Методы теории функциональных систем и физиологии активности в решении задач социо-психофизиологии

МЕТОДЫ ТЕОРИИ ФУНКЦИОНАЛЬНЫХ СИСТЕМ И ФИЗИОЛОГИИ АКТИВНОСТИ В РЕШЕНИИ ЗАДАЧ СОЦИО-ПСИХОФИЗИОЛОГИИ

Винарская Е.Н.,.

Суслов В.Н.,.

Фирсов Г. И.

Потребность в гуманизации общественной жизни в целом, и науки в частности, возникла в конце ХХ века не случайно. В известной мере это есть следствие НТР. Бесконтрольный и все более ускоряющийся научно-технический прогресс связан с вырубанием лесов, опустыниванием территорий, загрязнением среды промышленными отходами, истончением озонового слоя атмосферы, потеплением климата и вымиранием биологических видов. Кроме того, он сопровождается крупномасштабными экспериментами человека над природой, имеющими непредсказуемые результаты (сбрасывание в моря ставших ненужными отравляющих химических веществ и радиоактивных отходов, строительство дамб, нарушающих процессы саморегуляции в обширных акваториях и пр.) Одним словом, человек, сам дитя природы, ведет себя как паразит, — он живет за счет своего хозяина-природы и сам же ослабляет ее. Это и рождает, на наш взгляд, в саморегулирующейся системе биосферы («Биосфера — это автономная и, главное, саморазвивающаяся система живых существ и неживого вещества, совершающая с внешним миром почти исключительно лишь энергетический обмен» [1]) такую защитную реакцию как потребность в гуманизации деятельности человека. Поскольку технократическое развитие характеризует преимущественно так называемое Западное общество, то именно здесь наиболее сильна тяга к его гуманизации. Так называемые Восточные общества с традиционно присущей им особой духовностью и позже вступают в НТР, и меньше нуждаются в их гуманизации. Обсудим возникновение потребности в гуманизации общественной жизни в свете системной физиологии. гуманизация эфферентный сенсорный синтез Одним из проявлений гуманизации физиологических исследований становится постепенный сдвиг интересов исследователей в сторону изучения физиологических процессов и физиологических состояний не животных, а человека. Однако ясно, что сменить традиционный предмет физиологического исследования еще не означает вступления в человеческую физиологию; для этого кажется необходимым осознать дополнительное единство физиологического и психического и приступить к методологически продуманному изучению не физиологических, а психофизиологических процессов и состояний. Такая методология должна устраивать в равной мере и физиологов, и психологов, а поскольку психика человека формируется в обществе, то эта методология не должна вызывать возражений и у социологов.

Говоря об актуальности в наши дни психологической ориентации физиологических исследований, необходимо обратить внимание на разные тенденции в развитии, с одной стороны, естественной науки физиологии, с другой стороны, гуманитарной науки психологии.

Традиционным предметом изучения физиологии являются континуальные физиологические процессы и целостные физиологические состояния. Ведь даже элементарная временная связь есть, как показывают нейрофизиологические данные, следствие интеграции множества «…одновременных и последовательных процессов в нервной системе» [2, стр. 193]. Предметом же изучения гуманизирующейся физиологии становятся не столько непрерывные, континуальные процессы и целостные состояния биологических организмов, сколько дискретные кванты их поведения и в частности различные виды деятельности и целенаправленных действий человека [3].

Тенденции в развитии психологии противоположны. Базовые единицы поведения: ощущения, образы, представления, понятия; восприятие, внимание, мышление, речь, память и т. п. дискретны. А давний интерес психолога к физиологической интерпретации единиц поведения здорового и больного человека вылился уже в прошлом веке в попытку их дальнейшего расчленения на аналитические «кирпичики» и к сведению сложных психических явлений к казавшимся более простыми дискретным физиологическим единицам, таким как: условные и безусловные рефлексы, стимулы, реакции и пр. Лишь позже, с окончанием II мировой войны, в технически самой развитой стране Запада возникла ориентация на изучение целостных психических состояний человека, получившее наименование гуманистической психологии. (C. Rogers, A.H. Maslow, G. Allport, C. Moustakas). Это событие нередко называют революционным и ставят его в один ряд с открытиями Галилея, Дарвина и Эйнштейна. Базовыми для гуманистической психологии становятся такие целостные психические категории как: жизнь и существование (being), развитие и становление (becоming), психологическое здоровье, самость и самореализация личности, автономия личности, любовь, творчество и т. п.

В 1961 г. был основан Journal of Humanistic Psychology, в 1961; 63 г. — American Association for Humanistic Psychology, а в 1968 г. вышла в свет хрестоматия гуманистической психологии, в которой были представлены ее теоретические и прикладные направления [4].

Таким образом, встречный процесс сближения физиологии и психологии под знаменем гуманизации научного знания оказывается не таким простым, как это может показаться на первый взгляд. Во-первых, очевидна дополнительность этих двух точек зрения: физиологической и психологической на проблему человека. Во-вторых, как физиолог, так и психолог могут изучать свой предмет тоже под двумя дополнительными точками зрения: целостно-непрерывной и аналитико-дискретной, т. е. также как ведет себя современный физик.

Сегодня «…создана достаточно общая, включающая физику, химию и биологию, методология естественных наук… С тех пор, как физика открыла для себя мир становящийся, развивающийся и необратимый, физические исследования все более становятся похожими на биологические… физика изучает развивающуюся Вселенную, эволюцию звезд и микрочастиц, развитие планет и образования кристаллов. Готовые объекты оказываются лишь предельным случаем развивающихся.» [5].

Психофизиологические единицы поведения (кванты) оказываются такой же абстракцией, как и физические кванты света. Как и физические кванты они следствие точки зрения наблюдателя. Дискретные кванты света при изменении точки зрения наблюдателя оказываются статистически структурированным непрерывным полем. А кванты поведения? Дискретные адаптивные конечные результаты поведения — это объективно значимые узловые моменты (звенья) в непрерывно текущем функциональном состоянии организма. Психофизиологическое изучение квантов поведения хорошо только тогда, когда оно дополняется изучением соответствующих целостных психофизиологических процессов и состояний.

Чтобы непрерывное волновое поле микрочастиц предстало перед наблюдателем-физиком в виде разнообразных квантов, он должен сменить измерительный прибор, взаимодействующий с физической реальностью. А чтобы целостные психофизиологические состояния (целостное поведение) человека оказались многообразием системно-функциональных поведенческих результатов (действий, поступков, волеизъявлений, чувств и т. п.), они должны быть оценены (измерены) не по биологической, а социальной ценностной шкале. Социальная ценностная шкала принципиально отличается от биологической, прежде всего именно тем, что она имеет дискретный, а не непрерывный характер.

Психофизиологическое исследование человека возможно кроме того только в том случае, если исследователь твердо стоит на функционально-системных позициях, в разработке которых такую большую роль сыграли труды отечественных физиологов, особенно П. К. Анохина. Каким научным аппаратом пользуется исследователь — физиологическим, психологическим, лингвистическим или каким-либо еще существенным для изучения проблемы — безразлично, но употребляться этот аппарат должен в свете принципиальных положений теории функциональных систем. Это требование к психофизиологическому исследованию создает платформу для непринужденного синтеза уже накопленных фактов и закономерностей. Необходимость и продуктивность такого синтеза продемонстрируем на примере сопоставления системных идей двух крупнейших отечественных физиологов П. К. Анохина [2] и Н. А. Бернштейна [6]. Их идеи, развивавшиеся независимо друг от друга, удивительным образом дополняют друг друга.

Концепция Н. А. Бернштейна выигрывает от привнесения в нее обобщающей идеи об адаптивно значимом системообразующем результате поведения, тем более об иерархии таких результатов, от рассмотрения механизма управления движениями в контексте целостной функциональной системы организма. С другой стороны, почти не разработанная в школе П. К. Анохина мысль об эфферентном синтезе была конкретизирована, если вдуматься, именно в трудах Н. А. Бернштейна, демонстрирующих роль специфических для каждого уровня управления сенсорных синтезов, под текущим контролем которых по механизму рефлекторного кольца и осуществляются определенные классы движений.

Мысль об эфферентном синтезе была очень дорога П. К. Анохину, он интуитивно чувствовал ее значимость и для теории физиологии, и для теории систем. Но, по-видимому, он не видел могущих его удовлетворить ни достаточно широких методологических подходов к проблеме, ни соответствующих экспериментальных решений. Сегодня и то и другое уже имеется, а потому время вернуться к этой мысли назрело. Экспериментальная осуществимость изучения эфферентного синтеза следует из возможностей, связанных с использованием в физиологическом эксперименте математического моделирования и средств современной электронной техники. Принципиальный сдвиг в возможной методологии физиологического изучения эфферентного синтеза принесло упомянутое выше развитие методологии естественных наук.

Уровни управления движениями возрастающей сложности, выделенные Н. А. Бернштейном, представляют собой зафиксированные в строении центральной нервной системы человека квантовые фило-онтогенетические результаты его системной деятельности. Процессом же, который непрерывно и континуально эти результаты формирует, следует назвать, прежде всего, эфферентный синтез. Остановимся на этой мысли подробнее.

В архитектонике функциональной системы на основе афферентного синтеза прогнозируется результат будущей деятельности организма (промежуточный или конечный). Характерными чертами такого прогноза можно считать его большую или меньшую осознаваемость и в связи с этим социальную нормативность. Прогнозируемый результат есть нормативный идеал, к достижению которого направляется системная деятельность организма, это своего рода обобщенное указание центра, на что должна быть направлена работа системной периферии. В какой мере этот идеальный результат оказывается достигнутым в итоге работы периферийных органов, демонстрирует центру обратная санкционирующая афферентация.

В отличие от обратной санкционирующей афферентации эфферентный сенсорный синтез показывает, как создается прогнозируемый результат. Он составляет ту часть обратной афферентации, которая поступает от континуальных компонентов результата, и на основе которой происходит как творческая корректировка управляющих эфферентных импульсов, так и регуляция соответствующего сенсорного аппарата. Имея в виду эфферентный синтез, П. К. Анохин писал в 1935 году, что не центр определяет, что должно произойти на периферии, а наоборот, периферия определяет, как и когда должен включаться в работу центр.

Информирование центром периферии и информирование периферией центра дополнительны по самой своей природе; в категориях логики это один из аспектов дедуктивно-индуктивной диалектики, — диалектики абстрактного, обобщенного и, следовательно, формализованного дискретного идеала и конкретно-чувственной и потому бесконечно вариативной континуальной действительности.

Чем больше человек ориентируется в своем поведении на устоявшиеся и идеальные общественные нормативы и чем следовательно он меньше нуждается в поисковой ориентировочно-исследовательской деятельности, тем проще и энергетически дешевле становятся соответствующие афферентные синтезы («сужение афферентации» по П.К. Анохину). Напротив, эфферентные синтезы, поскольку они зависят от ориентировочно-исследовательского поиска оптимальных способов достижения прогнозированных результатов, предполагают их постоянно расширяющуюся афферентацию.

Афферентный синтез адаптирует поведение к объективно наблюдаемым социально результативным нормативам, эфферентный синтез — к субъективно важным текущим обстоятельствам исполнительской периферии. В наиболее краткой формулировке это можно выразить, сказав, что афферентный синтез отвечает на вопрос что составляет содержание поведенческого акта, его цель, а эфферентный синтез — как, набором каких функциональных средств и операций это содержание достигается.

Сопоставим два способа устного общения: непринужденную разговорную речь, используемую в семейно-бытовой обстановке, и литературно-кодифицрованную речь — инструмент официально-делового и научного общения. Первую легко понять каждому носителю данного языка, но только при учете того, кто, кому с какой целью и в каких обстоятельствах места и времени говорит. При учете всех этих факторов становится несущественной большая вариативность и нечеткость используемых языковых средств разговорной речи. Больше того, неряшливая и самобытная манера их использования не мешает, а часто и помогает суждению о самом говорящем: его возрасте, физическом и эмоциональном состоянии, особенностях характера, образовании, профессии и о многом другом. Для понимания литературно-кодифицированной речи учета всех поименованных факторов не требуется, но зато предполагается, что слушатель имеет определенный объем нормативного языкового и литературного образования. Слушая такую нормативную литературно-кодифицированную речь, узнать что-либо о личности говорящего трудно, ибо ее нормативность затушевывает все индивидуальное и личностное. В интересующем нас функционально-системном психофизиологическом отношении в непринужденной разговорной речи ведущую роль, по-видимому, играют процессы эфферентного синтеза; что говорит человек более или менее ясно из коммуникативного контекста, важно понять, как он это говорит, т. е. каково его отношение к содержанию высказывания. В литературно-кодифицированном общении ведущая роль принадлежит процессам афферентного синтеза; нормативные словарные и грамматические средства речи четко выражены; важно понять, что говорит человек, а его личностное отношение к содержанию высказывания значения не имеет или оно очень относительно.

Заметим, что в творческих усилиях преимущественно письменного изложения посредством языковых литературно-кодифицированных средств речи своих мыслей формируются новые, более или менее отклоняющиеся от нормативов, сенсорные языковые синтезы эфферентного типа, что и позволяет сказать, что данный человек овладел средствами литературно-кодифицированной речи в совершенстве. (Обучаясь иноязычной речи, мы в большинстве случаев дальше использования языковых общественных нормативов не идем). Полное владение языковыми средствами родного языка становится в свою очередь питательной почвой для освоения логического мышления, вначале в ограниченных пределах наиболее употребительных общественных нормативов. Теперь содержание мысли (ее что) будет выражаться логическими средствами, а оттенки этой мысли (ее как) — виртуозным и вариативным использованием языковых средств. Следовательно, дополнительная противопоставленность афферентного и эфферентного сенсорных синтезов получит новую более сложную форму.

Как показывают культурологические данные, процессы эфферентного синтеза не всегда являются бессознательным операционным фоном по отношению к осознаваемому и целенаправленному афферентному синтезу. Способы достижения поведенческих целей, например, в японской культуре, имеют самодовлеющую ценность, они хорошо осознаются и подвергаются скрупулезному социальному нормированию.

Согласно С. Агафонову [7], «Яриката» — способ действия — бесспорно самое распространенное в Японии словосочетание. Японские руководства по эксплуатации (неважно чего) — самые подробные в мире. Как открывать колпачок шариковой ручки, каким ее концом писать, какой стороной ножа резать и под каким углом его точить, как завязывать и как стирать шнурки кроссовок, как пользоваться сковородкой и как мыть ее после употребления, как ставить обувь при входе в помещение (носками к двери) и пр., и пр., и пр. — все это должно осуществляться по единым для всех правилам, отступление от которых общество безжалостно подавляет. Разрешено только то, что разрешено, и японец, страшась стать социальным изгоем, безропотно подчиняется бесчисленному числу подобных регламентаций. В обмен он получает ощущение комфорта, стабильности, безопасности и равенства в группе (классе, спортивной команде, фирме, партии и пр.) А что японец теряет при таком способе жизни? Об этом автор не говорит, но отдавая себе отчет в роли эфферентного синтеза в адаптивной деятельности человека, можно думать, что японец теряет в личностной самобытности, в возможности нестандартного осмысления действительности, в выработке самостоятельной жизненной позиции, в творческом подходе к жизни и ее событиям.

Побочным, но не менее важным эффектом эфферентного синтеза является также втягивание в афферентацию поведенческого акта избыточных степеней свободы системы и подспудное операционное воспитание новых сенсорных синтезов. В определенных условиях внешней среды эти новые сенсорные синтезы могут получить субъективную ценность, приобрести нормативные черты и стать системообразующими ориентирами иерархически более сложных афферентных синтезов. (Кстати, из этих положений следует, что понятия афферентный синтез и сенсорный синтез не одно и то же).

Дополнительный характер как психофизиологических процессов афферентного и эфферентного сенсорных синтезов, так и физиологической и психологической точек зрения на изучаемый объект демонстрирует нормативное развитие ребенка [8]. Афферентный синтез адаптирует биологический организм ребенка к возрастным культурным нормативам данного общества и в силу этого последовательно ограничивает и организует имеющиеся у него степени свободы, а эфферентный синтез также последовательно наращивает новые степени свободы и по-новому перекомбинирует уже имеющиеся. Творческие потенции роста, развертывающиеся в процессе эфферентного синтеза, преобразуются под направляющим воздействием культуры общества в процессе усложняющегося от возраста к возрасту афферентного синтеза в культурные ценности личности, включенной в человеческое общество и в меру этой включенности становящейся его частью. Для полноценной адаптации ребенка необходимы оба из этих процессов, и от их соотносительной структуры и интенсивности зависят варианты его социальной адаптации.

Следовательно, можно считать, что интуиция не подвела П. К. Анохина, когда он предполагал, что изучение эфферентного синтеза может вывести к очень широким теоретическим проблемам. В начале статьи мы затронули вопрос о том, что гуманизация общественной жизни, и науки в частности, более необходима Западу, чем Востоку. Задумаемся теперь над тем, чем это может быть обусловлено.

Когда говорят об особенностях Западной культуры, то обычно обращают внимание на ее прагматичность, под чем разумеют ориентацию деятельности Западного человека на общественно значимые конечные результаты. Именно конечный результат систематизирует его деятельность и ее функциональную структуру. А поскольку любые конечные результаты деятельности опосредуются ценностями общественной практики, то они оказываются квантованными на общественно нормированные единицы. Личность, неукоснительно следующая в своей деятельности общественным нормативам, оказывается в подавляющем большинстве случаев максимально адаптированной к жизни в данном обществе (прагматичной), ученый же оказывается в этом случае на позициях позитивизма.

Аксиоматика жизни на Востоке иная, что было четко выражено в поэтической форме Рабиндранатом Тагором:

Именуют богатством блага те, что вовне.

Настоящее благо существует во мне.

Человек Восточной культуры концентрирует внимание на субъективной внутренней стороне своих функциональных состояний, он вслушивается в самого себя, и это имеет далеко идущие следствия, такие как: отрешенность от показаний своих органов чувств и, следовательно, от событий и соблазнов внешнего мира, с одной стороны, и с другой стороны, яркость образов, представлений и идей, как хранящихся в памяти, так и возникающих по ассоциативной связи с ними. То и другое способствует развитию у человека особых творческих психофизиологических состояний, вариативность и интенсивность которых чрезвычайно велика. Это и состояния эмоционального просветления, транса, экстаза, и Божественного откровения, и экстрасенсорной перцепции, и телепатии, и т. п. По словам J. Mishlove [9] от всех этих состояний, называемых мистическими (оккультными, пси-феноменами), ортодоксальная наука долгое время отворачивалась, физиология не хотела иметь с ними ничего общего, а медицина отмахивалась от них как от плодов воображения в лучшем случае. Для человека Западной культуры, считает J. Mishlove, все мистические явления кажутся странными, противоестественными и выдуманными, тогда как для человека Восточной культуры их природа коренится в факте космического существования человека, в его культурной истории, научном знании и социальных институтах.

Для современной науки как Восточной, так и Западной существование мистических проявлений человеческой психики есть факт, не вызывающий сомнений, хотя и слабо понимаемый в привычной научной парадигме. В связи с этим фактом можно высказать гипотезу о том, что психофизиологические особенности людей Западной и Восточной культур связаны с тем, что первые ориентируются в своем поведении прежде всего на осознаваемые дискретные социальные нормативы, отражаемые посредством органов чувств и необходимые в процессе афферентных сенсорных синтезов, а поведение вторых ориентируется в первую очередь на континуальные комплексы нередко смутных плохо осознаваемых ощущений, возникающих в процессе эфферентных сенсорных синтезов.

Применительно к этой гипотезе интересна работа одного из основоположников гуманистической психологии A. Maslow [10]. По его мнению мистические переживания того или иного рода свойственны всем людям — христианам, евреям и мусульманам, священникам и атеистам, коммунистам и антикоммунистам, консерваторам и либералам, артистам и ученым, мужчинам и женщинам, людям разной конституции. Это утверждение в свете представлений о физиологическом процессе эфферентного синтеза разной степени сложности — естественно. Ярко выраженные мистические переживания A. Maslow называет пиковыми («peak-experiences»). У эмоциональных и импульсивных людей пиковые переживания возникают чаще, у рационалистов — реже; многие пугаются и стыдятся их, как проявлений «ненормальной» психики и потому их подавляют. Прорицатели и религиозные пророки прошлого, думает A. Maslow, обычно, а может быть и всегда, относились к числу тех, кто имел хорошо выраженные пиковые переживания.

Останавливают на себе мысли A. Maslow о том, что в любой религии мира можно найти людей, склонных к пиковым переживаниям, — мистиков или просто глубоко религиозных людей, и легалистов — тех, кто склонен конкретизировать религиозные символы и метафоры, «фетишизируя куски дерева», понимать буквально религиозные вербальные формулы и, что особенно важно, считать организацию, церковь первичной и более значимой ценностью, чем пророки и их мистические переживания. Эти легалисты обычно занимают самые высокие посты в церковной бюрократии, но сами они скорее не испытывают, чем испытывают, мистические переживания. В лучшем случае мистики и легалисты относятся друг к другу терпимо, но в ряде религий легалисты, стоящие во главе церковных организаций, объявляют мистиков еретиками и преследуют их. То же самое имеет место и среди философов. Большинство официально признанных ортодоксальных философов наших дней — это легалисты, отрицающие мистические переживания как бессмысленные; другими словами они «позитивисты, атомисты и аналитики» (с.26). Другая группа современных философов — это верующие «экзистенциалисты и феноменалисты» (там же). «Аналогичное расщепление наблюдается среди психологов, антропологов и в других профессиональных группах людей, возможно во всех (in all human enterprises). Я часто думаю, что мы имеем здесь дело с базовыми или конституциональными особенностями человеческой психики, которые может быть являются универсальными и таковыми всегда будут. Задача заключается в том, чтобы понять эти психические особенности людей и изучить их» (с.26).

Нельзя не видеть, как скрещиваются в одном фокусе идеи отечественной физиологии об афферентном и эфферентном сенсорных синтезах с идеями американской гуманистической психологии, а также и с идеями Западных и Восточных культурологов, и какое прямое отношение все это имеет к судьбам нашей собственной российской культуры. Остановимся на этом более подробно.

Дополнительное взаимодействие афферентного и эфферентного сенсорных синтезов может иметь, по-видимому, разные варианты: с относительно большей субъективной ценностью в нем процессов либо афферентного синтеза, либо эфферентного синтеза; с большей или меньшей осознанностью и с большей или меньшей социальной нормированностью обоих этих процессов. Можно предположить, что преобладание субъективной ценности афферентного синтеза над таковой эфферентного синтеза, что сочетается с хорошей осознаваемостью и высокой нормированностью его психофизиологических параметров, свойственно людям Западной культуры. Напротив, преобладание у личности субъективной ценности эфферентного синтеза над таковой афферентного характеризует человека Восточной культуры в том или ином ее варианте, т. е. с большей или меньшей осознанностью и нормированностью психофизиологических параметров процесса.

Эта гипотеза объясняет, во-первых, возникновение НТР, прежде всего, в странах Западной культуры; во-вторых, появление раньше всего тоже на Западе потребности в гуманизации науки, и общественной жизни в целом, а также большую напряженность этой потребности там же; она же объясняет своеобразие Восточной культуры, в которой издревле главное внимание уделялось самопознанию внутреннего мира человека в сочетании с «…изощренной практикой, регламентировавшей буквально каждое действие человека в повседневной жизни.» [11]. В качестве примера такой практики можно упомянуть технику медитации и транса — средство ухода от всего внешнего к чисто внутреннему, духовному и мистическому.

Далее можно думать, что в России на стыке Западной и Восточной культур сформировался психофизиологический тип человека с особой двойственной духовностью, с особым двойственным менталитетом. Многовековая история России с нещадной эксплуатацией ее населения централизованной государственной властью, развитые формы в ней городской жизни, когда на ограниченном пространстве проживают миллионы людей, ее индустриальная мощь, грамотность народа и его сравнительно высокий образовательный ценз, развитость средств массовой информации должны были способствовать унификации общественных ценностей людей и регламентации их жизни согласно системе устоявшихся нормативов и общественных истин. Наиболее адаптированными оказывались люди экстравертированные, расчетливые, практичные, без фантазий и развитого воображения. Однако, суровые с резкими контрастами природные условия, необъятные просторы и бездорожье России, многоукладность ее общественной жизни, преобладание крестьянской формы собственности с неразвитым, близким к натуральному сельским хозяйством, бесправие народа и его религиозность, сохранившаяся даже в условиях коммунистического режима, должны были культивировать в россиянах индивидуализм и самобытность, с непредсказуемой талантливостью, интровертированность личности и ее пренебрежительное отношение к общественным нормативам и установлениям, творческую смекалку и продуктивность с естественной при этом непрактичностью, нерасчетливостью и надеждой на авось, высокую приспособляемость и терпение.

Различные сплавы этих тенденций у отдельных личностей, за которыми стоят варианты дополнительного взаимодействия афферентного и эфферентного сенсорных синтезов различной степени сложности (причем каждый из взаимодействующих процессов имеет достаточно высокую субъективную ценность) обуславливают противоречивую духовность россиян со склонностью к взаимоисключающим крайним точкам зрения. Плохо это или хорошо для судеб России; можем ли мы рассчитывать на то, что двойственность психофизиологической организации россиян станет залогом мощного развития их духовного потенциала, — эти и подобные им вопросы в высшей степени актуальны как в теоретическом, так и в практическом планах. Очевидно, что разработка их предполагает компетенцию физиолога — физиолога, владеющего функционально-системной методологией, стремящегося к гуманизации своей науки и готового к сотрудничеству с психологом и социологом.

Так можно допустить, что две конкурирующие системы возбуждения, обусловленные, с одной стороны, афферентным синтезом, а, с другой стороны, эфферентным синтезом, порождают в коре мозга каждого человека дифференцированный процесс коркового торможения, — механизм регуляции его целостного адаптивного поведения. Чем гармоничнее этот процесс, тем адаптация совершеннее, ближе к идеалу гуманистической адаптации. Слабость «афферентной» системы возбуждения у большинства членов общества ведет к анархии; слабость «эфферентной» системы возбуждения также у большинства членов общества превращает это общество в казарму; оба этих результата делают общество не только не гуманистичным, но и нежизнеспособным. Что получается, когда в обществе причудливо переплетаются обе из этих тенденций, демонстрирует современное российское общество.

Как добиться гармоничной физиологической интеграции афферентного и эфферентного сенсорных синтезов различной степени сложности у всех членов общества, можно понять, только приняв во внимание компетенции естественных, гуманитарных, да и технических, научных дисциплин. Интересны в этом отношении соображения философа Ю. А. Школенко, высказанные им в послесловии к книге Дж. Аллена и М. Нельсона [1]. Последствия НТР остро поставили вопрос о разработке «космического мировоззрения». НТР, наложив на биосферу тяжкий груз, должна создать технические и технологические средства, которые, если люди того захотят, спасут ее и даже расширят ее рамки, сделав возможным перенос жизни с Земли на другие планеты Вселенной. «Чтобы продлить жизнь живой природы и снять пространственные ограничения для ее экспансии, необходима „хитрость“ самой живой природы. И она обрела ее в лице „человека разумного“. Учение Вернадского о ноосфере венчает его учение о биосфере. Именно изобретательность человека призвана отвести биосферу от маячащего на горизонте тупика» (с.118).

Заделы к разработке космического мировоззрения имеются, считает Ю. А. Школенко, в виде идей русского космизма (Н.Ф. Федоров, В. И. Вернадский, К.Э. Циолковский) и американского фронтьеризма (О. Нейл, Дж. Аллен и М. Нельсон). Такое космическое мировоззрение, превращающее человека, и человеческие общества в целом, из паразита, живущего за счет разрушаемой им биосферы в ее творческого помощника, возможно, могло бы вывести из ценностного хаоса и россиян нашего времени, ибо оно, как нельзя лучше, отвечает традициям российской духовности.

Приемлемые для всех членов российского общества гуманистические ценностные ориентиры космического мировоззрения сделали бы возможной интеграцию у каждого из них процессов афферентного и эфферентного сенсорных синтезов, что гармонизировало бы их адаптивное поведение и способствовало бы скорейшему изживанию смутного времени.

• 1. Аллен Дж., Нельсон М. Космические биосферы. М., Прогресс. 1991.
• 2. Анохин П. К. Биология и нейрофизиология условного рефлекса. Москва, Медицина, 1968.
• 3. Нормальная физиология. Курс физиологии функциональных систем / Под ред. К. В. Судакова. — М: Медицинское информационное агентство, 1999. — 718 с.
• 4. Readings in Humanistic Psychology. / Editors: Anthony J. Sutich and Miles A. Vich. — New York: The Free Press, 1968.
• 5. Любарский Г. Конец великого спора? / Знание-сила. — 1993. № 5. — С. 31.
• 6. Бернштейн Н. А. «О построении движений». Москва, Соцэкгиз, 1947.
• 7. Агафонов С. Японский способ жизни / Известия. — №. 228, 27.11.93, с. 15.
• 8. Винарская Е. Н. Раннее речевое развитие ребенка. — М.: Просвещение, 1987.
• 9. Mishlove J. The Roots of Consiousness. Psychic Liberation through History, Science and Experience. — New York: A Random Hause Bookworks book, 1975.
• 10. Maslow A. Religions, Values, and Peak-experiences. — New York: The Viking Press, 1973.
• 11. Гримак Л. П. Резервы человеческой психики. — М.: Изд-во политической литературы, 1987.