Книга стихов «orientalia» как «большая форма»

Попробуем в этой главе нашей работы коротко рассмотреть основные значимые составляющие книги стихов как «большой формы», чтобы понять, как они работают в «Orientalia».

Само заглавие «Orientalia» предопределяет читательское восприятие всего сборника, как книги изобилующей восточным колоритом. Однако, далеко не все стихотворения можно отнести к чисто восточным. Об этом пишет в своей рецензии на книгу Шагинян В. В. Розанов: «Большинство стихотворений, однако, — чисто восточные, и в четырех строках «К читателю» Мариэтта Шагинян говорит: «Ориентализм собранных здесь стихов — не предумышлен; он объясняется и оправдывается расового осознанностью автора». Таковы три стихотворения — «Чеченка», «Киликиец и нумидийская принцесса», цикл стихотворений «Женщина», «Гость», «Жены султана», «Братоубийца» … Вот пример этих «Orientalia» «Розанов В. В. «Orientalia» Мариэтты Шагинян // Новое время. 1913, 24 марта, № 13 302.

Здесь, также, важно обратить внимание на указание города в предисловии к книге. Поэтесса указывает Нахичевань — город, в котором Шагинян долгие годы жила и творила. Интересным является и тот факт, что этот город в начале ХХ века являлся спорным в конфликте между Арменией и Азербайджаном.

Поскольку только одиннадцать стихотворений из всего сборника содержат в себе восточные мотивы, возникает вопрос: действительно ли главной задачей поэтессы являлось создание каталога основных мотивов восточной поэзии?

Первое стихотворение книги «Час не повторяется» своим заглавием и содержанием определяет главную тему невозвратимости времени, которая является ключом не только к сборнику «Orientalia», но и к жизни самой поэтессы. Мы рассмотрим его прежде, чем поговорим об эпиграфе ко всей книге «Orientalia», поскольку сама поэтесса помещает его перед эпиграфом.

Мариеэтта Шагинян на закате своего творчества, в 1980;м году, написала книгу мемуаров «Человек и время», имеющую подзаголовок «История человеческого становления». Из предисловия к книге мемуаров становится понятно, что время для писательницы — важнейшая категория для разговора о смысле человеческой жизни: «…ведущая сила жизни… У нас эта сила жизни проступает, как связующее дыхание, во всем, что мы сейчас создаем, и она животворит наш взгляд на прошедшее. Вот с этим живем, направляющим несением времени в себе, Времени с большой буквы…». Шагинян М. С. Человек и время. М.:Советский писатель, 1982. С. 6. Интересно, что в этой поздней книге мемуаров Шагинян можно найти прямую «старческую» параллель к первому «юношескому» стихотворению «Orientalia»: «С ужасом вижу я у части современной молодежи легкое и пустое отношение к времени; есть для него и слово, пустое и страшное, — „препровождение“… Время не резинка, время действенно». Там же. С. 48.

Сравним в стихотворении сходную мысль, выраженную на языке другого времени:

Минуты поздних сожалений, Что в этом мире горше вас?

Какая скорбь, какие пени Вернут невозвратимый час?

(9)ШагинянМ. С.Orientalia. М.: «Альциона», 1913. С. 9. Здесь и далее книга цитируется с указанием номера страницы в круглых скобках.

Способом удержать время, победить его объявляется в первом стихотворении творческая самореализация:

О, смертный, бойся страшной казни, Вина из чаши не пролей, ;

И совершенней, глубже, связней Себя в своем запечатлей.

(10).

Отметим, что уже здесь возникает характерно восточный образ жизни, как чаши с вином. Сравним, например, в двух стихотворениях Омара Хайяма.

Первое стихотворение:

Рано утром я слышу призыв кабака:

" О безумец, проснись, ибо жизнь коротка!

Чашу черепа скоро наполнят землею.

Пьяной влагою чашу наполним пока!" .

Лучше сердце обрадовать чашей вина, Чем скорбеть и былые хвалить времена.

Трезвый ум налагает на душу оковы.

Опьянев, разрывает оковы она.

Принесите вина — надоела вода!

Чашу жизни моей наполняют года, Не к лицу старику притворяться непьющим, Если нынче не выпью вина — то когда?

Да пребудет вино неразлучно с тобой!

Пей с любою подругой из чаши любой Виноградную кровь, ибо в черную глину Превращает людей небосвод голубой. Хайям Омар. Рубайат в классическом переводе Германа Плисецкого. М.: Эксмо, 2016. С. 148 — 149.

Второе стихотворение:

Дай мне влаги хмельной, укрепляющей дух, Пусть я пьяным напился и взор мой потух ;

Дай мне чашу вина! Ибо мир этот — сказка, Ибо жизнь — словно ветер, а мы — словно пух…

Нежным женским лицом и зеленой травой Буду я наслаждаться, покуда живой.

Пил вино, пью вино и, наверное, буду Пить вино до минуты своей роковой!

Чем пустыми мечтами себя донимать ;

Лучше полный кувшин до утра обнимать!

Дочь лозы — эта влага у нас под запретом, Но запретная дочка желанней, чем мать.

Те, что жили на свете в былые года, Не вернутся обратно сюда никогда.

Наливай нам вина и послушай Хайяма:

Все советы земных мудрецов — как вода… Там же. С. 175 — 176.

Композиционно сборник Шагинян выстроен таким образом, что «наставление» первого стихотворения «Час не повторяется»:

И сердце мысль одна тревожит,.

Один укор терзает нас:

Он по-иному был бы прожит, Когда б вернуть последний час!

(«Час не повторяется»).

находит свое логическое завершение в последнем стихотворении книги «Завет»:

Как лань к ручью, года бегут вперед, К истоку дней, укрытому Всевышним.

О, соблюди священный их черед, Да ни одни тебе не будет лишним!

• («Завет»)
• (56)

Отметим, что и образ лани тоже характерно восточный. Он встречается как во многих фольклорных источниках, так, например, и у того же Омара Хайама:

Рождает лань детей, и львица дремлет там,.

Где древле бражничал в кругу друзей Бехрам,.

Великий Ловчий, смерть степному зверю несший,.

Он ныне мирно спит, захвачен смертью там.Хайям Омар.Рубайат в классическом переводе Германа Плисецкого. М.: Эксмо, 2016. С. 56.

Как известно, Шагинян написала небольшую книгу о творчестве Низами — «Этюды о Низами»Шагинян М. С. Этюды о Низами. Баку: Язычы, 1981. Поэтому стоит, наверное, процитировать отрывок из его поэмы «Лейли и Меджнун», где Лейли уподобляется лани:

Людским судом любовь осуждена, И от Меджнуна спрятана луна.

От кривотолков, что кругом росли, Как загнанная лань была Лейли.Низами.Лейли и Меджнун. Филологический перевод. Баку: 1981. С. 25.

Мотив времени по-разному раскрывается на протяжении всей книги «Orientalia». Так, мы видим, что в стихотворении «Люби», лирическая героиня внушает своему возлюбленному остерегаться в период разлуки всевозможных искушений: «Ах, в минуты разлучения// Милый, взятого держись!// Сладкой мукой отреченья// В страшный час не соблазнись!»ШагинянМ. С.Orientalia. М.: «Альциона», 1913. С. 32. А в стихотворении «Разлука», любовь является своего рода «абсорбентом» времени: «Но ты, любовь, источник сладких нег,// Как океан, в себя берущий реки,// Моих времен невыполненный бег// В одном остановила человеке…//» Там же. C. 51., которое должно быть потрачено на пользу человечества: «Велел Господь моей душе, когда// В нее вдохнул божественное пламя,// Идти с людьми, идти в юдоль труда,// Исполненную днями и делами.//» Там же. C. 51. И далее: «Я Божьего завета не нарушу;// Трудов и дней я выполню наказ!// И от тебя назад взяла я душу,// Оторвала глаза от милых глаз…//». Там же. С. 52.

В стихотворении «Не надо больше» Шагинян показывает беспощадность времени, которое властно уничтожить любого рода чувства: «Любовь и грусть одним течением// Смывает времени волна…» Там же. С. 31. Душа в ее лирике, подвластна не закону Божьему, но лишь всесильному времени: «Молчу. и страшным отречением// Душа холодная полна.// … Но с прежней верой не повторит// Ни прежней бури, ни тревог» Там же. C. 31.

Еще раз оговорим, что у автора очень личное отношение ко времени. Сразу же стоит обратить внимание на то, что подобное понимание времени присуще не столько восточному, сколько западному менталитету: отношение ко времени как к чему то ускользающему, неуловимому. Об этом пишет в своей статье культуролог Е. П. Борзова «…европейский человек постоянно живет в условиях счета и расчета времени, он вынужден оценивать часть времени, жить в частичном и разделенном времени»Борзова Е. П. Восток и Запад: Сравнительный анализ культур. Труды Санкт-Петербургского государственного университета культуры и искусств, 2010. С. 299.. Автор статьи отмечает также резко противоположное понимание времени в восточном мире: «Восточные религии: и буддизм, и индуизм, и даосизм, и ислам трактуют время как вечность, как бездонный резервуар, в котором течет жизнь. Исходные мировоззренческие принципы восточных религий исходят из вечности, западный человек приходит к ней в конце жизни, задумывается о ней перед лицом смерти, что соответствует христианской эсхатологии. Таким образом, у западного и восточного человека разное восприятие времени: с одной стороны, — разделенное, с другой стороны, — целое» Там же. С. 299. .

От разговора о первом стихотворении книги перейдем к рассмотрению эпиграфа к ней. Это первые четыре строки из стихотворения Ф. И. Тютчева «Когда на то нет божьего согласья…», которое мы здесь приведем полностью:

Когда на то нет божьего согласья, Как ни страдай она, любя, ;

Душа, увы, не выстрадает счастья, Но может выстрадать себя…

Душа, душа, которая всецело Одной заветной отдалась любви И ей одной дышала и болела, Господь тебя благослови!

Он, милосердный, всемогущий, Он, греющий своим лучом И пышный цвет, на воздухе цветущий, И чистый перл на дне морском.Тютчев. Ф. И. Избранные стихотворения. М.: Директ-Медиа. С. 203.

Показательно, что поэтесса выбрала только первую строфу стихотворения, которая отображает своего рода замысел сборника. В большей части книги ее автор как раз и пишет о неукротимой, страдающей душе, которая никак не может выразить себя в полной мере.

Анализируя позднее свою жизнь в 1908;1914 годах, Шагинян вспоминала: «…дал (период) мне понимание двух двигателей души человеческой… — убеждение и веру… К убеждению приходишь через разум… К вере приходишь через сердце и чаще всего через любовь, — и вера так сильна своим прохождением через любовь, через чувство, через предрасположение всего твоего характера и темперамента, что никакие рассуждения, никакие попытки разубедить, то есть подойти к вере с инструментом разума, не могут поколебать этой веры». Шагинян М. С. Человек и время. М.:Советский писатель, 1982. С. 48.

В «Orientalia» мы видим, как автор изображает любовные чувства, над которыми ничто не властно: будь то религия, или же какие-то обыденные нормы поведения. Так, мы замечаем в стихотворении «Чужая» сюжет, в котором частично отображен взгляд о превосходстве «веры над убеждением»: «Луна как розовый орех, // Темней вина небесный полог. // За этот краткий, вольный грех// Не будет гнев Аллаха долог» Персидская луна связана с красотой, любовью, поэзией, возвышенным. Для арабо-мусульманской поэзии характерно сравнение возлюбленной с луной. Сравните, например:

«Едва ты откроешь лицо, потускнеет луна.

Сверкнула улыбка — душа моя ослеплена".

«Покрывало урони, выйди, покажись.

Из-за тучи появись, полная луна!

Я — кольцо твоих дверей, и замок, и ключ.

Верю, что в такую ночь милая — одна". (ХафизШирази).

«Коль с лица покров летучий ты откинешь, моя луна, Красотой твоею будет слава солнца посрамлена». (Саади).

«Я лунной ночью ждал свидания с Луной, Гляжу, идет она. О, сердце, что со мной?

Глаза к земной Луне, потом к луне небесной…

Небесная луна померкла пред земной". (О. Хайям).

В суфийской поэзии есть нечто похожее. Любовная лирика суфиев сконцентрирована на изображении внешних черт женщины/возлюбленной. Им свойственно отмечать в своих стихотворениях луноликость и черные косы.

«Мои глаза ослепнут Если не будет твоего лика, подобного луне, чтобы смотреть на него.

Что делать мне с посохом,.

Который должен бы вести меня?" (Руми). В этом стихотворении изображена восточная женщина, которая нарушает морально-этические нормы поведения — изменяет супругу: «Цветет миндаль в моем саду,/ Мой господин давно в Багдаде…/ Ты захотел — я и иду,/ Печальный брат, к твоей ограде»ШагинянМ. С.Orientalia. М.: «Альциона», 1913. Там же. С. 29. Это резко контрастирует с понятием нравственности у традиционно восточной женщины, которое является главным и основополагающим: «Идея нравственности и морали является доминантой в иерархии ценностей мусульман. Человеческое достоинство, честь и репутация, хорошее мнение окружающих, верность семье, ее традициям первичны, личностные же интересы вторичны»Борзова Е. П. Восток и Запад: Сравнительный анализ культур. Труды Санкт-Петербургского государственного университета культуры и искусств, 2010. С. 305.

Стихотворение «Люби», содержит в себе идею в какой-то мере противоположную идее стихотворения, поставленного в эпиграф к книге: «Но над сердцем воля Божья // Не вольна и не права: // Никогда не станут ложью// Богом данные слова»Шагинян М. С.Orientalia. М.: «Альциона», 1913. Там же. С. 32.. Сравните с тютчевским: «Когда на то нет Божьего согласия…».

Понимание души и Бога у Шагинян разнится от традиционно восточного, в частности от мусульманского. В приведенных выше строчках стихотворений заметно, что героиня свободна в своих действиях, способна поступать по велению сердца. Подобная «свобода» души не характеризует образ восточной женщины: «в исламском контексте свобода выражается через подчинение воле Аллаха. Быть мусульманином — значит подчиняться Богу, выполнять его волю, здесь не может быть свободы, а только самоподчинение»Борзова Е. П. Восток и Запад: Сравнительный анализ культур. Труды Санкт-Петербургского государственного университета культуры и искусств, 2010. С. 305. .

Сравним также в стихотворении «Роковые странствия», в котором рассказывается о неизбежности душевных мук: «Судьбы узоры однообразны,//Узлов не путая своих,// Проводит души сквозь соблазны// Все тех же странствий роковых… // И вновь любя, и вновь теряя, // И отрекаясь, и греша, Я неизбежно повторяю//Твой путь, ушедшая душа!» Там же. С. 42. .

Ряд стихотворений книги демонстрирует, как поэтесса пытается отобразить себя во времени через любовные страдания души, которая вопреки всем законам, следует зову любви. Но эти душевные порывы к концу книги обрываются и уже в стихотворении «Разлука» мы видим, как на смену любви и страданию приходят труд и творчество: «Душа ушла не для игры и горя, Но от игры и горя — для труда» там же. С. 51.

Таким образом, можно сразу же отметить, что такой взгляд на время, Бога и душу очень далек от традиционно восточного представления. Восточное подчинено у Шагинян личному и современному.

Немаловажно отметить, что в нашей книге есть стихотворение «Обида», которое сопровождается эпиграфом «И снова розы будут цвесть…» — строка из стихотворения Ф. И. Тютчева «Сижу задумчив и один…». Данное стихотворение любопытным образом соотносится с книгой «Orientalia», поскольку в этом стихотворении раскрывается одна из основных тем сборника — неумолимый поток времени. Человеческая жизнь уподобляется кратковременному существованию цветка:

И снова будет все, что есть,.

И снова розы будут цвесть, .

И терны тож…

Но ты, мой бедный, бледный цвет,.

Тебе уж возрожденья нет,.

Не расцветешь!Тютчев Ф. И. Полное собрание сочинений и писем: В 6 т. / РАН. Ин-т мировой лит. им. М. Горького; Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом); Редколлегия: Н. Н. Скатов (гл. ред.), Л. В. Гладкова, Л. Д. Громова-Опульская, В. М. Гуминский, В. Н. Касаткина, В. Н. Кузин, Л. Н. Кузина, Ф. Ф. Кузнецов, Б. Н. Тарасов. — М.: Издат. центр «Классика», 2002. 206.

В стихотворении также раскрывается тема любви. Лирический герой пишет о чувствах, о минувшем счастье. Но эти чувства не вечны, как и сама человеческая жизнь.

Ты сорван был моей рукой,.

С каким блаженством и тоской,.

То знает Бог!..

Останься ж на груди моей,.

Пока любви не замер в ней.

Последний вздох Там же. С. 206.

Таким образом, мы видим, что Мариэтта Шагинян в свой книге наряду с восточными образами поднимает ряд актуальных для нее вопросов. Значимые темы в ее книге — тема времени и души. Для нее приоритетно изобразить не просто восточную женщину, а современную женщину в целом.

Образ лирической героини и лирического героя в книге Мы попытались показать, каким образом первое стихотворение книги «Orientalia» и эпиграф к ней задают общую концепцию книги. Теперь попробуем понять, как в эту общую картину вписываются восточные мотивы, и какую роль они играют в книге Шагинян.

Представим здесь детальное описание мотивов, связанных с лирической героиней и лирическим героем книги, разбив все эти мотивы на следующие тематические группы:

• а). как героиня и герой называются в стихотворениях;
• б). детали ее и его облика;
• в). ее и его одежда;
• г). окружающие ее и его предметы в комнате;
• д). окружающие ее и его предметы в городском и природном мире.

Начнем с образа героини: шагинян восточный мотив.

• а). «я» (13) — я («чеченка») (14−16) — дева Востока, рабыня, злая царевна (17−18) — дочь (19−20) — «я» (21) — «дева кроткая» (22) — «Святая мать, о мать вдвойне» (23) — «я» (25) — я (26) — дочь шейха (27) — я (29) — я (30) — я (31) — я (34−35) — я (40−41) — я (45) — подруга (46) — я (51−52) — …
• б).

лицо («Я побледневшего лица») (16); («И обращает знойное око/ Под насурмленной тенью ресниц…») (17); («Глядит задумчивая ночь/ Из-под раздвинутых бровей») (19); («И улыбается ему/ Прохладой глаз полузакрытых») (23); («Она бледна; по нежной коже,/ Блестя, бежит жемчужный пот») (23); («Невинно приподнимет бровь/…/ В него блеснет горячим оком») (27);

Рот («Жарок рот мой») (13); («Твой поцелуй замкнул мои уста») (21); («Твои улыбки ускользающи,/ Как месяц в волнах среброликий./ Твой робкий рот, едва лобзающий,/ Нежней и цепчепавилики») (22); («Губа прикушена… И тот,/ Кто дал ей боль, склонен у ложа») (23);

Волосы («Ее коса нежней стократ/ Руна пушистого овцы») (20);

Грудь («Грудь белее пены») (13); («Круглей чем розовый мускат/ Ее невинные сосцы») (20); («К ее груди с гортанным криком/ Припал горячий сосунец») (23);

Плечи («Ах, как сладко плечу приютиться/ У навеки родного плеча») (24);

Руки («Пахнут руки чабрецом и тмином» (13) — «моей загорелой руки» (15); («Бог дал мне жизнь, тебя, кто всех дороже;/ В Его руке — твоя с моей сплелись») (21);

в). Чадра («От них не спрячу под чадрою») (16);

Платок (Под вой ветров, повязана платком") (25); («Томный шелк шуршит и прячет/ Затаенные желанья) (28);

Пояс платья («Я лениво расстегнула пояс») (13); («Сюда, за шелковый кушак, / Вложи трепещущие руки») (29);

Свадебный наряд («Ей легче пуха полотно/ И шелк для праздничных одежд») (19);

Сандалии («Я ремни спустила у сандалий» (13);

г).

Ложе («Для тебя давно покрыто ложе») (13); («Чтоб Он помог принять тебя на ложе») (21);

Покрывало («Золотистой шкурой леопарда»); («И муж целует покрывало…») (23);

Вино («Для тебя давно таят кувшины // Драгоценный сок желтей топаза») (13);

Фрукты — гранаты («Розовеют тусклые гранаты») (13), дыня («Ломти дыни ароматно вялы») (13), персик («Нежный персик») (13);

Книги («Лжет Коран, лукавит Аверроэс»);

Дом («Приводит гостя в свой шатер») (27); («В бахраме шатра играть») (30);

Атрибуты домашнего уюта («Скромный ужин я готовлю/ У родного очага») (26); («Подай воды, зажги смолу/ И, поведи его к столу»)(27); («И вот для гостя стол украшен/ Трещит смола. Меж разных брашен/ И меж цветами, стоя в ряд,/ Уже светильники горят»)(27).

Коврик («На циновке меж рабынями/ Сладко спят отец и мать»)(30);

Ларец («Мой ларец резьбой украшенный») (30);

Свеча («Там, в голубой исповедальне,/ Ночной монах зажег свечу») (45).

д).

Небо (верх): луна («Гляжу на месяца дугу») (16); («Лунный серп двурогий») (21); («Луна как розовый орех») (29); («Тень от месяца легла») (30); небо («Темней вина небесный полог» (29); («И у Господнего предела/ моргнула первая звезда»);

Растительный мир: Растения — нард («сладок запах нарда») (13); растения («Меж кустами кизила») (14); цветы («Наш садик розами зарос») (19); растения («Гудит трава за розовым плетнем»); растения (А у самого обвала, / В барбарисе час спустя") (26); деревья («Цветет миндаль в моем саду») (29); деревья («Колышет кружево дерев») (45); деревья (Взгляни туда, сквозь кружева черешен") (21);

Животный мир: лошадь («Вороного каробаха/ Я веду за повода») (14); птица («Ночь. Допела последняя птица») (24); (Клубится ль пыль? Зовет ли муж свистком/ В степи коней? Не ржат ли наши кони?") (25); (В роще дикую козулю/ Им убило наповал") (26); (Уж кукушка куковала,/ Ползал ящер, шелестя…") («Горе — птица кочевая — / В нем не вьет себе гнезда») (45); («С горы торопятся стада») (45);

Дом: дом («Свист ковыля, трубы зловещий стон/ Треск черепиц и стук разбитой ставни») (25);); ограда («Печальный брат, к твоей ограде») (29); факел («И пробегают факелов алых/ Пятна по глади каменных плит») (17);

родник («Вот зов муллы, другой и третий…/ От родника иду я прочь») (16). чаша («В дорожную чашу холодной воды родника») (15);

Лирическая героиня (восточная женщина) в большей части стихотворений представлена от первого лица. Образы, связанные с героиней явно тяготеют к двум полюсам. Первый и наиболее явный — эротика. Это в полной мере изображено во втором стихотворении книги, которое изобилует восточными атрибутами «Полнолуние» (13). Лирическая героиня, в ожидании гостя, описывает себя следующим образом: «Жарок рот мой», «Грудь белее пены», «Я лениво расстегнула пояс», «Я ремни спустила у сандалий», в стихотворении «Возлюбленная» (22): «Твои улыбки ускользающи, // Как месяц в волнах среброликий. // Твой робкий рот, едва лобзающий, // Нежней и цепчепавилики». В стихотворении «Чужая» (29) тоже очевидны желания героини: «Сюда, за шелковый кушак, / Вложи трепещущие руки». Свой проступок героиня маркирует какими-то характерно восточными предметами: «От них не спрячу под чадрою // Я побледневшего лица» (16), («Томный шелк шуршит и прячет/ Затаенные желанья) (28). В стихотворении «Невеста» (20), которое представлено не от первого лица, а от героя (отца) мы видим следующее описание своей дочери: «Круглей чем розовый мускат/ Ее невинные сосцы», «Ее коса нежней стократ/ Руна пушистого овцы». Но, также важно отметить, что этот чувственный образ соседствует с другой ипостасью лирической героини. Этот образ связан с домашностью, бытом, уютом. В том же стихотворении «Полнолуние» (13) героиня представлена хозяйственной и гостеприимной: «Для тебя давно покрыто ложе //Золотистой шкурой леопарда», «Для тебя давно таят кувшины // Драгоценный сок желтей топаза», «Розовеют тусклые гранаты», «Ломти дыни ароматно вялы» и т. д. В стихотворении «Перед бедою» (26) героиня в ожидании супруга готовит еду: «Скромный ужин я готовлю/ У родного очага». В стихотворении «Невеста» (21) представлена благочестивая девушка, которая молится Богу перед брачной ночью: «Чтобы он помог принять тебя на ложе // Ему молюсь, — молись Ему и ты». А в стихотворении «Мать» (23) героиня представлена в момент появления ребенка: «В часы томлении великом // Текут, текут… и наконец // К ее груди с гортанным криком // Припал горячий сосунец». Мы видим, что грудь, как эротический образ сменяется у Шагинян образом груди, как символом материнства.

Эти два противоположных полюса в образе лирической героини, представление восточной женщины с одной стороны чувственной, легкомысленной и, одновременно, с другой стороны богобоязненной и хозяйственной в некоторой степени коррелирует с тем, о чем мы уже говорили в первом разделе этой главы. В книге описывается поворот лирической героини от эротики к быту и материнству.

Интересно отметить, что в «Orientalia» восточный образы причудливо соседствуют с не восточными, христианскими. Так, например, происходит в стихотворении «Молитва» (45): «Там, в голубой исповедальне, // Ночной монах зажег свечу// За нашу встречу, друг мой дальний, // Слова молитвы я шепчу». Свеча и монах в этом стихотворении отсылают нас к христианской традиции. В стихотворении «Роковые странствия» (42) также присутствует образ, скорее, христианского храма: «Ты строишь храм своим потерям». Стихотворения «К Армении», «Славянам освободителям» и «Воскресенье» в принципе никакого отношения к мусульманскому Востоку не имеют.

В этой части работы нам важно провести параллель образа восточной женщины в классической восточной поэзии с образом лирической героини у Шагинян. Прежде чем мы перейдем к разбору, выделим две основы, которые составляют образ восточной женщины: внешний и внутренний мир (характер героини).

К внешнему миру женского образа относится описание ее облика, черт лица и т. д. Известно, что на Востоке женщинам положено одеваться в хиджаб, чтобы не привлекать взоры посторонних. Неприкрытой частью остаются только глаза. Поэтому выразительность глаз и энергетика взгляда являются важнейшей частью образа восточной женщины.

В газелях Саади Ширази мы находим яркие слова, характеризующие взгляд женщины:

В зерцале отражен прекрасный облик твой.

Зерцало чисто, дивный лик пленяет красотой.

Как драгоценное вино в прозрачном хрустале, В глазах блистающих твоих искрится дух живой.

Хмельная, опьяненная, луной озарена,.

В шелках полурасстегнутых и с чашею вина Лихой задор в глазах ее, тоска в изгибе губ,.

Хохочущая, шумная, пришла ко мне она. (ХафизШирази).

Лик твой — день, с ним и локоны в дружбе всегда, Роза — ты, а в шипах — разлученья беда.

Твои кудри — кольчуга, глаза — словно копья, В гневе ты — как огонь, а в любви — как вода! (Омар Хайям).

У нашего автора мы тоже находим образ глаз восточной женщины, который словно огонь прожигают взглядом: «Невинно приподнимет бровь/…/ В него блеснет горячим оком» (27); «И обращает знойное око/ Под насурмленной тенью ресниц…» (17). Также, в книге довольно часто встречается образ луны и образ розы, которые символизируют возлюбленную/женщину в арабо-персидской поэзии (о чем мы уже писали выше). В стихотворении «Чеченка»: «Над чашей с водою тряхнула я розою пышной, — // И розовой пеной до края покрылась она» (15), «Твои улыбки ускользающи,/ Как месяц в волнах среброликий» (22). «У Хафиза, величайшего поэта Востока, оказавшего влияние на всю мировую культуру, мы читаем следующие строки:

Шаловливая пери, турчанка в атласной кабе, Ты, чей облик — луна, чье дыханье — порыв, чей язык — лезвие". Балтанова Г. Мусульманка в поэзии / Г. Балтанова // Минарет. 2006. № 1 (8).

Страсть к тебе порвала одеяние роз, В аромате твоем есть дыхание роз.

Ты нежна, блестки пота на шелковой коже, Как роса в чудный миг раскрывания роз! (Омар Хайям).

У тюльпана ты цвет свой пурпурный взяла, Тебе лилия юности суть отдала.

Была роза, она на тебя походила ;

Передав тебе жизнь, она робко ушла. (Омар Хайям).

Важнейший атрибут, который сопровождает образ женщины — чаша с вином. В поэзии суфиев вино было мистическим напитком, которое помогало постичь истину. У Омара Хайяма можно увидеть следующие строки: «Я пью вино из рук любимой, И не стану мечтать я о большем». В статье Т. И. Смирновой и М. Меробовой написано: «На Востоке пить вино из рук женщины значит — довериться ей полностью, считать ее своей частью»Смирнова Т. И., МеробоваМижгона.Образ женщины в произведениях М. Ю. Лермонтова, в газелях ХафизаШирази и в Рубаях Омара Хайяма. Екатеринбург: УрФУ. C. 123. Так, в женщине видели опору и защиту. Шагинян также использует вино как один из элементов домашнего уюта своей лирической героини: «Для тебя давно таят кувшины // Драгоценный сок желтей топаза» (13).

Что касается внутреннего мира героини, который представлен нам в книге Шагинян, он в некоторых моментах соприкасается с традиционным представлением женщины в восточной поэзии. Такой же страстный, ветреный образ мы видим у Хафиза:

Хмельная, опьяненная, луной озарена,.

В шелках полурасстегнутых и с чашею вина Лихой задор в глазах ее, тоска в изгибе губ,.

Хохочущая, шумная, пришла ко мне она. (ХафизШирази).

Но в большей части женский образ представлен как холодный, непреступный и недосягаемый.

Клянусь я жизнью, что Суад ушла, чтобы казниться мукой.

Она хотела испугать влюбленного в нее разлукой. (Имруулькайс) Что делать, Лейла, посоветуй: кричать иль ждать наград?

Но терпеливого бросают, болтливого — бранят. (Маджнуну).

В груди моей сердце чужое стучит, Подругу зовет, но подруга молчит.

Его истерзали сомненье и страсть,-;

Откуда такая беда и напасть?

С тех пор как я Лейлу увидел, — в беде, В беде мое сердце всегда и везде!

У всех ли сердца таковы? О творец, Тогда пусть останется мир без сердец! (Маджнуну).

Ночь пришла меня баюкать, но забыться я не мог, Тень любимой мне предстала, сердце сжалося в комок.

А когда сказал я милой: «О души моей рассвет, Будь щедра со мною!» — скрылась, не сказав ни «да», ни «нет».

Дай же мне забвенье, Абда! Я пока еще не тень И не умер, хоть от страсти умираю каждый день.

Так ослаб и похудел я, что, когда к тебе пойду, Может статься, и от ветра по дороге упаду.

Но смеется над любовью безответною судьба, Нацепив ошейник с меткой на меня, как на раба. (Башшар ибн Бурд).

В заключении этой части нашего разбора можно отметить, что женский образ у Шагинян в основном схож с традиционным восточным на уровне внешних характеристик. Изображение внутреннего мира, чувств во многом несхожи, так как восточные поэты несколько иначе видят женщину.

Кроме того, мы опять видим, что в художественное задание книги, кажется, не входило дать последовательную и полную картину жизни восточной женщины. Шагинян пишет, в первую очередь, о себе и мусульманское-восточное в ее мире легко уживается с христианским, а отсылки к древним традициям с вполне эмансипированным, современным взглядом на жизнь.

Теперь по той же схеме представим детальное описание мотивов, связанных с лирическим героем.

а).

Гость"Гость желанный, гость случайный" (14); «Вот гость. Прими его почти» (27) «Развесели скитальца лютней» (27); «И вот для гостя стол украшен» (27); «Гость молчалив. Дочь шейха тоже» (27);

Путник «Пей, путник, да будет вода тебе слаще вина» (15);

Рыбак «Лодку причалил твой рыболов» (17);

Разбойник «Свяжет разбойник…» (18);

Он (Он мог бы жить, не согреша" (34); «Он руку гневную с копьем // Поднять осмелился на брата» (34); «А он, несчастный сын отца // Он проклял жребий человечий» (34); «Проходил он мимо стражи спящей»);

Я (36−37) ;

Муж «Муж в отлучке… Дождь и стужа» (26);

Друг «Друга нет — и по миру маячу» (40);

б).

Лицо — «С его ланит сгоняя кровь» (27);

Нога — «Он от ходьбы себе натер,// Взгляни сюда — какую рану!» (27).

в).

Плащ «По плащом, в вечерний час урочный» (40); тюки — «Звонкое злато в тюки тугие // Свяжет разбойник…» (18);) оружие — «Он руку гневную с копьем // Поднять осмелился на брата» (34).

г).

«И пробегают факелов алых // Пятна по глади каменных плит…» (17); стол — «И вот для гостя стол украшен» (27);

д).

море — «Ветер над морем носится гневно, // Крутит и гребни валов» (17); «А за мной волну растрескивая // Свищет ветер звонкий» (37);

судно — «У меня фелюга видывала» (36); «Во весь дух я гнал, отчаливая, // Парусную шлюпку» (37); «Белый парус вздулся вздрагивая» (37); канат «Над бортом канат натягивая» (37); весло «Я гребу, весло вытаскиваю» (37).

деревья «Под сенью кедра и оливы» (34 «За этим часом. Дол и горы, // Казалось ждали с вышины» (34);

растения «С тех пор лишь финик и шашла» (35);

Шалаш — «В тени родного шалаша» (34);

Луна «В тучах золотом поблескивает // Полумесяц тонкий» (36);

чаша — «Из чаши напился он, сдунувши к самому краю, // С воды, словно бабочек, сдунув мои лепестки» (15);

Лирический герой в книге занимает гораздо меньшее место, поскольку главную роль играет образ женщины. Образ героя встречается в следующих стихотворениях: «Чеченка» (14−16), «Киликиец и нумидийская принцесса» (17), «Сватовство» (19), «Гость» (27) «Братоубийца» (34), «Лодочник» (36), «Обида» (40), «Вечное» (46). Через героя ярче и многообразнее раскрывается лирическая героиня. Любопытным образом изображены функции героя. В двух стихотворениях «Киликиец и нумидийская принцесса» и «Лодочник» главный герой выступает в роли похитителя девушки/невесты: «Будешь рабыней, злая царевна // Рим отшлифует темный алмаз» (18), «Я гребу, весло вытаскиваю, /// Да кричу татарам: // - Ой, не дам, не дам вас ласковую, // Ей не жить со старым!» (37). Такого рода практика была весьма распространена среди восточных народов. В этих стихотворениях героиня выступает в качестве трофея: «А уж как чадрою шалевою // Повязав голубку, — // Во весь дух я гнал отчаливая, // Парусную шлюпку…» (37), «Слышишь ли клики с каменных башен? // Ждет Киликия новых добыч» (17).

Мотив похищения, который встречается в двух стихотворениях Шагинян также довольно распространен. Из книги «Любовная лирика классических поэтов Востока» мы находим, что «Стихи Имруулькайса о любви удивительно непосредственны и обаятельны. Он восхищается земной красотой, прелестями возлюбленной, радостно и подробно описывает ее внешность, воспевает свои любовные подвиги — тайные ночные свидания, похищения красавиц, учинявшиеся наперекор строгим и жестоким семейно-родовым нормам и запретам"Любовная лирика классических поэтов Востока. / Переводы с арабского, персидского, турецкого. /Сост. и вступ. ст. М. Курганцева, Иллюстрации Р. Халилова. М.: Правда, 1988.

Вторая и не менее важная составляющая образа героя в книге — гость/путник. Этот образ встречается в стихотворения «Чеченка» и «Гость». Через эту роль странника раскрывается важная черта лирической героини — ее гостеприимство: «Вот гость. Прими его почти», «Развесели скитальца лютней», «И вот для гостя стол украшен», и чувственность: «И, тайной нежностью тревожа, // Невинно приподнимет бровь, // Посмотрит вбок… но ненароком// В него блеснет горячим оком» (27).

Образ странника довольно часто встречается в восточной поэзии. Из статьи «Суфийские смыслы восточной поэзии» есть следующее определение: «Странник, путешественник — суфийский наставник. Чтобы стать причастным к Высшей Мудрости, истинный суфий идет на многие жертвы, избирая путь „жалкого и нищего“ странника».

Пусть не прельстят тебя мирские наслажденья И краткосрочные желания, плененье.

Идя по Жизни, стань же Странником Пути, Чтоб цветом Мудрости однажды расцвести. (О. Хайям).

Я подойти не отважился, как странник, кружил вкруг нее.

Она, что луна поднебесная, вершила круженье свое, Плащом своим заметаючи следы верблюжьих копыт, Тревожась, что обнаружит их настойчивый следопыт. (Ибн аль-Араби).

Может, любимая вдруг на веселом пиру Странника вспомнит и мысленно скажет: «Прости?*.

(Хафиз).

В стихотворении «Братоубийца» герой изображен в роли убийцы, за которым стоит его спутница. Лирическая героиня в этом стихотворении предана своему возлюбленному, не смотря на его преступление, и готова идти на любого рода жертвы: «Отвержен он. Я с ним ушла, //Как он, отверженной и нищей. // С тех пор лишь финик и шашла // Нам, бесприютным, служат пищей» (35).

Заключение

Книга стихотворений «Orientalia», изданная в 1913 году, принесла большую популярность армянской поэтессе Мариэтте Шагинян. Заглавие книги «Orientalia» предопределяет читательское восприятие всего сборника, как книги изобилующей восточным колоритом.

В предисловии к этой книге она писала: «Ориентализм собранных здесь стихов — не предумышлен; он объясняется и оправдывается расовой осознанностью автора». Однако, наряду со стихотворениями с исключительно восточной окраской есть и другие. Анализируя книгу стихов, как «большую форму», мы отметили его философскую составляющую. Тема времени и души, отмеченная в эпиграфе и в первом стихотворении задают общую концепцию всей книги. Мотивный анализ восточных стихотворений позволил сделать вывод о том, что для Шагинян значимо было через восточный образ рассказать одновременно как о себе, так и о современной женщине.

Вопрос о том, почему именно ей — писательнице армянского происхождения важно было затронуть тему мусульманского востока, в некоторой степени объясняется политической обстановкой в начале ХХ века. К этому положению нас ссылает предисловие к книге, отмеченное городом Нахичевань. На тот период времени Нахичевань являлся спорной территорией между Арменией и Азербайджаном. Желание поэтессы писать не от лица армянки, а от лица восточной женщины, возможно, объясняется ее стремлением «преодолеть» конфликт между двумя государствами.