Негативные социальные явления, связанные с преступностью

http://www..ru/

1.Понятие преступности, их классификация

1.1 Социальная природа понятия преступления

1.2 Сущность и виды негативных социальных явлений, связанных с преступностью

1.3 Изучение преступности в социальном контексте

2. Причины существования негативных явлений

2.1 Причины существования пьянства и алкоголизма

2.2 Причины существования наркомании

2.3 Причины существования проституции

3.Меры по улучшению криминальной ситуации в стране

3.1 Общесоциальные меры борьбы и меры ОВД

3.2 Индивидуальная воспитательная работа Заключение Список использованной литературы

Преступность — это социальное явление, зависима и производна от условий и характера общественного бытия, слагается из деяний, совершаемых людьми в обществе и против интересов общества (или господствующего класса). Однако данный признак не позволяет отличить преступность от других понятий. Например, к классу социальных явлений относятся любое единичное преступление, девиантность, взаимодействия в социуме. В данном случае речь идет о генезисе преступности, а не о ее определении.

Почему совершает преступление человек? Почему для решения своих проблем многие избирают преступный путь? Что делать в целях недопущения этого? Эти вопросы волнуют умы людей уже не одно тысячелетие. На них пытались ответить философы и писатели, социологи и врачи, экономисты и политики.

Проблема преступности всегда занимала одно из первых мест среди наиболее острых проблем, тревожащих общественное мнение. Во второй половине XX в. в разных государствах ее ставили по значимости на второе-третье место. О ней, как правило, высказываются все, полагая, что ее решение доступно всем. Большинство политиков, стремящихся к власти, прежде всего обещают покончить с разгулом преступности. Выступления политиков, общественных деятелей, материалы средств массовой информации всегда воспринимаются с живым интересом. Это понятно, поскольку затрагиваются жизненно важные, касающиеся каждого человека вопросы. При этом, как правило, освещается наиболее очевидное в проблеме преступности, заметное многим, нередко высказываются взгляды, довольно распространенные в общественном мнении, тут же предлагаются определенные решения. Эти решения на первый взгляд кажутся и вполне радикальными, и реализуемыми в короткий срок. Но опыт показывает, что такого рода «простые» решения лишь на очень непродолжительное время изменяют положение дел, затем преступность «берет свое»: изменяются лишь формы криминального поведения либо места совершения преступлений.

Криминология как наука, помимо исследования преступности и ее причин, личности преступника и проблем предупреждения преступлений, изучает вопросы, тесно связанные с криминологическими проблемами. При анализе преступности, например, обнаруживается ее тесная связь с рядом явлений, которые рассматриваются как антисоциальные, негативные социальные, фоновые. К таким явлениям, в частности, относятся пьянство и алкоголизм, наркомания, проституция.

Специалисты в области борьбы с преступностью, криминологи тщательно изучают подобные выступления и публикации, так как они позволяют получать информацию о новых, подчас неожиданных аспектах проблемы, об общественном мнении, нестандартных предложениях. Однако эти же публикации и выступления неспециалистов чреваты опасностью создания иллюзии, будто вся проблема преступности сводится к лежащим на поверхности явлениям, а анализ преступности и ее причин не требует специальных познаний. Многие полагают, что покончить с преступностью можно, руководствуясь только «здравым смыслом» — обыденным сознанием, не изучая и не учитывая весь накопленный в данном отношении человеческий опыт. Причем нередко отвергаются научные рекомендации и игнорируются даже требования закона со ссылками на «чрезвычайность». Однако через короткое время в этих случаях преступность снова растет и становится еще более опасной, чем прежде, поскольку ее причины сохраняются. На смену задержанным, арестованным преступникам приходят новые лица, находившиеся и действовавшие в таких же социальных условиях, что и ранее совершавшие преступления люди. О необоснованной жестокости в борьбе с преступностью, нарушениях законности долго помнят правонарушители, их родные и близкие. В таких случаях происходит отчуждение населения от власти, оно отказывается от сотрудничества с ней в борьбе с преступностью. А без помощи населения успех здесь невозможен. Но то, что очевидно специалистам-криминологам во всем мире, что закреплено даже в ряде международно-правовых документов, до сих пор нередко огульно отвергается дилетантами.

Отдельное преступление как часть всей совокупности преступлений — это случайное явление, поскольку принципиально невозможно предсказать, произойдет ли данное преступление или нет, какими бы факторами мы ни оперировали. Преступность же, как показал А. Кетле, — это явление необходимо закономерное в том смысле, что мы можем предсказать уровень преступности (разумеется, с определенной степенью приближения) на предстоящий период времени, зная динамику ее развития.

Преступность обладает не присущим никаким отдельным преступлениям свойством, как «подчиненность определенной закономерности»: обладание состоянием (абсолютное число всех преступлений за определенный период времени), уровнем (отношение числа всех преступлений к численности населения), динамикой (изменение состояния или уровня во времени и пространстве). Исходя из этого можно утверждать, что преступность — это сверхсуммативная совокупность массовых форм преступлений.

Преступность — это статистическая совокупность массовых видов преступлений, обладающая определенным состоянием, уровнем и динамикой.

Целью данной дипломной работы является изучение негативных социальных явлений, связанных с преступностью.

Основные задачи работы:

1. Рассмотреть понятие преступности, их классификацию;

2. Изучить причины существования негативных явлений;

3. Раскрыть меры по улучшению криминальной ситуации в стране.

1. Понятие преступности, их классификация

1.1 Социальная природа понятия преступления

Если обратиться к источникам права X—XVII вв., то в них трудно найти термин, который бы охватывал все наказуемые формы поведения людей. Древнерусское право, важнейшим памятником которого считается Русская Правда (в различных редакциях), нередко использовало слово «обида», но было бы неверным считать, что оно подразумевало любое уголовно наказуемое деяние, т. е. имело значение родового понятия. Аналогичное нужно сказать и о терминах «лихое дело» (Судебник Ивана Грозного 1550 г.), «злое дело» (Соборное Уложение 1649 г.) и т. д.

Вместе с тем уже в средневековых княжеских уставах и уставных грамотах начинаются употребляться словосочетания типа «кто преступит сии правила» (Устав Владимира Святославича. Синодальная редакция), «а кто установление мое порушит» (Устав Ярослава Мудрого. Краткая редакция), «а кто иметь преступати сия правила» (Устав великого князя Всеволода) и т. д. Надо полагать, что именно на основе такого рода словосочетаний, используемых обычно в заключительной части княжеских уставов, в последующем во времена Петра I возникает и широко распространяется обобщающий термин «преступление», с которым стали связывать всякое поведение, объявляемое преступным.

Этимология данного термина (сходная, кстати, с происхождением соответствующих слов в других языках: в английском и французском — crime, в немецком — Verbrecher, в испанскомdelitos и т. д.), характеризуемая в литературе обычно как выход за кон, какие-либо границы, пределы, обусловила появление взглядов на понятие преступления как на некоторого рода нарушение (воли, закона, права в объективном и субъективном смысле), что и отразилось в одной из первых отечественных законодательных формулировок: «Всякое нарушение закона, через которое посягается на неприкосновенность прав власти верховной и установленных ею властей, или же на права или безопасность общества или частных лиц, есть преступление» (ст. 1 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных в редакции 1845 г.).

Порожденная большей частью этимологическим толкованием, подобная трактовка преступления как некоторого рода нарушения (закона, права и т. д.), фиксирующая не столько его физическую, сколько юридическую природу, просуществовала сравнительно недолго, и уже в следующей редакции Уложения (1885 г.) с фактом нарушения стала связываться не родовая, а видовая характеристика преступления: «Преступлением или проступком признается как самое противозаконное деяние, так и неисполнение того, что под страхом наказания законом предписано».

Анализируя существующие ныне определения понятия преступления, мы не можем не задуматься над тем, почему для законодателя и уголовно-правовой науки представления о преступлении как определенного рода деянии оказались более предпочтительными, чем некогда существовавшая трактовка этого понятия как нарушения закона, права и т. п. Очевидно, что одна из причин — желание перенести акцент с юридической стороны преступления на фактическую, т. е. на ту, которая в определенном смысле является первичной. Что же касается другой причины, то она несомненно связана с решением вопроса о возможности наказуемости так называемого «голого умысла», т. е. самого намерения, мысли, желания совершить какие-то поступки.

В настоящее время положение о том, что без деяния не может быть преступления, стало аксиомой, а потому сама мысль об обоснованности построения соответствующих дефиниций воспринимается как само собой разумеющаяся. Вместе с тем, в отличие от традиционной трактовки, усматривающей в преступлении непосредственно само деяние, в юридической литературе высказывалось мнение о том, что более предпочтительным является определение преступления с использованием терминов «действие» и «бездействие».

Констатируя наличие некоторых нюансов в трактовке родовой принадлежности понятия преступления, следует вместе с тем подчеркнуть, что никем и никогда они не связывались с необходимостью концептуального его переосмысления в этом плане. Между тем, конструируя определение преступления по типу — преступление есть деяние, отличающееся некоторой совокупностью признаков (общественной опасностью, противоправностью и т. д.) понятия преступления, отдельные авторы, сознавая это или нет, отводят в данном случае деянию роль понятия, охватывающего своим содержанием все элементы состава преступления. В итоге возникает, если так можно выразиться, предельно широкая трактовка смыслового значения термина «деяние», в котором каждый из элементов состава воспринимается как структурная, составляющая часть преступления.

Преступление немыслимо без деяния. Но оно столь же немыслимо и без вины, нарушения предоставленных прав и возложенных обязанностей, причинения или создания угрозы причинения вреда. В определении понятия преступления важно, стало быть, указать не только на то, без чего преступление не существует как таковое, но и на то, что объединяет все необходимые признаки в единое целое и позволяет раскрыть взаимосвязь между ними и преступлением. Ценность определения преступления через категорию «отношение» заключена именно в том, что оно позволяет подчеркнуть неразрывную связь между внутренними и внешними признаками преступления.

Почему совершенные сами по себе, т. е. без участия воли или сознания действия (бездействие), какие бы тяжкие последствия они ни повлекли, не могут считаться преступлением? Да потому, что в них нет выражения внутреннего, личностного отношения индивида. А чем объясняется ненаказуемость так называемого «голого умысла», т. е. намерений, убеждений как таковых? Тем, что внутреннее, психическое отношение лица не нашло внешнего выражения в конкретном затрагивающем интересы окружающих действии или бездействии. Подчеркивая, что в преступлении всегда предполагается неразрывная взаимосвязь внешней (физической) и внутренней (психической) его сторон, мы тем самым видим в преступлении общественно значимое отношение индивида.

Тот факт, что отнюдь не всякое действие и бездействие, совершенное под контролем сознания и воли человека, должно считаться преступлением, пожалуй, никогда и ни у кого сомнений не вызывал. Столь же очевидным было и другое: преступлением может называться лишь такое деяние, которое влечет за собой определенные последствия. Примечательно, что, решая вопрос о целесообразности указания на них в определении понятия преступления, еще Я. С. Таганцев в свое время высказывал ряд соображений, и ныне заслуживающих внимания. Так, заметив, что некоторые зарубежные криминалисты склонны специально упоминать в дефинициях преступлений о последствиях уголовно наказуемых деяний, он констатировал: понимаемые как самое посягательство на правовую норму, самое повреждение правоохраняемого интереса или поставление его в опасность, преступные последствия присущи всякому преступному деянию, однако при такой их интерпретации данный признак преступления теряет свое практическое значение. Не может быть деятельности человека, которая не сопровождалась бы самыми разнообразными изменениями во внешнем мире, но уголовное право имеет дело лишь с теми из них, которые оказываются юридически значимыми, существенными.

Увязывая преступные последствия лишь с такого рода изменениями окружающей действительности, Н. С. Таганцев различал деяния вредоносные (фактически повлекшие вредные последствия) и опасные (создавшие лишь угрозу их фактического появления). Характеризуя в этой связи опасность как одно из возможных преступных последствий, он полагал, что она всегда существует объективно, независимо как от самого факта осознания ее виновным, так и от характера — умышленного или неосторожного — психического отношения; может либо прямо указываться в уголовном законе, либо подразумеваться им; быть результатом не только действия, но и бездействия лица; грозить определенным или неопределенным благам и др. Помимо признания опасности видом преступных последствий некоторой группы деяний, автором упоминались еще два ее смысловых значения в уголовном праве: как момента развивающейся вредоносной деятельности («Злая и субъективно опасная воля, осуществляясь во вне, мало-помалу приобретает и объективную опасность, становящуюся все грознее и грознее…») и как одного из «существенных признаков, определяющих самое понятие уголовно наказуемой неправды; объем и энергия этой опасности являются существенным моментом, служащим основанием для установления относительной уголовной важности деяния и для определения законодателем размеров уголовной кары».

Многозначность термина «опасность» приобрела особенное значение после принятия руководящих начал по уголовному праву 1919 г., в которых в ст. 5 было сформулировано положение — преступление есть нарушение порядка общественных отношений, охраняемого уголовным правом — и при этом следующей статьей пояснялось: преступление является «действием или бездействием, опасным для данной системы общественных отношений». Примечательно, что в данном случае опасность деяния стала впервые рассматриваться законодателем в качестве обязательного признака всякого преступления (вне зависимости от того, повлекло оно или не повлекло фактическое причинение вреда) и ее направленность была увязана с самой «системой общественных отношений».

Уголовные кодексы РСФСР 1922 и 1926 гг., прямо не упоминая о такого рода системе, объявляли преступлением лишь общественно опасное деяние, усматривая в ней угрозу «основам советского строя и правопорядку, установленному рабоче-крестьянской властью на переходный к коммунистическому строю период».

В первоначальной редакции ст. 7 УК РСФСР 1960 г. преступление характеризовалось как общественно опасное деяние, посягающее на советский государственный строй, социалистическую систему хозяйства, социалистическую собственность, личность, политические, трудовые, имущественные и другие права граждан, а равно иное посягающее на социалистический правопорядок общественно опасное деяние, предусмотренное Особенной частью УК.

При подготовке проекта (1994 г.) ныне действующего УК его разработчики, желая «отказаться от идеологических штампов, а также подчеркнуть мысль о том, что уголовное право охраняет от преступлений не только общественные интересы, но и права и законные интересы каждого отдельного человека», предложили признавать преступлением не общественно опасное деяние, а деяние, «причиняющее или создающее угрозу причинения вреда личности, обществу или государству». Не восприняв такой точки зрения, законодатель счел целесообразным включить в дефиницию понятия преступления указание на его общественную опасность, уточнив, однако, что она может быть направлена против личности, общества или государства.

Отсутствие единства во мнениях среди специалистов свидетельствует об актуальности вопроса о соотношении общественной опасности деяния и его общественной вредоносности. Еще не так давно эти понятия большинством ученых считались тождественными, поиск отличительных особенностей рассматривался как терминологическая схоластика.

Справедливости ради нужно заметить, что наряду с утверждениями о полной тождественности терминов высказывалась мысль связать общественную опасность с преступлениями, а общественную вредность — с иными (административными, дисциплинарными и т. п.) правонарушениями, но в данном случае этот нюанс не столь уж существен.

Выявившееся при обсуждении проекта настойчивое стремление многих ученых сохранить во вновь принятом УК указание на то, что преступлением нужно признавать деяние общественно опасное, следует объяснить законодательными традициями, привычностью использованной терминологии, стремлением к ее унификации, целесообразностью отражения способности деяния причинять и создавать угрозу причинения вреда одним термином и т. п. Кстати, именно на такого рода аргументы чаще всего ссылались оппоненты разработчиков проекта УК РФ.

Допустив, что опасность и вредоносность не есть одно и то же, нужно заключить: говоря об опасности преступления, мы должны видеть в ней не вредоносность деяния, а другое свойство. Какое именно? Некоторые авторы пытались дать ответ на этот вопрос. Например, утверждалось, что понятие общественной опасности выражается не столько в ущербе или угрозе его причинения объектам уголовно-правовой охраны, сколько в направленности деяния против основных социальных ценностей. Такой подход к решению вопроса, однако, ничего нового не дает и полностью укладывается в рамки представлений об общественной опасности деяния как его вредоносности. Этого нельзя сказать о позиции, сторонники которой полагают, что сущность общественной опасности заключена не во вредоносности деяния, а его способности служить «социальным прецедентом» (примером для подражания), создавать угрозу повторения антиобщественного поведения.

Предполагая концептуально иное решение вопроса, эта точка зрения является весьма спорной. Ряд критических замечаний уже приводился в юридической литературе: примером для подражания могут выступать и законопослушные формы поведения, и, следовательно, подобного рода свойство деяния нельзя связывать ни с сущностью общественной опасности, ни с преступлением как таковым; при преступной небрежности вряд ли вообще можно говорить о подражании; подражание относится не к самой общественной опасности, а к реакции людей на антиобщественные деяния и т. д. Небезупречной данная позиция является еще и потому, что в своем логически развернутом виде ведет к признанию опасным всего, что способствует проявлению в будущем иной опасности и, в конечном счете, вопрос о ее понимании оставляет открытым. Не случайно, резюмируя свои изыскания, автор такой концепции был вынужден увязать раскрытие сущности общественной опасности через антиобщественный прецедент и негативную ценностную ориентацию с интересами познания закономерностей причиняемого преступлением вреда. Не будет лишним также заметить: следуя предложенной интерпретации сущности общественной опасности преступлений, теория уголовного права тем самым вольно или невольно способствовала бы формированию убеждения в допустимости сокрытия информации, в частности, статистических данных о преступности, от общества.

Надо полагать, что единственно правильным подходом к уяснению сущности общественной опасности как обязательного признака преступления является тот, в соответствии с которым она увязывается с вредоносностью деяния. Придерживаясь этого традиционного взгляда, многие ученые усматривают в проявлении общественной опасности две ее формы: реальное причинение вреда и возникновение реальной угрозы его причинения. Ставя фактически знак равенства между общественной опасностью преступления и опасностью его для общественных отношений, в советской юридической литературе проводилась мысль о том, что реально нанесенный преступлением материальный или нематериальный вред — это вред, причиненный одновременно конкретным физическим или юридическим лицам (если таковые имеются) и общественным отношениям. Приверженцев этого взгляда объединяло то, что все они характеризовали последствия преступления как изменения, возникающие в общественных отношениях как объекте посягательства, однако единого мнения по вопросу о механизме нанесения ущерба выработать не удалось.

Не всегда однозначно в данном случае характеризовалась и природа возможности наступления преступных последствий, т. е. вторая форма выражения опасности посягательств: в одних работах угроза причинения вреда общественным отношениям рассматривалась в качестве признака самого совершаемого деяния, в других — как разновидность последствий преступления. Говоря о физическом характере природы преступления, тем не менее подчеркивалось: оно представляет собой определенный этап развития объективной стороны, который состоит в том, что преступное действие уже полностью совершено и уже вызвало во внешнем мире некоторые изменения, но эти изменения пока не привели, однако способны были при дальнейшем развитии событий привести к наступлению преступного результата. Следует заметить, что в концентрированном виде рассматриваемая концепция общественной опасности нашла свое отражение в теоретической модели УК в виде формулы: «общественно опасным признается такое действие или бездействие, которое причиняет или создает возможность причинения ущерба социалистическим общественным отношениям, охраняемым уголовным законом».

Та же самая логическая посылка — опасность деяния выражается в его посягательстве на общественные отношения — породила и такую точку зрения, согласно которой нет и в принципе не может быть преступления, реально не причиняющего ущерба. Ясно, что в основе этого утверждения лежат уже иные представления о преступном вреде. Наиболее законченно они отразились в позиции авторов, выступающих за необходимость различать вред, с одной стороны, объекту — общественным отношениям, а с другой — их участникам и предмету. Утверждая, что первый вид вреда выражается в «дезорганизации» отношений между людьми и наносится преступлением всегда, вне зависимости от того, удалось ли виновному довести задуманное до конца, и лишь второй вид вреда (реальный, конкретный — физический, имущественный и т. п.) носит факультативный, необязательный характер, сторонники такого понимания последствий преступления определяющее, главное значение для характеристики его общественной опасности стали отводить самому факту «дезорганизации» общественных отношений.

Научное и практическое значение такого решения вопроса усматривается в том, что «во-первых, оно устанавливает общее, внутреннее, объективное свойство (качество) всех без каких-либо исключений преступлений, т. е. раскрывает тем самым их единую сущность; во-вторых, оно объясняет их генетическую однородность и, следовательно, общий источник зараженности, сферу существования, историческую изменчивость, средства, методы и цели борьбы с преступлениями; в-третьих, оно указывает на тот фундамент, на котором стоит вся многокомпонентная конструкция общественной опасности преступления…». Что же касается концепции беспоследственных преступлений, то при таком подходе она оценивается опасной и вредной, поскольку «игнорирует необходимость установления законодателем „глубины“ поражения общественных отношений при оценке и познании общественной опасности совершенного деяния».

Об обоснованности признания общественных отношений тем, чему преступление способно причинить вред, речь пойдет в главе, посвященной объекту преступления. Здесь же уместно лишь отметить, что, взяв на вооружение идею Руководящих начал 1919 г. о преступлении как нарушении общественных отношений, юридическая наука одновременно восприняла и вкладываемый в эту идею смысл: опасность всякого преступления состоит не столько в том, что от него могут пострадать конкретные лица, сколько в том, что оно нарушает интересы того или иного класса. И даже после того, как в УК РСФСР I960 г. законодатель стал ставить своей задачей защиту интересов не только государства и правопорядка, но и личные, имущественные и другие права граждан, теория уголовного права по-прежнему видела в преступлении «борьбу индивида против господствующих в обществе отношений» (иногда говорилось об интересах общества в целом).

Надо полагать, что именно такая интерпретация общественного характера опасности преступления побудила разработчиков проекта нового УК говорить об идеологических штампах и желании подчеркнуть, что уголовное право призвано охранять как общественные, так и личные интересы. Между тем с методологической точки зрения основной недостаток советской уголовно-правовой науки заключался не столько в этом, сколько в другом: определяя понятие преступления, она видела в отношениях между людьми не то, что характеризует общественную сущность самого преступления, а то, что составляет его объект. Подобного рода смещение акцента вполне закономерно привело к соответствующим взглядам на характеристику направленности опасности совершаемых деяний, в том числе посягательств на жизнь, здоровье, честь или достоинство: в угоду декларируемому тезису, их опасность воспринималась как способность действия или бездействия причинять вред не самой личности, а опять же «совокупности общественных отношений». Думается, что, сохранив в определении понятия преступления признак его общественной опасности, ныне действующий УК дает основание утверждать: преступление есть такое отношение лица к личности, обществу или государству, которое выражается в совершении деяния, причиняющего или создающего угрозу причинения вреда именно им — личности, обществу или государству, — а не общественным отношениям.

Сформулированный вывод имеет важное значение для решения вопросов не только о том, в чем находит свое выражение общественная опасность преступления, но и о том, какие факторы ее обусловливают. Разделяя положение, согласно которому она не зависит от воли и сознания законодателя, который в состоянии лишь более или менее верно познавать и оценивать данное свойство преступления, уголовно-правовая наука вместе с тем не смогла выработать единого взгляда, в частности, на ту роль, которую в этой связи играют признаки субъективной стороны (вина, мотив, цель).

С некоторой долей условности можно выделить две основные точки зрения. Сторонники одной из них характеризовали общественную опасность в качестве свойства, зависящего исключительно от специфики объекта посягательства, а также размера, способа, места, времени и обстановки причинения вреда. Представители другого подхода основывались на посылке, согласно которой общественная опасность есть свойство, присущее преступлению в целом и определяемое не только его вышеназванными, объективными, но и субъективными признаками (виной, мотивом, целью). Заметим, что в рамках такого взгляда было высказано немало идей, в частности, о понимании общественной опасности в философском и уголовно-правовом аспекте; рассмотрении ее не столько в качестве свойства (материального, объективного и т. п.), сколько в качестве «особого антисоциального состава преступления»; ведущей и определяющей в ней роли объективных признаков деяния, а среди них — объекта и последствий преступления либо, напротив, субъективной стороны; выраженности характера общественной опасности преступления в его объекте, а ее степени — в вине; делении общественной опасности на объективную и субъективную; характеристике общественной опасности как некоторого рода «структуры» («состава», «системы» и т. п.), предполагающей какую-то совокупность элементов (общественную опасность самого действия или бездействия, общественную опасность последствий, общественную опасность личности и т. д.).

Последняя позиция, наиболее распространенная в настоящее время, примечательна тем, что ее сторонники не отрицают возможности возникновения опасности в результате невиновных действий индивида, но подчеркивают отсутствие в ней общественного характера, поскольку они «не посягают на общественные отношения», «не включены в систему общественных отношений», «не относятся к сфере отношений между людьми», «не выражают ни положительного, ни отрицательного отношения к ним» и т. п. Если иметь в виду вышесказанное о роли общественных отношений в определении понятия преступления, то, называя вещи своими именами, нужно уточнить: при невиновном причинении вреда речь должна идти не о том, посягает или не посягает лицо на общественные отношения, причиняет им вред или не причиняет, но именно о том, имеется или не имеется в данном случае отношение индивида к людям, носит ли оно общественный характер. При такой постановке вопроса необходимость в отрицательном его решении более чем очевидна. Однако одно дело, когда мы говорим об общественном характере преступлений как таковых, и другое — об общественном характере опасности, порождаемой деянием. Может ли общественная опасность ставиться в зависимость от того, способен человек осознавать вредоносность своего деяния или не способен, осознавал он ее или должен был и мог осознавать? Если учесть, что отражаемое всегда существует вне и независимо от отображаемого, нужно признать: от сознания и воли индивида зависит, какому варианту поведения будет отдано предпочтение в каждой конкретной ситуации, однако свойства избранного варианта поведения от лица не зависят.

Поскольку иное решение вопроса противоречит не только теории отражения, но и представлениям об общественной опасности как свойстве определенного деяния причинять вред или создавать угрозу его причинения, нужно согласиться с утверждением, что с точки зрения непосредственных социальных потерь не имеет значения, умышленно ли был убит, например, некто А. или по неосторожности, либо вообще пал жертвой несчастного случая.

Настаивая на тезисе об обусловленности общественной опасности преступления его объективными и субъективными признаками, некоторые ученые пошли еще дальше, относя к числу факторов, влияющих на нее, обстоятельства, непосредственно касающиеся личности виновного (неоднократность, рецидив и т. п.). В обоснование этого обычно ссылаются на разную степень тяжести санкций статей Особенной части УК, предусматривающих более тяжелую ответственность за неоднократно совершенное преступное посягательство (аналогичный довод часто используется, кстати, и в подтверждение идеи повышенной общественной опасности умышленного преступления по сравнению с неосторожным). Такая аргументация вызывает большие сомнения, но не потому, что она искажает позицию законодателя (в ряде случаев, например, при выделении категорий преступлений он действительно дает повод для подобного толкования природы общественной опасности), а потому, что базируется на представлениях о тождественности факторов, влияющих на общественную опасность преступления, обстоятельствам, учитывавшимся при конструировании уголовно-правовых санкций.

Являясь результатом так называемой «юридизации» (выведения за пределы юридической категории всего того, что не имеет уголовно-правового значения, и одновременно включение в нее того, что так или иначе связано с ним), данный подход неизбежно порождает гипертрофирование роли общественной опасности, причем не только при построении санкций уголовного закона (когда она рассматривается в качестве единственного критерия установления степени их тяжести), но и при определении понятия преступления. Стоит ли удивляться тому, что все ранее дававшиеся в советском законодательстве и юридической литературе определения преступления по своей сути сводились в основном к характеристике его общественной опасности, в рамках которой решались все иные вопросы.

Впервые закрепив виновность в качестве самостоятельного признака понятия преступления, ныне действующий УК тем самым дал основание полагать, что объективный характер общественной опасности нужно усматривать в ее независимости как от воли и сознания законодателя, так и от лица, совершившего деяния. Если иметь в виду, что общественная опасность есть свойство, характеризующее способность деяний служить источником вредоносности и выражающееся в реально причиненном вреде или угрозе его причинения личности, обществу или государству, то нужно сделать вывод, что не только само наличие этого свойства, но и его величина (мера, уровень и т. п.) обусловливается обстоятельствами, касающимися специфики объекта и внешней стороны посягательства, включая место, время, способ, обстановку совершения деяния.

В этой связи вряд ли логичны попытки некоторых авторов создать своего рода «компромиссный» вариант решения вопроса, при котором не отрицается сам факт существования общественной опасности вне зависимости от того, виновно или невиновно лицом был причинен вред, и вместе с тем утверждается, что в аспекте вида и тяжести ответственности, т. е. в рамках правового регулирования, формы вины оказывают влияние не на само наличие общественной опасности, а на ее конкретную величину, меру.

Отсутствие необходимой ясности в вопросе о том, в чем именно находит свое выражение общественная опасность и какова природа факторов, ее обусловливающих, есть основная причина сложностей, возникающих при отграничении преступлений от иных видов правонарушений. В настоящее время бесспорно одно: определяющую роль в этом отграничении должна играть общественная опасность содеянного. Но присуща она только преступлению или всякому правонарушению?

Отечественное уголовное законодательство издавна склонно было рассматривать ее именно как признак преступления. Не случайно еще в УК РСФСР 1926 г. не признавалось преступлением лишь такое предусмотренное в законе деяние, которое вообще лишено общественно опасного характера, причем в силу двух обстоятельств: явной малозначительности и отсутствия вредных последствий. Аналогичная формулировка воспроизводилась также в УК РСФСР 1960 г. с той лишь разницей, что из числа преступлений здесь исключалось действие или бездействие, формально предусмотренное Особенной частью, но не представляющее общественной опасности в силу малозначительности деяния (указания на признаки «явной» малозначительности и «отсутствия вредных последствий» были исключены).

Ныне действующий УК РФ в первоначальной редакции провозгласил, что не является преступлением действие (бездействие), хотя формально и содержащее признаки какого-либо деяния, предусмотренного Кодексом, но в силу малозначительности не представляющее общественной опасности, «т. е. не причинившее и не создавшее угрозы причинения вреда личности, обществу или государству». Федеральным законом, принятым Государственной Думой 20 мая 1998 г., данное дополнение исключено, и тем самым по сути дела восстановлена редакция УК РСФСР 1960 г.

Иная точка зрения господствует в научной литературе. В результате прошедшей дискуссии большинство авторов склонилось к мнению о том, что общественная опасность — признак, свойственный понятию не только преступления, но и правонарушения и, стало быть, различие между ними нужно искать лишь в ее степени (уровне, величине и т. п.). Выступая за необходимость внесения соответствующего уточнения в ранее действующий УК РСФСР 1960 г., разработчики теоретической модели Общей части уголовного закона предложили в разделе обстоятельств, исключающих преступность деяния, сформулировать положение: не является преступлением действие или бездействие, подпадающие под признаки деяния, предусмотренного в законе в качестве преступления, но в силу малозначительности не обладающее общественной опасностью, присущей преступлению.

Нет нужды гадать, какие соображения не позволили законодателю концептуально принять такую новеллу и что именно побудило его в последующем исключить из ч. 2 ст. 14 УК слова т. е. не причинившее и не создавшее угрозы причинения вреда личности, обществу или государству". Важнее обратить внимание на другое. Как уже отмечалось, общественная опасность есть свойство деяния, характеризующее его способность причинять вред или создавать угрозу его причинения. Следуя этому пониманию, логично заключить, что не представляющим общественной опасности должно рассматриваться деяние в силу не его малозначительности, а отсутствия реального или угрожаемого вреда. Не иначе как парадоксальным нужно назвать подход, при котором общественная опасность деяния ставится в зависимость от его малозначительности, а не наоборот: малозначительность от общественной опасности.

1.2 Сущность и виды негативных социальных явлений, связанных с преступностью

Пьянство, как негативное социальное явление, связанное с преступностью. Народная мудрость давно подметила, что «вино вину творит». Пьянство и его крайнее проявление алкоголизм постепенно приобретает в России характер национального бедствия, которое самым тесным образом и по многим направлениям связано с преступностью. Особенно злокачественна применительно к преступлениям детерминирующая, генетическая роль пьянства и алкоголизма. Хотя между ними существует и своеобразная обратная связь, где причина порой меняется местами со следствием.

Из предыдущего изложения видно, что пьянство способствует совершению самых различных преступлений: умышленных и неосторожных, первичных и рецидивных, насильственных и корыстных и т. д.

Криминогенная роль пьянства обусловлена, прежде всего, прямым и довольно сильным воздействием алкоголя на психику, интеллект, эмоции, волю, мотивацию поведения людей — все то, что при отрицательных значениях составляет субъективные, внутренние причины и условия преступного поведения. Нередко случается так, что один и тот же человек в пьяном и трезвом виде по своим поведенческим характеристикам как бы раздваивается, ведет себя диаметрально противоположно. Под воздействием алкоголя нарушается нормальная деятельность мозга, всей нервной системы, расстраивается сознание, дезорганизуются важнейшие для детерминации поведения процессы торможения и возбуждения (с резким ослаблением первых и усилением вторых). Пьяный теряет способность к адекватному восприятию внешней среды, людей, их поступков, утрачивает самоконтроль, становится невыдержанным, развязным и грубым. В мотивации его поведения на первый план выходят эгоцентрические побуждения, низменные влечения и инстинкты, аморальные и антисоциальные наклонности, которые в трезвом виде подавляются, сдерживаются позитивными взглядами, отношениями и привычками. По справедливому замечанию А. Б. Сахарова, «пьянство есть самоподстрекательство к преступлению».

Систематическое пьянство способствует неблагоприятному нравственному формированию личности, существенно деформирует процесс социализации личности, ослабляет или подрывает социально полезные связи в различных типах микросреды, а также способствует созданию конкретных жизненных ситуаций криминогенного характера.

Влияя на механизм индивидуального преступного поведения, пьянство способствует усилению циничности, дерзости, жестокости, злостности и других наиболее негативных характеристик противоправных действий, совокупно повышающих их общественную опасность, обусловливающих наступление особо вредных последствий. Под воздействием алкоголя часто совершаются самые бессмысленные преступления, при которых, например, величайшее благо — человеческая жизнь — оценивается в стоимость бутылки водки или того меньше.

Пьянство открывает простор для действия не только агрессивно-насильственных, анархо-индивидуалистических, но и корыстных, а также других мотивов преступного поведения. Многие кражи, иные имущественные преступления совершаются с единственной целью — добыть деньги на водку. Приверженность людей к «зеленому змию» активно эксплуатируется подпольным алкогольным бизнесом, с которым связано совершение ряда экономических и других преступлений: незаконного предпринимательства, контрабанды, незаконного использования товарных знаков, уклонения от уплаты налогов, выпуска или продажи товаров, не отвечающих требованиям безопасности, и т. д.

Употребление алкоголя существенно снижает ориентацию в обстановке, пороги внимания, быстроту реакции и тем самым влияет на совершение неосторожных преступлений.

Наконец, связь пьянства с преступностью проявляется в том, что оно способствует виктимизации людей, которые становятся (или могут стать) жертвами противоправных посягательств.

Динамика выявленных лиц, совершивших зарегистрированные преступления в состоянии алкогольного опьянения, не является плавной, она подвержена довольно резким колебаниям. В 1992 -1994 гг. наблюдалось значительное увеличение числа таких лиц. Помимо усиления негативного действия глобальных процессов и явлений, связанных с ростом социальной дезорганизации после перехода к «шоковой терапии», этому способствовало массовое освобождение из ликвидированных лечебно-трудовых профилакториев множества лиц, больных алкоголизмом. В дальнейшем, по данным уголовной статистики, число лиц, совершивших преступления в пьяном виде, пошло на спад. В 2005 г. оно составило 296,6 тыс. человек. Удельный вес таких лиц в общем числе выявленных преступников — 24%.

Вряд ли статистические данные о снижении «пьяной» преступности дают основания для оптимистических выводов в части констатации того, что удалось продвинуться вперед в решении этой сложной криминологической проблемы. Применительно к ней так же, как и к криминальной ситуации в целом, следует учитывать «лукавство» уголовной статистики, делать довольно существенные поправки на латентность. Безусловно, сказалось изменение характера преступности, в которой стали преобладать предумышленные, тщательно спланированные, основательно подготовленные преступления, совершаемые обычно «на трезвую голову», а также снижение общего числа выявленных лиц, совершавших преступления, что отнюдь не свидетельствует о реальных успехах, достигнутых в борьбе с преступностью. Но дело не только в этом. Суть проблемы в том, что общество, по многим данным, подошло к некоему предельному (если не запредельному) уровню влияния пьянства на преступность и другие проявления социальной патологии. При анализе приведенных статистических данных необходимо учесть еще одно немаловажное обстоятельство. Снижение удельного веса лиц, совершающих преступления в нетрезвом виде, происходит на фоне резкого обострения наркоситуации в стране: увеличивается незаконный оборот наркотиков, число лиц, совершающих преступления в состоянии наркотического возбуждения и т. д. А это значит, что один дурман (алкоголь) просто нередко заменяется другим (наркотиками), от чего общество несет еще большие потери. Для криминологического анализа проблемы гораздо важнее не подобные, в общем-то, незначительные колебания цифр статистики (к тому же, возможно, случайные), а такие, например, непреложные и достаточно выразительные факты: ежегодно в стране в мирное время из-за пьянства гибнут десятки тысяч людей или, скажем, «преступная активность лиц, больных алкоголизмом, превышает преступную активность лиц, умеренно потребляющих спиртные напитки, примерно в 100 раз».

Многими специалистами (не только юристами, криминологами, но и социологами, медиками и др.) отмечается, что в начале 1990;х годов в России стала складываться новая алкогольная ситуация, отягощенная рядом негативных признаков и тенденций. Наиболее рьяные критики реформ утверждают, что новая власть сознательно и планомерно спаивает народ с тем, чтобы отвлечь людей от социальных бедствий и тягот, «выпустить пар» социального напряжения 'через горлышко водочной бутылки и т. д. При этом приводятся соответствующие доводы: то, что цена на водку за годы реформ возросла в несравненно меньшей степени, чем на основные продукты питания и промтовары, что алкоголь стал везде, всегда и всем легко доступен и т. д. Возможно, в этих суждениях проявляется накал политической борьбы, наличествуют эмоциональные перехлесты. Но не подлежит сомнению тот факт, что российское государство фактически отказалось от проведения какой бы то ни было антиалкогольной политики. Особенно на старте реформ. Более того, как отмечается специалистами, в стране с 1991 г. усилилась государственная политика алкогольного попустительства, в результате которой «народам России без преувеличения грозит вымирание и вырождение». Среднедушевое потребление достигло 16 литров абсолютного алкоголя в год, что в 4 раза превышает уровень 1913 г. и в 2 раза — предельно критическое значение данного показателя в мировой практике.

Прогнозируемые в таких случаях последствия в виде социально-нравственной и физической деградации населения локально — в отдельных регионах России — уже стали реальностью. Неблагоприятные тенденции обнаруживает за последние годы женское пьянство и алкоголизм, растет потребление спиртных напитков среди несовершеннолетних и молодежи.

Ухудшение алкогольной ситуации в стране имеет глубокие социально-экономические корни. Отказ государства от «винной монополии» (на производство алкоголя, торговлю им) способствовал разрастанию стихии едва ли не самого дикого рынка в данной сфере. Поставленное на индустриальную основу подпольное изготовление спиртных напитков, их масштабная контрабанда из-за рубежа; порой свободная до полной вседозволенности, никем не контролируемая торговля спиртным; появление на алкогольном рынке огромного количества фальсифицированной продукции (вплоть до смертельно опасной) — все это позволило сколотить на алкобизнесе огромные состояния, за что общество вынуждено расплачиваться очень дорогой ценой (увеличением отравлений, смертей из-за употребления токсичных напитков, ростом самоубийств, преступлений на бытовой почве и т. п.).

Разумеется, продолжают действовать, а в чем-то усугубляются такие социокультурные и социально-психологические факторы долговременной алкоголизации населения, как глубоко укоренившаяся «питейная традиция», низкий уровень культуры быта, плохая организация досуга, духовная ограниченность и моральная распущенность части граждан. Но наряду с этим за годы реформ усилилось негативное влияние на алкогольную ситуацию и некоторых более глубинных обстоятельств коренного свойства, связанных, например, с обнищанием, люмпенизацией все большего числа людей, ростом безработицы, бездомности. Соответственно, акцент борьбы с пьянством и алкоголизмом нужно перенести в экономическую и социальную плоскости.

Интересы предупреждения криминальных и других социально негативных последствий пьянства и алкоголизма настоятельно требуют разработки и планомерной реализации комплексной, всесторонне взвешенной, хорошо просчитанной антиалкогольной политики. Следует особо отметить, что крайности, своего рода полюса в данном сложном деле российским обществом уже пройдены: с одной стороны, это неуемное запретительство, нажимные методы, волюнтаризм, характерные для антиалкогольной кампании 1985;1987 гг.; и безбрежная свобода, полная утрата государством контроля над ситуацией в начале 1990;х годов — с другой. Пьянство, алкоголизм имеют глубокие исторические, экономические, социально-психологические и иные корни. Проблема настолько сложна и многолика, что она не может быть решена наскоком, кавалерийской атакой. Требуется кропотливая, хорошо спланированная, рассчитанная на перспективу, основанная на системном подходе работа множества государственных органов, общественных объединений и движений с вовлечением в нее на сугубо добровольной основе как можно большего числа граждан. В то же время нельзя отрицать возможностей и значения запретительных, принудительных мер противодействия распространению пьянству и алкоголизму. Даже при неумеренном их применении в ходе антиалкогольной кампании 1985; 1987 гг. они сыграли определенную позитивную роль. Статистически зафиксированным фактом остается то, что в эти годы количество зарегистрированных умышленных убийств снизилось на 4219, тяжких телесных повреждений — на 12 663, а фактов злостного и особо злостного хулиганства (преступления практически со стопроцентной пьяной мотивацией) — на 52 607. С 1988 г. (а хулиганство с 1989 г.) число регистрируемых преступлений названных видов стало увеличиваться. С учетом этого, по меньшей мере, надуманными являются утверждения, что истинной (хотя и нереальной) целью антиалкогольной кампании 1985;1987 гг. была не деалкоголизация жизни населения, а «нагнетание политической и экономической напряженности в стране. Противоборствующие в руководстве КПСС группы Горбачева и Лигачева сознательно шли на обострение обстановки в стране с целью вырвать в момент максимальной напряженности власть у другой стороны».

Дело было, конечно, не в кознях противоборствующих политических группировок, а в том, что кампания проводилась поспешно, неумело, в худших традициях административно-командной системы, по традиционному правилу, которое было четко сформулировано несколько позже: «Хотели как лучше, а получилось как всегда».

Государство должно тщательно контролировать алкогольную ситуацию в стране, прибегая при необходимости к введению, а также усилению соответствующих запретов и ограничений, в том числе, в зависимости от обстановки, локальных. Это могут быть меры, направленные на ограничение доступности и крепости спиртного (по времени и месту его продажи, возрасту покупателей и др.), на подрыв материальной заинтересованности содержателей питейных заведений в увеличении реализации водки, на пресечение подпольного алкогольного бизнеса и нелегального ввоза спиртных напитков из-за рубежа, на усиление ответственности за нарушения антиалкогольного законодательства в сферах производства, оборота и потребления спиртного, и т. д.