Владимир Михайлович Конашевич

Владимир Михайлович Конашевич (1888 — 1963) — книжный и станковый график и рисовальщик. Первая детская книжка с картинками художника: «Азбука в рисунках Вл. Конашевича» (1918). К лучшим, самым значительным созданиям В. М. Конашевича в детской книге принадлежат: С.Маршак. Пожар (1923), Дом, который построил Джек (1923), Ш. Перро Мальчик с пальчик (1923), П.Ершов. Конек горбунок (1924), К.Чуковский. Муркина книга (1924), Мухина свадьба (1924), С.Маршак. Петрушка-иностранец (1927) и т. д.

Родился Владимир Михайлович Конашевич 7 (20) мая 1888 года в Новочеркасске, который был в то время главным городом Области Войска Донского. В семье Конашевичей жило предание, что происходят они от гетмана Петра Конашевича-Сагайдачного. В начале XVII века он во главе казацкого войска сражался с турками и татарами, потом поддерживал дружбу с польским королем против России, но к концу жизни, выполняя волю казачества, искал союза с Москвой. Времена были давние, степень родства с гетманом неизвестна, но в доме долго хранился серебряный кубок с изображением короля Сигизмунда III; полагали, что он был пожалован в свое время гетману. Мальчика, конечно, занимала эта легенда. Семья же будущего художника была скромной интеллигентной семьей. Отец, Михаил Доме-тиевич Конашевич, по образованию межевой инженер, служил в Крестьянском банке. Ему не раз приходилось менять службу, переселяться на новые места. Старая Москва, поездки летом в башкирские степи, потом жизнь в тихом Чернигове — все это сохранилось в памяти будущего художника.

Там, в Чернигове, пробудился у него интерес к искусству, Конашевич учился игре на скрипке, позже увлечение музыкой едва не возобладало над желанием стать художником. В реальном училище, куда он перешел из первого класса гимназии, более всего мальчика привлекла математика, которая представлялась ему чем-то удивительно стройным, ясным и красивым. Потом это стало убеждением: «Художник не может не любить математики… Без нее в искусстве ничего не построишь «. С тринадцати лет Конашевич начинает систематически заниматься рисованием.

Еще в последних классах реального училища Конашевич твердо решил посвятить себя искусству. «У меня наступила „художественная горячка“. Рисую большей частью углем и мелом на цветной бумаге; интересная вещь, напоминает пастель. Рисую чаще портреты… На будущий год, верно, встретимся с тобой в академии, ибо это единственная оставшаяся мне дорога», — делился он своими планами с двоюродным братом Л. В. Рудневым (впоследствии известным архитектором), который был в то время уже студентом петербургской Академии художеств. Но потом планы эти несколько изменились, и вместо Петербурга решено было ехать в Москву, в Училище живописи.

Художник имел определенные пристрастия в искусстве: «К мудрому Сезанну, к Ван Гогу, великая искренность которого меня потрясла; наконец к Марке, которого никто из моих товарищей как-то не оценил тогда вполне».

Впечатления эти, однако, не сказались прямо в работах Конашевича. Сам он предпочитал коричневые краски, писал без ярких тонов («. .почему в серых тонах? Может быть, отчасти из протеста. Против радуги неоимпрессионистов»). Преследовал больше точность рисунка. Как можно вернее пропорции, как можно точнее форма. Без всякой красивости — скупо, иногда одной линией: «без светотени, которую я никогда не понимал». Такой метод рисования следовал заветам Серова, требовавшего, по словам Н. Ульянова, от своих учеников, «чтобы не было никаких фонов, никакой тушевки. Голый рисунок — и больше ничего!». На рисунок Конашевич делал главный упор и в живописных этюдах. «Вы как Гольбейн: как прорисовали, так и не сдвигаете уже в живописи ни одной черты, — сказал мне как-то С. В. Малютин, бывший нашим профессором в мастерских». И в самом деле, Конашевич выяснял на холсте форму углем, а потом уже писал маслом, редко изменяя первоначальный рисунок.

Его влекло к большим размерам, модель он всегда писал в рост, в натуральную величину. Особенно интересовало его лицо и фигура человека. «В школе я считал себя портретистом, может быть не без влияния Серова, которого любил очень… «. Об этом говорит и единственная сохранившаяся работа Конашевича того времени — портретный этюд Анны Петровны Скрябиной (1912). Большой рисунок углем, слегка подцвеченный пастелью, еще по-ученически робкий, он выполнен, однако, в благородной, артистической манере, с тем тонким вниманием к модели, которое ближе всего напоминало портретные рисунки Серова.

Сказку Конашевич мог трактовать по-разному. Думается, не одним лишь различием сюжетов объясняется различие иллюстраций к двум книжкам братьев Гримм «Горшок каши» и «Храбрый портной». Исполнение рисунков к ним разделяют два года, но для художника, талант которого был особенно подвижен как раз в последнее время, это большой срок.

«Горшок каши «- одна из самых прелестных книжек Конашевича. Мир этой книжки очень радостный, светлый, краски ее звонкие, чистые. Сказка разрисована с такой чарующей легкостью и наивной, почти детской верой в необычное, что в реальности происходящего невозможно усомниться. Девочка с волшебным горшком каши, спешащая домой, потом «море разливанное» каши, и уже весь город залит ею, все поглощены этим удивительным пиршеством. Множество уморительных подробностей, вовсе не присутствующих в тексте, как всегда, придуманы художником, чтобы позабавить ребенка. Конашевич прекрасно понимал, что как раз они, эти «мелочи-подробности сказки создают сказочность, таинственность» (говоря словами писателя Алексея Ремизова). Так и эту сказку братьев Гримм художник иллюстрировал разнообразными то мелкими, то крупными, но везде затейливо-повествовательными рисунками.

Иное дело — «Храбрый портной». Здесь уже на обложке нас встречает фантастический единорог, огромный великан предстает на других рисунках. Все это выглядит в книжке не очень страшно: ведь Храбрый портной, на кушаке которого вышито «Когда злой бываю, семерых убиваю «, неизменно присутствует в иллюстрациях. Но цветовая гамма рисунков напряженней, драматический эффект этой книжки сильней, чем предшествующей. Может быть, здесь сказалось то, что Конашевич рисовал «Храброго портного «во время короткой паузы в работе над пушкинскими сказками.

После того, что достиг Конашевич в рисунках к английским, французским, польским народным песенкам, в иллюстрациях к русским сказкам В. Даля, после того, как художник так обновил и освежил свое прочтение поэзии Маршака и сказок Чуковского, ему предстояло еще более серьезное испытание: иллюстрировать сказки Пушкина.

Конашевич сталкивался с пушкинскими произведениями и раньше: когда-то, в начале своего творчества, он иллюстрировал «Сказку о рыбаке и рыбке «, но там он был еще робким оформителем, в 1936 году Конашевич сделал рисунки к «Евгению Онегину», однако не вышел в них 242 за пределы изысканного графического сопровождения романа. К сказкам Пушкина он обращался и позже, но и эти иллюстрации не были значительны в биографии мастера. Пушкинская тема не звучала у Конашевича с таким постоянством, как у Фаворского. И все же она, может быть и не до конца осознанно, жила в Конашевиче, иначе он бы не добился такого результата в своих последних иллюстрациях к сказкам Пушкина.

У каждого читателя свое ревнивое отношение к Пушкину, и немало мастеров уже рисовали эти сказки, редко достигая успеха. Все это Конашевич отлично знал. В одном из писем он признавался: «Мне предстоит иллюстрировать сказки Пушкина. Я очень боюсь этой работы. Никогда мне не давалась работа с таким трудом, много эскизов, много отходов и совсем нет уверенности, что я делаю то, что надо». Он даже готов был отказаться от этого труда.

Но встреча с пушкинскими сказками была и неизбежна. Кто, как не он, должен был взяться за это. И решившись, Конашевич отнесся к этой работе со всей серьезностью. Казалось, художник мог изящно и со своей всегдашней выдумкой обрамить пушкинский текст, подобно тому, как сделала Т. Маврина — художница «Руслана и Людмилы» и «Сказки о мертвой царевне». Но Конашевич не пошел по этому пути. Он решил прочесть Пушкина как иллюстратор. Страничная иллюстрация, чаще всего даже разворотная иллюстрация — вот основная форма его рисунков. Художник захотел увидеть и представить нам мир пушкинских сказок в больших сценах, в главных сюжетах, в образах героев.

Первая из этих книжек — «Сказка о царе Салтане» — торжественно-нарядна. Художник хотел еще текст окружить рамками (это видно по эскизам), чтобы страницы выглядели более нарядными, напоминали бы старинные рукописные книги, а орнаменты, перекликались бы с рукоделием тех народных мастериц, которые рассказывали эти сказки. Потом Конашевич отказался от этой мысли, ему вполне хватило иллюстраций, чтобы выразить народный дух, создать красивую книгу. Сказочный кораблик, рельефно выступающий на черном фоне суперобложки (в эскизе он был на титульном листе), разрисован наподобие теремка и увлекает нас в книгу. Иллюстрации представляют собой ряд сказочных композиций, неторопливо сменяющих друг друга. Художник хочет остановить внимание зрителя замедленным ритмом сцен, настроить на особый лад, заставить нас всмотреться в эти «деревянные сказочные города, затейливые хоромы, дураковатых царей, румяных красавиц и выжиг-старух «. Так говорит об этих рисунках К. Г. Паустовский, шутливо замечая при этом, что «Пушкин, наверное, рассмеялся бы, разглядывая их».

Конашевич всегда был декоративен в своих рисунках, но здесь какая-то особенная, если можно так выразиться, графическая резьба, фигуры сильно оттушеваны с одной стороны и выглядят рельефными на белой странице. Конашевич — тончайший колорист: контраст белого, чуть тронутого розовым, нежного лебедя с черным коршуном здесь особенно драматичен. Привлекателен Гвидон, он поистине прекрасен — этот молодой сказочный герой.

«Сказка о Золотом петушке» выглядит иначе. Она смущала художника своей мрачностью. «Рисунки (к „Золотому петушку“) на „Царя Салтана“ мало похожи, — писал он С. М. Алянскому. — „Сказка о Золотом петушке“, если ее лишить сарказма и эпичности, была бы совсем мрачной. Сначала погибают два сына царя Дадона и две рати. А кончается сказка не свадьбой, как принято, а двумя смертями: исчезают Дадон и Звездочет. Да еще и Шамаханская царевна исчезает!.. Но, конечно, я избежал мрачности. У меня действуют массы: войско и народ».

В самом деле, в иллюстрациях к «Сказке о Золотом петушке» нарисована масса народа, целое стрелецкое войско, охарактеризованное необычайно живо. Все рисунки расположены по нижнему краю страницы, и мотив движения, наподобие фриза, тянется по всей книге. Топот рати, бряцание оружия не смолкают. И надо всем парит в громадном иссиня-черном облаке Золотой петушок. Он здесь предвестник несчастья, символ. Как у Пушкина. «Принято считать, что в пушкинской сказке петух — живой, — заметила однажды Анна Ахматова. — Однако стих „Вдруг раздался легкий звон“ (полет золотого петушка) как будто противоречит этому».

Имя Владимира Михайловича Конашевича теперь уже широко известно. Его знают по великому множеству детских книжек, которые он своим талантом поднял до высокого искусства, его знают как иллюстратора классики и ранней советской литературы. Известен он и как мастер рисунка, акварели, литографии, педагог и музейный деятель, критик и писатель.

Таков диапазон его художественной деятельности, итог его долгого творческого пути.

Конашевич принадлежит к числу классиков нашего графического искусства, но занимает среди них свое, особое место. В нашей графике с ее большой культурой, прочными традициями, высоким мастерством трудно, пожалуй, назвать мастера более острого, более изысканного, более поэтичного.

Конашевич всегда Конашевич, его всегда можно узнать по особому изяществу графического почерка или тонкости акварельного, письма. Выполненные им акварели и живописные рисунки тушью относятся к самым высоким образцам этого вида искусства. Равно как и литографии.

Собственно, сильный декоративный талант Конашевича мог найти применение и в чисто декоративной живописи, а редкий дар воображения — сделать из него превосходного художника театра. Он выбрал графику. Мощный расцвет графических искусств, вызванный революцией, увлек его, как Фаворского или Лебедева. Конашевич нашел свое место в книге: создал свой стиль книги детской, истинно детской — недаром всякий художник, который хочет познать особые законы этого жанра, вольно или невольно следует ему.

Самоотверженно, много лет служил Конашевич книге. Из его рук вышло множество великолепных художественных изданий, которые продолжают жить и сегодня.

Это был удивительный мастер. Строгий порядок мыслей и работы — отсюда высокая профессиональная культура. Артистизм и виртуозность его работ поразительны. Строгость художественной логики отлично сочеталась у него с непосредственностью впечатления. И потому в его биографии дружба с К. С. Петровым-Водкиным уживалась с теплым чувством к Н. А. Тырсе. Порой Конашевич удивлялся непреклонности первого и цельности второго, хотя, как ни толкали его жизнь и судьба в разные стороны, он тоже обладал редкой способностью возвращаться к самому себе. Что, как не свое собственное ощущение жизни и природы, он упорно излагал в своих работах. Что, как не его изумление перед красотой и щедростью жизни и природы — здесь первоисточник декоративности его искусства, — рассыпано в сотнях акварельных листов, в тысячах книжных рисунков.

Слишком много книг, слишком много акварелей, — быть может, скажет строгий ценитель. Время отберет лучшее из художественного наследия мастера. Но в этом обилии, в этом переизбытке декоративности, красочности, изобразительности и заключен тот совершенно особый поэтический мир, который и есть искусство Конашевича.