Лирика конца 1820-х — 1830-х годов. 
Основные темы творчества

Одна из главных тем зрелого Баратынского — проблема поэтического творчества, самоопределения в мире русской поэзии. Об этом и стихотворения «Мой дар убог, и голос мой негромок…» (1828), «Чудный град порой сольется…» (1829), «Муза» (1829). Баратынский по-своему решает эту тему.

Во-первых, решение этой темы часто пронизано у Баратынского сознанием трагической дисгармонии всей человеческой жизни («Осень», «Недоносок», «На посев леса»). Во-вторых, романтическое решение этой темы Баратынским, как правило, не исключает ее социально-исторической обусловленности, постановки проблемы «поэт и общество», «поэт и время». В-третьих, подобно Пушкину, Баратынский ставит проблему «поэт и толпа», вскрывая трагическую истину непонимания поэта окружающими его людьми («Что за звуки?..», «На посев леса», «Последний Поэт»). И, наконец, в-четвертых, подобно Пушкину же, торжественно провозглашает независимость творчества и творца, его равнодушие к толпе. Это легко увидеть, сравнив стихотворения Пушкина и Баратынского данной тематики (мы еще вернемся к этому вопросу). Можно сказать, что Пушкин по духу был наиболее близким, наиболее дорогим Баратынскому поэтом.

Один из главных мотивов темы поэта и поэзии у Баратынского, как и у Пушкина, — необходимость для поэта уединения от суеты. У Пушкина эта тема выражена уже в элегии «Деревня» (1819): «Пустынный уголок, // Приют спокойствия, трудов и вдохновенья…», «Я здесь, от суетных оков освобожденный…» — многие мотивы будущего Пушкина, да и Баратынского, обозначены в этой элегии. А вот поэтическая зарисовка Баратынского (1829):

Чудный град порой сольется Из летучих облаков, Но лишь ветр его коснется, Он исчезнет без следов.

Так мгновенные созданья Поэтической мечты Исчезают от дыханья Посторонней суеты.

Особая тема — образ музы Баратынского. Вот здесь и начинается нечто совершенно новое в русской поэзии: в стихотворении «Муза» (1829) поэт дает такой нетрадиционный портрет своей музы:

Не ослеплен я Музою моею:

Красавицей ее не назовут, И юноши, узрев ее, за нею Влюбленною толпой не побегут.

Приманивать изысканным убором, Игрою глаз, блестящим разговором Ни склонности у ней, ни дара нет…

Нет здесь ни пламенного признания в любви к своей музе, ни даже простого любования ею; поэт, скорее, говорит о ней в совершенно нейтральных, даже холодных тонах, полагая, что не может она увлечь влюбленных юношей, так как сам он чувствует отсутствие в ней обворожительности, блеска и элементарной привлекательности, даже желания привлекать к себе.

Но поражен бывает мельком свет Ее лица необщим выраженьем, Ее речей спокойной простотой…

«Лица необщее выраженье» — отличительная черта истинного, большого поэта. Но образ музы — это всегда поэтический образ женщины. А женщина, по мнению мыслящего и чувствующего человека, тем и хороша, что она оригинальна, самобытна.

В сущности, о том же (о своей музе) поэт говорит уже от первого лица в стихотворении «Мой дар убог…», хотя там звучат, как мы уже говорили, некие бытийные, общечеловеческие мотивы.

В русле этих поисков смысла жизни, поисков идеалов находятся два во многом противоположных стихотворения — «Смерть» (1828) и «Отрывок» (1830).

Для Баратынского смерть — какой-то добрый гений, умиротворяющий все живое:

О дочь верховного эфира!

О светозарная краса!

В руке твоей олива мира, А не губящая коса.

Смерть дает согласие всем земным распрям, она — главный примиряющий фактор в мировом Космосе:

И ты летаешь над твореньем, Согласье прям его лия, И в нем прохладным дуновеньем Смиряя буйство бытия.

Смерть в стихотворении Баратынского — важнейший компонент жизни, одна из главных стихий Божественного Космоса, миропорядка. Согласно философии этого стихотворения, смерть — благо, смерть — животворящая стихия, а мы знаем, что еще согласно воззрениям древних славян, стихии — силы творящие. Таким образом, смерть парадоксально является своего рода союзником живой жизни, ее продолжением.

Антиномия смерть — жизнь у Баратынского, входящая в его жизненную философию всеединства, имеет глубочайшие корни. Традиционная для русского писателя идея целостности мира, мирового Космоса (в противоположность разъединению, хаосу) уходит в мифическую древность, где мы впервые встречаемся с философией всеединства.

В стихотворении Баратынского выражен христианский взгляд на смерть и — в конечном итоге — глубокая вера в бессмертие, что стало свойственно творчеству Л.Н.толстого.

Глубинное осмысление бытия, поиск смысла жизни, оправдание жизни со всеми ее нестроениями, осмысление дисгармонии мира, поиск космоса (порядка) в хаосе земного бытия приобретают все больший вес в лирике зрелого Баратынского. Об этом «Отрывок» (1830) из ненаписанной поэмы «Вера и неверие». Само название поэмы уже говорит о громадном замысле, представление о котором дает драматизированный «Отрывок». Баратынский в «Отрывке» выдвигает совершенно особое доказательство бытия Бога — доказательство нравственное. Бог и жизнь вечная не могут не быть, потому что именно они становятся нравственным оправданием всех земных нестроений.

Кроме философской темы смысла бытия, смерти и жизни, через всю поэзию Баратынского проходит образ любимой жены-подруги, хранительницы животворящего домашнего огня, хранительницы душевного тепла. Наиболее яркие стихотворения о женщине — «Она», «Мадонна», «Кольцо С.Энгельгардт».

В 1830-е годы у Баратынского в поэзии начинает звучать тема тяжелейшего духовного кризиса. Об этом, в частности, говорит стихотворение с характерным названием «К чему невольнику мечтания свободы?..» (1833). Человек — невольник по самой своей сути, «разумный раб», послушно несущий свой жребий. Таковы пессимистические выводы Баратынского. Но это не окончательные выводы стихотворения, даже пессимизм Баратынского не беспросветен, так как он, как правило, философичен, осенен поиском высшей истины. Два голоса, две истины борются в стихотворении. Согласить свои желания со жребием своим — «и будет счастлива, спокойна наша доля». Но в ответ на это утверждение следуют такие стихи:

Безумец! не она ль, не вышняя ли воля Дарует страсти нам? и не ее ли глас В их гласе слышим мы?

О, тягостна для нас Жизнь, в сердце бьющая могучею волною И в грани узкие втесненная судьбою.

Итак, человек не может примириться со своим жребием, ограничивающим его желания, стремления, страсти. И это не своеволие человека, считает Баратынский: необъятность желаний и стремлений — это сама жизнь, которая вложена в нас Творцом, и хотя она втиснута в «грани узкие», но без этой «могучей волны», бьющей в сердце, нет и не может быть жизни. Вот какова непростая философия этого стихотворения, как, впрочем, и некоторых других стихотворений Баратынского, основываясь на которых, его объявляли беспросветным пессимистом. Пессимизм в чистом виде бесплоден, а у Баратынского мы видим иное.

Выход Баратынский по-прежнему видит в поисках идеалов, в верности им, и главное — в творчестве:

Болящий дух врачует песнопенье, Гармонии таинственная власть Тяжелое искупит заблужденье И укротит бунтующую страсть.

Душа певца, согласно излитая, Разрешена от всех своих скорбей;

И чистоту поэзия святая И мир отдаст причастнице своей. (1834).

Итак, в творчестве — искупление, укрощение страстей, разрешение всех скорбей. Поэзия дарует чистоту и мир душе поэта. В этом поэтическом шедевре отметим два нравственных центра: поэзия — «Гармонии таинственная власть» и «Душа певца, согласно излитая». В каждом из этих стихов почти невозможно выделить какое-то отдельное слово: каждое слово здесь несет предельную поэтическую нагрузку. И все же слово власть — власть над душой поэта — вот смысловой центр стихотворения; вот взаимоотношения поэта и его музы.

У поэзии есть союзница и даже соперница, хотя в иных стихотворениях, как мы видели, она же является и музой поэта, — это любимая жена его:

О, верь: ты, нежная, дороже славы мне;

Скажу ль? мне иногда докучно вдохновенье:

Мешает мне его волненье Дышать любовью в тишине!..

Такова возвышенная любовь Баратынского, что он говорит ей: «И покори себе бунтующую музу!» Можно утверждать, не вдаваясь в иные подробности, что русской поэзии удивительно повезло в союзе Баратынского и его жены Анастасии Львовны: такую любовь и, что не менее важно для поэта, такое взаимопонимание встречалось не всегда… Оттого-то лирический роман Баратынского, посвященный любимой жене и счастливой любви, стоит особняком в русской поэзии.

В 1834 году Баратынским написано стихотворение «Весна, весна! как воздух чист!..», настолько проникнутое духом русской природы, что напоминает поэзию второй половины XIX века, прежде всего Тютчева и Фета (очень многие его стихотворения). О Тютчеве напомнят нам и эти строки Баратынского:

Шумят ручьи! блестят ручьи!

Взревев, река несет На торжествующем хребте Поднятый ею лед!

Стихотворение это — несомненный пролог к русской поэзии второй половины XIX века, в которой русская природа предстанет уже не «равнодушной», а одухотворенной, живой, человеческой — вспомним Тютчева:

Не то, что мните вы, природа:

Не слепок, не бездушный лик -;

В ней есть душа, в ней есть свобода, В ней есть любовь, в ней есть язык…

Растворение в природе, уподобление природе, ощущение полного единства с ней испытывает Баратынский:

Что с нею, что с моей душой?

С ручьем она ручей И с птичкой птичка! с ним журчит, Летает в небе с ней!..

Душа становится «дочерью стихий», что роднит этот образ с древней славянской мифологией, где природные стихии — силы творящие, возвышающие, просветляющие. Этот пир стихий дает «забвенье мысли», рождает невиданное ощущение жизни, весны, счастья. Душа как бы освобождается из земного плена, ее больше не бременит ни тело, ее земной дом, ни иссушающая мысль. Во всем этом — торжество веры, ощущение вечности. Такой гимн жизни со всеми надеждами и упованиями прозвучит у Баратынского в 1844 году, — накануне конца его земной жизни, в стихотворении «Пироскаф». А пока обратимся к итоговой книге в творчестве поэта — «Сумерки».