Альманах «Абраксас» в критических отзывах

Первый альманах будущей группы эмоционалистов, «Часы» был тепло принят критиками: отмечалось высокое качество опубликованных текстов, сильный состав авторов, акцентировалось внимание на участии в альманахе Михаила Кузмина.

Одной из первых рецензий на «Абраксас» стала критическая статья Александра Тинякова Тиняков А. Критические раздумья. I. C. 4.. Мы постараемся показать, что уже в первой рецензии Тинякова на «Абраксас» были заложены все основные линии критики альманаха и эмоционалистов. Нельзя сказать, что статья Тинякова сформировала модель для восприятия альманаха другими рецензентами и читающей публикой — скорее, ее автор первым обратил внимание на слабые стороны произведений, на которые впоследствии в основном и будет направлена критика: благожелательных отзывов об «Абраксасе» было явное меньшинство. С этой точки зрения, Тиняков, выступая в обычной для себя манере едкой критики, стал невольным выразителем мнения литературного сообщества.

Прежде всего, Тиняков обращает внимание на заглавие альманаха, о чем мы писали выше: якобы неверно прочитанное редакторами греческое слово, поставленное на обложку альманаха, превращается бессмыслицу. В этом значении это слово несколько раз употребляет и сам критик: «Кто ждет? — позволительно спросить г-жу Радлову. И ей в ответ останется пробормотать разве только одно: — „Абраксас!“ — по той простой причине, что никто и нигде „богородицу“ не ждет и не ждал» Там же. (о строке из стихотворения Анны Радловой «О море, где не живут ни рыбы, ни черви, ни травы…»: «И простоволосая Богородица, которую две тысячи лет во всех катакомбах, сараях, церквах и на срубах ждем…»); «остальные внимания не заслуживают, и к ним название сборника вполне подойдет: „Абраксас“ и больше, пожалуй, ничего» Тиняков А. Критические раздумья. I. C. 4. (о критических статьях Болотина и Тизенгаузена).

Далее критик отмечает «салонную атмосферу», пронизывающую произведения, опубликованные в альманахе: «Вращаться ему <�К.Вагинову — А. П.> приходится в одуряющей атмосфере петербургских литературных „салонов“, где господствуют всякие завирательные идейки относительно творчества, где микроскопические явленьица выдаются за исполинские события, где, по большей части, царят грубые вкусы и глубочайшее незнание жизни, как космической, так и общественной». Сам альманах объявляется «новейшим плодом петербургских литературных „салонов“» Там же. .

Едва ли такое демонстративное пренебрежение «салонной» лирикой, высказанное Тиняковым, не было направлено в адрес Михаила Кузмина, который передовыми критиками 1920;х годов воспринимался исключительно как поэт прошедшей, отжившей эпохи, последний символист, глубоко несовременный эпохе. Эти настроения отчетливо выражены в такой, например, рецензии на книгу Кузмина «Занавешенные картинки»: «Но где же монументальные труды нашего российского водевильно-веселого версификатора, от которых он мог бы отдохнуть, резвясь и шаля пером? Таких монументальных трудов у Кузмина не имеется. Несколько критических заметок Кузмина были остроумны и даже симпатичны, но только как светлые исключения. В конце концов вся критическая муза Кузмина выродилась в рецензентство нашей здешней оперетки, бессодержательно скучное и, увы, не всегда объективное. Печальна участь дарования, что-то когда-то обещавшего!» С. Э. Амстердамская порнография // Жизнь искусства. 1924. № 5 (929). 29 янв. С. 14−15. См. также: «…никакими токами не удастся гальванизировать для современности такого писателя, как Кузмин» (Перцов В. По литературным водоразделам. 1. Затишье // Жизнь искусства. 1925. № 43 (1070). 27 окт. С. 5−6.). Отзыв о Кузмине как об «исписавшемся авторе», в скором времени превратившийся в общее место, имеется и в рецензии Тинякова: «Кузьмин дал некогда несколько прелестных стихотворений („Александрийские песни“, „Ракеты“), но потом стал писать очень много, очень сухо и бездушно» Тиняков А. Критические раздумья. I. C. 4. .

В критической статье прозвучал и упрек в сторону Анны Радловой, в котором видны следы знакомства Тинякова с полемикой вокруг книги поэтессы «Крылатый гость», развернувшейся двумя месяцами ранее на страницах газеты «Жизнь искусства». Критик намекает на «дружеский» характер критики, сформировавшей у Радловой неверную оценку собственного творчества: «Судьба или, — вернее, — quasi-критики сыграли с ней <�Радловой — А. П.> плохую штуку, расхваливая в дружеских рецензиях ее неуклюжие упражнения в области „свободного стиха“ и тому подобных модных штучек» Там же.

Для разговора о других поэтах (прежде всего, поэтессах) Тиняков избирает менторский тон, превращая рецензию в сборник наставлений молодым писателям: риторика автора более подходит критике первого издания начинающих авторов, чем альманаха, собравшего под одной обложкой произведения Ахматовой, Кузмина, Пастернака.

Так, Тиняков радуется, что «предвосхитил» творческие достижения Анны Ахматовой: «Пишущему эти строки уже давно представлялось совершенно неизбежным, что Ахматова в своем творчестве должно будет пойти от эротики к чистой мистике, от трагической любви к серафической вере. Стихотворение, напечатанное в „Абраксасе“, и является ярким показателем того, что Ахматова вступает именно на этот путь» Тиняков А. Критические раздумья. I. C. 4. и рекомендует поэту держаться того диапазона тем и образов, которые были ей избраны для опубликованного в «Абраксасе» стихотворения («За озером луна остановилась…»): «И очень важно, и очень в интересах искусства отрадно, что на своем пути к мистике, Ахматова, прежде всего, вступает в мрачную и жуткую область суеверия и связанных с ним болезненных, так сказать, „низших“ мистических переживаний. Самая эта область, где все основано на предчувствиях, на предвестиях, на игре подсознательных сил нашей психики, — представляет собою в высшей степени благодарную почву для поэта. А тут еще и психика нашей поэтессы, склонной ко всему таинственному, неуловимому, жуткому, издалека грозящему. Недаром, ведь, даже страсть и любовь она часто воспринимала как боль и жуть. И если, пребывая в сфере любви, Ахматова создала столько прекрасных стихов, то ныне, вступая в область страха, она воистину обретет себя и развернется во всей своей полноте и глубине…» Там же. .

Анне Радловой Тиняков советует избавиться от выбранного образа «пророчицы»: «истинное лицо поэтессы таково: она — простая, хорошая женщина, не лишенная вкуса к изящному, с довольно спокойным темпераментом, с крепкими культурными традициями, — чуть даже окрашенными немножко в сословный цвет… Вот ей и надо было бы понять эту свою природу, а не толкаться непременно в двери новаторства. Возможно, что на спокойных и плановых волнах простых и старинных размеров, Анна Радлова поплыла бы пышной лебедью и рассказала бы весьма милые вещи о своей тихой, немудреной, красивой жизни. Ей ближе чистота и блеск Леконта Лиля, а она рвется зачем-то к верлэновскому угару, к хлыстовским радениям, буйству „свободного стиха“» Тиняков А. Критические раздумья. I. C. 4. .

Мы не можем судить о том, насколько прицельными были выпады Тинякова в адрес Радловой: нам представляется, что они граничат с оскорблением, поскольку направлены на сложившийся в богемном Петрограде образ Анны Радловой, известной своими «хлыстовскими» пьесами и интересом к религии. Вызывает недоумение явное предпочтение, оказанное слабой поэзии Ольги Зив, в прямолинейности которого также можно видеть «укол» в сторону Радловой: «Ольга Зив делает как раз то, что мы рекомендовали выше Анне Радловой. Простыми, слегка лукавыми, чуть-чуть шаловливыми, очень женскими словами она рассказывается о своей незамысловатой жизни, о своих маленьких радостях и чисто женских надеждах» Там же. .

Если поэтессам, выступающим в сборнике, Тиняков дает советы и напутствия, то поэтов обвиняет в «бессмысленности» и «бессвязности» (что также перекликается с критикой заглавия альманаха): «Б. Пастернак, — как всегда, — для понимания затруднителен, нарочито растрепан и, в конце концов, неинтересен» Там же., «Но ни о каком „мастерстве“ Вагинова не может быть и речи: об этом яснее ясного свидетельствует его прозаическая вещь, вошедшая в „Абраксас“, — „Монастырь господа нашего Аполлона“, носящая все признаки юношеской незрелости и юношеской же манерности» Там же. .

Обращаясь к прозе, помещенной в альманах, критик — также не без тенденциозности — предпочитает рассказы Ниссона Кубланова прозе Юрия Юркуна: «По обыкновению — очень плох рассказик Юр. Юркуна. Читая его, невольно удивляешься, как это может жить человек, нося такую скуку в душе и такую дребедень в голове! Гораздо приятнее и приемлемее проза Н. Кубланова» Тиняков А. Критические раздумья. I. C. 4. .

Вторая рецензия Тинякова — на второй номер «Абраксаса» — также появилась вскоре после выхода альманаха Тиняков А. Критические раздумья. VIII. C. 2.. Верный выбранному направлению, критик обращается прежде всего к стихам Сергея Нельдихена, которые называет «наиболее значительным вкладом в разбираемую книгу» Там же., и даже противопоставляет «декадентскому нытью, символическим туманам, индивидуалистическим гримасам и „утонченностям“, — весьма, кстати сказать, надоевшим читателю» Там же.. Другой отмечаемый им автор — Ниссон Кубланов: «…проза Кубланова, — крепкая, здоровая, грубоватая, — прямо радует. Чувствуется при этом у автора большое знание жизни, разносторонний опыт и вполне трезвое отношение к миру» Характерно, что Тиняков, не рецензируя третий номер «Абраксаса», все-таки помещает свой отзыв о прозе Кубланова: «ІІІ. — О третьей книжке „Абраксаса“ можно было бы совсем не упоминать, если бы там не был напечатан рассказ Н. Кубланова „Паутина“. — В первых выпусках „Абраксаса“ Кубланов только пробовал свои силы, как бы делал росчерки пером, приготовляясь писать. Теперь же мы видим его уже в качестве настоящего „повествователя“. Написан рассказ отрывистой, грубоватой, но вместе с тем сочной прозой, которая удивительно подходит для изображения сильных и простых на вид натур; много в рассказе эффектных сцен, изображенных с большим тактом и чувством меры. Все это заставляет признать рассказ Кубланова одним из примечательных и симпатичных явлений в художественной литературе наших дней» (Тиняков А. Новые литературные сборники: (Обзор) // Последние новости. 1923. 16 июля. С. 4). .

О других авторах альманаха резкий критик говорит вскользь, помещая их в перечни, как незначительные и не стоящие разбора вещи: «Другие поэты в разбираемом сборнике не останавливают на себе внимания: по обыкновению очень милы стихи Ольги Зив, очень плохи выдумки Анны Радловой и испорчены неясностями стихи К. Вагинова»; «после бредовых вывертов Вагинова и Юркуна, после отрывочных и несвязных сценок Б. Папаригопуло…».

В своей рецензии на второй выпуск «Абраксаса» Тиняков менее благожелателен к участникам альманаха, и, вместо советов и наставлений, ставит им психиатрические диагнозы: «Ничего нет легче, как сесть за стол и записывать приходящие в голову мысли, не стараясь при этом ни связывать их между собою, ни оформливать. К таким опытам прибегают иногда психиатры, предлагая пациенту, усевшись спокойно в кресле, говорить вслух все, приходящее ему в голову. Возможно, что для психиатра записки Вагинова и будут очень интересны и поучительны» Тиняков А. Критические раздумья. VIII. C. 2. См. также: «Сборник имеет значение, как психологический отчет-анкета» (Не-Князев [Рец. на:] «Абраксас» // Красная газета. Вечерний выпуск. 1922. № 29. 28 окт. С. 4).

Пытаясь выйти на уровень обобщений, Тиняков берется установить генезис «общего уклона к бреду», заметный, по его мнению, у всех авторов «Абраксаса» — его он предсказуемо возводит к «леонидандреевщине»: «…всякого рода „андреевщина“ является уже пережитком, а в литературе — признаком дурного вкуса и культурного недоразвития».

Итак, нам представляется, что в рецензиях Тинякова намечены основные линии критики альманаха «Абраксас», отражающие восприятие этого сборника читающей публикой. Далее мы попытаемся показать, как прозвучавшие впервые в «Последних новостях» критические отзывы становятся «общими местами» критики альманаха круга Кузмина и в других изданиях.

Вслед за Тиняковым, многие рецензенты также останавливали свое внимание на необычном заглавии альманаха. В то время, как большинство альманахов и сборников начала 1920;х годов называлось просто: «Шиповник», «Литературная мысль», «Петербургский сборник» — заглавие «Абраксас» привлекало к себе внимание своей сложностью и вычурностью. За это оно принималось в штыки даже в рецензии Адриана Пиотровского, участника объединения эмоционалистов: «Неприятно все же название его <�т. е. сборника — А. П.>, придающее изданию экзотический характер» Пиотровский А. [Рец. на:] Абраксас. Сборник 1-й. Петербург, 1922 г. // Жизнь искусства. 1922. № 47. (870). 28 нояб. С. 7. Подпись: А. П.

Название альманаха многие рецензенты принимали за бессмысленное слово, чепуху, что рождало всякого рода насмешки. Так, одна из рецензий называется «Абракадабра и весна», и начинается она так: «Абракадабра слово арабское и значит оно: „чепуха“. Недавно в Петрограде вышел сборник Абраксас. Что значит Абраксас никто не знает, но чепуха определенная» [Б. п.] Абракадабра и весна // Силуэты. Одесса. 1923. № 3 (январь). С. 8. Издание пролеткультов «Горн» так высказалось о заглавии: «…редакция другого петроградского журнала — „Абраксас“ (почему не „брекекекекс“?)» Диллетант. По питерской печати: (Эстетические утешения в земных невзгодах) // Горн: Литературно-художественный и общественно-научный журнал. 1923. № 8. С. 212.. Характерно, что во многих газетах заглавие альманаха появляется в искаженной форме «Абраксос» См. например: Новая Россия: Общественно-литературный и научный ежемесячный журнал. 1922. № 4. С. 31; Календарь искусств. Харьков, 1923. № 1. С. 17. .

Критик «Вечерней красной газеты» идет прямо по пути Тинякова, обыгрывая слово «Абраксас» как древнее заклинание: «Конечно, произнеся магическое слово древних гностиков „Абраксас“, можно Ольгу Зив сделать первой поэтессой мира. Но, произнеся это же слово, Тютчева, в сравнении с Ольгой Зив, можно превратить в пустое место» Не-Князев [Рец. на:] «Абраксас». .

Кажущаяся бессмысленность заглавия проецировалась на все творчество «абраксасцев», которое принимало характер бессмысленной игры, ненужной в данной конкретной историко-литературной ситуации. Сборник объявлялся несовременным, не отвечающим на актуальные запросы читателей с одной стороны, а с другой — ненужным в плане эстетическом, не несущим никакой художественной ценности, что отражено в следующих рецензиях:

«А. Радлова поет о Мертвом море и ждет в сараях и на срубах богородицы (хорошенькое занятие в наши дни!), тем же почти занимается и К. Вагинов, заменив Мертвое море Если поверить К. Вагинову, что у него „на черепе потухшее лицо“, то получится довольно верный образ буржуазии»"; [Б. п.] Абракадабра и весна.

«После выхода двух номеров „Абраксаса“ о большинстве участников его, не боясь впасть в ненужный задор или недружелюбное преувеличение, приходится сказать: на целковый амбиции, на грош амуниции»; Книгочий. [Рец. на:] Абраксас. Ноябрь 1922., Пгр., 62 с. // Записки передвижного театра П. П. Гайдебурова и Н. Ф. Скарской. Петроград, 1923. 23 янв. № 47.

«Все перечисленные выше его сотрудники сидят в таком тупике эстетики и стилистики, что вывести их оттуда — задача неразрешимая… Зачем, для кого, на что пишутся эти плохие пародии на „театр ужасов“ — „Адские газеты“ (Н. Кубланов), „Чортовы свечки“ (Б. Папаригопуло), „Убийство Арчи Брейтона“ (С. Радлов) — непостижимо!»; Иноков А. Лучше поздно, чем никогда // Красная газета. 1922. № 286 (1437). 16 дек. С. 6.

«Остается упомянуть издававшиеся в 1922 г. сборники и журналы. Альманахи, кроме упомянутых выше, были представлены скучным и пустым „Абраксасом“ (под ред. М. Кузмина и А. Радловой)»; Иноков А. Литературный год // Красная газета. 1922. № 299 (1450). 31 дек. С. 3.

«Появление на свет „Абраксаса“ никакого события не составляет, его литературная ценность ничтожна, но в своем роде этот сборник — явление характерное» Оксенов И. Литературный дневник. 2. «Абраксас» // Литературная неделя: Приложение к газете «Петроградская правда». 1922. № 24. С. 7−8.

«Характерным» выход «Абраксаса» представал и в связи с оживлением «кружковой» жизни в литературе начала 1920;х годов. Групповой характер альманаха считывался довольно отчетливо (о чем мы писали во второй главе настоящего исследования), именно поэтому критики нападали то на «салонный» характер издания, то на явные личные связи между авторами альманаха:

«И заметьте — выше всего „марка“ хорошее имя. Как это характерно для молодых салонов. „Кофейный период… умер“ — пишет другой участник сборника, Болотин. За то, к сожалению период „кофейной“ критики не умер. Перед нами его перлы. От всей книжки веет духом смерти, вырождения, и участники не протестуют против этих определений и сами пишут: „Декадентский выбор тем“, „трогать своими трупными руками“» Не-Князев [Рец. на:] «Абраксас». ;

«В литературе нашей начинает, наконец, угасать недобрая старая традиция эстетских салонов — „Абраксас“ стремится эту традицию возродить. В нем все симптоматично: „гностические“ песни М. Кузмина, в последний период все чаще перепевающего самого себя, изумительные „верлибры“ Анны Радловой, пустейший рассказик Юр. Юркуна („Игра и игрок“), мятущегося от Кузмина к Замятину и обратно; есть в сборнике и свой доморощенный Уайльд, к парадоксам которого все абраксасцы, вероятно, прислушиваются с благоговением: это Н. Кубланов с его сказками и притчами» Оксенов И. Литературный дневник. 2. «Абраксас». .

В другом месте той же критической заметки акцентируется «семейный» характер критики на страницах «Абраксаса»: «Впрочем, это единственный человеческий голос в сборнике. И очень жаль, что Орест Тизенгаузен в статье „Салоны и молодые заседатели петербургского Парнаса“ неумеренно и неосновательно рекламирует Ольгу Зив, попутно „топя“ Ахматову и Полонскую… Вообще эта статья, принадлежащая к категории т наз „семейной критики“, сплошной курьез: медвежьи услуги, медвежьи выпады и остроумие…» Оксенов И. Литературный дневник. 2. «Абраксас».

Мы перечислили основные особенности альманаха «Абраксас, на которые обращала внимание критика. Отзывов на альманах появилось немного — и почти все они были негативные (по сути, положительной была только рецензия Адриана Пиотровского). Характерно, что, в то время как альманах все-таки получил освещение в печати, на существование объединения эмоционалистов, как кажется, никто из рецензентов внимания не обращал (исключая, конечно, «летописца» объединения Петра Сторицына).

В этом отношении оказывается интересной статья Александра Беленсона. А. Э. Беленсон (1890−1949) — поэт, редактор и издатель альманаха «Стрелец», в трех номерах которого появились произведения Кузмина; человек, близкий к кругу Кузмина, частый посетитель его дома — написал полу-шуточную, полу-серьезную рецензию Беленсон А. Фрагменты // Жизнь искусства. 1923. № 13 (888). 2 апр. С. 3−4., в которой отреагировал сразу на два события: появление в третьем номере «Абраксаса» «Декларации эмоционализма» и выход книги Густава Шпета «Эстетические фрагменты» Шпет Г. Эстетические фрагменты. I — III. Пг., 1922;1923.: «Знаменательное решительное, по-видимому, выступление Г. Шпета против только что народившейся в Петербурге художественной группы „Эмоционалистов“. „Соединения“ членов этой группы не нравятся Г. Шпету: „Долой синтезы, объединения, единства!“ — кричит он. — Да здравствует разделение, дифференциация, разброд!» Но эмоционалистам горя мало; Шпет кричит, а они действуют… декларациями и манифестациями" Беленсон А. Фрагменты. С. 3. .

Через сопоставление с идеями как российского философа, так и немецких экспрессионистов, Беленсон обращает внимание на отсутствие оригинальности в программе эмоционалистов, которые в этом свете предстают как вульгаризаторы идей немецких деятелей искусства: «В предисловии А. и Ю. Римских-Корсаковых к новеллам, озаглавленным „Шесть притоков“ Казимира Эдшмида, видного представителя популярного германского „экспрессионизма“, указано, что „основной элемент для экспрессионистов — это движение <�Здесь и далее курсив автора — А. П.>“, — стремление к элементарному, — алогичность, апсихологичность, отрицание всяческого закона. Все эти положения точно и связно приведены в торжественной первой „декларации эмоционализма“, где пункт 3-й прославляет „движение“, пункт 6-ой предает анафеме „законы“, пункт 10-й опять-таки прославляет „элементарнейшее“ и т. д.» Беленсон А. Фрагменты. С. 3.

Иронизируя над прямыми текстуальными параллелями между текстом Декларации и предисловием (даже не самими текстами!) к текстам экспрессионистов, Беленсон предлагает объединить два направления под названием более молодого: «…мы убеждены в том, что для блага и процветания дела, дорогого авторам декларации, им необходимо поскорее как-нибудь договориться с немцами и американцами относительно окончательного наименования. Что-либо одно: или экспрессионизм или эмоционализм. А то получится путаница. Я полагают, что Германия, как филиал, должна уступить нашим. Если же Эдшмиды эти заупрямятся, — арбитраж Америки!» Там же.

Беленсон притворно «перестраивает» историко-культурную иерархию, объявляя эмоционалистов первооткрывателями нового направления в искусстве: «Возьмем главу, озаглавленную „Распад и новое рождение“. Следуя по стопам эмоционалистов, Шпет декларирует: „Внешнее без внутреннего может быть; внутреннего же без внешнего — нет. Нет ни одного атома внутреннего без внешности… Вся душа есть внешность“» Беленсон А. Фрагменты. С. 4. .

Наконец, автор статьи отмечает шестой, наиболее спорный и претенциозный пункт «Декларации эмоционализма» («…эмоционализм признает только феноменальность и исключительность и отвергает общие типы, каноны, законы психологические, исторические и даже природные, считая единственно обязательным закон смерти»): «Однако, есть основания полагать, что обязательности закона этого подлежат и люди, не пишущие деклараций».

Общий тон статьи позволяет относиться к ней как к серьезному критическому обзору, однако теплые отношения Кузмина и Беленсона, сохранявшиеся долгие годы, а также присутствующая в тексте ирония, наталкивают на мысль, что перед нами — еще один образец «семейной» критики — беззлобной и шуточной — то есть ровно такой, какая была принята в круге Кузмина. Характерно и то, что статья появляется в апреле 1923 года, то есть в момент оживления деятельности эмоционалистов и начала их активных публичных выступлений. Возможно, статья Беленсона выполняла роль рекламы, привлекая внимание к молодому и неизвестному литературному объединению.