Древний Египет во времена Нового царства

Изменения в Египте в начале Нового царства

Большие изменения в жизни и самосознании древних египтян произошли уже в гиксосское время. Как уже указывалось, прежде всего это были перемены военно-технического характера (появление конного дела и флота), однако этим не ограничилось. Борьба с гиксосами и необходимость удерживать свою сферу влияния в Азии привели к серьезным изменениям в официальной идеологии Египта и общественном сознании египтян.

Именно при гиксосах Египет впервые в своей истории на опыте ощутил, что другие народы могут быть по меньшей мере не слабее, а то и сильнее, чем египтяне, а благодаря разветвленным связям гиксосской державы в Средиземноморье и Африке увидел себя частью необычайно многообразного мира. Победив гиксосов, Египет оказался в непрерывном военно-политическом противостоянии с великими державами Передней Азии.

Характерно, что, вопреки представлению о себе как о сакральных правителях не только Египта, но и мира, фараоны XVIII династии в переписке с государями Митанни и касситской Вавилонии, которая велась клинописью на аккадском языке, были вынуждены именовать их тем же титулом, что и самих себя, невольно признавая равенство с ними. Все это должно было привести к некоторому снижению в восприятии египтян роли их страны в мире — и это притом, что победы над чужеземными врагами стали занимать в обосновании власти фараонов несравненно большее место, чем прежде [29, C.106].

В III — 1-й половине II тыс. до н. э. египетские цари почти никогда не участвовали в войнах лично. Когда какие-либо тексты описывали войны Египта против своих соседей, победа в них обычно изображалась как дело нетрудное и заранее предопределенное, ввиду божественного происхождения и сакрального характера власти египетского царя. В текстах эпохи Нового царства Секененра и Камос предстают отнюдь не столь уверенными в победе. Секененра в упоминавшейся легенде о состязании в хитроумии с гиксосом Апопи II и вовсе стремится избежать военного столкновения с ним, прекрасно зная свою слабость. Камос же, доказывая собственным вельможам необходимость борьбы с гиксосами, говорит, что без этого не сможет стать подлинным сакральным царем, но вовсе не утверждает, что добьется в этой борьбе успеха. Далее мотив спора царя со своим окружением, которое исполняет при нем роль своеобразного штаба, становится стандартным приемом военных текстов XVIII династии: вельможи в начале кампании или накануне решающего сражения призывают фараона к чрезмерной осмотрительности и осторожности, а он отвергает этот совет, исходя из того, что риск, при должном искусстве полководца, есть залог победы.

Сам этот прием не имел бы смысла без признания того, что царь на поле боя подвергается определенному риску и должен проявлять мастерство полководца и личную доблесть не в меньшей мере, чем другие начальники в его войске. Успех в войне служил фараону доказательством помощи «породившего» его божества (именно поэтому цари XVIII династии делятся плодами своих побед в первую очередь со своим «отцом» Амоном-Ра, чтимым в Карнаке). Однако теперь победы достаются фараону также и ценой огромных собственных усилий. Это становится теперь главным мотивом текстов и изображений на царских памятниках и, по сути дела, обоснованием права царя на сакральную власть [15, C.64].

В связи с этим для некоторых царей острым оказался вопрос: что делать, если сослаться на подобные военные успехи в обосновании собственного статуса не представляется возможным? Мы уже видели, как войны Аменхотепа II с Митанни и его союзниками именовались «победоносными походами» (и описывались в соответствующей тональности!) вопреки тому, что было на самом деле. Однако Хатшепсут — женщина на престоле — даже независимо от военных успехов ее времени заведомо не могла изобразить себя разящей врагов с боевой колесницы. С трудностями такого рода сталкивался и Аменхотеп III, при котором войны в Азии сходят на нет. По-видимому, как раз по этой причине в идеологии именно этих царей особое место занимает подробное «прописывание» легенды об их рождении от божества: Хатшепсут включала соответствующие тексты и изображения в оформление своего храма в Дейр эль-Бахри, а Аменхотеп III попросту копировал их в Луксорском храме. Другим пропагандистским приемом «мирной передышки» при Аменхотепе III становится, как мы видели, его самообожествление (некоторые современные египтологи считают, что тенденция к этому проявилась уже при Тутмосе IV, который был вынужден прекратить борьбу с Митанни в Азии).

Длительные войны в Азии и Нубии в эпоху XVIII династии привели к переменам не только в официальной идеологии. По-новому стали относиться к своему участию в них и рядовые воины, и младшие начальники. Об этом свидетельствуют автобиографические надписи. Если в эпоху Древнего царства в надписях частных гробниц походы в чужие страны оценивались исключительно с точки зрения пользы для государства, то теперь их составители не стесняются говорить о личной выгоде от участия в войне (о вознаграждении за это и о захвате пленных и добычи не для царя, а непосредственно для себя). Само вознаграждение воинов приобрело характерную форму «орденов», изготовленных из золота и присваиваемых за подвиги. Их материальная стоимость была, конечно, немалой, однако ценились они независимо от нее [17, C.203].

В надписи современника трех первых царей XVIII династии — Яхмоса I, Аменхотепа I и Тутмоса I — «начальника гребцов» нильской флотилии Яхмоса, сына Абен, мы встречаем следующую фразу: «Имя героя — в содеянном им, оно не исчезнет в этой стране вовеки». Египетские представления о значении увековечения имени для личного бессмертия человека позволяют понять ее чисто прагматически (герой будет жить, пока его имя помнят и произносят). Однако, кроме того, в этих словах явно чувствуется и признание психологической ценности собственных подвигов и похвалы за них.

Еще более развернуто этот мотив представлен в автобиографии современника Аменхотепа II Аменемхеба. Этот воин перечисляет подвиги, которые он неустанно совершал на глазах у царя, получая за них пресловутые «ордена». Самым курьезным из них был эпизод, когда Аменемхеб поймал и заколол кобылу, выпущенную коварным князем Кадеша перед египетскими колесницами, чтобы нарушить их строй. Курьезность этого «подвига» (вовсе не исключающая риска при его совершении), похоже, не давала оснований даже для присвоения за него боевой награды; тем не менее Аменемхеб описывает, как он преподнес царю отрубленный им хвост вражеской кобылы и удостоился за это похвалы. Сам навык преодоления риска при помощи сноровки выступает здесь основой для собственной положительной оценки в неменьшей степени, чем практическая польза от совершенного «подвига» в сочетании с царской похвалой.

Таким образом, современники царей-завоевателей XVIII династии начинают ценить собственные свершения и независимо от того, сколь значимы они были для государства. Этот факт свидетельствует об обретении египтянами большей независимости от государственной структуры, чем в предшествующие эпохи.

Политику укрепления царской власти, опиравшейся на преданное ему незнатное чиновничество, и повышения роли царя в религиозной жизни Египта, начатую Аменхотепом III, продолжил его сын от брака с Тэйе Аменхотеп IV (1365−1349 гг. до н. э.). Уже в первые годы его царствования особое значение приобретает культ Ра-Харахте, который с 1361 г. до н. э. отождествляется с богом — солнечным диском Атоном. Верховным жрецом этого нового культа становится лично царь. До некоторых пор центром почитания нового «царского» бога являлись Фивы, где недалеко от Карнака был возведен храм Атона [19, C.251].

Однако около 1359 г. до н. э. Аменхотеп IV услышал в Фивах нечто «дурное», очевидно о созданном им культе, и решил покинуть столицу.

Новую столицу он построил в Среднем Египте, близ современного селения Телль эль-Амарна, в месте, которое до тех пор «не принадлежало ни богу, ни богине», т. е. за пределами территории какого-либо нома с его местными культами. Отсюда общее обозначение религиозно-политических преобразований Аменхотепа IV — «амарнская реформа», а связанного с ней периода египетской истории — «амарнский». Новая столица получила название Ахетатон («Горизонт Атона»), а фараон изменил свое имя на Эхнатон («Полезный для Атона»). Ахетатон стал главным для всего Египта центром почитания бога Атона. Сам этот бог, в отличие от традиционных египетских богов, не имел человеческого облика (либо облика человека с головой животного). Он изображался непосредственно как солнечный диск, лучи которого, устремленные к земле, оканчивались благословляющими кистями рук. В таком облике бог Атон получал почести от царя и его супруги Нефертити («Прекрасная пришла»).

Существенно, что Атон провозглашался теперь царем Египта, правящим наряду с его сыном Эхнатоном. Царский статус верховного бога признавался египтянами и раньше, но не подчеркивался в такой мере. Соответственно, особо выделялась и исключительная роль царя как сына и соправителя верховного божества. Принципиально новой была та сугубо личная и уникальная связь, в которой Эхнатон, согласно его собственной вере, находился с богом Атоном. В титулатуре царя она подчеркивается характерным эпитетом «Уаенра» («Единственный для солнца»). Только Эхнатон, как единственный и любимый сын, мог получать непосредственно от солнечного бога сведения о его природе и об устройстве мира. Атон провозглашался вдохновителем политики Эхнатона, подсказывавшим необходимые действия в откровениях, доступных одному царю. Ориентируясь на такое откровение, фараон, в частности, избрал место для своей новой столицы [25, C.155].

Достоверность подобных откровений считалась несомненной, а всем подданным, не исключая и жрецов нового и прежних культов, оставалось лишь внимать тому, что им возвещал царь, ссылаясь на свое общение с божеством, и слепо следовать его указаниям. При этом воля солнечного божества могла служить единственным обоснованием и для невероятно жестоких действий. Так, ближе к концу царствования Эхнатона некоторые вельможи, сопротивлявшиеся его религиозной политике, были казнены, а их тела сожжены, что лишало возможности загробной жизни. Скажем для сравнения, что примерно полтора века спустя, после заговора против царя Рамсеса III, только главарей заговорщиков принудили к самоубийству, но их тела были похоронены.

В представлениях египтян царь всегда считался посредником между людьми и богами при совершении ритуала, однако никогда эта идея посредничества не абсолютизировалась настолько и с таким смыслом, как при Эхнатоне. В чисто материальном плане важным было создание огромных и богатых хозяйств храмов Атона, по существу, находившихся в полном распоряжении царя.

Надписи из гробниц вельмож, высеченных в скалах вблизи Ахетатона, показывают, что Эхнатон на протяжении своего царствования опирался на людей не просто незнатных, но порой вышедших из низов и обозначавших свое социальное происхождение характерным термином немху (досл. «сирота»). В них всячески подчеркиваются милости, которыми фараон осыпал своих приближенных, и сам тот факт, что исключительно его заботе последние обязаны своим положением в обществе и на государственной службе [28, C.157].

Первые признаки нетерпимости к старым культам появились около 1356 г. до н. э., когда на многих старых надписях стали стирать имя прежнего верховного бога Амона, а в Ахетатоне перестали возводиться новые памятники с именами традиционных богов. Около 1353 г. до н. э. нетерпимость перешла в преследование — последние следы этих имен исчезли из культа Атона; имена Амона и некоторых других старых богов стали истреблять во многих местах (особенно рьяно — в Фивах). Наконец, истребляется в старых и выходит из употребления в новых надписях само слово «бог» (егип. нечер). Теперь Атон и его сын и соправитель Эхнатон именуются только правителями.

Понятно, что на этом этапе не могло идти речи о том, чтобы царь, хотя бы чисто формально, продолжал возглавлять совершение каких-либо ритуалов за рамками культа Атона. Подобные действия никак не могут означать неверия Эхнатона в существование традиционных богов: в таком случае он должен был бы отнестись к сохранению их почитания с полным равнодушием. Напротив, они показывают, что царь всегда видел в богах вполне реальную силу, заведомо менее благую, чем Атон, но на первых порах терпимую (прежде всего ради того, чтобы не обрушивать на себя их гнев). Лишь со временем ему стала ясна несовместимость старой религии с почитанием Атона и необходимость жесткой борьбы с ней, невзирая на связанную с этим угрозу гнева традиционных богов. Вряд ли к выводу о необходимости этого Эхнатон мог прийти чисто умозрительным путем, в ходе эволюции его представлений об Атоне, тогда бы он осознал это гораздо раньше. Более вероятно, что причиной послужили какие-то реальные события, истолкованные как немилость Атона за компромисс со старыми культами и повеление порвать с ними полностью.

Именно в связи с этим стоит обратить внимание на ситуацию в азиатской сфере влияния Египта в конце 1360-х — 1350-е гг. до н. э., которая представляла собой настоящую внешнеполитическую катастрофу. В конце 1360-х гг. равнодушие Эхнатона к внешнеполитическим делам подорвало важнейший устой «амарнского мирового порядка» — согласие Египта и Митанни; около 1360 г. между ними началась война, и митаннийский царь Тушратта отобрал у Египта практически все его владения в Сирии [15, C.55].

Около 1355 г. до н. э. эти территории перешли уже от Митанни к Хеттскому царству, правитель которого Суппилулиума I нанес Тушратте тяжелейшее поражение, после чего тот потерял власть и был убит. Таким образом, соседом Египта в Азии становится новая и очень агрессивная держава.

Жертвами завоеваний или внутренних неурядиц стали многие мелкие правители Восточного Средиземноморья, еще признававшие свою зависимость от Египта. Наконец, несмотря на отсутствие поводов к прямым разногласиям, охладели прежние союзнические отношения Египта с Вавилоном. Вряд ли случайно, что важнейшей частью пышного празднования юбилея царствования Эхнатона примерно одновременно с полным разрывом со старыми культами был прием царской четой дани от представителей подвластных Египту стран Азии и Нубии. Видимо, эта церемония явно была призвана скомпенсировать в восприятии подданных Эхнатона бедственное реальное положение дел в Азии.

Характерно, что в так называемой Реставрационной стеле, составленной при втором преемнике Эхнатона Тутанхамоне и сообщающей о возрождении традиционных культов, главным следствием их забвения и последовавшего гнева богов признавалось именно падение египетского влияния в Азии. Аналогичным образом этот внешнеполитический кризис мог объяснять и Эхнатон — только он должен был, конечно, объяснять его гневом не старых богов, а как раз Атона. Самой главной причиной такого гнева вполне могло быть сочтено слишком длительное сохранение враждебных солнечному диску традиционных культов [22, C.44].

Разрыв с традиционными египетскими культами был далеко не столь полным и всеобщим, как этого хотелось Эхнатону. Хотя имена старых богов были преданы полному забвению в его столице, посвященные им памятники встречаются и после 1353 г. до н. э. даже в таком крупном центре, как Мемфис, и тем более в мелких городах. Запрет почитания старых богов был непонятен простым египтянам, привыкшим видеть в них залог стабильности страны, и должен был вызвать протест у значительной части элиты. Неудивительно, что религиозная реформа Эхнатона ненадолго пережила своего основателя, просуществовав лишь в течение двух лет правления его преемника Сменхкара (1349−1348 гг. до н. э.). Уже в конце его царствования культы Амона и других старых богов были восстановлены, а после вступления на престол следующего царя, Тутанхатона («Живой образ Атона»), царский двор покинул Ахетатон, и почитание Атона прекратилось. В связи с этим было, в частности, изменено имя царя, который стал называться Тутанхамон («Живой образ Амона»), а также его жены Анхесенпаатон («Живет она для Атона») — на Анхесенамон («Живет она для Амона»).