию удела их родоначальника князя Глеба Васильевича. Несомненно, что основную часть его удела составляли земли, лежавшие по левому берегу Волги, на северо-восток от Ярославля, в бассейнах Касти и Ити, причем Ить служила границей владений Глеба.

Даже если забыть о том, что третий сын Василия Давидовича, Роман, основал расположенный к северо-западу от Ярославля город Романов, то уже определение территорий, принадлежавших двум его старшим братьям, заставляет помещать удел князя Романа на левом берегу Волги, в северо-западном направлении от столицы княжества. Основание Романова — факт, лишь конкретизирующий историко-географический вывод о местоположении земель князя Романа Васильевича. Другими такими фактами, уточняющими пределы владений названного князя, служат прозвища его внуков князей Афанасия-Андрея Шехонского и Василия Ухорского. Происхождение прозвищ прозрачно. Они образованы от гидронимов Шексна и Ухра. Очевидно, Афанасий-Андрей имел владения по Шексне, а Василий — по левому притоку Шексны р.Ухре. Соседство владений позволяет заключить, что в свое время они принадлежали деду Афанасия-Андрея Шехонского и Василия Ухорского князю Роману Васильевичу.

Сделанный на основании прозвища князя Афанасия-Андрея вывод о владении им землями по Шексне в определенной степени подтверждается документами XV в. Духовная грамота великого князя Василия Темного, в частности, свидетельствует, что Усть-Шексна в свое время была собственностью князей Семена и Василия Шехонских [225]. Последние были сыновьями Афанасия-Андрея [226]. Более конкретно, хотя и частично, владения этих князей определяются на основании двух жалованных данных грамот 1432—1445гг. вдовы князя Афанасия-Андрея княгини Аграфены Троице-Сергиеву монастырю. В грамотах упоминаются земли, передаваемые троицким старцам: монастырь Никольский, Голузина пустошь, Нихта, слободка в Сосняге, Березово, Рогатские, Дивново, Мелкошино, Еляково, Бармино и на другой стороне р. Шексны — Чевьское. Все названные поселения и угодья находились близ впадения Шексны в Волгу [227]. Большинство их сохранилось и в XIX в. Список населенных мест Ярославской губернии фиксирует в Рыбинском уезде по правому берегу Шексны с. Никольское, д. Галузино, села Сосняги и Березово, оз. Дивное, д. Барбино (вероятно, древнее Бармино) [228], а на другом берегу Шексны — д. Чевскую (Чегскую). получившую свое название по р. Чеге [229]. Западной границей этих земель служила р. Малая Пушма, правый приток Шексны [230].

Думается, сказанного вполне достаточно для вывода о том, что владения князя Романа Васильевича простирались от р. Ити до р. Малой Пушмы, захватывая достаточно широкую полосу земель, лежавших по левому берегу Волги.

Проанализированный материал позволяет сделать некоторые заключения относительно территорий первых ярославских уделов. Несомненно, что самым крупным из них был удел собственно ярославского князя. Василий Васильевич владел всеми относившимися к Ярославлю землями по правой стороне Волги, которые, судя по целому ряду признаков, были освоены раньше и заселены гуще, чем земли ярославского левобережья, а также обширнейшей заозерско-кубенской территорией. Эта территория была отрезана от основных владений князя Василия и вообще от остальных земель княжества. В какое время и каким образом сформировались владения ярославских князей по Кубене и близ Кубенского озера, пока остается неясным. Можно лишь с некоторой долей вероятности утверждать, что в первой половине XIV в. такие владения уже существовали [231].

Хотя в руках Василия Васильевича Ярославского оказались земли, лежавшие в разных районах княжества, они по своим размерам превышали уделы его двух братьев. Становится очевидным, что помета о Василии в родословных росписях «был на большем княженье на Ярославле» точно отражала суть дела. Старейшинство в ярославских князьях оказывается связанным с обладанием большим уделом. Тут ясно прослеживаются те же тенденции сохранения политического единства под рукой старшего князя, что и в других княжествах Северо-Восточной Руси XIV в.: Тверском, Московском, Нижегородском, Стародубском. И совсем неслучайно старший сын Василия Васильевича Иван, по смерти отца занявший его стол, в конце XIV в. титулуется великим князем ярославским.

Во избежание возможных конфликтов уделы трех сыновей Василия Давыдовича четко отграничивались друг от друга. Во всяком случае не удается проследить владений, например, Василия в уделе Глеба или Глеба в уделе Романа. Единственным районом, где владения братьев, по-видимому, смешивались, были земли вокруг Ярославля. Говорить «по-видимому» приходится потому, что прямые данные о княжеских вотчинах в ярославской округе относятся не к самим Васильевичам, а к их потомкам, которые могли приобретать земли в уделах родственников и тем самым нарушать древнюю географию удельных владений. Выше было показано, что вотчины близ Ярославля имели сын Василия Васильевича Семен Новленский, внук Роман Иванович, правнуки Федор и Семен Романовичи, Даниил Васильевич; сын Глеба Васильевича Константин Шах. В этом отношении история развития ярославской округи сходна с судьбами округ Москвы, Твери, отчасти Суздаля. Наличие владений князей разных родственных линий вблизи от стольного города княжества было одной из основ заинтересованности этих князей в политическом единстве и средством их подчинения старшему представителю княжеского дома. Во многом благодаря такому единству ярославские князья сумели сохранить в XIV в. неприкосновенность своих территорий от попыток захвата их другими князьями.

Примерно в 60−70-е годы XIV в. от Ярославля отделилась Молога. Моложский князь Федор Михайлович назван в числе князей, участвовавших в 1375 г. в походе на Тверь [232]. При этом князе, умершем в 1408 г. [233], вероятно, возникли и первые моложские уделы, но интенсивное дробление княжества наступает только после смерти Федора Михайловича. В правление же князя Федора уделы могли иметь только два его брата: Лев (или его сын Андрей) и Иван. Где находились владения Льва или Андрея, сказать трудно. Возможно, они лежали к северо-востоку от Мологи.

Удел князя Ивана определяется по местоположению вотчин его потомков. Средний сын Ивана Глеб носил прозвище Шуморовского [234]. На юго-запад от Мологи известны с. Шуморово и р. Шумора [235]. Судя по прозвищу, здесь и находились владения князя Глеба Ивановича. Племянник Глеба и внук Ивана князь Иван Федорович Ушатый в начале XVI в. владел отчинными землями по Волге, близ устья Юхоти [236]. Приведенные данные заставляют думать, что удел князя Ивана Михайловича располагался по левому берегу Волги, вверх от устья Мологи и по меньшей мере достигал района против впадения в Волгу Юхоти.

Пределы владений самого моложского князя Федора Михайловича также частично определяются по владениям его потомков. Второй сын Федора князь Семен имел прозвище Сицкого [237]. Оно произошло от названия р. Сить, по которой, очевидно, и лежали владения этого князя. Еще дальше от г. Мологи, на северо-запад от нее, находилась вотчина четвертого сына Федора Михайловича князя Ивана Прозоровского [238]. Свое прозвище он получил от стоявшего на р. Редме с.Прозорова [239]. Это село упоминается в конце 50- начале 60-х годов XVI в. Тогда оно было владением князей Михаила Федоровича и Александра Ивановича Прозоровских [240], двоюродных братьев, представителей младшей ветви князей Прозоровских [241]. Сохраненное в роду сына Ивана Прозоровского князя Андрея с. Прозорово, очевидно перешедшее к нему после смерти отца, было, скорее всего, центром владений самого Ивана [242]. Возможно, отчина последнего захватывала и территорию впервые упоминаемого в духовной грамоте Ивана III 1504 г. Холопьего городка на р. Мологе [243] и даже простиралась выше по течению этой реки, как было много позже, во времена праправнуков князя Ивана князей Михаила Федоровича и Александра Ивановича Прозоровских [244].

В литературе высказано мнение, что пределы Моложского княжества достигали р. Суды, правого притока р. Шексны [245]. Мнение это основывается на прозвище старшего внука Ивана Федоровича Прозоровского князя Федора Юрьевича Судского. Считалось, что его прозвище происходит от волости Суда [246], которая в свою очередь получила название от р.Суды. Сохранилась, однако, духовная грамота 1545/46 г. одного из сыновей Федора Судского, князя Ивана Федоровича, также прозванного Судским. В духовной упоминается целый ряд церквей, стоявших на р. Судке, в которые Иван Федорович давал вклады [247], а также с. Судка «на рекЪ на Себле на усть реки Судки» [248]. Речь идет о р. Судке, впадающей слева в р. Себлю — правый приток Мологи. Близ Судки, помимо одноименного села, находились и другие владения князя Ивана [249]. Все они были расположены по соседству с селом Прозоровым — центром всего Прозоровского удела. Становится очевидным, что старший внук первого Прозоровского князя князь Федор Юрьевич и сын Федора князь Иван получили свои прозвища не от р. Суды, как считалось ранее, а от р.Судки. Следовательно, границы Моложского княжества на северо-западе не захватывали течения р. Суды Шекснинской. Тем не менее они простирались достаточно далеко. Под 1340 г. Новгородская I летопись младшего извода сообщает, что новгородский «молодци воеваша Устижну и пожгоша,… потом же и БЪлозерьскую волость воеваша» [250]. Из приведенного текста следует, что стоявшая на Мологе Устюжна не относилась ни к Новгороду, ни к Белоозеру. Поскольку третьим и последним соседом устюжских земель было Моложское (Ярославское) княжество, надо считать, что Устюжна входила в состав Ярославского, а позднее Моложского, княжества. Но под 1393 г. та же летопись сообщает, что новгородцы взяли Устюжну «у князя великаго» [251]. Следовательно, к концу XIV в. Устюжна стала великокняжеской. Ее переход под власть московских князей произошел, вероятно, в 80-е годы XIV в., когда в руки Дмитрия Донского попала соседняя с Устюжной территория Белозерского княжества.

Изучение территории Белозерского княжества в XIV в., повидимому, с 1302 г. вернувшегося под власть потомков Глеба Белозерского, в значительной степени облегчается благодаря исследованию А. И. Копаневым истории землевладения Белозерского края в XV—XVI вв. и составленным им картам Белозерья XV—XVII вв. Правда, и в истории, и в географии Белозерского княжества XIV в. остается еще немало неясностей.

К ним относится прежде всего вопрос о «купле» Белоозера Иваном Калитой, которую упомянул в своей духовной грамоте 1389 г. Дмитрий Иванович Донской. Теперь, когда завеса над «куплями» князя Ивана Даниловича несколько приподымается благодаря разобранным выше известиям о Галицком княжестве XIV в., следует полагать, что Белоозеро действительно было «приобретено» Калитой. «Купля» (т.е. получение ханского ярлыка) могла состояться между 1328 г., когда московский князь получил в Орде право на управление Новгородом и Костромой [252], и 1339 г., когда летописи упоминают суверенного князя Романа Белозерского [253]. Сведений о Белоозере, местных князьях и подвластной им территории за первую половину XIV в. ничтожно мало, и тем не менее одно свидетельство показывает, что к моменту «купли» белозерские князья, видимо, потеряли часть своих владений.

Под 1327 г. в псковских летописях помещено известие о том, что русские князья, посланные ханом Узбеком захватить скрывшегося от него Александра Тверского, «подъяша… всю область Новогородцкую от БЪлаозера и от Заволочия» [254]. Приведенные слова, отсутствующие в других сводах, следует возводить к псковским летописным записям, фиксировавшим текущие события [255]. Таким образом, с точки зрения древности показание псковских памятников летописания не должно вызывать подозрений. Что же касается смысла приведенного сообщения, то он весьма интересен. Неизвестный пскович, живший в начале второй четверти XIV в., включил Белоозеро, как и Заволочье, в состав новгородских земель. Хотя в свидетельстве летописателя можно угадывать преувеличение, но считать его совершенно беспочвенным нельзя. По-видимому, к 1327 г. новгородцы сумели захватить какую-то часть территории Белозерского княжества, и это дало повод современнику говорить о новгородской «области», простиравшейся «от БЪлаозера». Потери земель белозерскими князьями наносила урон их экономическому положению и политическому престижу. Такая ситуация, а также прецедент XIII в. — переход Белоозера к ростовским князьям, облегчали Ивану Калите «куплю» Белоозера.

Указанные выше хронологические рамки приобретения московским князем ярлыка на Белозерское княжество в то же время свидетельствуют о том, что распространение власти Ивана Даниловича на белозерскую территорию носило временный характер. По-видимому, в 1337 или 1338 гг., когда хан Узбек простил возглавившего в 1327 г. восстание против ордынского засилья тверского князя Александра Михайловича и передал ему Тверское княжество, что явно шло вразрез с политическими планами Ивана Калиты, монголо-татары и Белозерское княжество вернули старому вотчичу — князю Роману Михайловичу. Во всяком случае, судя по прозвищу этого князя и его самостоятельным сношениям с Ордой, к 1339 г. Белоозером правил уже он.

Белозерское княжество оставалось независимым или почти независимым до конца 70-х годов XIV в. Князь Федор Романович Белозерский упоминается в числе других владетельных русских князей — участников похода на Тверь в 1375 г. [256] Через 5 лет Федор Белозерский вместе с сыном Иваном вновь «сел в стремя» по призыву Дмитрия Московского. В битве на Куликовом поле оба белозерские князя погибли [257]. Возможно, что власть в их княжестве на короткое время перешла ко второму сыну Романа Михайловича Василию или же к старшему сыну последнего Юрию [258]. Однако пресечение старшей линии белозерских князей, родственные связи Федора Романовича с московским великокняжеским домом (как доказал А. И. Копанев, женой князя Федора была дочь Ивана Калиты Феодосия) [259] способствовали переходу Белоозера в руки великого князя Дмитрия Ивановича Московского. Согласно тексту его духовной грамоты 1389 г. Белоозеро передавалось его третьему сыну Андрею «со всЪми волостми, и Вольским съ Шаготью, и Милолюбъскии Ъзъ, и съ слободками, что были дЪтии моих» [260]. Кроме того, в руки жены Дмитрия Донского должны были перейти белозерские волости, которые оставались в пожизненном владении вдовы Федора Романовича княгини Феодосии: Суда, Колашна, Слободка, Городок и Волочек [261].

География всех перечисленных в духовной грамоте 1389 г. Дмитрия Московского белозерских районов определяется довольно точно. Уже В. Н. Дебольский, глухо сославшись на одну грамоту, указал, что волости Вольское и Шаготь «лежали в области р. Шексны», причем Вольское было расположено в северной части бывшего Рыбинского уезда [262]. В самом деле, даже по Списку населенных мест Ярославской губернии можно установить, что на севере Рыбинского уезда стояли два погоста Вольские, названия которых совпадали с наименованием древней волости. Сама же волость Вольское получила свое название по р. Воле, левому притоку Шексны [263]. Что касается Шаготи, то эта волость лежала не на Шексне, как думал В. Н. Дебольский и вслед за ним А. И. Копанев [264], а, как показал Ю. В. Готье, на р. Ухре [265]. Список населенных мест Ярославской губернии фиксирует села Малую и Большую Шаготь в левобережье р. Ухры, в ее среднем течении [266]. Благодаря локализации Вольского и Шаготи точнее определяется северная граница Ярославского княжества. Она пересекала р. Ухру, видимо, в ее верхнем течении, где были владения ярославских князей Ухорских, и далее шла к Шексне южнее Воли.

Местоположение остальных белозерских волостей определено в работах Н. Никольского, М. К. Любавского и А. И. Копанева. Милолюбский Ъз находился на территории позднейшей волости Милобудье, видимо на Шексне, выше устья р. Словенки [267]. Суда — по реке того же названия, правому притоку Шексны [268]; Колашна — по р. Коломше, левому притоку Суды, в ее верхнем течении [269]; Слободка — скорее всего Рукина Слободка, которая позднее входила в состав Волочка Словенского [270]; Городок — позднейший Федосьин Городок — занимал территорию по верхнему течению Шексны [271]; Волочек — известный Волочек Словенский, названный так по волоку между Словенским и Порозбицким озерами [272]. Таким образом, перечисленные в духовной грамоте 1389 г. Дмитрия Донского белозерские волости лежали по р. Шексне, в ее верхнем и нижнем течении, а также по рекам Ухре и Суде, крупным притокам Шексны. Из факта заточения на оз. Лаче московскими властями некоего попа, служившего у сына московского тысяцкого И. В. Вельяминова [273], можно заключить, что север Белозерского княжества также контролировался Дмитрием Ивановичем.

Тем не менее московский великий князь распоряжался не всеми землями Белозерского княжества [274]. Правда, в его духовной грамоте 1389 г. указано, что Белоозеро отходит князю Андрею Дмитриевичу «со всЪми волостми». Последняя фраза давала повод считать, что вся территория Белозерского княжества стала управляться Москвой. Так, в частности, представляли дело уже младшие современники Дмитрия Донского. В повести «О житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя Русьского» утверждалось, что третий сын Дмитрия Андрей получил «городъ БЪлоозеро со всЪми волостьми и съ пошлинами, се же было нЪколи княжение БЪлозерское» [275]. Подчеркивалось, что Белозерское княжество при Дмитрии Донском полностью перешло под его власть. Такая мысль разделялась не только средневековыми историками, но и исследователями позднейшего времени [276]. Между тем повесть «О житии и преставлении…» носит очевидный панегирический характер, и исторические заслуги Дмитрия Донского представлены в ней в явно преувеличенном и приукрашенном виде [277]. К тому же ссылки на завещание Дмитрия отражали злобу дня [278]. Подобная тенденциозность заставляет сомневаться в справедливости оценки акции Дмитрия в отношении Белозерского княжества. По всей видимости, более верная ее характеристика содержится в летописных сводах 1493 и 1495 гг. В них указывается, что князю Андрею были даны Дмитрием «на БЪлЪозерЪ два города съ всЪми пошлинами, а неколи бысть БЪлозерское княжение великие» [279]. Приведенная запись точнее сообщения о Белоозере повести «О житии и преставлении…». Ее составитель, в частности, знал, что в конце XIV в. существовали два Белозерских городка, а не один [280]. И тем любопытнее становится его замечание о том, что Андрею досталось бывшее «БЪлозерское княжение велик[ое]». Белозерский князь не носил титула «великий», поэтому Белозерское княжество никогда «великим» не называлось. Почему же так определено оно в записях, сохранившихся в летописных сводах конца XV в. Ответ может быть только один.

Термин «княжение великое» по отношению к Белоозеру здесь означает не все княжество в целом, а лишь владения старшего, «великого» по отношению к местным удельным князьям, собственно белозерского князя. Таким образом, на ином материале подтверждается высказанная ранее мысль о том, что Дмитрий Донской распоряжался не всей территорией Белоозера. Вместе с тем летописное свидетельство 1389 г. сводов 1493 и 1495 гг. дает основание считать, что в руки московского князя перешла наиболее важная часть территории Белозерского княжества — именно земли старшего белозерского князя.

Сделанное заключение можно подкрепить еще двумя аргументами. Известны грамоты XV в. представителей младшей ветви белозерских князей, в которых потомки князя Романа Михайловича выступают как удельные князья с правом суда и сбора дани в своих землях [281], т. е. с теми феодальными прерогативами, которые московский великокняжеский дом стремился сосредоточить исключительно в своих руках [282]. Если считать, что к 1389 г. власть Дмитрия Донского распространилась на всю территорию Белозерского княжества, а не на ее «великокняжескую» часть, то объяснить, как и почему в XV в. сохранились уделы белозерских князей, становится невозможным.

С другой стороны, картографируя владения удельных белозерских князей конца XIV—XVI вв., можно убедиться в том, что основная масса их владений лежала по соседству с той территорией, которой распоряжался московский князь и которая примерно очерчивается на основании данных завещания 1389 г. Дмитрия Донского. Несовпадение указанных территорий еще раз свидетельствует о том, что в руки Дмитрия Ивановича перешел удел только старшего белозерского князя, т. е. павшего на Куликовом поле Федора Романовича.

Сделанный вывод позволяет проникнуть в глубь истории Белозерского княжества и частично охарактеризовать феодальное членение его территории в период политической самостоятельности Белоозера, т. е. примерно в 40−70-е годы XIV в. Картографирование даже только тех белозерских волостей, которые перечислены в духовной грамоте 1389 г. Дмитрия Донского, помогает уловить принципы такого членения. Становится очевидным, что старшему из белозерских князей, занимавшему собственно белозерский стол Федору Романовичу принадлежали земли по течению Шексны, важный по своим путям район Словенского и Порозбицкого озер. В его руках был также выход к Заволочью через озера Воже и Лаче, земли по рекам Суде и Ухре. Река Шексна издавна связывала Белоозеро с Волго-Окским междуречьем, она была удобной колонизационной и торговой дорогой. Вполне естественно, что земли по Шексне притягивали к себе население. И вряд ли стоит удивляться тому, что эти наиболее населенные и издавна освоенные земли Белозерского княжества оказались объектом владений старшего белозерского князя. Реки Суда и Ухра были одними из крупнейших, если не самыми крупными, притоками Шексны. Как правило, заселение территории шло по большим рекам. Поэтому можно думать, что земли по Суде и Ухре были заселены рано и по средневековым меркам достаточно плотно. Естественно поэтому, что они тоже отошли к собственно белозерскому князю. Федор Романович держал в своих руках и волоковый путь из оз. Словенского в оз. Порозбицкое, являвшийся частью магистрали, которая связывала Волго-Окское междуречье с Подвиньем [283]. Туда же можно было проникнуть и с оз.Лаче. Иными словами, под властью старшего белозерского князя сосредоточивалась самая населенная и самая удобная в транспортном отношении территория княжества. Очевидно, что феодальное членение Белоозера в XIV в., в период его самостоятельности, подчинялось тем же закономерностям, какие наблюдаются и в других княжествах Северо-Восточной Руси того времени: старший в роде князь получал самый крупный и населенный удел. И это в конечном итоге способствовало сохранению политического единства княжества, несмотря на владельческий раздел его территории [284].

Такой раздел имел место между Федором Романовичем и его единственным братом Василием. Князь Василий Романович известен по родословным росписям [285]. Косвенно о его существовании свидетельствует один акт конца XIV — начала XV в. [286] Родословцы наделяют Василия прозвищем Сегорский [287] или Сугорский [288]. Исходя из этимологии слова сугорье (по В. И. Далю, это основание горы) и приняв, видимо, во внимание географию волостей московских) князей на Белоозере, П. Н. Петров решил, что Василий Романович владел гористой частью Белозерского княжества по левому берегу Шексны, или позднейшим Кирилловским уездом Новгородской губернии [289]. К мнению П. Н. Петрова присоединился А. И. Копанев [290]. Но уже вариативность прозвищ князя Василия Романовича подрывает соображения П. Н. Петрова о местоположении земель этого князя. Географию удела князя Василия лучше определять по владениям его сыновей. Местонахождение этих владений устанавливается отчасти по прозвищам детей Василия Сегорского, а в основном — по актам XVI в.

Старший сын Василия Юрий в древнейших родословцах назван Белосельским [291]. Следующий по возрасту Афанасий — Шелешпанским [292]. Третий сын Василия Романовича, Семен, носил прозвище Кемский и Сугорский [293]. Наконец, четвертый из братьев, Иван, назывался в родословных книгах Карголомским и Ухтомским [294].

Прозвище князя Юрия Васильевича Белосельского свидетельствует о том, что центром его владений было какое-то Белое село. А. И. Копанев указал, что с. Белое было расположено «на южном течении р. Шексны» [295]. Однако никаких доказательств верности своего утверждения исследователь не привел. Не знают с. Белого на р. Шексне и Списки населенных мест Российской империи. Прав был Ю. В. Готье, который писал, что Белосельский удел Белозерского княжества — это позднейшие Белосельские волость и стан, расположенные в Пошехонском уезде между реками Согой и Ухрой [296]. Село Белое было административным центром и в XVIII в. [297] Оно зафиксировано Списком населенных мест Ярославской губернии [298].