Проблема генезиса обществознания и социальной реальности

Контрольная работа Проблема генезиса обществознания и социальной реальности Содержание

1. Система типов рациональности и место социальной рациональности в обществознание

2. Философский методологический анализ проблематики генезиса обществознания

3. Современные методы и способы исследования социальной реальности Литература

1. Система типов рациональности и место социальной рациональности в обществознание

Многообразие контекстов определения категории «рациональность», сложность и противоречивость этой проблемы обусловили возникновение понятия «тип рациональности». В нем зафиксировано стремление к характеристике не только науки, но и других отраслей человеческой деятельности как рациональных, стремление к рационализму в широком смысле этого слова как способности разума к постижению целостного феномена социальной жизни [1, с. 237].

Установление различных типов рациональности, включая определение самих понятий рациональности в пределах соответствующих систем, является процессом достаточно длительным, и представляет собой одно из приоритетных направлений современного философского знания. Сама идея выделения частичных видов, типов, форм рациональности не является чем-то новым. Со времени, когда прозвучали первые сомнения в могуществе Разума, многочисленные «рациональности» начинают медленно, но уверенно выживать категорию «разум» из обращения. Скепсис относительно решения многих жизненно значимых проблем, стоящих перед человечеством, обусловил «разочарование в разуме» — ситуацию, которая, в свою очередь, способствовала тому, что сам разум «распался» на множество рациональностей, или, как метко высказался Г. Шнедельбах «…рациональность вытеснила разум».

Сегодня понятие «тип рациональности» конкретизирует специфику проявлений рациональности и, по словам В. Г. Федотовой, «часто используется как эвфемизм, чтобы признать рациональность почти всех форм человеческого отношения к миру — мистических, эмоциональных, аффективных и так далее, так как всюду действует наделенный разумом человек. Эта тенденция выражает намерение расширить границы свободы человека за пределы, предлагаемые либеральной моделью западного образа жизни, за пределы, поставленные образом «локковского» — разумного, автономного, эффективного существа, сохраняя при этом ценностное положительное отношение к рациональности. Чтобы защитить нерациональное и иррациональное, пытались сказать: «Это тоже по-своему рационально, здесь другой тип рациональности» «[2, c. 185].

В литературе выделяется бесконечное количество типов рациональности. Пишут о научной, культурно-исторической, общефилософской; экономической, политической, религиозной; классической, неклассической, постнеклассической; закрытой и открытой; субстанциальной и формальной рациональности и т. д. Мы вполне осознаем проблематичность вопроса о целесообразности выделения еще одного вида рациональности, а именно — социальной рациональности. Поэтому, отвечая на него положительно, обратим внимание на то, что единый Разум специфически проявляет себя в разных формах бытия. Феноменология Разума является очень широкой. То, что рациональность не является лишь гносеологической характеристикой, а онтологизируется в практике человеческой деятельности и имеет социальную окраску — факт, в принципе, признанный. Поэтому, рассматривая становление отдельных типов рациональности, социальной в том числе, корректнее говорить о разуме как общих генетических корнях рациональности.

Противники выделения социальной рациональности указывают на тот факт, что это понятие полисемантично. Больше того, столь же многозначно и понятие «социального». На наш взгляд, существует, как минимум четыре смысловых уровня последнего.

Во-первых, социальное — это сложный, универсальный, высокоразвитый, уровень организации систем и их структурных элементов. В романо-германских языках понятия «социальное», например, может быть использовано для описания взаимодействия, скажем, муравьев в муравейнике. Такое толкование является прямо противоположным традиционному для отечественной философии пониманию социального как связанного только с человеком.

Во-вторых, «социальное» используется в контексте «социальной формы движения материи», являясь синонимом слов «человеческое», «общественное» «культура».

В-третьих, в пределах социальной формы движения материи выделяют сугубо социальную сферу общественной жизни, которая имеет собственную специфику и отличается от экономической, политической и духовной сфер. Основанием для выделения социальной сферы является дифференциация общества вследствие общественного разделения труда на отдельные группы (касты, классы, страты и проч.).

В-четвертых, существует и узкое значение «социального», что связано с удовлетворением разнообразных человеческих потребностей. В этом смысле употребляются словосочетания «социальная политика», «социальная работа», «социальное обеспечение». На Западе используется также понятие «гуманитарное» («гуманитарные потребности», «гуманитарная помощь»).

Все эти уровни «социального» между собой тесно связаны, но вопрос заключается в том, что каждый из них изучается отдельными отраслями знания. Так, например, на первом уровне «социальное» исследует философия (в первую очередь, онтология), на втором — культурология, на третьем — социология, четвертый уровень имеет характер прикладного знания.

Если мы попробуем применить к толкованию рациональности первый уровень «социального», то непременно столкнемся с субстанциальной рациональностью. Субстанциальный разум есть «разум этого мира», это законы развития природы, как варианты — законы Бога в религиозной версии или Абсолютного духа в гегелевской философии. Рациональность человека и общества, по этой логике, выступают вторичными по отношению к мировому Разуму. Более того, человеческие мысли и действия могут быть охарактеризованы как рациональные только при условиях, что они отвечают критериям этого объективного Разума. То есть социальная рациональность — лишь частичный случай субстанциальной рациональности, Абсолюта.

Если мы обратимся ко второму смысловому уровню, то окажется, что любая рациональность является социальной уже по своему происхождению. Рациональность, как и истинность, характеризует не внешний мир, а мир человека, культуру. Рациональность на этом уровне предстает как проблема практики, как проблема трансформации внешнего мира в культурное бытие человека, как отражение бытия в зеркале человеческих возможностей. Рациональность с необходимостью должна включать проблему человека, в этом смысле она не может быть несоциальной, так же как не бывает несоциального сознания.

Третий смысловой уровень касается социальной структуры, социальных институтов и социального порядка в целом. Социальная рациональность здесь определяет принцип функционирования социальных институтов и касается согласованности их действий в рамках целостного социального организма. При этом указанные действия могут принимать прозрачный, осознанный, прогнозируемый характер, то есть отвечать таким критериям как адекватность, логичность, целесообразность, эффективность, а могут, напротив, быть спонтанными, непредсказуемыми, случайными. В первом случае мы говорим, что они являются рациональными, во втором

— иррациональными.

Типичный спектр вопросов, составляющих дискурс «социальной рациональности», включает в себя: проблему субъекта социального действия; проблему деятельности; целесообразность; «открытую» и «закрытую» рациональности; проблему свободы, соотношения цели и ценностей; рациональные и нерациональной аспекты принятия решений; проблему эффективности управленческой деятельности; оптимальной согласованности действий социальных институтов, составляющих определенный социальный порядок; социальные технологии; социальное прогнозирование и проч.

Относительно четвертого смыслового уровня заметим, что здесь социальная рациональность понимается как оптимальность деятельности различных организаций с целью эффективного удовлетворения индивидуальных и общественных потребностей.

Таким образом, социальная рациональность — это, в первую очередь, рациональность социальных связей и социальных процессов, то есть определенная характеристика социальных отношений, индикатор того, насколько они адекватны, эффективны, логичны, целесообразны, рефлексивны и т. п. Спектр проявлений социальной рациональности велик, однако, как нам представляется, важнейшей ее составляющей является гармонизация цели и ценности в развитии общества, на что указывали М. Вебер, И. Валлерстайн, К. Мангейм, Ф. Фукуяма и др. Коррелирование индивидуального и всеобщего уровня социального, взвешенное отношение к целям и ценностям, грамотное управление социальными процессами — вот те параметры, которые позволяют сегодня оценить степень рациональности общественных отношений.

2. Философский методологический анализ проблематики генезиса обществознания рациональность социальный обществознание реальность

Для философии и методологии науки при рассмотрении такого важного вопроса как вопрос о специфике социально-гуманитарного познания продуктивным оказывается компаративный подход. Он позволяет на основе сопоставления двух фундаментальных видов познавательной деятельности в науке — естественнонаучного и социально-гуманитарного, выделить основные этапы становления и развития обществознания, а также определить характер влияния на него естествознания. При этом осуществление данного анализа возможно в двух измерениях. Диахроническое измерение дает возможность проследить влияние методологии естествознания на обществознание исторически последовательно, а синхроническое — на каждом отдельном этапе, «внутри истории».

Прежде всего, отметим, что в истории естественнонаучного познания и естественных наук традиционно выделяют три этапа, называя их, соответственно, классической, неклассической и постнеклассической наукой. Каждый из них характеризуется своими отличительными признаками, которые, тем не менее, объединяет одно: это, по существу, признаки исторически варьирующегося познания природы как объективной реальности.

В истории научного обществознания, которая тесно связана с историей естествознания, но не совпадает с ней, можно выделить четыре его основные этапа, или четыре исторические формы. Первый этап, охватывающий XVII—XVIII вв.ека, наряду со становлением естествознания (натуральной философии) характеризуется началом оформления обществознания (моральной философии). В это время возникающие науки о человеке и обществе находились под прямым влиянием возникшего естествознания и, прежде всего, классической механики. Это влияние осуществлялось по двум «каналам»: во-первых, заимствовались составляющие онтологическую основу механистической картины мира ее идеализированные объекты и теоретические модели, что нашло отражение в используемых до сих пор лексических фигурах («социальная инерция», «энергия масс», «центростремительные» и «центробежные силы» в обществе); во-вторых, как и в опытном естествознании, в обществознании, для того чтобы придать ему опытную фундированность, делалась заявка на использование эмпирических методов познания и работу с результатами наблюдений.

Надо отметить, что, хотя заимствование возникающим обществознанием теоретикометодологических образцов естественных наук осуществлялось на основе осознания условности их соответствия явлениям общественной жизни, тем не менее, оно носило принципиальный характер, отражая существовавшее в то время убеждение в единстве природы и общества и, как следствие, в единстве и дополнительности методологий их познания.

Второй этап, относящийся к концу XVIII-XIX столетиям — время институционализации наук об обществе и человеке. В этот период обретают самостоятельность и оформляются в качестве самостоятельных научных дисциплин со своим предметом изучения, формирующимися традициями, категориальным аппаратом, владеющим соответствующими навыками исследовательской работы штатом специалистов такие науки, как политическая экономия, социология, общая и социальная психология, научная историография, политология, теоретическая культурология и некоторые другие. Отличительной чертой этого этапа становится формирование в науках об обществе собственных теоретических моделей изучаемых сфер социальной реальности и целенаправленный поиск адекватных ей методов исследования, ориентированных не только (и не столько) на объяснение социальных явлений, сколько на понимание их.

В это время осознается оппозиция природы и общества как различных онтологических реальностей. Общество начинает рассматриваться как отличная от природы реальность — как социокультурная реальность, существующая и развивающаяся по имманентным ей законам. Соответственно, происходит дифференциация наук на науки о природе и науки о культуре (о духе), с характерными для них принципами и методами познания.

Третий этап развития обществознания, который можно назвать неклассическим, приходится на большую часть XX века. В этот период истории науки происходит эскалация наметившегося на предыдущем этапе и приобретшего теперь отчетливо выраженный характер размежевания наук о природе и наук об обществе. Это во многом связано с тем, что ученыеобществоведы, наконец-то обрели собственную методологию познания социума, основу которой составила герменевтика, что позволило им преодолеть своеобразный «комплекс методологической неполноценности», которым до этого страдали науки об обществе и его культуре. Вместе с тем, сознавая исключительно большое значение знаний о человеке, обществе, культуре в отличающемся историческим динамизмом и трагизмом XX веке (не случайно названном О. Мандельштамом «веком-волкодавом»), ученые-гуманитарии зачастую увлекались детальной разработкой специализированных проблем обществознания. Ими был сделан крен в другую сторону — сторону абсолютизации роли как самого обществознания, так и его методологии в науке.

Вместе с тем, в этот же период интенсифицируется еще один наметившийся ранее дифференциальный процесс. Речь идет о разделении самих наук о человеке и обществе на социальные и гуманитарные, которые характеризуются наличием специфического предмета познания и собственными приоритетными методами исследования. И хотя, как было принято считать, эта дифференциация является достаточно условной, она принималась в качестве отличительной особенности социальных и гуманитарных наук.

Наконец, на современном, четвертом этапе развития обществознания, начало которого относят к последней четверти XX века, все более востребованной и заметной становится тенденция к сближению, как, с одной стороны, социальных и гуманитарных наук (что означает восстановление единства социально-гуманитарного знания), так, с другой стороны, обществознания и естествознания.

Происходящие интегративные процессы в науке проявляются в различных формах: в трансляции теоретических моделей в новые области науки, в появлении новых междисциплинарных областей знания, но, пожалуй, наиболее отчетливо, — в возникновении и эффективном использовании междисциплинарных технологий познания. В этой связи сошлемся на заимствованную из нелинейной термодинамики и весьма эффективно используемую в современном обществознании методологию синергетизма. Эта ссылка тем более показательна, если учесть, что первое издание на французском языке ставшей ныне широко известной, даже «знаковой» для современной науки, книги И. Пригожина и И. Стенгерс «Порядок из хаоса», — «Новый альянс». Этим названием авторы хотели зафиксировать наметившуюся интеграцию естественных и социально-гуманитарных наук, предвидя в ней важную роль синергетического подхода.

Тем самым, в анализе процессов становления и развития социально-гуманитарного знания продуктивным оказывается компаративный подход, выполняющий функцию своеобразной исследовательской парадигмы, получившей широкое распространение в современной науке. Его использование дает возможность расширить спектр наших представлений как о тех чертах обществознания, которые являются специфическими для него, так и о тех, которые являются общими с естествознанием, изучающим особенности бытия объектов живой и неживой природы.

3. Современные методы и способы исследования социальной реальности Современный мир — мир информации, потому слово, фраза, любой информационный символ играют чрезвычайно важную роль в любой области жизнедеятельности общества, будь то наука, политика или мораль. Поэтому понимание дискурса, объективирующего наиболее значимые моменты нашей жизни и истории, активно исследует современная философия. Так, П. Рикёр утверждает: «только в дискурсе язык реализует свою способность к соотнесению. Говорить, значит говорить что-то о чем-то». Дискурс представляет собой действие, выбор, «посредством которого выбираются одни значения и отвергаются другие… Изречение есть актуальное событие, акт перехода, акт исчезновения.» [1, с. 134].

Существуют различные значимые дискурсивные формы. Так, мифический дискурс дает оценки определенных действий. Религиозный дискурс фиксирует модель поведения, доминирующую в общей личностной ориентации, на основании чего оценивается поведение конкретных людей. Научный дискурс нацелен на получение истинной информации. Моральный дискурс оценивает действия с точки зрения предпочтения. Психологический дискурс может оценить степень адекватности, а то и безумия человека. Например, по мнению М. Фуко: «Язык есть начальная и конечная структура безумия. Он — основополагающая форма безумия, он служит основой для всех циклов, через которые оно высказывает свою природу. Тот факт, что сущность безумия можно, в конечном счете, свести к простой дискурсивной структуре, отнюдь не придает ему чисто психологической природы, но наделяет его властью над целостным единством души и тела; дискурс этот — одновременно и тот безмолвный язык, на котором ум общается сам с собой в своей истине» [2, с. 284].

Будучи включенным в социокультурные процессы, дискурс не может быть безразличен к власти и политике. Политический дискурс предписывает соответствующие типу общества действия. Слово в политике всегда было реальным инструментом политического воздействия, хотя, как правило, не отражает объективные естественные процессы, а имеет свое собственное ценностное содержание. Так согласно Р. Барту «власть. гнездится в любом дискурсе, даже если он рождается в сфере безвластия», а по утверждению Фуко: «дискурсы … раз и навсегда подчинены власти или настроены против нее», поэтому в демонстрируемой сознанием «воле к знанию» слышится отголосок господства «тотализирующих дискурсов».

Интересными, с точки зрения семиотического анализа, являются такие политические термины как «правые» и «левые». Они выражают крайние позиции в спектре политических сил: правые — это консервативно-охранительные, а левые — преобразующе-радикальные. Историческое происхождение терминов относится к восемнадцатому веку и связано с размещением членов Учредительного собрания времен Великой французской революции. Сторонники монархии, депутаты консервативного толка, расположились в зале заседаний справа от председательствующего, а радикально настроенные буржуа и «третье сословие» — слева. Эти термины «прижились», стали значимыми символами политических баталий и активно используются и в настоящее время при характеристике политических партий, общественных движений, ориентации тех или иных изданий, программ средств массовой информации, а также политических убеждений и позиций любой личности. Однако прошедшие века абсолютно изменили политический смысл этих терминов. Современные «правые», например, прямые потомки прежде либеральнобуржуазного «левого» направления. Разница между двумя направлениями политической поляризации уже не столь явная. Она выражается в основном в отношении к социальноэкономическим вопросам: «левые» выступают за увеличение расходов государства на социальные программы и социальную помощь, а «правые» за расширение рыночных основ экономики и сокращение налогов на бизнес. Как правило, победа левой оппозиции в той или иной стране вынуждает силы, ставшие у власти, занимать центристские позиции, что способствует их дифференциации и выделению нового левого крыла. В свою очередь, победившие консервативноохранительные, правые силы, учитывая давление левой оппозиции, вынуждены склоняться к правоцентристской позиции, что способствует формированию в их среде новых праворадикальных течений. Таким образом, термины «правый» и «левый» эволюционируют и получают содержательное наполнение непосредственно «встраиваясь» в конкретную политическую ситуацию. Тем более, общей основой мировоззренческой позиции для любой современной партии в рамках западной политической системы является опора на ценности гражданского общества.

Политическая нестабильность и активные реформационные процессы в государствах образованных после распада СССР внесли еще большую путаницу в понимание и интерпретацию «правых» и «левых» сил. В годы перестройки, в 90-е годы именно сторонники рыночных преобразований и демократизации общества позиционировали себя как «левое» политическое крыло. А «правыми» были сторонники сохранения коммунистической идеологии. В настоящее время акценты вновь сместились, поэтому неудивительно, что современный электорат давно запутался в возможных смыслах политической терминологии и действует, опираясь на собственную логику.

Видимо следует учитывать, что символизм левого и правого носит древний и универсальный характер. Левый и правый — одно из главных противопоставлений уже в древних мифологиях. Для большинства мифов характерно использование признака «левый» в значении отрицательного. К примеру, стоит вспомнить, что согласно славянским поверьям, отраженным в сказках и приметах, левая сторона — область нечистой силы, поэтому в целях защиты следует «плюнуть через левое плечо». «Левое» в мифах связано с неправотой и загробным наказанием, а «правое» всегда трактуется в положительном значении. Так как мифический дискурс дает оценки определенным действиям, важно на распутье выбрать: «налево пойти или направо».

Различение левого и правого ранее всего обнаруживается в древнеегипетских священных текстах, далее продолжается в библейской традиции и отражается в новое время [3, с. 43].

Наконец, нельзя забывать о различении левой и правой руки, имеющем несомненную биологическую основу и являющимся существенным и важным для практической деятельности каждого человека. Исследователи мифов полагают, что именно это различие воспроизводится в мифологических системах как различение «левых» (чаще всего неблагоприятных или необычных) и «правых» явлений. Позднее этот дуализм проявляется в средневековой алхимии, медицине и, наконец, в политическом дискурсе новоевропейской политики.

Можно говорить и о существовании современной социальной мифологии. В отличие от архаического мифа современные политические мифы актуальны, конкретны и характерны для реального времени и его запросов. Так как миф становится достоянием общественного сознания, то он формирует определенное мироощущение, психологические и идеологические установки. Вспомним, например, знаменитые слова И. В. Сталина: «Наше дело правое — мы победим!» Мифический дискурс в политике соединяет действительность с вымыслом, порождает героические образы неблаговидных политиков, легенды о славном прошлом или «светлом» будущем и многое другое.

Таким образом, с самого рождения, на протяжении всей своей жизни, каждый день с утра и до вечера, индивид находится под непрерывным давлением символов-слов, символовфраз — без них люди порой не мыслят достижения поставленных целей. Сознательное отношение к дискурсивным типам, их функциям и использованию должно помочь человеку избежать манипуляций со стороны других и уберечь автономию своего сознания и поведения.

1. Рикёр, П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике. — М., 2005.

2. Фуко, М. История безумия в классическую эпоху. — М., 2010.

3. Мифы народов мира. Энциклопедия в 2-х т. / Гл. ред. С. А. Токарев. — М., 2002. — Т. 2.

4. Рациональность на перепутье. В 2-х книгах. — М., 2009. — Кн. 2.

5. Федотова, В. Г. Рациональность как предпосылка и содержание модернизации общества // Исторические типы рациональности. В 2-х тт. / Отв. ред. В. А. Лекторский. — Т.1. — М., 2005.