Генеральная норма и региональная специфика

Краткое ознакомление с великими цивилизациями Востока и тем более их сравнительно-сопоставительная характеристика, в том числе и при использовании в качестве эталона западной антично-иудео-христианской цивилизации, позволяет теперь, в этом разделе, поставить основные, связанные с великими цивилизациями проблемы в более широком контексте. Речь пойдет главным образом о том, что свойственно для каждого из упомянутых цивилизационных регионов, равно как и для важнейших их региональных вариантов. И на фоне изложения соответствующих фактов и аргументов будет выдвинуто на передний план все то, что касается постепенного изменения исторической роли восточных и западноевропейской цивилизаций. Именно эта сторона проблематики с точки зрения темы работы в целом весьма существенна. Дело в том, что на протяжении без малого пяти тысяч лет, с рубежа IV-III тыс. до н. э. и вплоть до постренессансной эпохи, когда с XV—XVI вв. Европа начала быстрыми темпами выдвигаться вперед по всем основным параметрам развития, человечество в целом, в Европе и вне ее, эволюционировало крайне медленно и в общем-то достаточно одинаково. Речь не о том, что различия между Востоком и античной средневековой Европой были слабо ощутимы. Как раз напротив, разница ощущалась всегда и была достаточно заметной, ибо суть ее сводилась к принципиальному несходству между рыночно-частнособственнической и административно-распределительной структурами, о чем уже много было сказано. Имеется в виду нечто иное: оба типа обществ, европейские и неевропейские, при всем принципиально-структурном различии между ними были еще в очень сильной степени скованы традицией, которая цепко держала их в своих объятиях и предоставляла сравнительно мало возможностей для энергичных и динамичных перемен. Иногда, имея в виду именно эту их особенность, понятие «традиционные общества» в равной мере используется для характеристики как европейских, так и восточных общностей. Я не склонен делать это, ибо в таком случае вольно или невольно, но смазывается принципиальная разница между обоими типами обществ — разница, восходящая к моменту генезиса европейской античности и сохранявшаяся, несмотря на уже рассмотренные попытки ее ликвидировать, на протяжении двух тысячелетий. Однако в строгом смысле слова европейские (имеется в виду главным образом постантичная средневековая Европа) доренессансные общества действительно были достаточно традиционными и даже стремившимися к консервативной стабильности восточного типа. При этом стоит, однако, заметить, что европейские средневековые общества соответственно отличались и от того, что было характерным для античности. Легко обнаружить причину этого: античный строй с его явственным приматом рыночно-частнособственнических отношений и соответствовавшей этим отношениям инфраструктурой (правовые и политические институты и т. п.) выгодно выделяется на фоне средневековой, особенно раннесредневековой феодальной Европы с ее во многом восходившими к восточным варварским народам традициями. Если бы не христианство западного толка (католицизм) и античный фундамент, варварские, ориентированные на Восток нормы вполне могли бы даже взять верх, как-то случилось в Византии. Поэтому неудивительно, что борьба с этими традициями, противостояние им отняли столь много времени и сил, что сами стали своего рода традицией. Первая половина западноевропейского средневековья в этом смысле может считаться неким отступлением от античной нормы с ее явственной динамикой эволюции. И многие из фиксируемых специалистами особенности культуры и ментальности раннесредневековой Европы (иное отношение к времени и т. п.) были скорее всего результатом ориентализации, о чем уже упоминалось. Однако долгие века, на протяжении которых в рамках средневековых европейских монархий происходило противоборство восточных норм с античным наследием, сделали свое дело: средневековая Европа к концу своего существования и особенно в связи с процессами Ренессанса, Реформации и Великих географических открытий весьма сблизилась с античной во всем том, что касается не только важных элементов античной культуры и ментальности, но и очень тесно связанной с ними и со структурой античности мира темпов и всей динамики развития, а также готовности к принципиальным структурным переменам. Неудивительно поэтому, что позднесредневековая Европа быстро теряла свои сближавшие ее с варварским и вообще восточным миром черты и признаки и переставала быть традиционной в привычном (восточном) смысле этого понятия. Напротив, она восстановила основные стандарты античности и, восприняв много нового из важных процессов, протекавших в ней в это время, начала заметно ее превосходить. Словом, говоря о традиционности доренессансной Европы, можно использовать этот термин лишь условно, в противопоставлении той энергичной динамике, которая стала характерной для европейского развития после XV века, то есть для так называемой новоевропейской эпохи. Но при этом необходимо иметь в виду, что традиционность доренессансной средневековой Европы была весьма относительной и что говорить о ней имеет смысл лишь при сравнении именно с новоевропейскими темпами развития. Если же сравнивать с неевропейским миром, с традиционным Востоком, где традиция всегда господствовала в своей полной мере, то и античная, и даже феодально-средневековая, и тем более постренессансная новая Европа (то есть Европа как Запад в любой из своих конкретных постантичных модификаций) окажется принципиально отличной от восточного мира. Именно этот основополагающий тезис, как-то уже не раз акцентировалось, положен в основу авторской концепции данной работы. Основная часть предлагаемой теперь вниманию читателя шестой части работы ставит своей целью, как упоминалось, обратить специальное внимание на великие цивилизации Востока в том их виде, какими они выглядели в средневековье и особенно в конце его, когда эти цивилизации повсюду достигли своего наивысшего расцвета. Разумеется, речь не идет о всесторонней их характеристике. Имеется в виду вычленить и показать то главное, чем каждая из них могла гордиться и что составляло ее суть. При этом очень важно подчеркнуть, что знакомство со спецификой каждой из этих цивилизаций, равно как и взаимное их сопоставление, лишь подтверждают то обстоятельство, что традиционный Восток в любой из его форм (о чем уже было сказано в конце предыдущего раздела) оставался Востоком, а западноевропейская структура, возникшая в форме античности и принявшая в конце средневековья протокапиталистический облик, осталась в основе своей той же, что и была вначале, в момент ее появления на свет. Поэтому в рамках данного параграфа важно продемонстрировать, как преимущества европейской структуры, о которой выше уже было сказано немало, еще в своей ранней — античной форме (а затем и в других) сказывались на эволюции человечества в целом. Или, иначе, что было в этой эволюции генеральной нормой до античности и что стало ею после появления античности, равно как и после кризиса и крушения античного мира. Именно это немаловажное обстоятельство и заставляет нас еще раз, хотя теперь и в несколько иной плоскости, обратиться к проблеме генерального пути эволюции человеческого общества, точнее даже к закономерностям этого пути. До поры до времени этот путь был не только всеобщим, но и при всех неизбежных отклонениях и вариантах практически одинаковым для всех. Одинаковым потому, что любые отклонения от генеральной нормы быстро вели к деградации и гибели аутсайдеров, не приспособившихся к новым условиям существования и не имевших шанса выжить в одиночку или в неподходящих условиях бытия. Однако со временем ситуация постепенно изменялась, и наряду со вполне очевидной генеральной нормой появлялись отклонения, ведшие к появлению аутсайдеров, которые уже не были обречены на вымирание, ибо по меньшей мере часть их находила для себя нишу, гарантирующую выживание, пусть даже в форме стагнации. Как конкретно это выглядело? Процесс антропогенеза, протекавший в основном в эпохи нижнего и среднего палеолита, был, судя по имеющимся данным, неровным и не раз менял свои очертания в связи с выходом на передний план тех, кто возник в результате удачных и обычных мутаций (стоит напомнить о проблеме пресапиенсов специализированных неандерталоидов, не говоря уже о стагнировавших архантропах, тех же синантропах). В ходе этого процесса одни варианты человекообразных оттесняли и обрекали на вымирание других, менее приспособленных. Это была жестокая борьба за существование, столь характерная для всего животного мира. Завершилась она выходом на авансцену истории сапиентных людей. На смену антропогенезу пришел процесс социогенеза. Начавшись достаточно давно и породив привычную для верхнепалеолитических людей социально-семейную структуру во всех ее вариантах (в частности локальные группы охотников и собирателей), социогенез в свою очередь столкнулся с тем, что можно уподобить удачной мутации. Речь о неолитической революции. Неолит быстро, за считанные тысячелетия распространился почти повсюду, включая и Америку, где вполне уже, видимо, готовые совершить переход от собирательного хозяйства и соответствующего ему бродячего образа жизни верхнепалеолитические переселенцы из Азии оказались способными сделать этот исторический шаг (неолитическую революцию) самостоятельно. Но важно заметить, что небольшая часть верхнепалеолитических сапиентов, оказавшаяся в условиях, не приспособленных для ведения неолитического хозяйства (джунгли Амазонки и некоторые иные районы тропиков; циркумполярные районы и отдельные анклавы типа горных долин, архипелагов и даже Австралии) при этом сохранила свой тип общества, оказавшегося отрезанным от основной линии развития человечества и превратившегося в стагнирующую периферию эволюции. Это значит, что наряду с основным — неолитическим путем на периферии общечеловеческой эволюции в ходе процесса социогенеза оставалось место и для отставших. Но эпоха неолита открыла дорогу новому процессу — политогенезу, главным итогом которого вначале было возникновение первичных протогосударств в зоне урбанистических цивилизаций. Последующее развитие вело к появлению вторичных центров цивилизации, а также к трибализации и соответственно широкому распространению государственности в ее весьма еще неразвитой форме. При многих своих весьма существенных конкретных различиях абсолютно все протои раннегосударственные образования энеолитической и постнеолитической древности, вплоть до античности, были однотипными. Иными словами, формирование государственности и параметры складывавшихся в то время государств всегда и везде были подчинены некоей генеральной закономерности, той самой, которая была определена как господство административно-распределительной системы. Вначале это господство было абсолютным, позже, по мере укрупнения, развития и усложнения государственных образований (раннее государство, развитое государство, древневосточная империя) и в связи с процессом приватизации, жизненно необходимым для дальнейшего существования и развития административно-распределительных структур, полное господство было утрачено. Зато на смену ему везде пришел жесткий контроль государства над частным собственником и рынком, которые везде были искусственно оскоплены, то есть поставлены в условия, при которых они были лишены потенций для самостоятельного и энергичного поступательного развития, для превращения в фундамент новой, принципиально иной структуры типа античной. Вот здесь-то и пришел час античности, то есть такой политической структуры, в рамках которой был открыт широкий простор для реализации потенций практически каждого. И именно с этого момента античный путь эволюции начал оттеснять на задний план привычный до того и общий для всего человечества старый, традиционный путь эволюции. Выбор принципиально нового античного пути, явственно претендовавшего на то, чтобы стать генеральным для всех, мы вправе уподобить все той же мутации потому, что он был сделан не в ходе длительных и тем более хорошо продуманных экспериментов, но как бы наудачу, причем в то время достаточно отсталой частью человечества, античными греками. Сделавшие этот выбор быстрыми темпами стали набирать очки в соревновании с остальными, то есть с основной массой человечества, прежде всего с достаточно уже развитыми, хотя и находившимися на различных ступенях развития и обладавшими разными потенциями и традициями странами Востока. Именно теперь и именно в этих обстоятельствах Восток, а в некотором смысле и почти все человечество (в данном случае Восток — это уже понятие не географическое, но историко-политическое и социокультурное), перестал олицетворять собой генеральный путь, по отношению к которому отставшие или уклонившиеся в сторону должны восприниматься как идущие к гибели либо в лучшем случае к стагнации аутсайдеры. Не сразу, но достаточно заметными темпами все те, кто прежде шел генеральным путем, стали превращаться в мировую периферию. А на генеральный путь по мере своего становления и развития все более отчетливо становился мир античности. Правда, понято и оценено это было не в то далекое время. Более того, на протяжении всей истории античности вопрос в такой плоскости не стоял. Ни античная Греция, ни великий Рим не провозглашали своего приоритета в том, что касалось преимуществ пути развития. Просто античность постоянно демонстрировала эти свои преимущества в различных сферах человеческого бытия, будь то войны или расцвет интеллектуальной культуры. Поэтому точнее даже было бы сказать, что с момента появления античности начался длительный период активного соревнования, даже соперничества двух принципиально различных социополитических и социоэкономических структур. И хотя не всегда в ходе этого соперничества побеждал античный мир, который даже в V в. потерпел, казалось бы, сокрушительное поражение, оставив поля боя Востоку (ориентализировавшаяся Византия в некотором смысле — во всяком случае, для постантичной Западной Европы — была чем-то вроде символа чуть обновленного за счет античности, но все же Востока), именно за этой новой структурой было будущее. И очень скоро, уже в разгар средневековья, это стало вполне очевидным.