Сочетаемость групп лексем в роли эпитетов с группами определяемых слов: основные закономерности

Отметим, что в текстах произведений М. Цветаевой намечается, с одной стороны, тенденция к использованию в рамках одной эпифразы субстантивной и адъективной лексики одной семантики (наименования органов тела человека, абстрактных понятий: любовь, совесть, память и т. д., напр.: памятливая совесть), — таких эпифраз около 65%, — а с другой стороны, налицо тенденция переноса слов-определений из одной тематической сферы в другую (35%).

Рассмотрение тенденций сочетаемости эпитетов и определяемых слов в произведениях М. Цветаевой привело к следующим выводам. Самой употребительной группой лексем в функции эпитетов оказалась группа определений концептосферы человека, самыми частотными из которых являются определения эмоционального и характерологического типов; немного уступают им эпитеты, описывающие физические свойства предметов. Сочетаемость групп эпитетов с различными определяемыми словами дает основания говорить о преобладании логики олицетворения и персонификации: при субстантивах, связанных со всеми сферами, преобладают эпитеты антропологической (прежде всего эмоциональной) семантики, что способствует образованию метонимических (в сфере человека) и метафорических (в сферах артефактов и природы) эпитетов. Семантика определений зачастую трансформируется: прямое значение определения приобретает дополнительные оттенки смысла в силу своей принадлежности к иной денотативной области.

Обратимся к описанию распределения эпитетов между различными смысловыми группами субстантивов в текстах произведений М.Цветаевой.

Эпитеты распределяются между тремя выделенными нами группами субстантивов следующим образом. В группе эпитетов, исходно (по своему прямому значению) относящихся к сфере человека, около 70% приходится на определения антропоцентричной семантики, среди которых лидирует группа эмоционально-психологических определений (375 употреблений; напр.: печальная душа), доля других групп невелика (внешнего облика — 12 контекстов; напр.: память голубоокая; интеллектуальной деятельности — 10 контекстов; напр., памятливые глаза, межличностных отношений — 8 единиц; напр., взаимный сон; отмечены единичные употребления эпитетов других групп). Эпитеты иных групп демонстрируют пеструю картину сочетаемости: чаще всего используются эпитеты семантики физических свойств предметов, которые принимают участие в овеществлении понятий, связанных с человеком как живым существом (замшевый нос). Имена артефактов олицетворяются посредством их сочетаемости с антропоморфными эпитетами (более 85%), что позволяет говорить о повышенном внимании поэта к использованию антропоцентричной лексики: среди всех групп таких определений особой частотностью выделяются также эмоционально-психологические эпитеты (около 70% от числа эпитетов данной сферы). Природные объекты осмысляются в логике персонификации, причем лидеров среди конкретных групп антропоморфных эпитетов не наблюдается: актуализируются как внешние, так и психологические особенности одушевленной реалии.

Как уже говорилось, наиболее показательной группой эпитетов с позиции сочетаемости с субстантивами в текстах М. Цветаевой является группа, характеризующая субъекта. По этой причине подробно остановимся на рассмотрении именно ее; остальные группы присутствуют в работе в виде иллюстраций периферийных типов переносов.

Несмотря на многообразие эпитетов и определяемых слов, относящихся к группе состояния субъекта, можно проследить некоторые тенденции в их употреблении. Идиостиль М. Цветаевой характеризуется повышенным вниманием к изображению внутренней жизни субъекта; ее описание в рамках эпифраз происходит путем привлечения эпитетов сферы «человек» в сочетании с субстантивами преимущественно этой же субсферы — в таком случае образуется метонимический эпитет; если в качестве субъекта выступает природный объект или артефакт, происходит конструирование эпифразы с метафорическим эпитетом.

1. Сфера человека В текстах М. Цветаевой среди выделенных выше тематических сфер, образуемых субстантивами, — человека, предметной и природной — наиболее представительной с учетом количества различных имен, частотности их словоупотребления, а также разнообразия эпитетов, употребляемых при них в составе эпифраз, является сфера человека. Более 80% всех словоупотреблений субстантивов включают эпитеты, относящиеся к данной сфере (унылый час, мятежный карандаш, нежная рука, скрытные ресницы, заспанная рука и т. д.).

Сфера человека, будучи самой репрезентативной и представленной многообразными именами, демонстрирует сочетаемость с эпитетами, относящимися к семантической группе «определения, характеризующие человека (субъекта)» (более 70% словоупотреблений). Эпитеты тяготеют к метонимическому означиванию субъекта (лица), сочетаясь с различными определяемыми словами, обозначающими части человеческого тела или абстрактные понятия сферы человека.

Субстантивы, номинирующие части человеческого тела, чаще всего используются в сочетании с эмоциональными эпитетами (187 единиц) и эпитетами, обозначающими физическое состояние человека (158 единиц). В этом случае внутреннее состояние человека (типичное для него или ситуативно обусловленное) своеобразно проецируется на те или иные детали его облика, воспринимаемые извне. Так возникает метонимический эпитет: А рука-то занемелая, // А рука-то сонная… [3: 215] (рука сонного человека), Вызов смелого жеста [1:199] (жест человека, способного на смелые поступки); На завитки ресниц // Невинных и наглых… Загляделся один человек… [1:319] (завитки ресниц человека, испытывающего чувство наглости); Отказ равнодушных глаз… [2: 232] (в глазах читается отказ человека, испытывающего равнодушие); Дерзкая, — ох! — кровь [1: 270] (характер человека — дерзкий); Рвусь к любимому плечу [1:52] (к любимому человеку, к плечу любимого); Дугой согбен, все — гордая спина [1:552] (спина гордого человека; спина — частый заместитель человека вообще).

При обозначении частей тела человека сочетаемость таких имен (глаза, рука, рот, кровь, спина и т. д.) с эмоциональными и характерологическими эпитетами воспринимается как общеязыковое и общепоэтическое языковое словоупотребление, пусть и очень часто используемое поэтом. В тех же случаях, когда употребляются субстантивы абстрактного типа, происходит олицетворение или персонификация отвлеченных понятий, что влечет за собой появление яркого образа, построенного, с одной стороны, на метафорическом уподоблении абстракции человеку, а с другой стороны, на метонимическом сближении признака и имени, относящихся к одной денотативной сфере.

Такое признаковое моделирование абстрактных концептов данной сферы показательно в отношении цветаевского концепта сон. Сну приписываются свойства человека: он может быть мудрым, невыспавшимся и т. д.: Вам мудрый сон сказал украдкой. [1:48]; Обеими руками // В твой невыспавшийся сон [2:128].

Небо тоже может быть у М. Цветаевой «невыспавшимся»: Невыспавшееся небо, точно протирающее глаза верхом руки [1:22].

Особенность цветаевской работы с рассматриваемым концептом заключается в «раскручивании» изначально общеязыковой эпифразы (ср. глупый сон, мудрый сон), которое выражается в расширении сочетаемости определений с данным субстантивом: любое определение, относящееся к сфере человека, может быть употреблено с любым (в нашем случае со словом сон) субстантивом эпифразы. На этом участке «расширения» сочетаемости эпитета и субстантива возникает яркий образный эффект, который особенно заметен применительно к именам, немного «оторвавшимся» от «физического человека», а потому ощущаемым как косвенно относящиеся к сфере человека.

Такие метонимические по происхождению и метафорические по своему эффекту переносы определения прослеживаются относительно практически всех абстракций. Именно группы психологического состояния и внешнего облика субъекта чаще всего сочетаются с именами данной сферы.

Иные типы эпитетов также довольно часто сочетаются с именами сферы «человек», но из-за небольшого количества самих лексем эпитетов занимают меньшее место в общей системе словоупотребления:

• — эпитеты семантики межличностных отношений (42 единицы): И над лепетом уст виновных… [2:169]; За их взгляд, изумленный насмерть, // Извиняющийся в болезни… [1: 101];
• — эпитеты возрастной семантики: (62 единицы): Юный ли взгляд мой тяжел? [1:252];
• — эпитеты с семой «внешний вид субъекта» (23 употребления) сочетаются со многими абстракциями:
• — любовь: Простите любви — она нищая! // Босая… [1:505].
• — память: Там, в памяти твоей голубоокой [1: 495].
• — печаль: В широкоокую печаль — гляжу [2:52].
• — дружба: Грань дружбе гордой и голой [2:270].
• — разлука: Я вижу тебя черноокой, разлука! [1:557].

Персонифицированные образы абстрактных понятий находят свое выражение в концептообразующих эпитетах с компонентомокий: в глазах субъекта может читаться практически любая информация как о нем самом, так и об отношении его к другому (другой: лирической героине и т. д.).

— эпитеты интеллектуальной семантики (23 единицы): Памятливыми глазами // Впилась — народ замер [1: 226]; Только и памятлив, что на песни // Рот твой улыбчивый [1:277].

Другие переносные эпитеты, относящиеся к сфере человека, характеризующие лицо и связанные с ним понятия, менее продуктивны и представлены единичными словоупотреблениями — они участвуют в овеществлении абстракций. Среди них:

— сравнение чувства или органа тела человека с водной стихией, жидкостью (метафора жидкости): Пойми водопадную высоту моего презрения (Психею на Психею не меняют). Душу на тело [4:381];

Ведь когда Ася, и Андрюша, и Маша, и Августа Ивановна — для которых это входило в игру — с гиканьем и тыканьем в живот, как бесы, кривляясь и носясь вокруг меня, орали, — я даже отыграться не могла: даже одной хотя бы улыбкой из всей заливавшей меня тайной радости [4:95]; Ледяными глазами барса // Ты глядела на этот сброд [1: 126];

• — наделение абстракции временными свойствами (темпоральная метафора): В тоске вечерней и весенней [1:201]; В декабре на заре было счастье, // Длилось — миг. // Настоящее, первое счастье // Не из книг! [1:224];
• — сравнение абстракции с типичным ее выразителем: Ох ты барская, ты царская тоска! [1:339]; Что мне рок с его родовыми страхами [2:252]; Всей женской лестью язвя вдохновенной…[2:32];
• — овеществление:
  • а) уподобление абстракции предмету, имеющему своеобразные, присущие ему контуры и размеры: Одиночеством — круглым моим [2:452] (ср. по аналогии с круглый сирота); Поверх явной и сплошной разлуки. [3:136] - разлука мыслится в качестве предмета или непрерывной линии;
  • б) уподобление абстракции яду, веществу обжигающему: Как жгучая, отточенная лесть…[1:243];
  • в) уподобление абстракции острому предмету: Архангельской двуострой дружбы обморочная круть [2:79];
• — сближение отвлеченного понятия со звуковыми ассоциациями (звуковая метафора): Тоска лебединая, протяжная…[2:87];
• — сравнение понятия с домом, зданием: (метафора строения): В ней душа грустней пустого храма, // Грустен мир. К себе ее зови [1:75].

Метафорическое, но «неолицетворяющее» осмысление конкретных концептов данной сферы очень редко, причем подчеркнем обращение М. Цветаевой к образу огня и света: Сердце, пламени капризней… [2:535]; Как два костра, глаза твои я вижу, // Пылающие мне в могилу — в ад… [2:473]; Все глаза под солнцем — жгучи [1: 188]; Любовь — огненная пещь… [2:297]; Но на то у поэта — слова // Всегда — огневые — в запасе! [2:334].

Все перечисленные выше типы метафорического осмысления М. Цветаевой понятий, относящихся к сфере человека, вербализованы средствами адъективного слова; в структуре его лексического значения появляются новые семы за счет наделения признаком не свойственного для него носителя.

2. Сфера артефактов Сфера предметного мира в рамках эпифраз представлена преимущественно концептом дом и его составляющими, концептами город и одежда, поэтому большинство определений, относящихся к данной сфере, демонстрируют сходную логику переносов, что и в предыдущей рубрике. Особенностью таких переносных эпитетов является их яркая образность, причем в меньшей мере трактуемая метонимически. Дом и некоторые другие артефакты характеризуются М. Цветаевой посредством эпитетов, относящихся к семантической группе «состояние и характер человека».

Такие переносы представлены следующими эпифразами, в которых артефакт (или метонимический заместитель — дом/люди, населяющие дом) характеризуется как человек:

• — находящийся в определенном эмоциональном состоянии (группа эмоциональных эпитетов) (70% употреблений): Видно, отроком в невеселый дом завела подруга [1: 227]; Бродят шаги в опечаленной зале [1:122]; И каждый нес свою тревогу // В наш без того тревожный дом [1: 103];
• — характеризующийся устойчивой психологической чертой (группа психологических эпитетов) (10% употреблений): Бездушен отзавтракавший стол [4:126];
• — находящийся в том или ином физиологическом состоянии (группа эпитетов физического состояния субъекта) (5% употреблений): Из дома сонного иду — прочь [1:282];
• — обладающий яркой внешней чертой (группа эпитетов внешнего облика человека) (5% употреблений): И слова из сгорбленной хаты: // «Простите меня, мои реки!» [1:401];
• — имеющий социальный статус (группа эпитетов с семантикой межличностных отношений) (2% употреблений): Наш знатный дом [1:205].
• — испытывающий на себе действие другой силы (группа эпитетов-причастий с семантикой отношения) (2% употреблений): В завороженный, невозвратный // Наш старый дом… [3:14]; Дом…// скрывающийся между лип [2:295].

Другие направления переноса.

— Улица, часть концепта город, сравнивается с потоком (метафора воды): У меня другая улица, Борис, льющаяся, почти что река, Борис, без людей, с концами концов, с детством, со всеми, кроме мужчин. [6:382].

Как видно из описания, субстантивы сферы артефактов, как правило, сочетаются с эпитетами эмоциональной семантики, что способствует активному вовлечению имен данной области в процесс одушевления или персонификации.

3. Сфера природы Сфера природных явлений представлена наиболее разнообразными типами переносных эпитетов, поскольку многие стихии подвергаются олицетворению и персонификации, а также наделяются другими признаками: вещественными, температурными и т. д.

«Антропоморфные» эпитеты, способствующие одушевлению природных объектов, наделению их человеческими свойствами, встречаются в поэзии М. Цветаевой часто. Около 70% от всего массива употреблений субстантивов этой сферы в сочетании с эпитетами приходится именно на олицетворяющие эпитеты.

Природные объекты могут осмысляться поэтом в следующих аспектах:

• — как существо, испытывающее определенное эмоциональное состояние (группа эмоциональных эпитетов): Любоваться безумными искрами // И как искры сгореть на лету! [1:12]; Тройной тоскующий тростник [3:13]; Наклоном пугливым, а может — брезгливым [2:48];
• — как существо, способное вступать в межличностные отношения: ревновать, быть одиноким или любимым и т. д. (группа эпитетов с семантикой межличностных отношений): В сиром воздухе загробном…[2:160]; Ревнивый ветер треплет шаль [1:366]; Распинаемое тьмой // Ежевечернее… // Солнце [2:14]; Знаешь — плющ, обнимающий камень [2:451];
• — как существо, способное жить, умирать, спать (группа эпитетов физиологического состояния): Так же, как мертвый лес… [2:360]; Березовое серебро, // Ручьи живые [2:144]; В этом бешеном беге дерев бессонных [2:25];
• — как существо, имеющее отличительные внешние черты (группа эпитетов внешнего облика): Простоволосые мои, мои трепещущие [2:146] (о деревьях);
• — как существо, обладающее памятью и интеллектом (группа интеллектуальных эпитетов): Пустыни беспамятны [2:207];
• — как человек определенной родовой принадлежности: В этом крутом // Небе мужском [2:125].

Другие модели осмысления природных объектов менее частотны, но также интересны с точки зрения построения образа.

Метафора движения: Ввысь сорвавшийся лес [2:147].

Метафора веса: Деревцо моё невесомое! [1:223];

Все три смысловых группы субстантивов, входящих в состав эпифраз, демонстрируют различные тенденции в сочетаемости с определенными группами эпитетов. Все они активно употребляются с эпитетами, характеризующими субъекта (лицо в широком смысле): имена сферы человека показательны в плане метонимического эффекта от сочетаемости с семантически родственными им определениями, имена же других сфер приобретают яркую метафоричность, поскольку эпитеты способствуют олицетворению предметов и природных стихий. Другие модели переноса прилагательного — овеществление, метафорическая модель «вместилище» и другие — представлены в текстах произведений М. Цветаевой не столь регулярно, отражая индивидуальное, авторское осмысление реалий действительности.

Покажем тенденции сочетаемости определений и субстантивов на примере самой употребительной группы эпитетов группы, характеризующей субъекта.

1. Семантическая группа лексем, обозначающих эмоционально-психологическое состояние субъекта Эмоции получают свое выражение в конкретных субстантивах (глаза (232), рука (47), душа (33), рот (11)), редко — в абстрактных номинациях (воля, страсть, честь — единичные примеры).

Самым частотным эпитетом следует признать эпитет печальный (синоним грустный) (15 субстантивов, 194 употребления):

• а) субстантивы сферы «человек»: глаза (87 употреблений), рука (43), душа (14), рот (12), губы (10), краса (1), страсть (1), честь (1);
• б) субстантив сферы артефактов: дом (12);
• в) субстантивы сферы «природа»: день (6), дымка (1), нива (1).

Эпитет печальный (и наречие печально) — один из самых частотных эпитетов в творчестве М. Цветаевой; видимо, в этом выражается особенность мировосприятия поэта. Существительные практически всех ментальных сфер сочетаются с данным эпитетом, реализуя основное значение «погруженный в состояние грусти, печали, тоски» либо метонимически соотносящееся значение «вызывающий печаль»: Печальные губы мы помним // И пышные пряди волос [1: 103]; От дум, что вовеки не скажешь словами, // Печально дрожали капризные губки [1: 99]; …чтоб у мамы в глазах // Не дрожали печальные слезки? [1: 105].

Грусть, печаль может быть выражена или читается во взгляде, глазах, слезах (как выражении печали), рте, губах субъекта. Данные выражения, часто употребляясь в речи и поэтическом языке, стали восприниматься как безобразные, стертые. Грустная душа, страсть — выражения, определяющие более глубокое чувство тоски, печали; у М. Цветаевой они предстают в качестве емких образов: И сказал Христос, отец любви: // «По тебе внизу тоскует мама, // В ней душа грустней пустого храма, // Грустен мир. К себе ее зови» [1:34]. Теологическая метафора, встроенная в ментальную модель «вместилище» — уподобление души пустому храму, повтор эпитета в краткой форме, — все это способствует созданию неповторимого наглядного образа.

Неслучайность образа грустной души как пустого, брошенного вместилища подтверждается еще одним контекстом: В этой грустной душе ты бродил, как в незапертом доме… // (В нашем доме, весною…) [1:107].

Использование эпитета печальный с абстракциями, осмысление их в качестве некоего субъекта, испытывающего чувство печали, является ярким поэтическим средством создания образа: (Да, в час, когда поезд подан, // Вы женщинам, как бокал, // Печальную честь ухода // Вручаете…) [3: 64]. В данном случае честь (возможность) сравнивается с бокалом вина, синтаксически относясь к слову уход: возможность (печального) ухода.

Печальный день — это последний день; поэт намеренно использует слово со сдержанным эмоциональным компонентом, усиливая чувство безысходности: Настанет день печальный, говорят! // Отцарствуют, отплачут, отгорят…[1: 177].

Способность поэта смотреть на мир с высоты, ценить творчество, жить любовью и стихами, — все это позволяет сказать М. Цветаевой: Милый, грустный и большой,// День, когда от жизни рядом // Вся ты оторвешься взглядом // И душой. [1: 224].

Реалии предметного мира представлены лексемами дом, будильник, нож, меч.

Редкий случай радостного дома… [7: 243].

Природные реалии реже находят свое выражение в именах: земля (3 единицы), мир, ветер, воздух, дым, луна, небо, солнце, луч, волна, пена, дерево, луг, нива (по 1 употреблению): … земля высокомерная…[2: 117]; Солнце вечера — добрее… [1: 14].

2. Семантическая группа лексем, обозначающих внешний облик субъекта, его физическое состояние Эпитеты со значением внешнего облика человека сочетаются с лексемами двух сфер — человека (11 употреблений: глаза (2), рука, сердце, лоб; любовь (2), дружба, юность, мысли, ошибка) и природы (10 употреблений: небо (3), дерево; клюв, конь: ночь, холод); с субстантивом дверь — 1 употребление.

Центральными эпитетами данной группы выступают прилагательные зрячий и слепой, реализуя многообразные значения.

Зрячий (зоркий) (7 субстантивов; 10 употреблений):

• а) субстантивы сферы «человек»: глаза/взгляд (1), ошибка (1), рука (1), сердце (1);
• б) субстантивы сферы «природа»: небо (3), клюв (1), круг (1), ночь (1).

Лирическая героиня говорит о себе: Все ведаю не прекословь! // Вновь зрячая уж не любовница! [1:122], имея в виду, что она теперь прозрела, т. е. невлюбленная, не ослепленная любовью.

Или: и подумаешь — ты, // Длинной рукою незрячей // Гладя раскиданный стан, // Что на груди твоей плачет // Твой молодой Иоанн [1: 45] эпитет реализует значение «не глядя, задумавшись, не обращая внимания».

Эпитет слепой (5 субстантивов, 5 употреблений): бич (1), очи (1), шарманщик (1), толпа (1), юность (1).

Семантика данного эпитета многообразна:

• а) «лишенный зрения»: Не уходит шарманщик слепой [1: 36];
• б) «заблуждающийся, не видящий истины»: Вся стража розами увенчана: // Слепая, шалая толпа! [1: 387]; Можно ль, чтоб века // Бич слепоок // Родину света // Взял под сапог? [2: 544];
• в) «неопытный»: — Остановись! — // Юность слепа [2: 122];
• г) «непреклонный, суровый, жестокий»: Хищен и слеп, // Хищен и глуп.

Милости нет: // Каменногруд (о роке) [2: 276];

При характеристике человека / людей (шарманщик, толпа) такие прилагательные реализуют свои прямые значения. При номинации же других реалий, не связанных с конкретно названным лицом, в семантической структуре эпитета появляются новые оттенки смысла. Например: Грань дружбе гордой и голой [2:270] концепт дружба начинает осмысляться иначе: это дружба честных людей, самоотверженная, настоящая — эпитет голый приобретает новые созначения, отличные от прямого значения. Или во фразе: Черная, как зрачок, как зрачок, сосущая // Свет люблю тебя, зоркая ночь [1:245] происходит сложное моделирование образа ночи, темной до такой степени, что она способна все видеть, а потому зоркая, черная, как глаза.

Так, эпитеты приобретают новые оттенки значения, формально оставаясь в рамках данной группы эпитетов с учетом их прямых значений.

3. Семантическая группа лексем, обозначающих характер субъекта Среди эпитетов данной семантической группы наблюдается их частая сочетаемость с субстантивами всех трех сфер.

Эпитеты, сочетающиеся только с номинациями человека, представлены следующими лексемами:

• — капризный (5 субстантивов, 16 употреблений): душа (8), губы (5), извилина губ (1), речь (1), сердце (1);
• — брезгливый (2 субстантива, 4 употребления): грусть (уст) (1), наклон (3);
• — вероломный (3 субстантива, 3 употребления): глаза (1), кровь (жилы) (1), сон (1);
• — упрямый (3 субстантива, 3 употребления): завиток (1), рука (1), угроза (1).

Вероломство и верность становятся близкими понятиями при характеристике лирической героиней своего внутреннего Я:

Цыганская страсть разлуки! // Чуть встретишь — уж рвешься прочь! // Я лоб уронила в руки // И думаю, глядя в ночь: // Никто, в наших письмах роясь, // Не понял до глубины, // Как мы вероломны, то есть — // Как сами себе верны [1: 354]. Вера, верность не другому, пусть даже самому любимому человеку, а себе, своей натуре, становятся для М. Цветаевой важнее любви, а «цыганская страсть разлуки» — выражением свободы от всего земного. Так, признак вероломный сохраняет исходное значение в контекстах-эпифразах, но меняет внутреннюю мотивированность при употреблении в предикативной функции применительно к образу лирической героини, расшифровывающей новый смысл определения. Для М. Цветаевой эпитет становится ключевым словом стихотворения, раскрывающим мироощущение поэта.

Характер человека заметнее всего проявляется и «считывается» с глаз, поэтому самым частотным является именно этот субстантив (75 употреблений); затем идут такие имена, как рука (33), губы (рот) (26), душа (19).

Артефакты также получают антропологическую, эмоциональную характеристику; среди них такие субстантивы, как дом, хлев, колыбель, ложе, колокол, фонарь, топор, канат, гроб.

Природные объекты — местность, лес (2), дерево, луг, пруд, ветер, воздух — одушевляются и используются поэтом для распространения признака, обозначающего внутреннее состояние субъекта, на природную реалию: Ревнивый ветер треплет шаль [1: 21]; Дерево, доверчивое к звуку… [3:562].

4. Семантическая группа лексем, обозначающих возраст субъекта Группа эпитетов с семантикой возраста демонстрирует очень широкую сочетаемость с самыми различными субстантивами. Большинство из них относятся к сфере человека. С одной стороны, представлены конкретные имена: глаза (21), рот (6), губы (5), лоб (5), рука (4), сердце (1); с другой, абстракции — важность, стыдливость, совесть: Бузина — целый сад залила // Кровью юных и кровью чистых… [2: 411]; И мне дороже старческие очи // Открытых небу юных глаз [1:166]; Раскрепощу молодую совесть [1: 568].

Сфера природы представлена номинациями в прямом значении с такими субстантивами, как буря, мир, уж, змея, волчица и др.

О столе как концепте творчества М. Цветаева говорит, создавая образ «живого» артефакта: …- живым стволом! // С листвы молодой игрой // Над бровью, с живой корой… (стол) [2: 265].

5. Семантическая группа лексем, обозначающих межличностные отношения Эпитеты с семантикой межличностных отношений демонстрируют сочетаемость с субстантивами:

• — концептосферы «человек» (9 единиц: глаза/взгляд/ресницы/зрачок, рука, душа, уста, кивок; сон): Кошусь на своего белого негра: глаза невинные [3: 105]; …будет разрешен // Себялюбивый, одинокий сон [1:547]; Сумрак ночей и улыбку зари // Дай отразить в успокоенном взоре [1:148];
• — с некоторыми артефактами (риза, ряса, флейта): Я полюбила: // Мутную полночь, // Льстивую флейту, // Праздные мысли [1: 402]; Не для льстивых этих риз, покрывалом… [2:204].

Необходимо отметить, что исходная семантика эпитетов трансформируется: например, льстивый человек — флейта льстивого человека — льстивая флейта (мелодия), но уже не просто льстивая, а манящая, призывная, милая слуху, т. е. характеризуется звучание инструмента и его эстетическое восприятие.

6. Семантическая группа лексем, характеризующих субъекта как производителя действия Субъект трактуется нами предельно широко в качестве лица или абстрактного производителя действия; таковым действием может наделяться практически любая реалия, ситуативно становящаяся центром высказывания.

Среди большого количества разнообразных действий отметим две противопоставленных друг другу группы: действия деструктивные (бить, рушить, расколоть и т. д.) и созидающие (писать, пахать, ваять и т. д.).

Производитель действия мыслится автором абстрактно: упирающиеся страсти (=люди), спешащая река (вода), плющ, обнимающий край плаща (природный объект), лес, сорвавшийся ввысь; минута, мерящая (время как субъект). Эти факты говорят о широкой сочетаемости данной группы эпитетов практически с любыми, ситуативно актуализированными понятиями.

7. Семантическая группа лексем, обозначающих интеллектуальные способности субъекта Группа эпитетов с семантикой умственной активности субъекта уникальна в том смысле, что все определения употребляются исключительно с антропологическими субстантивами: глаза/зрачок, губы, рот; слово; грех.

Ему в задумчивые глазки // Взглянула … [1:24]; С рожденья чуждые мольбам, // К его задумчивым губам // Они прильнули обе… обе… [1: 107]; В какой обратился треклятый ад // Мой глупый грешок грошовый! [1: 189].

8. Семантическая группа лексем, характеризующих речевую деятельность субъекта в широком смысле Данная группа определений в большинстве своем относится к субъекту в широком смысле, в том числе при его метонимическом обозначении — как субъекта речевой деятельности (рот, гадавший многим), субъекта морально-психологической деятельности (душа, не съевшая обиды). В целом речевая деятельность в текстах М. Цветаевой часто оценивается автором с той или иной точки зрения, что выражается в большом количестве экспрессивно окрашенных лексем: ср. под плащом лгущим и лгущим (т.е. скрывающим).

9. Семантическая группа лексем, обозначающих социальный статус лица Социальная характеристика в относится к субъекту в широком понимании: это и человек (употребление субстантивированных богатый, нищий), и его проявления (барская, царская тоска, дворяно-российский жест, нищая любовь), а также реалии окружающего мира (владение, город, дом, сад, цветник и т. д.).

Таким образом, многие лексемы приобретают статус эпитета (причастия, деепричастия) благодаря особой коммуникативно-эстетической функции, которую они выполняют в поэтическом тексте.

Дальнейшее рассмотрение эпифразы предполагает описание частотных и наиболее важных для поэтического мира М. Цветаевой определяемых слов.